Текст книги "Ни шагу назад! (СИ)"

Автор книги: Владимир Шатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

 – Наглые, что твои волки.

 Три атаки отбили за день бойцы отряда, уничтожив до батальона пехоты, подбив несколько танков. 22 июля, противник силами двух пехотных полков дважды тщетно пытался прорвать линию обороны отряда.

 – Обходят подлюки, – Аниканов выглянул из траншеи. – Теперь мы в полном окружении.

 – Приехали.

 К исходу этого дня фашисты вдруг прекратили огонь и начали колоннами движение на восток, в обход отчаянно сражавшейся части Красной Армии.

 – Как жрать хочется! – признался ненасытный Толик.

 – А я всё одну колбаску забыть не могу. – Признался Фёдор.

 – Какую к чёртовой матери колбаску?

 – Когда на станции получали мы оружие, – улыбаясь вспоминал Аниканов. – Смотрим, какая-то часть приехала, мешки и ящики грузят. Мы, значицца, два мешка ухрюкали. В одном – колбаса, в другом – старые ботинки. А часть-то оказалась – Особый отдел!

 – Во не повезло!

 – Мы, значицца, в штаны от страха наклали, ботинки, конешно, отнесли обратно, положили на место. А колбасу, которая генералам предназначалась сожрали. Что делать?

 – Ну и как вы выкрутились?

 – Поэтому я в десант и попросился. Если вернусь, то героем, а нет так мёртвому даже Особый отдел не страшен.

 …Остатки разных подразделений начали отход к главным силам дивизии, двигаясь по территории, захваченной противником. В районе придонских высот восточнее хутора Верхняя Гусынка отряд атаковали танки 16-й танковой дивизии, нанеся болезненные удары в коротком и жестоком бою.

 – Здорово они нас трепанули! – От усталости Григорий еле двигал языком. – Ещё один такой бой и от нашего отряда останется пшик…

 Следующим утром, попав под удар вражеского танкового клина, атаковавшего основную линию обороны 33-й гвардейской дивизии, отряд Евдокимова распался на части. Большая примкнула к 84-му полку своей дивизии, меньшая часть вышла на позиции 192-й стрелковой дивизии, часть оказалась в окружении.

 – Лишь каждый десятый остался в строю.

 Потери передового отряда, насчитывающего к 16 июля четыре тысячи человек, были огромными. Так, из 1-го стрелкового батальона осталось в строю только 28 бойцов.

 – Давай Анатолий прощаться! – на полном серьёзе сказал Григорий. – По всему видать, нам отсюда не вырваться.

 – Точно отвоевались! – поддержал его Фёдор. – Сил никаких нет, вторые сутки не жравши…

 – Я так просто не сдамся, – просипел Захаров. – Мы ещё поборемся…

 – Как ты будешь в окружении бороться?

 Танк с чёрно-белым крестом на башне внезапно остановился у бруствера их общего окопа. Из распахнутого люка показался молодой танкист в чёрной форме и гортанно крикнул:

 – Рус, сдавайсь!

 – Пошёл ты на хер! – крикнул вскочивший Аниканов и вскинул винтовку, но тут же упал, сражённый пистолетным выстрелом танкиста.

 В окоп полетела граната с длинной деревянной ручкой. Пока она летела, Фёдор стоял, прижимая рукой пулевую рану в животе.

 – Как же больно! – прохрипел он и свалился на упавшую у его ног гранату.

 Та глухо взорвалась под ним, но совсем не зацепила Григория осколками. Люк башни захлопнулся, танк взревел двигателем и принялся «утюжить» окопы, наполовину присыпав контуженного Шелехова тёплой землёй.

 – Заодно и похоронит меня! – на удивление спокойно подумал он.

 Придя в себя под вечер, он с удивлением увидел ужасную картину. Кроме него и тяжелораненого Захарова, из роты  в живых не осталось никого. Перебинтовав стонущего Анатолия и собрав солдатские медальоны и документы убитых товарищей, обессиленный Григорий стал ждать темноты или смерти.

