Текст книги "100 рассказов о стыковке. Часть 1"
Автор книги: Владимир Сыромятников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]
Мы – будущие «малые» главные конструкторы – в головных КБ работали в специфических условиях, нам часто не хватало самостоятельности и возможностей для более эффективной организации своего дела, а когда доходило до поощрений и наград, нас часто забывали.
Позднее пилотируемые полеты свели нас с космонавтами, в подготовке которых мы активно участвовали, параллельно создавая для них тренажерную базу. После успешных полетов в космос мы чувствовали причастность к подвигам героев в прямом и переносном смысле. В космонавтике при неудачах и авариях мы не только переживали вместе со всеми, а работали в гуще аварийных комиссий, доискиваясь до настоящих причин, до самых истоков, а затем исправляли, совершенствовали свои конструкции и системы и совершенствовались сами.
Не удивительно, что эта техника с годами стала делом нашей жизни, главным ее смыслом, почти как у Королева и его ближайших соратников, прошедших войну. На работе, которая чем?то напоминала труд в бериевских «шарагах», с той лишь разницей, что нас не охраняли и не запирали, мы проводили в целом больше времени, чем дома. «Ну что, Володя, сбегаем домой», – довольно часто говорил Вильницкий, когда мы засиживались слишком поздно. На это мы обрекли сами себя почти добровольно. Кто?то даже пытался порой спать в своей лаборатории, однако это тоже каралось как нарушение трудового распорядка, за этим следил «режим».
Мы отвечали за свои изделия не только перед начальством и парткомом, но прежде всего перед собой и своими товарищами. Как в одной из хороших песен о футболе: «…тебе судьбу мою вершить… тебе одной меня судить, команда молодости нашей, команда, без которой мне не жить…». Многие несли этот свой крест до конца, пока хватало сил и здоровья.
Вспомнив о футболе, не могу не сказать еще несколько слов о спорте, который, несмотря на возраст, продолжал играть заметную роль в нашей жизни. Почти каждый отдел КБ и цех завода имел свою команду, которая участвовала в первенстве предприятия, летом – по футболу, зимой – по хоккею. Наша команда была одной из сильнейших. Чемпионом предприятия по хоккею наша почти дворовая команда стала за пару месяцев до полета Гагарина, обыграв сильную цеховую команду, костяк которой составляли ребята, в свое время выступавшие за мастеров. Не забывали мы и шахматы.
Спорт служил дополнительным средством объединения и усиления производственных коллективов, поэтому поощрялся сверху. Этому способствовали и другие коллективные мероприятия, такие как выезды на картошку в порядке помощи советской деревне, к разорению которой приложила руку и высокая технология страны. Популярными были и коллективные предпраздничные вечера, где обязательно пели русские и советские песни; пели все, даже те, у кого не было ни голоса, ни слуха: «…я пел ее сердцем своим…», – как пел сам Леонид Утесов. Те песни также остались с нами до конца, наверно, поэтому так популярно у нас радио «Ретро» теперь.
Так складывалась эта в целом эффективная система организации труда, которая стала одновременно мощнейшей силой и очень хрупким организмом, таким же, как сам человек. Оказалось, что эту структуру не так уж сложно разрушить, ведь, – как и общество в целом, она держится прежде всего на моральных принципах и на чем?то еще не до конца понятном.
В последующие годы, которые вылились в десятилетия, поначалу интуитивно, а позднее все более сознательно, я старался сохранять и укреплять эту «команду молодости нашей» и поддерживать ее моральный дух. К сожалению, средний возраст команды увеличивался, к концу века ее ядро составлял тот же, теперь уже ветеранский состав. Даже в 90–е годы обвала экономики мы находили пути, как привлечь способную молодежь, тех честолюбивых дублеров, и – «дай Бог им лучше нашего сыграть».
1.6 Первый человек в космосе. Последствия на Земле
О полете Юрия Гагарина на космическом корабле «Восток» и об истории создания самого корабля сегодня хорошо известно. Многое из того, что было совершенно секретным в конце 50–х – начале 60–х, теперь благодаря гласности стало достоянием широких кругов читателей. Стало известно даже то, что «ошибка» в оценке веса водородной бомбы, допущенная А. Д. Сахаровым и подтвержденная зампредом Совмина В. А. Малышевым в конце 1953 года, привела к появлению более мощной межконтинентальной баллистической ракеты (МБР), чем требовалось, как выяснилось позже, с позиций обороны. Эта ошибка оказалась счастливой для Королева, для быстрого прорыва в космос. Знай высокие руководители, председатель Совмина Г. М. Маленков и министр вооружения Д. Ф. Устинов о возможности сделать водородную бомбу полегче, это наверняка заставило бы Королева соответственно уменьшить МБР, несмотря ни на какую космическую перспективу.
