Текст книги "Черный гусар"

Автор книги: Владимир Соболь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

III

От сигнальщика к сигнальщику колонна быстро вышла на предназначенный ей рубеж будущего штурма. Батальоны развернулись во фронт, рабочие команды выдвинулись вперёд, лестницы уложили пока на землю. Пионеры приготовили охапки фашин, засыпать ров, где будет возможно. Стали и ждали сигнала:

– Генерал доволен, – шепнул Мадатову подполковник Бутков. – Думаю, новый орден скоро отпразднуем...

Валериан ответил наскоро и бездумно. Что случится после этого боя, он загадывать не решался. Пока стоял впереди роты, таращил глаза, пытаясь разглядеть сквозь суровую черноту апрельской балканской ночи очертания вала того самого ретраншемента, на который ему надо будет карабкаться через несколько десятков минут. Первым в батальоне шёл Земцов с тремя десятками охотников, удалых добровольцев, уже, как и майор, штурмовавших не одну крепость.

– Ракета! – приглушённо крикнули слева.

И уже сам Валериан увидел яркую цветную звезду, быстро очертившую половину неба и уже валившуюся обратно на стылую землю.

Быстро и тихо, без барабанов, без флейт, побежали вперёд батальоны дивизии Ланжерона. Валериан держался среди своих егерей, нагнув голову, высматривая под ногами, что только мог различить в такой темени. Пару раз перепрыгивал через камни, один раз споткнулся и стал падать, но поддержал кто-то держащийся рядом. Упираясь пятками в землю, ловко скатился в ров, где уже копошилась команда майора Земцова. Майор свирепо размахивал изуродованной рукой.

– Что?! – прошептал Мадатов.

– Лестницы!.. Их и апостолов, Деву Марию и святителей всегосподних... – рычал Земцов.

И тут-то сделалось совершенно светло. Десятки бочек со смолой вспыхнули разом на валу, на стенах Браилова. И – страшным залпом ударили пушки турецкой крепости.

Сверху, охая и ругаясь, скатывались егеря мадатовской роты. Бутков спрыгнул, так ударившись ступнями о землю, словно летел с самого гребня.

– Живее! – даже не заорал, а пронзительно завизжал. – К лестницам и наверх!..

– Коротки! – крикнул ему Земцов. – Коротки, Иван, коротки! Не достанем до верху, так и простоим на ступеньках!..

– ...! – страшно проклял своё начальство лихой батальонный. – Кто смотрел?! Кто приказывал?! Кто делал?!

– Бутков! – позвал командира Мадатов: здесь было уже не до чинов. – Земля на дне рыхлая! Покопались здесь турки, сделали ров глубже. Оттого и не хватает длины.

Бутков упал на колени, захватил в обе ладони горсть земли, и в самом деле перекопанной, может быть, даже минувшей ночью. И, поскольку уже некого было больше ругать, кроме хитрого неприятеля, подполковник сделался совершенно спокоен.

– Лестницы! – скомандовал он, поднимаясь. – Лестницы вниз! Связываем по две! Ремнями!

Снова приставили лестницы к эскарпу, и охотники Земцова поползли быстро наверх. Следом кинулись остальные. Валериан заторопился, пару раз нога соскользнула с оледеневшей ступеньки, но он упорно карабкался, готовый от нетерпения плечом подтолкнуть в зад, казалось, нарочно медлившего рядового. А тот вдруг вовсе остановился и – стал оседать вниз. Покатись его тело по лестнице, посшибал бы всех остальных. Штабс-капитан принял его на плечо, напружинился и свалил в сторону. Лица его он так и не увидел, попытался двинуться выше, но ещё двое упали сверху: один летел молча, другой вопил отчаянно, пытался дотянуться пальцами до опоры. Солдаты остановились. Мадатов крикнул, приказывая поторопиться. И в этот момент лестница подломилась.