 Глава 22

ПРИКАЗ

 НАРОДНОГО КОМИССАРА ОБОРОНЫ СОЮЗА ССР

 № 227

 28 июля 1942 года  г. Москва

 Враг бросает на фронт всё новые силы и, не считаясь с большими для него потерями, лезет вперёд, рвётся вглубь Советского Союза, захватывает новые районы, опустошает и разоряет наши города и села, насилует, грабит и убивает советское население. Бои идут в районе Воронежа, на Дону, на юге у ворот Северного Кавказа. Немецкие оккупанты рвутся к Сталинграду, к Волге и хотят любой ценой захватить Кубань, Северный Кавказ с их нефтяными и хлебными богатствами. Враг уже захватил Ворошиловград, Старобельск, Россошь, Купянск, Валуйки, Новочеркасск, Ростов-на-Дону, половину Воронежа. Часть войск Южного фронта, идя за паникёрами, оставила Ростов и Новочеркасск без серьезного сопротивления и без приказа Москвы, покрыв свои знамена позором.

  После потери Украины, Белоруссии, Прибалтики, Донбасса и других областей у нас стало намного меньше территории, стало быть, стало намного меньше людей, хлеба, металла, заводов, фабрик. Мы потеряли более 70 миллионов населения, более 800 миллионов пудов хлеба в год и более 10 миллионов тонн металла в год. У нас нет уже теперь преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше – значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину. Каждый новый клочок оставленной нами территории будет всемерно усиливать врага и всемерно ослаблять нашу оборону, нашу Родину.

 Поэтому надо в корне пресекать разговоры о том, что мы имеем возможность без конца отступать, что у нас много территории, страна наша велика и богата, населения много, хлеба всегда будет в избытке. Такие разговоры являются лживыми и вредными, они ослабляют нас и усиливают врага, ибо, если не прекратим отступления, останемся без хлеба, без топлива, без металла, без сырья, без фабрик и заводов, без железных дорог.

 Из этого следует, что пора кончить отступление.

 Ни шагу назад! Таким теперь должен быть наш главный призыв.

 Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности.

 Паникёры и трусы должны истребляться на месте.

 Отныне железным законом дисциплины для каждого командира, красноармейца, политработника должно являться требование – ни шагу назад без приказа высшего командования.

 Командиры роты, батальона, полка, дивизии, соответствующие комиссары и политработники, отступающие с боевой позиции без приказа свыше, являются предателями Родины. С такими командирами и политработниками и поступать надо как с предателями Родины.

 Таков призыв нашей Родины.

 Выполнить этот призыв – значит отстоять нашу землю, спасти Родину, истребить и победить ненавистного врага.

 После своего зимнего отступления под напором Красной Армии, когда в немецких войсках расшаталась дисциплина, немцы для восстановления дисциплины приняли некоторые суровые меры, приведшие к неплохим результатам. Они сформировали более 100 штрафных рот из бойцов, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, поставили их на опасные участки фронта и приказали им искупить кровью свои грехи. Они сформировали, далее, около десятка штрафных батальонов из командиров, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, лишили их орденов, поставили их на ещё более опасные участки фронта и приказали им искупить свои грехи. Они сформировали, наконец, специальные отряды заграждения, поставили их позади неустойчивых дивизий и велели им расстреливать на месте паникёров в случае попытки самовольного оставления позиций и в случае попытки сдаться в плен. Как известно, эти меры возымели свое действие, и теперь немецкие войска дерутся лучше, чем они дрались зимой. И вот получается, что немецкие войска имеют хорошую дисциплину, хотя у них нет возвышенной цели защиты своей родины, а есть лишь одна грабительская цель – покорить чужую страну, а наши войска, имеющие возвышенную цель защиты своей поруганной Родины, не имеют такой дисциплины и терпят ввиду этого поражение.

 Не следует ли нам поучиться в этом деле у наших врагов, как учились в прошлом наши предки у врагов и одерживали потом над ними победу?

 Я думаю, что следует.

 Верховное Главнокомандование Красной Армии приказывает:

 1. Военным Советам фронтов и прежде всего командующим фронтами: сформировать в пределах фронта от одного до трёх штрафных батальонов (по 800 человек), куда направлять средних и старших командиров и соответствующих политработников всех родов войск, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, и поставить их на более трудные участки фронта, чтобы дать им возможность искупить кровью свои преступления против Родины.

