Текст книги "100 рассказов о стыковке. Часть 1"
Автор книги: Владимир Сыромятников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]
1.2 Инженерная подготовка
Начиная с конца 80–х годов на лекциях по космической технике я рассказываю своим студентам не только о том, как она действует и как создается, но и агитирую за работу у нас в РКК «Энергия», стараясь растолковать, какие инженерные дела ждут их. Не тут?то было. Немногие приходят к нам, и дело не только в зарплате. Молодых влечет нечто более притягательное, а может, и загадочное.
На рубеже 50–х, когда ракетная техника набирала силу и требовались молодые кадры, нам, немногочисленным выпускникам школы единственного мужского класса подмосковного Калининграда, будущего города Королев, никто даже не намекал на то, что мы можем вернуться сюда для продолжения настоящего дела. В те годы это было строго запрещено. В результате, мой путь в НИИ-88 – в ОКБ-1, к Королеву – не был прямым. Впрочем, кто знает, какой путь самый лучший?
Старших, знающих, авторитетных людей из той среды у меня не оказалось. Сам же в молодости я был очень незрелым, а часто – наивным, но интуиция и то, что именуется фортуной, меня, думается, не подвели.
Итак, окончив школу в 1950 году, я имел смутное понятие о том, где учиться дальше, и еще меньше представлял, каким делом буду заниматься после. Не было сомнений только в одном: идти нужно в технику.
Естественные науки были моим коньком. В поселке Строитель, где я по–прежнему жил, совсем рядом находился Московский лесотехнический институт, который все называли Лестехом, и многие мои приятели поступали туда, именно поэтому все казалось привычным и знакомым. Лестех окончили обе мои сестры, сначала старшая Наталья, а позднее – младшая Маргарита. Но меня манило неизведанное, тянуло в открытое море науки и новой техники.
Рядом с нашим поселком, через шоссе, располагался НИИ-58, или ЦАКБ, народ в округе сократил это сокращение до ЦКБ, выбросив главную букву «А», то есть – артиллерию. Все же мы, подросшие строительские мальчишки, игравшие в институтской команде в футбол, знали, что Василий Гаврилович Грабин делает пушки. Несмотря на всеобщую завесу секретности, ребята постарше говорили, что НИИ-88, который располагался подальше, за железной дорогой, занимается современной ракетной техникой и платят там больше.
Самой передовой и перспективной считалась физика. Слова из популярной песни «только физика имеет смысл» хорошо отражали настрой честолюбивой молодежи. На те годы действительно пришелся пик развития физических наук. Значит, надо идти в МГУ, на физтех, а там будет видно. Оглядываясь назад, я понимаю, что такой выбор был сделан почти наугад, следуя моде, а также отчасти потому, что приемные экзамены были в июле, а не в августе, как в других вузах. Моя школьная подготовка по физике и математике не соответствовала требованиям, которые предъявлялись к абитуриентам физтеха. К тому же мне не удалось преодолеть пробелов в правописании, а плохая зрительная память усугубляла этот недостаток. Если бы не тройка по сочинению на вступительных экзаменах, меня, наверное, приняли бы в МГУ. Приемная комиссия допустила меня до специального собеседования и колебалась до последнего момента; но я не произвел, видимо, впечатления уверенного в своем выборе молодого человека.
Сейчас, много лет спустя, мне кажется, что этот отрицательный результат был удачей. Мое дело – создание новых конструкций. Но в те годы до собственного лозунга «Только конструирование имеет смысл!» было еще очень далеко. В то же время, как показала практика, выпускники физтеха, эти способные и натренированные ребята, проявляли себя очень быстро и эффективно, в том числе в области высоких технологий, а в 90–е годы физтеховцы нового поколения нередко становились очень предприимчивыми коммерсантами.
Абитуриенты физтеха, даже неудачливые, очень высоко котировались в других московских вузах, нас принимали без дополнительных экзаменов. Так я попал в МВТУ им. Н. Э. Баумана, который издавна славился высокой общеинженерной подготовкой.