Почувствовав, что оседает вниз, Валериан тут же оттолкнулся и прыгнул в сторону. Пролетел несколько метров вниз и, едва успев удариться пятками, свалился на бок и покатился по мягкому и неподвижному. Вскочил, понял, что удержался у подножия бастиона, и прижался к стене. Теперь он видел, что земля у крепости уже была выстлана солдатскими телами, словно серым ковром.

Дивизия ещё только-только спускалась в глубокий ров, и большая часть её оставалась совершенно открытой. И эти беззащитные шеренги спокойно перемалывала раскалёнными зубами турецкая артиллерия. Ядра, гранаты ложились точно, выхватывая из строя иной раз десятка по полтора людей, оставляя страшные пятна среди надвигающейся колонны. Ряды смыкались, но тут же сверху падала очередная бомба, выжигая проплешину, разбрасывая обломки человеческих костей, куски обожжённого мяса.

И справа, Мадатов видел, с севера, торопились штурмовые отряды. Но они ещё не успели добраться даже до рва, а уже оказались под турецким огнём. Кто-то пытался быстрее добежать до стен, кто-то пугался, начинал отстреливаться, стоя на месте, и погибал под ядрами и гранатами...

Рядом оказался Бутков. Лицо подполковника, мундир перепачканы были землёй, обильно смоченной кровью.

– Чужая! – бросил он Валериану, – Ты-то не ранен?.. Увидел, как твоя лестница повалилась, решил, что ещё одного ротного потеряли... Семенов остался ещё во рву.

Капитан Семенов командовал четвёртой ротой. Беспокойный, неряшливый человек, не слишком приятный в обычной полковой жизни, но сейчас Мадатов почувствовал болезненный укол в сердце.

– Не выдержат связанные лестницы. Разве что по одному, по два карабкаться, так туркам и беспокоиться нечего. Будут встречать нас там, наверху, и головы в мешок складывать. А потом в Шумлу, визирю отправят... Берегись!

Батальонный толкнул Мадатова ближе к стене и сам откачнулся рядом. Огромное бревно пролетело мимо, рухнуло прямо в ров. Странный, хлюпающий звук – и сразу же вслед ему раздался отчаянный то ли плач, то ли выкрик.

– Вот так нас всех здесь и переколотят, – с каким-то непонятным равнодушием заметил Бутков. – Кого ядрами, кого брёвнами. А кому-то ещё и камнем достанется. Земцова скинули, не сумел наверху закрепиться. Из тридцати трое только и выжили – он и два рядовых.

Тут из-за угла вынырнул и майор:

– Как вы, штабс-капитан, не ранены?

Валериан понял, что выглядит ничуть не лучше своих товарищей, так же грязен и страшен, как и они. Бутков шагнул от стены, глянул по сторонам:

– Думайте, офицеры: что теперь и куда? Наверх – невозможно. Назад – приказа пока ещё не было.

– Если вдоль куртины пробраться... – начал было Земцов, но тут же остановился.

– Правильно, Пётр Артемьевич, мыслишь. Только, как мы покажемся, он сразу нас с бастиона фланкирующим огнём да с большим удовольствием. Если бы кто их отвлёк! Но, кажется, дивизия наша вся во рву и осталась...

– Ваше превосходительство, господин подполковник! – Поручик в форме Апшеронского мушкетёрского подошёл и стал на открытом месте.

Мадатов схватил его за руку и притянул к себе. Молодой человек сделал послушно шаг и стал оседать. Валериан подхватил его и почувствовал, что руки становятся мокрыми.

– Генерал Ланжерон ранен... Его превосходительство... отходить... Оставьте... Больно...

Валериан с помощью Земцова уложил скорчившегося поручика и выпрямился.

– Что же, – уже спокойно сказал Бутков. – Другого приказа и ждать не приходится... Майор, берите четвёртую роту и выводите. Смола у турок уже, кажется, вышла, так, может быть, перед самым рассветом потихонечку прокрадёмся. Я помогу второй и третьей. С первой Мадатов и сам управится. Слышите?..