Мне тоже довелось участвовать в создании первого космического корабля, я был ответственным за разработку ряда электромеханических узлов. Хотя, оглядываясь на прожитые годы, я понимаю, что не это сейчас для меня самое главное, однако обойти молчанием тот период моей жизни все же нельзя.
Первые полеты космонавтов, как и астронавтов в Америке, повлекли за собой много последствий, очень важных как для космической техники и науки, так и для коллективов и отдельных личностей, включая нас, создателей этих кораблей, а также для внешней и внутренней политики государства. Полет Юрия Гагарина драматически повлиял на развитие астронавтики в США: фактически он растревожил, разворошил эту супердержаву. Несколько лет спустя Нил Армстронг, первый человек, ступивший на Луну, скажет о Гагарине: он всех нас позвал в космос. О Королеве Армстронг не скажет ничего, скорее всего, он о нем знал совсем мало. Но все это было позже, а на рубеже 60–х развернулась беспрецедентная конкурентная борьба за то, кому первому слетать в космос.
Для Королева первый пилотируемый полет стал триумфом, может быть, наивысшим его достижением по масштабу и значению самого события. Тогда наш Главный находился в расцвете сил, полный новых идей и планов. Ему предстояло совершить еще очень многое, однако далеко не все, что было задумано, на что он был способен. В этом ему очень «помогли». Кто и как – об этом тоже в этом рассказе.
В 1957 году, создав сверхмощную по тем временам «семерку», запустив первые спутники, вырвавшись за пределы земного притяжения к Луне и к Солнцу, Королев уже не мог остановиться. Ему только перевалило за пятьдесят, он – полководец космических дивизионов, рвущихся в бой, ему доверяли, его поддерживало высшее руководство государства, у него фантастические, но реальные планы. Следующий логический шаг – полет человека в космос. Для этого были все предпосылки. Вскоре, в кооперации с воронежскими двигателистами С. А. Косберга, создали третью ступень «семерки», с помощью которой, начиная с января 1959 года, запустили четыре лунника. Трехступенчатый носитель на основе «семерки» был способен выводить на околоземную орбиту космический аппарат весом 4,5 т. Прежде всего требовалось спроектировать космический корабль, на котором можно полетать в космосе и возвратиться на Землю. На все это, и не только на технику, в общей сложности ушло около трех лет.
Как упоминалось, в 1948—1958 годы на основе боевых одноступенчатых баллистических ракет создавались и испытывались так называемые геофизические ракеты, достигавшие высоты до 500 км. Цель полетов состояла в том, чтобы наряду с исследованием верхней атмосферы изучить поведение живых организмов в полете. Приборный контейнер возвращался на землю на парашюте. Впервые решалась задача входа в атмосферу со скоростью несколько километров в секунду; здесь очень пригодился опыт создания отделяемых головок боевых ракет. Начиная с 1953 года выполнили также несколько полетов с собаками на борту. Королев уделял этим работам очень большое внимание, особенно после избрания его членом–корреспондентом АН СССР, видимо, рассматривая данную тему как вклад в чистую, так называемую академическую науку. Наука наукой, а ракетчики ОКБ-1 и их смежники приобрели большой опыт по созданию герметичных кабин, внутри которых поддерживались земные условия и которые могли летать на ракете, возвращаться в атмосферу с почти космической скоростью, а затем мягко приземляться. В 1956 году Королев даже выступал с инициативой суборбитального полета человека в космос с использованием ракеты Р-5А. Тогда его не поддержали, а ведь такой эксперимент мог бы стать прелюдией орбитальных полетов, подобно тому как позднее это сделали американцы, осуществившие в 1961 году два суборбитальных запуска астронавтов в капсулах «Меркурий».
Вскоре после спутника Королев стал ратовать сразу за орбитальный полет.
