Текст книги "Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки»"

Автор книги: Владимир Снегирев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Юрий Владимирович в мае того же 1982 года перешел на работу в ЦК, став там вторым лицом после Брежнева. А сменивший его на Лубянке В. Федорчук рьяно продолжил инициативу шефа, причем сделал это в самых «лучших» традициях своего ведомства. В письме, которое он 28 июня того же года направил в ЦК КПСС, говорилось, что антисоветские взгляды задержанных Кудюкина и Фадина были хорошо известны широкому кругу сотрудников ИМЭМО, иначе говоря, ученые института разделяли эти взгляды. Они, эти ученые, проявляли отсутствие политической бдительности, беспринципность, а руководство института допустило существенные просчеты в подборе кадров, воспитательной работе, низкую требовательность к сотрудникам.

Короче говоря, частный случай «проявления антисоветских настроений» было решено раздуть в крупное политическое дело, разоблачить самый настоящий заговор против власти.

И началось…

Через месяц в здание института на Профсоюзной улице явилась с проверкой комиссия из представителей ЦК, МГК, райкома КПСС и управления КГБ по Москве и Московской области. Возглавил эту комиссию как раз Виктор Васильевич Гришин – глава столичной парторганизации, а вошел в нее еще и секретарь ЦК Михаил Васильевич Зимянин.

Наверное, ни одно научное учреждение в СССР при проверке не удостаивалось столь высокой чести: проверку проводили член Политбюро, секретарь ЦК и куча полковников Лубянки.

Еще интересно то, что проверяющие вначале не стали беседовать с директором института академиком Иноземцевым или секретарем парткома Шенаевым, а приступили к опросу ведущих сотрудников, поиску компромата на руководство, это напоминало настоящую «охоту на ведьм».

Они старательно выискивали крамолу в опубликованных и подготовленных к изданию трудах, изучали планы научно-исследовательских работ, допрашивали интересующих их сотрудников Института.

Особо пристальное внимание уделялось кадрам: выявляли «неблагонадежных», выясняли, кто и каким образом попал в ИМЭМО, за кем имелись идеологические и иные прегрешения, и с повышенным вниманием интересовались – каков процент евреев на руководящих постах (зав. секторами и зав. отделами) и в общем списке сотрудников Института… С пристрастием допрашивались члены Дирекции…[130]130
  Черкасов П. ИМЭМО.


[Закрыть]

Дошла очередь и до Иноземцева – у него с пристрастием допытывались, отчего институт ослабил теоретические разработки марксистско-ленинской политэкономии, почему слабо разоблачается американский империализм. Член ЦК КПСС Иноземцев оправдывался: «Выбор приоритетов научных исследований диктуется не прихотями отдельных партработников, а интересами государства».

Дважды он обращался за защитой к Андропову. Тот в итоге позвонил: «Ты не волнуйся. Мы все решим».

Но «решать» не спешил. Запущенная машина комплексной проверки продолжала работать: выявленных «нелояльных» или недостаточно бдительных ученых понижали в должности, увольняли, наказывали по административной и партийной линиям, заставляли публично каяться, делали «невыездными».

С участием во всей этой эпопее Андропова многое не ясно. Возможно, наезд на ИМЭМО совпал с его собственными планами навести порядок на идеологическом фронте, прикрутить гайки, напомнить интеллигенции, кто «в лавке хозяин».

Другой академик, директор Института США и Канады Георгий Арбатов, много лет ходивший у Андропова в советниках (скорее, не по должности, а по обоюдным симпатиям), примерно тогда же написал Юрию Владимировичу записку, где выражал недоумение теми запретами, которые касались столичных театральных постановок, странными назначениями в ряде издательств и редакций (на руководящие посты приходили люди явно консервативных убеждений), а также попытками вернуть в лоно сталинского догматизма экономическую науку.

И как же Андропов отреагировал на это послание? Он грубо одернул своего многолетнего консультанта, дескать, не лезь не в свое дело, и надолго прекратил с ним всякие отно-шения.