Где-то с той стороны рва далёкие барабаны суматошно колотили отбой, звали тех, кто ещё мог отойти, оторваться от крепости. Темнело. Бочки на стенах догорали, а солнце не спешило ещё всходить, словно опасаясь увидеть, что же натворили взбалмошные люди внизу. Гарнизон постепенно прекращал стрелять, понимая, что ночной штурм русских не удался, и не желая в темноте бросать ядра попусту.

На обратном пути лестницы спускать не пришлось. Даже простого прыжка не понадобилось. Защитный ров турок стал братской могилой для русских. Тела лежали вперемежку с фашинами, так что в сумеречном свете даже Мадатов не мог разглядеть с высоты своего роста, по чему же ступает.

Нога соскользнула и провалилась вниз приблизительно на два тела. И кто-то там, ещё не истекший кровью, не задохнувшийся, молча вцепился Валериану в сапог. Капитан задохнулся от ужаса и едва удержался от крика. Он попытался вытянуть ногу, но тот, невидимый, полуживой, ещё не раздавленный тяжестью своих же товарищей, вцепился из последних сил в задник так, что защемил и голенище, и щиколотку. Валериан схватил верх сапога обеими руками, дёрнул резко и сам повалился на бок. Но обувь осталась в его владении. Поднялся, поправил, подтянул голенище и побежал дальше. Вниз, в эту преисподнюю, заглядывать не решился.

– Половина дивизии, а может быть, даже больше, – задышал в ухо Бутков. – Тысячи полторы здесь оставили только наших. А ещё центральная колонна. И северный корпус. Ах, генералы! Генералы! Француз-то наш выживет? Ничего не сказал апшеронец?

– Не успел, – коротко ответил Мадатов.

– Наверное, первое дело. Тоже ведь, как и ты, мечтал: знамёна, барабаны, штыки, ядра. Может быть, даже турка близко и не увидел... Кстати, о турках. Как бы не решились басурмане нам вслед ударить. Останови людей, капитан. Строй две линии, а мы с Земцовым колонну быстро поставим.

Взглянув на колонну, Мадатов понял, что и первый батальон потерял не менее трети. Его рота пострадала поменьше, именно потому что бежала первой и успела проскочить ров до того, как турки открыла огонь. Три десятка, пошедших на штурм с Земцовым, остались на валу. Примерно столько же убило, должно быть, на лестницах. Кто не решился полезть наверх и отстреливался изо рва, пострадал нисколько не меньше. О раненых не вспоминали. Кто мог идти сам, тому помогали товарищи. Тяжёлые так и остались сзади.

Справа вдруг ударили барабаны. Мадатов оглянулся и увидел, как ото рва молча и грозно надвигается тёмная масса.

– ...! – заорал заполошно Бутков. – Батальон!

Остатки трёх рот мгновенно выстроили каре. Своих Валериан пустил по флангам, повзводно. Снова ударили барабаны, и первый фас хлестнул по наступающим залпом. Турки остановились. Батальон двинулся дальше.

Ещё пару раз приступали отчаянные головы браиловского гарнизона, надеясь смять остатки штурмового отряда. Но так же осекались, натыкаясь на пули егерского батальона. Когда, наконец, неприятель осмелел и пододвинулся особенно близко, разозлившийся Бутков повёл егерей в штыковую. Турки не приняли рукопашного боя и повернули назад, к валу.

Батальон перестроился снова в колонну и двинулся скорым шагом догонять дивизию. Бутков всё беспокоился, всё сновал от хвоста к голове и тут же возвращался обратно.

– Хоть кого-то и мы побили, Мадатов! – кинул он, пробегая мимо. – Хоть кого-то, хоть как-то. Не всё же нам задницы свои подставлять!

Валериан подумал, что, как бы они сейчас ни огрызались, как бы ни щёлкали, ни клацали грозно клыками, общий итог драки ясен всем уже безусловно. Кому-то не хватило ума, кому-то ярости, кому-то просто везения, но мы на этот раз проиграли. Назырь-паша отбил очередной штурм и, конечно, сообщит о своей победе над русскими другим пашам, беям и бекам. А ведь, продолжай они долбить артиллерией, сколько бы ещё дней продержались старые стены?..