 2. Военным Советам армий и прежде всего командующим армиями: сформировать в пределах армии 3–5 хорошо вооружённых заградительных отрядов (до 200 человек в каждом), поставить их в непосредственном тылу неустойчивых дивизий и обязать их в случае паники и беспорядочного отхода частей дивизии расстреливать на месте паникеров и трусов и тем помочь честным бойцам дивизий выполнить свой долг перед Родиной.

 в) сформировать в пределах армии от пяти до десяти штрафных рот (от 150 до 200 человек в каждой), куда направлять рядовых бойцов и младших командиров, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, и поставить их на трудные участки армии, чтобы дать им возможность искупить кровью свои преступления перед Родиной.

 3. Командирам и комиссарам корпусов и дивизий: а) безусловно снимать с постов командиров и комиссаров полков и батальонов, допустивших самовольный отход частей без приказа командира корпуса или дивизии, отбирать у них ордена и медали и направлять их в Военные Советы фронта для предания военному суду; б) оказывать всяческую помощь и поддержку заградительным отрядам армии в деле укрепления порядка и дисциплины в частях.

 Приказ прочесть во всех ротах, эскадронах, батареях, эскадрильях, командах, штабах.

 Народный комиссар обороны

 И. СТАЛИН

 ***

 Иоганн Майер проснулся неожиданно, словно от толчка и вначале подумал, что находится в другом мире. В усеянном бриллиантами звёзд ночном небе показалась ущербная луна.

 – Где я?

 Сонно улыбаясь и глядя на спящих людей, она заливала всю местность мягким, бледным светом. Воды извивающейся речушки под ним, с разбросанными по берегам тут и там кучками деревьев, вполне могли быть запечатлены художником-романтиком.

 – Может вся эта страшная война просто приснилась мне? – гадал расслабленный Иоганн. – Может я дома, на пикнике в родной Саксонии?

 Однако этот дикий зверь, проклятая война, был далеко не мёртв; он просто дремал. Как только луна на минуту скрылась за плывущими облаками, в небо взметнулись сигнальные огни, и зверь опять громко задышал.

 – Как мне всё надоело! – буквально простонал он. – Какими мы были идиотами, когда рвались на фронт…

 Немецкие дивизии настырно прорывались через большую излучину Дона к самому промышленному городу на Волге,  полумиллионному Сталинграду. Командование Красной Армией настолько не ожидало наступления, что войска почти не оказывали сопротивления. Немцы захватывали гигантские территории, огромное количество военной техники и множество пленных.

 – После нашей зачистки станицы Чернышевской русские вновь сопротивляются! – удивлённо говорил товарищам утром потягивающийся Вилли.

 – А ты думал, они будут пятиться до Волги?

 – Нет, но откуда у них новые дивизии?

 – Наверное, гонят из бескрайней Сибири!

 Батальон, где служил Иоганн, целый день трясся в грохочущих машинах. Солдаты видели вдоль широкой автотрассы длинные вереницы разбитых русских тракторов, пушек и старомодно выглядевших зелёных фордовских грузовиков, над которыми все так много смеялись, прежде чем узнали об их долговечности.

 – Видите наши подбитые танки? – спросил друзей Ковач, показав рукой на обугленные остовы поверженных гигантов и армейских грузовиков. – Мы тоже дорого платим.

 Никто не ответил ему, так как каждый ветеран сам пережёвывал мрачную мысль о цене, заплаченной за наступление. Часть Иоганна выдвигалась к великой русской реке Волге, нацеливаясь на песчаные дюны Поволжья, в качестве поддержки с фланга стальному клину, прорывавшемуся через бескрайние степи.

 – Бесконечные территории русских наводят на меня тоску. – Признался Ковач и приложился к фляге с водкой. – Если они не сдадутся, нам придётся топать до Владивостока.

 – Не приведи Господи!