Так или иначе, а та беспрецедентная атака на ИМЭМО кончилась тем, что в августе 1982 года директор института Николай Николаевич Иноземцев, фронтовик, ученый, член ЦК, скоропостижно скончался, не выдержав оскорбительных проверок, прямых угроз, репрессий в отношении своих подчиненных. Исполняющим обязанности директора был назначен его заместитель Владлен Аркадьевич Мартынов.

^{Академик Георгий Арбатов. [ТАСС]}

Но даже и это не остановило комиссию по проверке деятельности Института мировой экономики и международных отношений. По ее результатам горком назначил партсобрание, которое грозило стать заключительным актом этого трагического спектакля, а по сути, означало бы окончательный разгром «гнезда ревизионистов».

Узнав о готовящемся партсобрании, Арбатов, как он рассказывает в своей книге, посовещался с Бовиным, и они вдвоем решили просить помощи у Брежнева. Генеральный секретарь был уже очень плох, жить ему оставалось два месяца, однако иногда он приезжал на ту цековскую дачу, где консультанты и помощники генсека готовили материалы к очередному пленуму. Там-то и состоялся разговор, в ходе которого Арбатов с Бовиным открыли глаза Леониду Ильичу на те безобразия, что ускорили смерть Иноземцева и продолжаются до сих пор, грозя уничтожить «мозговой центр» партии.

Выслушав их, Брежнев спросил:

– Кому звонить?

– Гришину, – ответили оба[131]131
  Арбатов Г. Ястребы и голуби холодной войны. М.: Алгоритм, 2009.


[Закрыть].

Генсек набрал номер телефона, имевшего громкую связь, поэтому разговор стал общим достоянием. Спросил у первого секретаря МГК КПСС, что за комиссию он там возглавляет и что за собрание планируется провести в ИМЭМО. Виктор Васильевич мгновенно сориентировался:

– Леонид Ильич, я первый раз слышу об этой комиссии, – сказал он своим глуховатым голосом. – И о партсобрании тоже ничего не знаю.

– Ну и хорошо, – примирительно ответил Брежнев. – Ты там все проверь, а мне потом доложишь. Николай Николаевич Иноземцев был верным ленинцем, много доброго сделал для нашей партии и нашего Советского государства, надо хранить память о нем.

– Не волнуйтесь, все сделаем, Леонид Ильич, – угодливо заверил первый секретарь МГК.

После этого гонения на академический институт стали затихать. В апреле 1983 года амнистировали Андрея Фадина и Павла Кудюкина. В конце мая того же года директором был назначен А. Н. Яковлев.

Ясно, что этому назначению тоже сопутствовала своя непростая история. Должность директора ИМЭМО открывала любому человеку путь к вершинам власти, он становился членом ЦК, депутатом, входил в руководящие органы Академии наук. Поэтому за открывшуюся вакансию развернулась нешуточная борьба.

Г. А. Арбатов вспоминает, что еще в октябре 1982 года он напросился на прием к Андропову, «чтобы обсудить вопрос о преемнике недавно умершего Иноземцева»[132]132
  Там же.


[Закрыть].

Подробностей состоявшегося разговора Арбатов не раскрывает, но, можно предполагать, давно поднаторевший в номенклатурных делах Георгий Аркадьевич намекал секретарю ЦК на то, что он бы и сам справился с обязанностями директора такого солидного учреждения. Хотя в последующем Арбатов утверждал, что он тогда хлопотал за Яковлева. (С трудом в это верится – хотя бы потому, что Яковлев точно не ходил в друзьях у Арбатова и отзывался об академике довольно пренебрежительно.)

Были и другие варианты.