Опять сухо треснули барабаны. Теперь уже их собирались атаковать слева, ударом во фланг колонне.

– Рота! – заорал Мадатов. – Третий манёвр!..

Три взвода побежали цепочками, обходя колонну, уже выстраивавшую боевой фронт. Один взвод Валериан оставил с собой. Добрался до первой шеренги, придержал своих, повернул налево, чтобы не мешать изготовившимся уже ротам.

Бутков отдал команду, её подхватили радостно барабаны, хлестнул первый залп. Неприятель остановился, попятился. Видно было уже, как пули оставляют проплешины в нестройной толпе.

– Приложись! – скомандовал и Мадатов, сейчас можно было обойтись одним голосом. – Огонь!

Первая линия разрядила ружья, вторая пробежала вперёд, упала на колено, дала время товарищам зарядить и тоже грохнула слитно.

– Первая продолжает! – надсадно вопил Бутков. – Батальон! На руку! Марш! Отомстим за товарищей!

Мадатов пробежал с первой линией, но, когда солдаты изготовились к стрельбе, вдруг схватил барабанщика за плечо:

– Отбой! Отбой, немедленно! Стой, Бутков! Майор, подполковник! Свои!

Но и командиры тоже поняли, что происходит что-то неладное. Атакующая колонна остановилась, всё ещё держа оружие штыками вперёд.

От изрядно поредевшей, всё ещё пятившейся толпы отделились три тени и неуверенно двинулись к егерям. Бутков с Земцовым пошли навстречу. И Мадатов повёл за собой резервный взвод своей роты.

– Кто?! – сорванным, рыдающим голосом прокричал из темноты ещё невидимый, но, несомненно, родной человек. – Кто? Почему?! Сволочи!

– Подполковник Бутков, седьмого егерского...

– Да что же ты, Бутков! Ваня! Пьянь ты орловская! Фанагорийцев не признаешь?!

Мадатов различил смутно, как Бутков, приседая и всматриваясь, прошёл ещё десяток шагов, остановился, нагнул голову и обоими каменными кулаками страшно ударил себя в виски...

Дивизия возвращалась в лагерь той же дорогой, что и шла на несчастный полуночный штурм. Из двух тысяч, выступивших вчера, утром собралось едва сотен тринадцать. Раненного в бедро генерала несли на носилках, связанных наскоро ремнями из перекрещённых ружей. Чёрный от грязи и горя Бутков шёл впереди батальона, сцепив за спиной руки, никто: ни Земцов, ни Мадатов – не решался сказать подполковнику даже слово.

Несколько конных выехали навстречу. Валериан узнал Прозоровского, Кутузова. Другие были охрана.

Фельдмаршал соскользнул с коня. Мадатову показалось, что он ещё более высох за последние двенадцать часов. Толстый, пузатый Кутузов слез тяжело, вытащил ногу из стремени. Ланжерона поднесли к командующему армией. Он приподнялся, цепляясь за плечо одного из носильщиков, и хрипло прокричал несколько слов. Сквозь розовый рассветный туман Валериан различил, как исказилось лицо Прозоровского. Он заплакал, размазывая слёзы ладонями, подобно разбившемуся мальчишке, упал на колени и стал рвать седые, жидкие волосы просто пучками. Шляпа упала рядом, откатилась, один из адъютантов осторожно приблизился и нагнулся.

Подошёл и Кутузов, склонился с трудом, тяжело хватая ртом воздух, взял командующего под локоть, потянул вверх. Егеря как раз проходили мимо.

– Ну-ну, ваше высокопревосходительство, – говорил генерал-фельдмаршалу с укоризной. – Что же так убиваться?! Я вот Аустерлиц проиграл и то ведь не плакал...

IV

– Ты слышал, Мадатов?! Генералы не плачут! Им – неудобно! Он сколько тысяч под Аустерлицем оставил и то не плакал!.. А я – подполковник Иван Бутков – плачу! Подполковнику – можно!..