«Собачий» опыт, безусловно, пригодился, хотя настоящий орбитальный полет и возвращение с орбиты на Землю требовали гораздо большего. Прежде всего, увеличивалась длительность пребывания человека в корабле от нескольких десятков минут до часов, а позднее – суток, а скорость полета и, как следствие, скорость входа в атмосферу возрастала почти до восьми километров в секунду. Это лишь две самые крупные из многочисленных проблем, которые требовалось решить. А сколько еще пришлось преодолеть больших и малых трудностей (впрочем, слово «малые» не очень подходит к космической технике, особенно если речь идет о полете человека). На первый план выдвигались проблемы надежности и безопасности. К этому мне придется еще не раз возвращаться в последующих главах.
С самого начала Королев принял решение создавать космический аппарат с двойным назначением: как первый пилотируемый корабль и как беспилотный разведчик, будущий секретный спутник «Зенит». Как и при создании ракет, одним махом убивались два зайца. Главный понимал, какое внимание уделяло руководство страны обороне, какие средства на нее отпускались, и старался в полной мере использовать этот фактор, чтобы быстрее и эффективнее продвинуть ракетную и космическую технику. С одной стороны, как человек своего времени, со всеми его особенностями и парадоксами, он совершенно сознательно, искренне заботился об обороноспособности державы, с другой – делал все для развития мирного космоса.
Корабль разрабатывался проектантами нашего КБ в несколько этапов. К тому времени они значительно усилились за счет молодых специалистов из МВТУ, МАИ, других вузов, а также ряда разработчиков, пришедших из НИИ-4, нашего соседа по Подлипкам. Среди пришедших позднее оказался также К. П. Феоктистов, защитивший к этому времени кандидатскую диссертацию. Обладая настоящим даром проектанта, он сразу стал одним из ведущих разработчиков первого корабля. Талант Феоктистова, как и идеи Тихонравова, реализовались и расцвели благодаря умелым корректирующим и направляющим действиям Королева, превращавшим неограненные драгоценные камни идей в сверкающие, обрамленные золотой оправой бриллианты, рукотворные небесные звезды и созвездия.
Корабли под индексом 1К и его модификация 2К, ставшая прообразом «Зенитов», как и сам 3КА, получивший позднее название «Восток», состояли из двух основных отсеков: спускаемого аппарата (СА) и приборно–агрегатного отсека (ПАО). В СА сферической формы, защищенном теплоизолирующим покрытием, размещалось кресло космонавта и все, что нужно для полета человека в космосе и возвращения его на Землю. Аппаратура, необходимая только для орбитального полета, объединялась в ПАО. Центральное место там занимал реактивный двигатель, который обеспечивал торможение для схода с орбиты.
Проектанты космического корабля следовали той же логике и соблюдали те же фундаментальные соотношения, на которые опирались разработчики многоступенчатых ракет. Деление космического корабля на отсеки, впервые введенное в космическую технику Королевым и его соратниками, со временем стало классическим. Забегая вперед, уместно сказать, что в первом пилотируемом проекте «Меркурий» американцы использовали одномодульный подход. Лишь в последующих проектах «Джемини» и «Аполлон» корабли состояли из нескольких модулей. Этот многомодульный принцип не потерял своего значения и в наши дни, когда на орбиту слетал космический самолет «Буран» и продолжает эксплуатироваться многоразовый «Спейс Шаттл». Многоступенчатость ракет–носителей и многомодульная структура космических кораблей – это основополагающий принцип, который вытекает из орбитальной скорости, почти в тридцать раз превышающей скорость звука.
Одним из важнейших стал также выбор концепции управления кораблем. Фактически этот вопрос выходил далеко за рамки чисто управленческих проблем. Королев и его сподвижники были, прежде всего, ракетчиками (хотя на заре своей деятельности они разрабатывали планеры и самолеты) и поэтому создавали свои первые космические корабли именно как ракетчики.
Ракета, как правило, управляется автоматически. В полете дополнительно к автоматике используется радиоуправление, управление по радиокомандам. Для контроля в полете широко используются также телеизмерения по радио, телеметрия. Всю эту технику перенесли на управление космическим кораблем. С появлением пилота на борту появился еще один контур ручного управления с пультом управления и контроля космонавта.