Почти десять месяцев в ЦК КПСС и Президиуме АН СССР решался вопрос о преемнике Иноземцева. Возможно, все это время там велась закулисная борьба влияний и кандидатов на этот престижный пост. У Президиума Академии наук, судя по всему, были свои кандидатуры, у отдела науки ЦК КПСС могли быть свои. Но окончательное право утверждения на номенклатурную должность директора ИМЭМО оставалось за Секретариатом и Политбюро. К маю 1983 г. из всех кандидатов остался один – Владлен Аркадьевич Мартынов, и. о. директора ИМЭМО. Мартынова поддержали и в Президиуме АН СССР, и в отделе науки ЦК КПСС. В результате именно он и был рекомендован на утверждение Секретариата ЦК КПСС[133]133
  Черкасов П. ИМЭМО.


[Закрыть].

И вдруг, совершенно неожиданно для всех, возникает кандидатура А. Н. Яковлева, и высшие цековские инстанции утверждают именно его.

Но так ли уж неожиданно?

Николай Алексеевич Косолапов тогда был старшим научным сотрудником этого института, и он хорошо помнит, как там гадали: кто же придет на смену Иноземцеву? Вот фрагмент моего разговора с ним:

– Драка за директорское место разгорелась нешуточная, причем участвовали в ней и люди малоприятные. Но наши самые умные аналитики вычислили заранее, что возглавит ИМЭМО, скорее всего, Яковлев. Он еще работал послом, а у нас уже предполагали, что именно Александр Николаевич придет к нам на должность директора.

Он не казался для нас чужаком, потому что еще до своего отъезда в Канаду был достаточно известен в научной среде.

– Во-первых, скажите, отчего в числе кандидатов были люди «малоприятные»? А во-вторых, объясните, как это вам удалось вычислить именно Яковлева?

– Институт был бельмом на глазу, он раздражал очень многих, его элементарно хотели разгромить, сделать с ним примерно то же самое, что сделали с Институтом социологии. Мы этого боялись. Что касается второго вопроса, то исходили из следующего. Яковлев отбыл послом два срока, его явно пора было менять. По своему прошлому он подходил под то, чем занимается институт. Высокий партийный статус. Опыт международной работы. Докторская степень. Среди прочих других наши «предсказатели» его имя называли первым.

А вычислил его сначала ныне покойный Владимир Израилевич Гантман, руководивший сектором теории и прогнозирования международных отношений (иногда его называли сектором ситуационного анализа). Я тоже работал в этом секторе. Вторым человеком, угадавшим Яковлева, был Олег Николаевич Быков, тогда заместитель директора института.

Кстати, выбор-то был невелик, не так много людей соответствовало тем требованиям, которые предъявлялись к должности руководителя ИМЭМО[134]134
  Косолапов Н. А., интервью автору.


[Закрыть].

По словам Николая Косолапова, который спустя три года станет помощником Александра Николаевича в ЦК, появившись на Профсоюзной улице, Яковлев не стал устраивать там никаких революций. Единственное, что он сделал, познакомившись со структурой института, так это преобразовал ряд отделов в исследовательские центры и ликвидировал тот самый «военный» отдел. Это встретило понимание старожилов, а созданные тогда центры, кстати, существуют в ИМЭМО по сию пору.

«По сравнению с Иноземцевым, конечно, был контраст, – сказал мне о новом директоре Косолапов. – Но контраст скорее стилистический, чем содержательный»[135]135
  Там же.


[Закрыть].

Александр Николаевич на первых же встречах с коллективом дал понять, что намерен сохранить все лучшие традиции, накопленные здесь за предшествующие годы, сберечь атмосферу творческого поиска, свободной мысли. Да и коллектив, кажется, был доволен. С появлением нового директора ученые связывали конец смутных времен, возвращение к нормальной работе. Все знали, что кандидатуру Александра Николаевича внес для утверждения на Секретариате второй человек в ЦК – Михаил Сергеевич Горбачев. А это значит, что у нового директора есть кредит доверия, этот нас в обиду не даст.

Он и не давал, хотя на первых порах, как бы по инерции, горком партии еще пытался отучать докторов наук от «ревизионизма».

Сам Александр Николаевич считал, что за этим стоит лично Виктор Васильевич Гришин. Он якобы еще до Канады приглашал Яковлева на должность второго секретаря МГК, да тот отказался, и вот сейчас Гришин ему мстит.