 Дивизия за дивизией катились по большой излучине Дона, через узкую полосу захваченной ими советской земли к промышленному Сталинграду. Двигались бесконечные колонны пехоты, артиллерии на конной и механической тяге, полевые орудия всех калибров, лёгкие и тяжёлые зенитки, броневые машины всех видов, грузовики снабжения и мотоциклы.

 – Попасть в 6-ю армию считается великой честью! – напыщенно сказал молодой солдат из недавнего пополнения, Иоганн даже не знал его имени. – Ибо это несокрушимая арийская армада!

 – Это тебе так внушили на родине? – с иронией спросил Майер.

 – Конечно, – не замечая подвоха, ответил прыщавый паренёк. – Нас там называют «Гвардейцы фюрера!».

 – Да ты что!

 – Именно так, – не успокаивался парень, явно воспитанный на идеологии национал-социализма. – Нужно быть достойным этого великого звания.

 – Я посмотрю, что он запоёт после недели боёв. – Негромко сказал Вилли на ухо Иоганну.

 – Если доживёт…

 Войска рвались вперёд и обгоняли друг друга, пока грунтовые дороги не оказывались полностью забитыми, в то время как в воздухе было не менее тесно от пикирующих и обычных бомбардировщиков, истребителей, истребителей-бомбардировщиков и транспортных самолётов. Все они направлялись в Сталинград.

 – У русских обнаружились свежие войска и поразительно большое количество военной техники. – Флегматично заметил Пилле.

 – Они расставляют закалённые в бою дивизии, там, где фронт оставался спокойным, и основательно окапываются по всей линии новых позиций. – Поддержал товарища Францл. – С каждым днём их сопротивление возрастает.

 Чёрные тучи сгущались на небе, за ними последовали первые вспышки ломаных молний и грохнули раскаты грома. Разразилась нереальная гроза. Гром был таким оглушительным, что напоминал огненную завесу артиллерии при массированной поддержке с воздуха.

 – Начался всемирный потоп?

 Хлынул проливной, как из ведра, дождь. В считаные минуты все промокли до нитки. Земля превратилась в болото, колёса машин прокручивались на жирном чернозёме.

 – Стой! – последовала офицерская команда из кабины грузовика. – Будем ночевать здесь.

 Солдаты кое-как расставили вокруг себя плащ-палатки и заползли под них. Дождь продолжал лить всю ночь. Утром им даже не пришлось снова залазить в кузов машины, противник оказался от них буквально в полукилометре.

 – Промок как мышь, – жаловался товарищам Пилле. – Мне кажется, я заболеваю.

 – В нашем положении это даже хорошо, – заметил жующий Ковач. – Отправят в госпиталь, и возможно это спасёт тебе жизнь.

 – Вряд ли успеют, через несколько минут начнётся бой. – Иоганн взял пулемёт и последовал за Францлом, который уже пошёл вперёд с боеприпасами.

 Охваченный с фланга, противник стал отступать за довольно полноводную речку. Немцы без колебаний прыгнули в реку, пытаясь не дать оторваться врагам. Грязно-коричневая вода доходила им сначала до бёдер, потом до груди.

 – Как бы нам не остаться в этой чёртовой речушке! – задыхаясь от напряжения, прошипел Вилли.

 Течение не было быстрым, но каждый шаг давался с огромным трудом. У Иоганна насквозь промокла форма, а ил на дне засасывал набравшие воды сапоги. Не замечал он и боли в руках, уставших держать над головой тяжёлый пулемёт. Всё, что Майер видел, было бесчисленными всплесками воды от ударявших повсюду пуль.

 – Мне это совсем не нравится. – Подумал он и прибавил хода.

 Иоганн старался изо всех сил делать большие шаги или прыгать. Это было бесполезно, он продвигался еле-еле.

 – Быстрее... быстрее... ещё несколько метров!

 Майер даже закрыл глаза и отрешился от всяких звуков; представил себе, что удалось форсировать водную преграду, и в укрытии все смогут перевести дух.

 – Господи, помоги мне сделать эти несколько шагов! – взмолился он и даже поднял к небу глаза.

 Отделение в полном составе почти добралось до берега, когда Ковач схватился обеими руками за грудь и согнулся. Он безвольно рухнул в воду и забился, захлебываясь.