Полет космического корабля делится на три основные фазы: выведение, орбитальный полет, возвращение с орбиты. Каждая из них, в свою очередь, делится на отдельные этапы. Управление нашими кораблями обычно строится так, что на этих этапах они управляются автоматически. Основные этапные операции инициируются радиокомандами, а в присутствии космонавта команды в автоматическую систему могут поступать с бортового пульта.
Радиоуправление и телеконтроль космического полета требуют широкой системы наземных средств слежения, наземных измерительных пунктов (НИПов). Поначалу НИПы использовались для управления ракетами. Постепенно эта сеть стала дооснащаться и расширяться: появились плавучие НИПы, корабли, оснащенные средствами контроля и управления, причем позднее связь между НИПами и ЦУПом стала осуществляться с использованием спутника связи «Молния». Надо отметить, что у нас этот процесс растянулся на годы. Настоящий ЦУП, связанный с наземными НИПами компьютеризованной системой управления и контроля, появился у нас фактически только в начале 70–х годов.
Такая концепция была заложена при разработке управления самых первых кораблей «Восток» и их беспилотных прообразов 1К. Позднее она же легла в основу управления «Союза», пилотируемых орбитальных станций и даже космического самолета «Буран». Прежде всего такая концепция позволяла отрабатывать пилотируемую космическую технику в беспилотных вариантах, тем самым сокращая время и затраты на наземные испытания и в конечном итоге повышая безопасность полетов в космос. Кроме того, поначалу это давало возможность снизить требования и уменьшить время на подготовку космонавтов, а также исправлять ошибки в полете и даже запускать на орбиту не всегда хорошо подготовленных пилотов. Эффективность такого подхода для решения политических задач продемонстрировала первая женщина–космонавт: в нашей стране даже простая ткачиха–комсомолка могла взлететь сначала на космическую орбиту, потом – на почти столь же недосягаемую – земную.
Как Главный конструктор Королев был везучим, обладая всеми необходимыми для этого качествами, прежде всего – интуицией. Его философия – идти к цели кратчайшим путем, если надо – рисковать, оборачивалась порой неудачами, но катастроф удавалось избежать. После его смерти всем стало гораздо трудней. Забегая вперед, надо признать, что крупные неудачи в последующие годы во многом объяснялись значительным усложнением задач и самой ракетно–космической техники. Новый, более высокий уровень требовал более последовательного, системного подхода к наземной отработке. Думаю, если бы Королев дожил до этого времени, он бы наверняка скорректировал стратегию отработки гораздо раньше, чем это произошло на самом деле.
Кстати, американцы проектировали свой первую пилотируемую капсулу «Меркурий», о которой рассказывается дальше, используя в целом тот же подход. Было много общего в наших подходах к управлению и контролю, как автономному, так и с земли. Однако позднее, при создании кораблей «Джемини» и «Аполлон», не говоря уже о «Спейс Шаттле», закладывалось гораздо больше самолетного, чем в наших «Востоках» и «Союзах». Американские космические корабли, не считая первого «Меркурия», создавались по–настоящему пилотируемыми, они делались, можно сказать, под пилота на борту. Это не удивительно, ведь их проектировали бывшие самолетчики, а не ракетчики, как у нас. Тем не менее на начальных этапах отработки «Джемини» и «Аполлона», не говоря уже о «Меркурии», американцам все же пришлось запустить в космос упрощенные беспилотные модификации этих кораблей. В целом во всех американских проектах управление космическими кораблями также строилось по комбинированному принципу: полет на ракете–носителе управлялся автоматической системой, на орбитальной фазе – вручную и в комбинированном режиме, а при спуске с орбиты также использовалось смешанное управление – пилоту помогала автоматика.
Американский подход требовал более интенсивной и глубокой подготовки пилотов, поэтому на начальном этапе астронавты набирались исключительно из летчиков–испытателей. С другой стороны, как показала дальнейшая практика, даже высококвалифицированные пилоты могли допустить ошибки, такие случаи были, и о них тоже будет рассказано.
Подход Королева к созданию пилотируемых кораблей неоднократно вызывал критику, более того, насмешкам подвергались сами космонавты, которых иногда называли пассажирами и манекенами. Чтобы понять основы и принципы, заложенные в советскую пилотируемую космонавтику, надо учитывать предысторию развития ракетно–космической техники в целом, условия, в которых работали ее создатели, а также общую и политическую обстановку в стране.