Однажды горком взялся проверять поступивший «сигнал» о выступлении в ИМЭМО артиста Геннадия Хазанова. По мнению бдительных стукачей, тот позволял себе слишком прозрачные намеки на имеющиеся недостатки, его монологи выходили за принятые рамки, а коли так, то надо обратить внимание на это парткома института, самого же артиста лишить возможности выступать перед столичной аудиторией. Чтобы выручить Хазанова, Яковлеву пришлось обращаться по старой дружбе к помощнику П. Н. Демичева, который ныне занимал пост министра культуры.

Много усилий от него потребовалось, чтобы вернуть доброе имя тем сотрудникам института, которые стали жертвами гришинской комиссии, получили незаслуженные взыскания, подверглись самым разным запретам, в том числе – на выезды в заграничные командировки. Александр Николаевич попросил партком пересмотреть дела ученых, исключенных из партии, получивших выговоры, ставших «невыездными». Конечно, это тут же стало известно горкому партии.

Неожиданной подмогой ему оказался… офицер действующего резерва КГБ СССР полковник Ким Смирнов, назначенный на должность помощника директора по вопросам безопасности. Эту должность «пробил» незадолго до своей смерти еще академик Иноземцев, желая таким образом снять напряжение между ИМЭМО и Лубянкой. И, к счастью, назначили ее исполнять порядочного и умного человека, который во многих делах стал союзником директора, в частности, помог избавить от ярлыка «неблагонадежных» многих ученых – маститых и молодых.

В 1983 году Отдел науки и учебных заведений ЦК КПСС возглавил В. А. Медведев, который в начале 70-х был заместителем заведующего Агитпропом, то есть подчиненным Яковлева. Старые соратники встретились, и Александр Николаевич поведал Вадиму Андреевичу о тех гонениях на институт, которые свели в могилу Иноземцева и которые, хоть и в меньшей степени, мешали теперь жить ему.

Выслушав, Медведев посоветовал коллеге не связываться с Гришиным. Что он при этом имел в виду? Скорее всего, то, что ситуация в верхах оставалась очень неопределенной: Андропов тяжело болел, и было совершенно неясно, кто из членов ПБ станет следующим генеральным секретарем. Гришина в том раскладе называли в числе вероятных претендентов. Обострение отношений с ним грозило в будущем самыми непредсказуемыми последствиями.

Через некоторое время они встретились вновь, и Медведев предложил Яковлеву пост министра просвещения СССР. Кажется, это был неплохой вариант для вчерашнего «ссыльного». Стать членом правительства, войти в состав ЦК…

Александр Николаевич решил посоветоваться с Горбачевым. Он сразу дал понять Михаилу Сергеевичу, что предложение, конечно, лестное и, если партия скажет «надо», он без колебаний ответит «есть», но… Яковлев сделал паузу, развел руками, как бы приглашая Горбачева закончить фразу. И тот ее закончил:

– Но ты уже был заведующим отделом школ и вузов в обкоме, это для тебя пройденный этап. Зачем снова мелки считать и буквари утверждать? Давай не будем спешить.

У Горбачева явно были другие планы на Яковлева.

Александр Николаевич остался на Профсоюзной улице и затем вспоминал эти два года как лучшие в своей жизни. Он опубликовал целый ряд статей. Выпустил несколько книг по внешней политике США, причем все эти тексты достаточно жестко критиковали «американский империализм», особенно доставалось в них президенту Р. Рейгану.

7 октября 1983 года газета «Известия» публикует его большой материал под заголовком «Закусивши удила» – в нем он размазывает по стенкам Рейгана и его внешнюю политику. Через год выходит его книга «От Трумэна до Рейгана: Доктрины и реальности ядерного века» – те же мысли и выводы, только в более развернутом виде.