 – Ковач, Ковач, старина!

 Пилле бросил винтовку и потащил товарища обратно на берег.

 – Броденфельд! – крикнул Иоганн парню рядом. – Подержи-ка на минутку пулемёт.

 Но лейтенант Штрауб находился уже рядом с ними.

 – Предоставь это мне! – крикнул он и принял горячее оружие.

 В то время как остальные выбрались на берег и открыли плотную стрельбу, чтобы обеспечить прикрытие, они с Пилле подхватили Ковача, который потерял сознание, и двинулись через речку.

 – Надеюсь, он выдержит, – сказал Пилле и натужно вздохнул.

 Иоганн больше не думал о пулях, которые били по воде; он думал только о друге Коваче и удивлялся, что тот ещё жив:

 – Его униформа потемнела от крови, но, может быть, его спасёт то, что он крепкого сложения. И если он выживет, то, конечно, будет отправлен домой. Он напишет нам, что выздоравливает. Он расскажет дома своим родным о нас. Вернется к своей прежней работе и будет рад не исполнять свой долг, убивая других людей.

 В голове Иоганна метались хаотичные мысли никак не связанные с ситуацией, в которой они оказались.

 – Но что за работа была у Ковача? – Он перехватил поудобнее тяжёлое даже в воде тело. – Ах да, он же говорил, что делает кинофильмы. Прекрасная работа, я был бы не против и сам заняться этим делом. Фактически старина Ковач никогда много о себе не рассказывал. Мы даже не знали его полного имени. Мы так долго были вместе. А теперь нам придется обходиться без него. Как же мы хорошо ладили друг с другом, несмотря на то, что он был намного старше. Нам будет его не хватать…

 Наконец они выбрались из воды и благополучно добрались до ротной медсанчасти. Как можно осторожнее положили товарища между раненым, у которого, по всей видимости, было ранение в живот, и солдатом из второго взвода, раненного в голову, который метался в бреду.

 – Что тут у вас? – Коренастый фельдшер пощупал пульс Ковача, кивнул, будто остался доволен результатом, затем расстегнул его гимнастёрку.

 Рубашка быстро пропитывалась венозной кровью. Фельдшер разрезал её, обнажив волосатое тело, и занялся открытой раной, которая выглядела ужасно. Ковач глубоко вздохнул и открыл глаза. Со стоном он попытался дотронуться до груди, но фельдшер опустил его руки вниз.

 – Лежи спокойно, – пророкотал он глухим басом. – Не хватало ещё занести инфекцию!

 Иоганн озабоченно спросил, когда раненого отправят в полевой госпиталь. Не оборачиваясь, фельдшер сказал:

 – Машину гоняют туда и обратно всё время; она будет здесь с минуты на минуту.

 – Тогда мы подождём.

 Когда Ковач узнал товарищей, он попытался поднять голову, но тут же бессильно опустил её. Его горящие глаза, которые вдруг стали казаться очень большими, перебегали от Пилле к Иоганну. Затем со слабой, мучительной улыбкой он прошептал:

 – Спасибо, большое спасибо, ребята.

 Красные кровавые пузыри выступили на его губах.

 – Закрой пасть! – оборвал его Пилле, но сказал это так мягко, что грубые слова прозвучали как ласковые. Было ясно, что Пилле старался скрыть свои чувства, и Ковач снова улыбнулся.

 – Вы самые лучшие... – пробормотал он.

 Фельдшер пребывал в глухой ярости.

 – Ради Христа, парень, если тебе дорога твоя жизнь, помолчи, – рявкнул он.

 Красная пена становилась всё гуще. Тем не менее, Ковач вновь заговорил:

 – Всего наилучшего пожелайте от меня всем остальным и... – его речь вдруг превратилась просто в бульканье.

 Фельдшер прижал перевязку из бинтов к его ране. Черты лица Ковача исказила агония, он конвульсивно дёрнулся и затих. Тонкая струйка крови потекла с его подбородка.

 – Кончился! – обыденно подытожил фельдшер и перешёл к другому раненому.

 Пилле провел рукой по лбу и попутно стыдливо стёр набежавшую слезу. Они одновременно развернулись и пошли обратно, чтобы присоединиться к остальным.