Бутков схватил чарку, наполненную до краёв, и вылил в горло. Брякнул пустую на стол, и Сергачёв мигом нацелил в неё горлышко штофа.

– Потому что я треть батальона оставил у браиловских стен! Во рву! Под рен-тран-ша-ментом этим трижды треклятым! На валу! Вот ты, Мадатов, храбрый человек, скажи – был ли ты наверху этого укрепления?!

– Нет, – ответил Мадатов. – Не добрался. Не смог.

Бутков взял его обеими руками за отвороты мундира и притянул, дыша в лицо водочным запахом:

– И хорошо, что не смог! Понял?! Я – твой командир – говорю тебе, капитан: и хорошо, что не смог! Потому что мы бы с тобой уже не говорили! Больше – никогда!

Он опустил одну руку, протянул, не глядя, назад, и унтер тут же вставил в неё новую чарку.

– Я видел, как вы летели. И то думал, никого в живых не останется. А люди Земцова зашли! Взбежали, Мадатов! Где лестницы не хватило, там ногтями цеплялись за камни оледенелые! Но – забрались! Я надеялся – ремни свяжут, сбросят, а тогда уже и другие пойдут. Сбросили! Их самих сбросили! Покрошили ятаганами и сбросили. Майор наш только сам-третей и остался. Выпей, Валериан! Выпей со мной за упокой души солдат первого батальона седьмого егерского... мать его в душу двенадцати апостолов и Девы Марии, заступницы нашей... полка!

Валериан подошёл к столу, Сергачёв и ему налил, но не больше чем вполовину.

– Ну – за них, погибших! За нас, живых! Пока – живых.

Мадатов выпил, отломал кусок сырого, непропечённого хлеба, прожевал и сглотнул. Бутков не закусывал.

– Я пойду, я скажу им – что же вы делаете, господа генералы?! Почему кладёте своих людей попусту?! Я спрошу...

Мадатов успел забежать вперёд и стал перед выходом. Два часа он провёл в палатке бушующего Буткова с одной только целью – не дать подполковнику выскочить наружу. Не пустить пьяного батальонного командира искать правды у командующих армией, корпусами, дивизиями. Два раза ему пришлось оттаскивать подполковника от выхода силой. Тот ещё был относительно трезв и только изображал намерение, не предусмотренное артикулом. Но теперь он набрался уже изрядно и рвался вон, на лагерные проспекты вполне искренне.

Откинулся полог, и в палатку шагнул Земцов. Валериан обрадовался подмоге, но понимал, что, решись Бутков в самом деле отправиться к генералам, они вдвоём трезвые его одного пьяного не удержат. Втроём, с Сергачёвым, они могли бы управиться, но унтер вряд ли осмелится урезонивать командира силой.

– A-а, майор! – Бутков раскинул длинные руки, словно хотел обрушить полотняные стены на головы всем собравшимся. – Что скажешь теперь, Земцов?! Чем похвастаешь?!

– Люди разошлись по палаткам. Каптенармусу приказано выдать водки двойную порцию. Раненые отправлены в госпиталь. Двое – кончились. Думаю – сердце не выдержало.

– А как у меня оно держит?! – вдруг зашептал Бутков. – Мне и то удивительно это! А?!

Земцов, не отвечая, прошёл к столу, поднял и поболтал в воздухе штоф. Сам налил в подставленную унтером третью чарку, выпил и выдохнул с силой.

– Один пьёшь, майор? С нами брезгуешь?! – Голос Буткова набирал прежнюю силу. – Ты с Мадатовым выпей! С ним можно! Он ещё чистый! А со мной – нет! Я же в своих приказал...

– Не трави душу, Иван, – грубо оборвал командира Земцов. – И свою, и нашу. Все мы там были. Все хороши. Все в ответе.

– Нет, Пётр Артемьевич! Ты мою вину к себе не примеривай. Кто командует батальоном? А?!