Статья в «Известиях» даже цековским чиновникам показалась излишне резкой, что отметил на одном из совещаний М. В. Зимянин. Зато присутствовавший на том же собрании Е. К. Лигачев (он стал заведующим Отделом организационно-партийной работы) статью публично поддержал.

За океаном в то время к Яковлеву прочно пристал ярлык – «лидер антиамериканской разрядки».

Сам Александр Николаевич, объясняя свою жесткую позицию по отношению к США, позже писал: «Нарочитое обострение моих рассуждений объяснялось в том числе и тем, что я еще как бы „не остыл“ от примитивной американской антисоветской пропаганды, которая воспитывала в основном только советский патриотизм, то есть работала на укрепление коммунистической идеологии»[136]136
  Яковлев А. Омут памяти. М.: Вагриус, 2000.


[Закрыть].

Если «расшифровать» это мудреное высказывание, а также внимательно познакомиться с другими статьями и книгами Яковлева тех лет, то вывод напросится совершенно очевидный: никакой иной идеологии, кроме коммунистической, наш герой тогда не исповедовал. А если и возникали у него какие-то «крамольные» мысли, то исключительно в рамках дозволенного здравого смысла и в соответствии с теми заданиями, которые поступали «сверху».

Это же подтвердил в разговоре со мной и Н. А. Косолапов:

Он был слишком партийный и слишком советский. И в нашем институте вел себя соответственно – как и подобает крупному партийно-научному работнику. Хотя был демократичен, доступен, никакого надувания щек, ровный со всеми. Едва придя к нам, сразу начал работать на перестройку.

– Подождите, как это? Ведь перестройка была объявлена только с приходом Горбачева, весной 1985-го. Вы не ошибаетесь?

– Нет. Через две недели после смерти Брежнева по указанию нового генсека Андропова были созданы две бригады или группы – одна экономическая, другая политическая. Андропов поставил перед ними задачи: экономистам просчитать возможности перехода к элементам рынка, а политикам – подумать над тем, как перейти к многопартийной системе. Экономической группой руководил Николай Рыжков, а политической Михаил Горбачев.

– Я не ослышался насчет перехода к рынку? Разве Андропов, которого многие считают твердокаменным большевиком, мог ставить такую задачу? Единственной его фразой, которая запомнилась, потому что казалась более или менее радикальной, была следующая: «Мы плохо знаем общество, в котором живем».

– Мог. Приватизация. Акционирование. Осторожный переход к рыночным отношениям.

История эта ведет свое начало от Бухарина. Главное противоречие советского общества, советской экономики – это противоречие между плановым хозяйством и здравым смыслом. Теории под план нет до сих пор. Нужно было корректировать план рынком, вот и шли эти споры еще с 20-х годов.

Такой плановой системы, как в СССР, не было ни в одной соцстране. Ни в одной! Ни в Европе, ни во Вьетнаме, ни на Кубе. Централизованная, командная, жесткая и без всякого намека на рынок. Единственным рынком, который был в Советском Союзе, был теневой. Черный.

Хрущев тоже думал об этом. Его совершенно зря выводят каким-то придурком, который только и делал, что сеял под Архангельском кукурузу. А вот вопрос – почему его таким выставляют?

– Почему?

– На мой взгляд, вся история Советского Союза – это борьба между партией и НКВД, а затем КГБ. Хрущев был человеком партии, а не КГБ, за это ему и мстили. А ведь именно Хрущев начал существенное сокращение вооруженных сил. Затем он придумал совнархозы, разделил обкомы на промышленные и сельские, что означало ослабление центра, отнятие части полномочий у Совмина, возможный переход впоследствии к двухпартийной системе. И следующий его шаг – это переход от пятилетки к семилетке. При тогдашней технике семилетка вообще не просчитывалась. Значит, поневоле пришлось бы отдавать что-то рынку. За это его и сняли.