 – Нужно отомстить за смерть Ковача.

 Вымотанный Иоганн сразу бросился вслед за перебегающим Францлом, который обернулся и вопросительно посмотрел на него. Выжимая воду из своей формы, он горько пожал плечами:

 – Умер.

 – Не может быть!

 Погружённый в свои мысли, Францл смотрел, не отрываясь на Майера несколько мгновений. Затем воздух потряс взрыв шрапнельного снаряда.

 – Это подошёл русский танк, – объяснил Францл, не прекращая вести огонь из их пулемёта, – но он не решается выйти на открытое место.

 Пока он передавал ленту за лентой, пулемёт обстреливал очередями убегавших русских. Рядом лейтенант выпрыгнул из-за разрушенного дома и побежал за следующий угол. За ним рванул Фом и ещё несколько человек.

 – Мы тоже должны сделали несколько прыжков вперёд. – Крикнул Иоганн и поднял надоевший пулемёт. – Нельзя отставать…

 Ведя огонь из стрелкового оружия, и бросая гранаты, шаг за шагом гитлеровцы отвоевывали новую территорию. Повсюду лежали раненые и убитые враги. Фом ударял по очереди ногой каждого, чтобы убедиться, что в них не осталось признаков жизни.

 – Нам нужно проявлять осмотрительность, – приговаривал он по-русски и добивал выстрелом раненых. – Краснопузые довольно часто притворяются мёртвыми, а потом при первой же возможности выстрелят нам в спину.

 Подошёл второй танк и открыл методичную стрельбу. Повсюду падали осколочные снаряды, и немцам пришлось спрятаться в укрытие. Противник воспользовался этим и вновь стал наступать, а гранаты стали рваться почти беспрерывно.

 – Нам ничего не остаётся, как отойти назад. – Выкрикнул команду лейтенант Штрауб.

 Санитары бегали со всех ног, оттаскивая раненых в тыл. Пулемёт третьего отделения разбился вдребезги от прямого попадания. Францл ползком перетащил боеприпасы от него к их пулемёту. Ящики оказались полностью забрызганы кровью.

 – Как символично! – подумал Иоганн, вставляя в пулемёт окровавленные звенья. – Немецкие патроны, обагрённые нашей кровью, через секунду прольют русскую…

 Сначала медленно, а затем всё быстрее и быстрее немцы сдавали территорию. Русские напирали всей возрождённой мощью. В отчаянии они вызвали противотанковое подразделение, Штрауб направил в тыл курьера.

 – Пускай стреляют по нашему квадрату. – Инструктировал он посыльного. – С этими монстрами нам не справиться.

 Вскоре заработала тяжёлая артиллерия. Вдруг, к великому удивлению, один из танков вспыхнул, объятый пламенем. Другой запаниковал и вовремя отступил. Наступавшие русские увидели, что остались без стальной поддержки.

 – Их боевой дух угас, и теперь мы берём верх. – Обрадовался Майер.

 В считаные минуты рота миновала ранее оставленные позиции и напирала, продвигаясь вперёд. Казак Фом первым из отделения Иоганна, бросил гранату в русский окоп, но, прежде чем она взорвалась, огромный  солдат выскочил из него, как будто его укусил тарантул.

 – Только не это! – крикнул он и бросился на землю, закрыв голову обеими руками. – Я не хочу умирать.

 После взрыва он поднял голову и моргал, очевидно, поражённый тем, что он на земле среди живых. Затем гигант поднял руки, сдаваясь в плен.

 – Испугался большевицкий выродок! – С автоматом ППШ в одной руке Фом умело обыскал карманы пленного. В следующий момент, произошло нечто невероятное. Пленный схватил его за гимнастёрку и отвесил звонкую пощёчину.

 – Сволочь! – он брезгливо посмотрел на человека, говорившего на русском языке, но одетого в немецкую форму. – Русский, а служишь фашистам…

 Фом даже разинул рот от удивления, а славянин снова поднял руку. Фом импульсивно дал по нему длинную, продолжительную очередь в упор, и массивная фигура рухнула, как пустой мешок.