Большинство из нас, молодых студентов, не знали тогда, что Бауманское училище, как и другие наиболее престижные вузы, готовило в основном кадры для оборонной промышленности и даже «открытые» факультеты были ориентированы, в конечном счете, на ВПК.
Мы же стремились попасть на самые передовые специальности, и именно они были самыми секретными. Не знаю почему, судьба еще раз повела меня не по прямой дороге в ракетную технику – на РТ–факультет (ракетно–технический), а в электромеханику, на приборостроение – П–факультет. Моей специальностью в МВТУ стали счетно–решающие приборы. Инженеры такого профиля готовились для создания приборов управления стрельбой по воздушным и другим подвижным целям, что требовало разносторонних научно–инженерных знаний. Однако на младших курсах наша специальность тоже оставалась для нас самих большим секретом.
Мою группу СМ-11 (счетных машин) составили почти сплошь молодые люди, как и я, дети войны, которым после окончания училища предстояло крепить оборону страны. Благодаря работникам деканата, видимо, не лишенным чувства юмора, мы на целых пять лет оказались рядом, и не только по списку, с Володей Сыроквасовским (он оказался моим соседом по Строителю). Из двух Сыров тому, которого называли Квас, предстояло действительно всю жизнь работать на те самые стреляющие СМ.
В 1951 году на втором курсе одну из двух групп нашей специальности перепрофилировали на цифровые вычислительные машины – будущую компьютерную технику. Реорганизация происходила по известному теперь постановлению партии и правительства, как результат письма трех академиков товарищу Сталину. В то время вся кампания проводилась под строгим секретом, и студенты узнали об этом в основном потому, что им неожиданно увеличили стипендию аж в 1,5 раза. Тогда я остался в старом, аналоговом мире, с электромеханикой – своей будущей основной специальностью. Интересно, что бы мне удалось сделать совершенно нового в компьютерном мире?
Избавившись от гуманитарных трудностей, я стал «набирать обороты». Инженерные науки давались мне легко, а сдавать зачеты и экзамены просто нравилось. Во время сессий появлялся азарт, и, получив первую пятерку, я стремился развить успех. За все шесть лет учебы я не получил ни одной тройки, большинство оценок были отличными. Однако главное заключалось не в баллах. Каждая сессия становилась хорошей школой: во–первых, приучала быстро разбираться в сущности предмета, во–вторых, приобщала к дисциплине, вырабатывала умение спланировать свои действия и выполнить поставленную задачу; в–третьих, заставляла мобилизоваться, проявить волю. Короткая экзаменационная сессия давала порой больше, чем продолжительные полугодовые семестры.
МВТУ – великолепная инженерная школа классического типа. Многие преподаватели были прекрасными и оригинальными лекторами. Так, один из них, с кафедры ТММ (теории машин и механизмов), писал на доске абсолютно все, что он говорил. Особенно сильной была кафедра сопромата. Помню также, как руководитель проекта по грузоподъемным машинам и механизмам убеждал нас, что, освоив эту дисциплину, мы сможем спроектировать любую статическую конструкцию. Естественно, тогда я не мог знать, что полвека спустя мне придется создавать массоподъемную машину для невесомости – знаменитый космический кран. Наших преподавателей, многие из которых были самобытными мастерами своего дела, я часто вспоминал позднее, когда сам начал читать лекции, и даже рассказывал о них своим ученикам. В те годы большинство студентов регулярно посещали занятия в любую погоду, во все времена года, осенью и весной, пробираясь через непролазную грязь на станцию Строитель и втискиваясь по утрам в переполненную электричку, ну прямо как сейчас, в новое время. Но, как все молодые люди, мы находили время на развлечения: гуляли и ходили в кино, играли, порой азартно, справляли праздники.