Я еще в середине 70-х годов, бывая на партийно-хозяйственных активах, много раз слышал из уст совминовцев и даже от ребят из Экономического отдела ЦК недоуменные замечания по поводу партийного руководства экономикой. Говорили: все эти партийные постановления об очередных прорывах означают по сумме второй бюджет, то есть они заведомо невыполнимы. Все время вставала проблема – что выполнять? Государственный план, который имел силу закона, или партийно-правительственные постановления? Эти разговоры откровенно велись, например, за кулисами разных высоких собраний, в комнатах президиума, хотя все прекрасно знали, что эти комнаты прослушиваются Лубянкой.

Ведущие экономисты ворчали: «Ну, ребята, мы согласны по воскресеньям ходить к вам в дом политпросвещения и молиться там за коммунизм. Однако не мешайте нам нормально работать в остальные шесть дней недели».

При Андропове начали готовить серьезную программу изменений. Про рынок я уже сказал – этим занималась группа экономистов, которую возглавлял Рыжков. Записку по политической реформе подписал в 1983 году Яковлев, а работали над ней еще двое – Сергей Благоволин, который тогда был заведующим отделом ИМЭМО, и я. Мы там излагали свои соображения – как однопартийную систему превратить в многопартийную.

Конечно, вся эта работа была совсекретной, и записка имела соответствующий гриф.

– Можно с ней ознакомиться?

– Нет. Был единственный экземпляр, и, где он сейчас хранится, мне неведомо. Такие документы не размножались.

– И что же вы там конкретно предлагали?

– Вот что. Надо эту церковную организацию, которая именовалась коммунистической партией, разделить на три партии. Ведь фактически так оно и было – партия состояла из трех крыльев. Одно – сталинисты и неосталинисты, нынешние зюгановцы. Второе – социал-демократы или те, кто ратовал за «социализм с человеческим лицом». И третья, самая многочисленная категория состояла из представителей «болота», из тех, кто пошел в партию только потому, что без партбилета было совершенно невозможно продвинуться по карьерной лестнице, это похоже на нынешнюю «Единую Россию».

– И какая была реакция на эту записку?

– Рабочая. Мы получили заказ на следующее исследование – по НАТО. Обозначить некоторые проекции вперед, лет на тридцать. Уже то, что мы получили следующее задание, означало, что та первая записка пошла в дело.

Уже потом, позже, я узнал о горбачевской реакции. Она была следующей: партию следовало тогда сохранить в существующем виде, ибо она оставалась стержнем политической системы, на ней держалось тогдашнее государство. На чем можно было поддерживать хотя бы видимость государственной дисциплины? Только на партийном уровне. Поэтому Горбачев и держался за партию до последнего[137]137
  Косолапов Н. А., интервью автору.


[Закрыть].

Александр Николаевич в своей книге тоже упоминает о некоем документе, в котором содержались предложения о реформировании, правда, там речь шла о необходимости создания совместных предприятий. Председатель Совета министров Н. И. Рыжков якобы проявил интерес к этим инициативам, но по разным причинам реализованы они тогда не были.

Еще один важный документ институт подготовил по просьбе Госплана СССР, в нем содержался анализ перспектив советской экономики, причем выводы делались печальные: если все будет идти прежним путем, то в конце ХХ века неминуем глубокий экономический кризис. Когда руководители Госплана ознакомились с этой совсекретной запиской, то их возмущению не было предела. Выводы ученых сочли ошибочными, идеологически неправильными, документ похоронили.

В последние перестроечные годы, когда на Яковлева навесят ярлыки «предателя», «агента влияния», «иуды», ему в числе других «прегрешений» припомнят и то, что, придя в ИМЭМО, он ликвидировал т. н. военный отдел и тем самым, дескать, ослабил обороноспособную мощь страны.

Действительно, в структуре института с давних пор такой отдел был – он назывался «отдел технико-экономических исследований» и занимался выполнением заданий, поступавших из Минобороны. В штате этого закрытого подразделения состояли в основном военные пенсионеры – генералы и полковники разных управлений Генерального штаба. Никто, даже руководители ИМЭМО, толком не знал, чем занимаются эти люди, – такой был режим секретности. Однако новому директору не составило особого труда выяснить: толку от этих ветеранов с большими звездами практически никакого, доступа к серьезной информации они не имеют, а уровень подготовленных ими аналитических материалов ниже всякой критики.