 – Я не русский, – зло проговорил он. – Я казак!

 Наступившая ночь охладила соперников, люди просто попадали в изнеможении там, где их застала темнота и заснули. Утром небо очистилось, и солнце ярко освещало землю, от которой поднимался плотный туман. Потом кто-то заметил вдалеке русский пулемёт, который так сильно досаждал им накануне.

 – Не стрелять, – приказал лейтенант Штрауб. – Мы выполним эту работёнку без кровопролития.

 С зачехлённым автоматом Штрауб пошёл, как на прогулке, к русским позициям. Все замерли в недоумении.

 – Чистейшее безумие! – произнёс Пилле. – Наш лейтенант сошёл с ума…

 Но Штрауб, очевидно, знал, что делал. И хотя все ясно видели каски, двигавшиеся в укрытии, вражеский пулемёт молчал.

 – Думаю, что русские не могут понять, что он собирается делать. – Заметил Иоганн, с удивлением вглядываясь в спину командира.

 Затем Штрауб что-то им крикнул. Это прозвучало как дружественное приветствие. Он громко повторял его, а сам подходил всё ближе. Весьма нерешительно один из красноармейцев встал и поднял руки. За ним это сделал другой, а потом и третий.

 – Мы сдаёмся, – крикнул черноволосый крепыш, азиатского вида. – Мы больше не хотим воевать за Советы!

 Штрауб вернулся с невозмутимым видом человека, пришедшего с утренней прогулки.

 – Идите и возьмите их оружие, – произнёс он буднично. – Хватит напрасных жертв.

 Старый фельдфебель задумчиво потрогал пальцами подбородок.

 – Господи Иисусе! Вы действительно мужественный человек!

 Сопротивление бойцов Красной Армии было сломлено повсеместно. Рота Иоганна беспрепятственно заняла позиции противника и продвинулась примерно на километр. Солдаты вытаскивали из окопов, оставшихся в живых солдат, и сгоняли их в импровизированный лагерь для пленных.

 – Посмотри, как сражаются некоторые русские. – Сказал Иоганн товарищу. – Из целой роты остались в живых только двое.

 – И то один раненый, другой контуженный.

 Они знаками показали пожилому, полностью седому солдату следовать за ними. Тот взвалил на себя своего раненого сослуживца и побрёл вслед за ними. У раненого была безобразная рана в шею, а изодранная гимнастёрка говорила о том, что он к тому же ранен в грудь. Смертельно бледное лицо под великоватой для него каской обильно забрызгано кровью. Этот человек попросил Францла пристрелить его.

 – Я не жить, – сказал он на ломаном немецком. – Я капут…

 – Зачем ты так говоришь? – одёрнул его горбоносый товарищ.

 – Не жить мне Григорий…

 Он согнулся пополам от слабости, указывая на свои раны. Но Францл только покачал головой, как качает головой взрослый, когда ребёнок просит что-нибудь из того, что ему не разрешено.

 – Нет, – ответил он. – Я не могу этого сделать. Я не палач.

 Пилле показал русским, что они могут сесть. Раненый теперь пытался уговорить Иоганна прикончить его. Все ещё что-то бормоча, он снял каску. Иоганн невольно засмотрелся на него; он выглядел почти как Вилли, только старше. Те же короткие золотисто-каштановые волосы, те же тонкие, почти девичьи, черты лица и такая же манера говорить.

 – Наверное, он не имеет понятия, почему должен быть застрелен, и столь же ненавидит это бессмысленное массовое убийство людьми друг друга. – Подумал расстроенный Майер. – Я хочу подойти к нему и сказать, что мы товарищи – мы оба хотим прекратить эту бойню, у нас у всех есть одинаковое право на жизнь.

 Прибежал Вилли, мокрый от пота и с каской, свисающей на правое плечо. Иоганн нетерпеливо крикнул ему:

 – Ты ведь имеешь санитарную подготовку?

 – А то ты не знаешь!

 – Перевяжи этого русского.

 Вилли вытер пот с лица и бросил взгляд на раненого.

 – Заботливый, да? – сказал он. – Направь его в тыл; им там скоро займутся.