Интересно, что похожая ситуация сложилась за океаном вокруг первой программы «Меркурий», о которой более подробно будет рассказано далее.
Наш отдел разрабатывал для первых космических кораблей приводную технику и автоматику системы терморегулирования. Прежде всего в корабле требовалось обеспечить нормальную воздушную среду и температуру. Чтобы космонавт не перегревался и не замерзал, корабль окружили особой заботой, защитив его специальной теплоизоляцией космического типа. Эта теплозащита предохраняла СА от перегрева при спуске с орбиты, при торможении в атмосфере. Однако в орбитальном полете теплозащита создавала дополнительную проблему. Если не принять специальных мер, внутренняя часть может быстро перегреться за счет выделения тепла аппаратурой и самим человеком. Разрабатывая систему терморегулирования, мы впервые узнали, сколько тепла выделяет человек в различных состояниях: когда спит, работает или волнуется. Знаменитая фраза Остапа Бендера: «Дышите глубже – вы взволнованы» – приобрела для нас новый смысл. Чтобы регулировать температуру, отводя тепло, создали специальную гидросистему. Ее теплоноситель связывал кабину с приборным отсеком, на наружной оболочке которого расположили внешний радиатор для сброса тепла в космос. Чтобы регулировать сброс, установили первые космические жалюзи, которые открывались и закрывались нашими приводами. Привода и жалюзи были первыми из наших механизмов, которые предназначались для работы в открытом космосе. Мы были молодыми, почти ничего не боялись, полагались на здравый инженерный смысл и опыт ракетной техники. Наши механизмы работали безотказно.
Летные испытания прототипа будущего пилотируемого корабля под индексом 1К начались в мае 1960 года. Во время первого полета отказал датчик, который, основываясь на измерении инфракрасного (теплового) излучения нашей планеты, определял направление на Землю – так называемую местную вертикаль. Датчик разрабатывала другая московская организация – НИИ «Геофизика», специализировавшийся на электронно–оптических приборах. С первого отказа в открытом космосе фактически началось решение проблемы трения в космическом вакууме. В последующие годы мне пришлось в этом активно участвовать, о чем я еще расскажу.
Что касается наших собственных разработок, то, как принято говорить, Бог нас миловал, уберег от подобных ситуаций. Однако предупредительный «сигнал» от того датчика мы тоже приняли и делали все, чтобы повысить надежность наших конструкций.
Когда я еще занимался расчетно–аналитической работой, мы столкнулись с проблемой создания насосов для перекачки теплоносителя, так называемых гидроблоков. Их прототипом стали шестеренчатые насосы немецкой фирмы «Аскания» для ракеты «Фау-2». К новому космическому насосу предъявлялось обязательное требование – экономичность, минимальное энергопотребление. Каждый ватт электроэнергии в космосе – буквально на вес золота. Так вот, изготовив первый действующий образец насоса и включив его, мы обнаружили, что он потребляет в десять с лишним раз больше энергии, чем предсказывала теория. «Или плохая теория, или плохой насос, Владимир, – сказал Вильницкий, – ищи, в чем дело, а главное, нужен выход; с такими насосами мы далеко не улетим, нам не хватит никаких аккумуляторов». Всю электроэнергию на первых космических кораблях, как и на первом спутнике ПС, давали аккумуляторные батареи, поэтому первые космические аппараты были «аккумуляторными».
Причину мне удалось найти очень быстро и устранить ее эффективно: построив «скоростную» характеристику насоса, напоминавшую параболу, я подвел под нее теорию, после чего оказалось несложным найти конструктивное решение: узел получился простым и изящным. Вспомнив свою первую теорему о поведении маятника в поле центробежных сил и ее неожиданный «коммерческий» успех, я снова написал рацпредложение. Не помню за что, но Калашников тогда в очередной раз на меня злился и среагировал совсем по–другому: по его словам, это – мои прямые обязанности инженера, и за это мне платят зарплату.
Творческий подход к делу поощрялся далеко не всегда, и отношение к нему варьировалось в зависимости от настроения руководства. Оставалось гордиться, что эти «тихоходные» экономичные насосы еще долго летали и продолжают летать на спутниках и других космических аппаратах.