Когда вся картина стала ясной, Яковлев вынес на дирекцию предложение закрыть ОТЭИ, а на его месте образовать Отдел военно-экономических и военно-политических исследований (ОВЭВПИ).

Смысл проведенной А. Н. Яковлевым реорганизации сводился к тому, чтобы, во-первых, объединить в одном месте всю «военную» проблематику, дополнив военно-экономические исследования военно-политическими, во-вторых, сделать эти исследования более прозрачными, т. е. подконтрольными Дирекции, а в-третьих, ликвидировать прямую зависимость от Министерства обороны путем свертывания в Отделе военно-технической проблематики, на разработку которой там не было ни кадровых, ни информационных возможностей. Последнее обстоятельство позволяло отменить надоевший всем и давно изживший себя режим секретности.

Многие в ОТЭИ, да и кое-кто в Институте, полагали, что радикальная реорганизация «военного» отдела – это произвольное и единоличное решение А. Н. Яковлева. С этим мнением решительно не согласен академик В. А. Мартынов, бывший тогда заместителем директора ИМЭМО.

Из воспоминаний В. А. Мартынова:

«Александр Николаевич (Яковлев. – П. Ч.) в своей деятельности советовался и со своими замами, и с ведущими научными сотрудниками. Поэтому предпринятая им реорганизация ИМЭМО… не результат его некомпетентности, а согласованное решение Дирекции. …Преобразование ОТЭИ было важным этапом развития науки и избавления от тех кадров, которые никакого отношения к науке давно не имели. Кроме того, удалось избавиться и от группы генералов и полковников, направленных к нам на работу Министерством обороны. Насколько я был знаком с работой ОТЭИ, к тому времени это было далекое от науки подразделение Института»[138]138
  Черкасов П. ИМЭМО.


[Закрыть].

Были, разумеется, и недовольные этой реорганизацией – в основном из числа ветеранов ОТЭИ. В целом они соглашались с тем, что проводимые Отделом исследования надо приводить в соответствие с меняющимся миром, его новыми вызовами. Но не так же резко…

Помогали директору его тесные отношения с Горбачевым, о которых многие знали. Секретарь ЦК не раз обращался в ИМЭМО с просьбами подготовить информационно-аналитические материалы по разным проблемам экономики, политики, социальной сферы. Он часто приглашал Яковлева на Старую площадь – иногда чтобы посоветоваться по тем или иным вопросам, а иногда чтобы просто поговорить. Наверное, Михаил Сергеевич, предполагая возможное развитие событий, хотел лучше узнать Александра Николаевича, прощупать его сильные и слабые стороны. Ведь, как мы вскоре узнаем, события впереди назревали масштабные, команду надо было сколачивать верную.

Их сближению особенно посодействовала поездка М. С. Горбачева в Англию, состоявшаяся в декабре 1984 года. А. Н. Яковлев был включен в официальную делегацию, он не только присутствовал на всех встречах патрона с М. Тэтчер, но и принимал самое активное участие в выработке советских подходов по самым острым вопросам, подготовке материалов для прессы, написании итогового отчета.

Этот визит вошел в историю как «смотрины Горбачева» на Западе, именно после него Тэтчер заявила, что «с этим человеком можно иметь дело».

Разумеется, за такими словами не стояли надежды на крах коммунизма и развал СССР. Так далеко не заглядывал в то время ни один вменяемый западный политик. Принимавшие Горбачева британцы впервые увидели, что их высокопоставленный московский гость – это не памятник самому себе, не робот, долдонивший несколько заученных догм, не «ястреб», мечтавший похоронить западный мир, а вполне цивилизованный, живой, прилично образованный человек, умеющий, когда надо, улыбаться, а когда надо, твердо отстаивать свои позиции.