 Но когда он попросил его вторично, Вилли, не говоря больше ни слова, достал аптечку и встал на колени, чтобы взглянуть на раны стонущего солдата.

 – Отставить! – сбоку от них раздалась короткая команда.

 К пленным вальяжно подошёл командир роты.

 – Русскому всё равно не жить. – Сказал он и, вытащив пистолет, выстрелил раненому в голову.

 – Ах ты, гад! – закричал вскочивший на ноги седовласый человек. – Ты зачем застрелил Анатолия?

 – Молчи, – зловеще прорычал Штрауб. – Вы убили вчера десять моих солдат.

 Странным образом они разговаривали каждый на своём родном языке, но отлично понимали друг друга.

 – Он мог бы выжить, – почти плача сообщил русский. – У него же дома сын Ванюшка…

 – Мне плевать!

 Коренастый пленный внезапно сделал резкий шаг вперёд и выбросил массивный кулак. Он попал лейтенанту прямо в нос и у того хлынула обильная кровь.

 – Что б ты сдох! – спокойно сказал нападавший и без сил опустился на землю.

 К побитому командиру подскочили его подчинённые. Он нетерпеливо отмахнулся от предложенной помощи и скомандовал.

 – Расстрелять негодяя!

 – Ты думаешь, я испугался?

 – Можно это сделаю я? – Фом шагнул вперёд. – Я с удовольствием выну из придурка жизнь.

 – Только отведи его подальше. – Велел лейтенант и занялся своим носом.

 ***

 – Ну, здравствуй Григорий Пантеелевич! – раздалось за спиной у идущего на расстрел, когда он едва спустился в змеевидный, мелкий овраг.

 Григорий резко развернулся и с удивлением посмотрел на незнакомого человека в немецкой полевой форме.

 – Нашёл место здоровкаться! – ругнулся он и внимательней присмотрелся к конвоиру. – Ты меня знаешь?

 – Кто ж не знает легендарного комдива вёшенских повстанцев Григория Мелехова?

 – А если серьёзно?

 – Якова Фомина помнишь?

 – Такое не забудешь, если и захочешь…

 – Я его сын Давыд.

 Григорий недоверчиво покачал головой и произнёс:

 – Привел же Бог так встретиться!

 – Да, – рассмеялся Фом. – Место и время действительно неудачные.

 – Особенно для меня. – Хмуро заметил Григорий. – Ты вроде должон меня расстрелять.

 – Это завсегда успеется.

 Фом неторопливо прикурил немецкую сигарету и предложил пленнику. Они присели на каменистый выступ на боку оврага, как старинные приятели на перекур.

 – Слабенькие твои сигареты. – Сказал Григорий, в три затяжки прикончив непривычное курево.

 – Не то, что наш самосад! – согласился Фом. – Постарел ты дядька Григорий.

 – Да и ты при нашей последней встрече пацаном был, а сейчас вишь как заматерел.

 – Довелось хлебнуть лиха…

 Давыд коротко рассказал свою нехитрую жизнь, о беспризорных скитаниях после казни матери по различным городам России. О вынужденной связи с уголовниками, коснулся нескольких лагерных отсидок.

 – Я тоже хлебнул колымских лагерей. – Тихо сказал Григорий и вздрогнул от холодных воспоминаний.

 – Меня туда не заслали, Бог миловал.

 – Повезло.

 – Говорят оттуда никто не возвернулся.

 – Если бы не война я там навсегда остался…

 Григорий недовольно замолчал, молчал и задумчивый Фомин. Потом он сказал:

 – Зря ты лейтенанта ударил, могло всё по-другому пойти.

 – Он же застрелил моего друга Толика Захарова!

 – Ну и что?

 – Как что? – возмутился Григорий – Разве можно раненых пленных добивать?

 – На этой войне всё можно.

 – Я так воевать не могу.

 Фомин весело рассмеялся.

 – А тебя дядя никто не спрашивает.

 Солнцем тем временем поднялось высоко. Григорию с самого утра до смерти хотелось пить, запас воды кончился ещё накануне. Он попросил воды у собеседника и Давыд протянул ему свою флягу.