– Ты. Ты командуешь, подполковник Бутков.

– А значит, – подполковник помотал опущенной головой, – я прежде всех и ответствен. Я отдал приказ стрелять! Я и в штыковую повёл батальон!

– Ия приказывал, – Мадатов решил, что он тоже не должен отмалчиваться. – Два залпа от моей роты ушло.

Но Земцов покачал за спиной Буткова ладонью: мол, не надо, молчи, капитан, пускай его корчит, пусть вытошнит всё до донышка.

– А ты знаешь хоть, Мадатов, кто это был?! Фанагорийский полк! Любимый полк генералиссимуса! Суворовские богатыри! А мы их – пулями! Нет больше Фанагорийского гренадерского. Сергачёв, где ты?!

– Они во рву положили более половины, – заметил Земцов.

Бутков отбросил чарку и обернулся:

– Они? Нет, – это мы гренадеров наших повыбили!

– Больше половины их полегло под турецким огнём, – стоял на своём майор.

– Да. Половину полка турки повыбивали. А оставшихся – мы, егеря!.. Они-то думали, что спаслись, а тут навстречу седьмой егерский! Чтоб ему!.. Нам!.. Сергачёв! Что копаешься, унтер?!

Бутков схватил и осушил одну за другой все чарки, что Сергачёв приготовил для трёх офицеров, и вдруг ослабел как-то внезапно. Покачнулся, осел. Унтер подхватил его мигом под локоть и с помощью подскочивших Мадатова и Земцова провёл, протащил к постели. Подполковника уложили на бок, но он опрокинулся на спину, закрыл глаза и оскалился.

– Да, – протянул Земцов, – от больной совести только одно лекарство. Водка, водка и ещё раз водка. Пока не заснёшь.

– Но ведь надо же и проснуться, – усомнился в действенности лекарства Валериан.

– И снова – водка, водка, ещё раз водка... И так далее, сколько потребуется. Доколе не засохнет, не зарубцуется. – Он помолчал, оглядел спящего командира. – Здесь нам более делать нечего. Сергачёв за ним приглядит. Водки хватит, Евграф?

Унтер-офицер сделал обиженное лицо – что же я, ваше благородие, службы своей не знаю?

– Смотри только: если понадобится, мигом на бок переворачивай. А то ещё захлебнётся.

– Не извольте беспокоиться, не впервой.

– Ну, а мы с вами, штабс-капитан, прогуляемся, пожалуй, по лагерю. Не у одного подполковника сегодня совесть болит и душа пламенем пышет. Боюсь, нам с вами до утра на ногах оставаться. Пойдёмте, князь, понесём свою службу дальше...

Земцов вышел, Мадатов поспешил следом. Первый раз армейские сослуживцы именовали его по титулу. И кто же – сухой и жестковатый майор, что постоянно указывал командиру роты на непорядки в лагере, на сбои в строю, на... да мало ли упущений бросается в глаза опытному офицеру. До сих пор Валериану казалось, что Земцов его слегка недолюбливает, видит, может быть, в нём любимчика батальонного командира, бывшего гвардионца. Теперь Мадатов почувствовал, что его признали своим.

Он подумал, что, наверное, многое сделал правильно. И когда привёл дивизию к нужному пункту, и когда вывел роту из-под фланкирующего огня. Когда лез на вал и когда вёл егерские цепи в атаку. А что потом впереди оказались русские гренадеры, а не турецкие янычары, так это же дело случая. Сам он считал, что перед ним неприятель, а значит, случись там и неприятель, он действовал бы точно так же. Жаль фанагорийцев, очень жаль подполковника, но также жаль Афанасьева, капитана Семенова, поручика мушкетёрского, что доставил им генеральский приказ. Тех, по чьим телам он бегал у бастиона, егерей их батальона. И тех – вовсе неведомых, что заполнили крепостной ров почти доверху.

И хорошо ещё, что никому пока не приходится жалеть его – штабс-капитана, князя Валериана Мадатова!..