Принимали мы активное участие и в разработке автоматики ракетного двигателя корабля, который создавался в ОКБ-2 под руководством самобытного человека А. М. Исаева. Этот выдающийся советский двигателист и ракетчик, возможно, не менее талантливый чем В. П. Глушко, внес огромный вклад в советскую РКТ. Чтобы подняться до уровня нашего будущего Генерального конструктора, Исаеву не хватало прежде всего огромного честолюбия, которым отличался В. Глушко.
Несмотря на перегрузку другими заданиями, под напором Королева наши соседи по Подлипкам из ОКБ-2 спроектировали первый космический реактивный двигатель, выполнявший важнейшую функцию: обеспечивал тормозной импульс для схода с орбиты. Принимая новое задание, Исаев поставил условие: стабилизировать корабль при работе двигателя должна система управления ОКБ-1. На нашу долю достались привода управляющих реактивных сопел. Работать с конструкторами Исаева было очень интересно и поучительно. Не могу не вспомнить о В. Богомолове, А. Тавзарашвили и В. Лурье. С последним меня также связали автомобильный туризм, «семейный» футбол и космические значки; он, почти профессионал, пытался меня, любителя, приобщить к коллекционированию.
Тормозная двигательная установка (ТДУ) стала классической принадлежностью каждого космического корабля. На «Союзе» она превратилась в сближающе–корректирующую двигательную установку (СКДУ), а наши привода по–прежнему продолжают летать на ней, обеспечивая правильное маневрирование на орбите. Позднее СКДУ перекочевала на орбитальную станцию и грузовой корабль «Прогресс».
В те годы нашим отделом разрабатывалась еще одна экспериментальная система, которая не имела прямого отношения к первым пилотируемым кораблям, но стала прообразом одной из самых типичных, можно сказать, классических систем космической техники. Речь идет о системе слежения солнечных батарей под названием «Луч», впервые побывавшей в космосе на беспилотных кораблях 1К. Впоследствии данную тематику передали во ВНИИ электромеханики (ВНИИЭМ).
Разработка первого корабля «Восток» показала, что для полета человека в космос необходима действительно сложная техника, прежде всего в электрической «начинке» корабля. Появились новые системы, а традиционные усложнились, в частности за счет того, что каждый разработчик стремился резервировать электрические схемы, узлы и элементы, выполняя повышенные требования к надежности и безопасности. Совокупность этих систем стали у нас называть бортовым комплексом (БК), а систему управления более высокого уровня – СУБК. Эта система обеспечивала взаимодействие всех остальных систем и приборов во всех режимах, включая наземные испытания. Первая СУБК, которую разрабатывала большая группа талантливых и преданных делу инженеров под руководством самобытного Юрия Карпова, положила начало целой школе и открыла эпоху в управлении космическим кораблем и орбитальными станциями. После появления бортового компьютера (а его внедрили только через 20 лет) СУБК продолжает летать, хотя ее функции сократились.
После отработки и испытаний в паспорт всех систем, агрегатов и узлов «Востока» заносилась специальная запись «годен для 3КА» (условный индекс этого корабля), что означало – годен для пилотируемых космических кораблей (или ПКК – в сленге почти секретной аббревиатуры). Годы спустя, когда «Востоки» давно отлетали, клеймо «годен для 3КА» еще долго служило оценкой высшей категории качества продукции ракетно–космической отрасли, напоминая о первых кораблях и полетах.
Система выдачи заключений «годен для ПКК» закладывалась именно тогда, в начале 60–х годов. Позднее этот подход ужесточили, превратив в целую систему действий, направленных на то, чтобы обеспечить надежность и особенно безопасность полета. Большие и малые главные конструкторы, подписывавшие заключения, несли персональную ответственность за работоспособность корабля, системы, прибора и т. д. Само составление заключения обязывало провести ревизию сделанного, лишний раз обратить внимание на возможные недостатки и недоработки. Личная причастность заставляла каждого задуматься, прежде чем написать «годен для ПКК». Почти как в известной притче о летчике и механике: «Самолет к полету готов?» – «Так точно!» – «Полетишь со мной!» – «Разрешите еще раз проверить!»
Тот, кто разрабатывал и готовил к полету технику, отвечал если не головой, то карьерой и благополучием «перед партией и правительством».