Как-то вечером Яковлева в Лондоне нашел Л. Н. Толкунов, недавний главный редактор «Известий», а ныне председатель верхней палаты советского парламента. Сообщил: на годовом собрании Академии наук Александр Николаевич избран членом-корреспондентом. Новость эту шумно обмыли в отеле, где разместились члены делегации.

Правда, на другой день из Москвы пришла другая весть, печальная: умер министр обороны, член ПБ Д. Ф. Устинов. Поэтому сроки визита было решено сократить, досрочно вернуться домой.

Да, череда пышных похорон в те месяцы продолжалась.

Январь 1982 года – уходит М. А. Суслов.

Ноябрь – прощание с Л. И. Брежневым, затем с А. П. Кириленко.

Май 1983 года – из «обоймы» ПБ выбывает А. Я. Пельше.

Февраль 1984 года – похороны Ю. В. Андропова.

Декабрь – минус Д. Ф. Устинов.

Страна привыкла просыпаться под звуки траурных маршей.

После Андропова на пост генерального секретаря был избран К. У. Черненко – тот самый «Костя», который когда-то, будучи, зав. сектором агитации в Отделе пропаганды ЦК приглашал Яковлева к себе на работу после окончания им аспирантуры.

Отношения между ними все эти годы сохранялись ровными, Черненко ни разу не укорил своего приятеля за отказ поработать партийным агитатором, называли они друг друга «Костя», «Саша». Когда Яковлев возглавил академический институт, Черненко часто приглашал его на свои встречи и переговоры с высокими зарубежными гостями, не стеснялся при случае посоветоваться по разным щекотливым моментам международной политики.

По мнению Яковлева, новый генсек был никчемным политиком, человеком малограмотным, типичным делопроизводителем, волею судьбы взлетевшим на партийный Олимп. Но при этом гадостей никому не делал, вел себя тихо, на лавры великого деятеля не претендовал.

Длившееся год его правление не ознаменовалось ничем заметным.

«Кругом мертво. Ни писка, ни визга, ни птичьего пения, ни львиного рычания. Стоячее болото, покрытое ряской. Ни новых идей, ни новых людей», – так обозначил Александр Николаевич то время в своих записях[139]139
  Яковлев А. Омут памяти.


[Закрыть].

Горбачев пытается бросить в эту «ряску» камень. Выходит с предложением провести Всесоюзное совещание по идеологическим вопросам. Хочет на этом совещании выступить с серьезным докладом. Замысел ясен: Михаил Сергеевич, явно готовясь к грядущим битвам за власть, предполагает заявить о себе как о крупном политике. Ведь до недавнего времени его воспринимали лишь как секретаря ЦК, отвечающего за сельское хозяйство. А он претендует на большее.

Оглушительный успех визита в Лондон – это только начало. Теперь следует закрепить его заметным выступлением, из которого все увидят, сколь грамотен он в фундаментальных вопросах марксизма-ленинизма, как умеет свободно и складно излагать свои мысли.

^{Визит Арманда Хаммера в СССР К. У. Черненко, президент и председатель Совета директоров компании «Оксидентал петролеум корпорейшн» А. Хаммер и помощник генсека по международным вопросам А. М. Александров-Агентов во время встречи в Кремле. 4 декабря 1984. [ТАСС]}

Но и коллеги-соперники Горбачева не дремлют, они ревниво отслеживают каждый шаг самого молодого члена Политбюро, нашептывают Константину Устиновичу Черненко про него всякие небылицы. Интриги вокруг трона завязываются нешуточные.

Сформировав команду для подготовки материалов этого совещания (в нее вошли Н. Б. Биккенин, В. И. Болдин, В. А. Медведев, С. А. Ситарян и А. Н. Яковлев), Горбачев стал ее инструктировать. Смысл его рекомендаций сводился к тому, что доклад, с одной стороны, не должен выглядеть как обычная «идеологическая болтовня», но с другой – упаси бог, не должен восприниматься как прямой вызов Черненко и его замшелому окружению.