Надо признать, что в те годы система отработки техники пилотируемого полета была далека от совершенства, в большой мере она базировалась на интуиции, на опыте. Проекты осуществлялись в кратчайшие сроки, а настоящего космического опыта еще не приобрели. Кроме того, ведущие специалисты ОКБ-1, включая Главного конструктора, были заняты сразу в целом ряде проектов одновременно и не могли сосредоточиться на чем?то одном. Однако корабли были сравнительно просты, как и выполняемые ими полетные операции. К тому же первопроходцам сопутствовала удача.
Хорошим примером простого решения служит выбор формы СА. После дебатов остановились на сферической форме; несмотря на ряд недостатков, в частности на то, что космонавтам предстояло переносить большие перегрузки при спуске, Королев и здесь решил идти кратчайшим путем. Более сложный вариант СА с «аэродинамическим качеством», обеспечивавший маневрирование при спуске, отложили до следующего проекта, поскольку этот вариант требовал существенно новых систем и гораздо большей отработки. Его реализовали только на кораблях «Союз».
Катастрофа янгелевской МБР Р-16, взорвавшейся на стартовом столе в октябре, и авария «семерки» с кораблем–спутником в декабре 1960 года повлияли на сроки подготовки к полету первого человека в космос. Кстати, гибель маршала Неделина, который понимал и поддерживал космическую технику, также отрицательно сказалась на многих последующих программах. Зима и начало весны 1961 года стали критическими в соревновании с американцами, кому быть первому в космосе. Однако в марте вполне успешно слетали два беспилотных корабля 3КА. Только после этого было принято решение запустить космонавта на орбиту.
В начале апреля стартовая команда улетела на полигон. От нас в нее вошел Калашников, который не любил бывать на Байконуре, предпочитая держаться подальше от большого начальства. Но на этот раз для поездки был еще один повод: на 9 апреля наметили первый пуск «девятки», новой боевой ракеты с нашим центральным приводом. Хорошо помню, что тогда я очень завидовал своему руководителю.
Когда полет в космос состоялся, а Гагарин возвратился на Землю, секретный 3КА превратился в открытый всему миру корабль «Восток». Открытый, но опять же не совсем: в течение десяти последующих лет наши официальные органы и пресса скрывали тот факт, что Гагарин не оставался до конца в самом корабле, а катапультировался на высоте 7 км и приземлился на парашюте. Основная причина замалчивания этого факта проста: для регистрации рекордного полета требовалось взлететь и вернуться на Землю в одном и том же летательном аппарате.
Сам первый советский космонавт, доселе безвестный лейтенант, простой военный летчик, в одночасье стал человеком Вселенной. Мы не завидовали ему: мы радовались за него, даже за то, что он сразу стал майором, и что те полтора орбитальных часа засчитали за его кандидатский стаж, и он стал коммунистом. Конечно, мы радовались и за себя, за то, что все мы вместе с Гагариным оказались причастными к столь эпохальному событию, за то, что смогли это совершить.
Как шла подготовка на полигоне и как проходил сам полет, хорошо известно, и нет нужды пересказывать это с чужих слов. Упомяну только о двух происшествиях. Об одном из них рассказал Ю. Карпов, находившийся в стартовом бункере. Он стал, похоже, единственным свидетелем того, как Королев перед самым стартом «отключился», видимо, на короткое время потеряв сознание из?за бессонной ночи, переутомления и перенапряжения в те критические минуты. Кроме того, при спуске с орбиты тормозной двигатель не доработал всего пару секунд, а это привело к закрутке корабля, в результате разделение отсеков произошло только при входе в атмосферу по сигналу от термодатчиков. Вся последовательность событий не была проанализирована до конца, о чем до последнего времени не было известно.
В то время у нас в Подлипках Центра управления полетами не было еще и в помине, а знаменитой теперь аббревиатуры ЦУП не существовало. О том, что все прошло успешно, мы в ОКБ-1 узнали все?таки раньше, чем об этом объявили в Москве, в других городах страны и всему остальному миру. Советский народ ликовал почти так же, как в День победы. Особенно радовалась молодежь, студенчество. И это надо было видеть, и пережить. И это был апрель, и это была весна, и еще – это была хрущевская «оттепель». И народ этому верил. И теперь у нас была такая большая Победа, и у нас появилась высокая мечта. И жизнь казалась прекрасной, и открывались бесконечные горизонты, как этот – такой далекий, а теперь ставший доступным для всех нас космос.