В моей жизни по–прежнему важное место занимал спорт: футбол, хоккей и шахматы. Должен признать, что в силу целого ряда причин, внешних и внутренних, мне не привелось достигнуть настоящего мастерства в моих любимых играх, хотя довольно часто мне удавалось забивать удивительные голы благодаря хорошо поставленному удару, особенно с левой ноги, как природному левше. Спорт компенсировал нам отчасти отсутствие опыта у старших ребят, которым приходилось работать во время войны, а тогда и два–три года могли иметь огромное значение. В футбол я продолжал играть в Подлипках. У нас сложилась хорошая команда, в которой выделялся своими выдающимися спортивными способностями мой друг Володя Федоров. Много лет спустя на его похоронах я сказал, что такие парни, как он, выигрывали олимпийские игры. Владимир не стал чемпионом, зато он состоялся как человек, как крупный руководитель лесотехнического производства. Кстати, мы почему?то считали тогда, что серьезная учеба и настоящий спорт несовместимы, а слова «профессиональный спорт» применительно к нашей стране тогда вообще были запретными.
В семье посмеивались: было у отца три сына, два умных, а третий – футболист. У моего отца выбора не было.
Футбол, как и хоккей, – жесткая командная игра широкого диапазона и возможностей для индивидуальных и коллективных действий, с тем чтобы добиться общей цели, конечного результата, – готовил молодых людей не только для арены. Он воспитывал нас для основной созидательной деятельности, для настоящих коллективных игр, учил крепко стоять на ногах в прямом и переносном смысле. Эти игры дали мне очень много: воспитывали характер, бойцовские качества. Позже я также осознал, что в жестких спортивных играх настоящих вершин достигали лишь самые упорные и честолюбивые, не щадившие себя.
Осенью, на первом курсе, выступая за команду факультета по шахматам, я выиграл все партии, и мы стали чемпионами. Вскоре я уже играл в сильном турнире в сборной команде училища. В МВТУ, как и во многих других московских институтах, шахматы были очень популярны, в ту пору там училось много перворазрядников и мастеров. Со мной в команде МВТУ играли выдающиеся шахматисты, будущие гроссмейстеры В. Антошин и А. Быховский. Однако настоящей шахматной школы у меня не было. Первые неудачи выбили из колеи и убавили энтузиазма. Наверно, я слишком не любил проигрывать, а в ту пору еще не научился «держать удары». Потом я выступал лишь за свой факультет, довольно успешно играя на второй доске после Быховского. Но дальше я не пошел и мне никто не помог, а настоящие мужские игры и интересы увели в другой мир.
Уже в 90–е годы, когда вовсю начался так называемый переходный период, мой европейский коллега Р. Бенталл как?то сказал: «Нет, вы русские все?таки выпутаетесь, потому что хорошо играете в шахматы». Действительно, русские в те годы проявили чудеса изворотливости. Эта сторона нашего менталитета стала легендарной. К сожалению, наши национальные особенности использовались чаще не в государственных интересах. «За державу обидно!»
Когда в конце второго курса я начал играть за факультетскую хоккейную команду, меня сразу же пригласили в сборную МВТУ, которая была одной из сильнейших среди вузов. Однако и тут неудача преследовала меня.
В Советском Союзе всегда не хватало защитного снаряжения, необходимого для хоккея. Какие?то артели производили полукустарную продукцию, которая распределялась только по клубам и в свободную продажу не поступала. Для таких «пустяков» специалистов не готовили и высокие постановления партии и правительства не предусматривались, а заинтересованность артелей почти отсутствовала. Гораздо позднее, через много лет, чтобы повысить престиж страны, эту отрасль стали все же развивать. Мой друг и соратник Евгений Духовской, такой же ярый спортсмен, футболист и хоккеист, в конце концов, бросил ВПК и ушел работать директором ВИСТИ – Всесоюзного института спортинвентаря. А когда в середине 80–х я попал в Прагу, пожалуй, больше всего меня поразил специализированный магазин хоккейного снаряжения; традиции оказались сильнее всех социалистических тенденций. Но это уже другая история и другое время.
Из небогатого спортинвентаря новобранцам доставалось не лучшее, некомплектное снаряжение. Все же это были мои первые хоккейные доспехи, к несчастью, не хватило шлема. Это чуть не обернулось трагедией: на одной из тренировок кто?то зацепил меня за ногу и я въехал головой в борт. С диагнозом «сотрясение мозга» меня направили в больницу. После этого врачи и тренеры относились ко мне с подозрением, тот зимний сезон в основной команде для меня пропал, хотя меня выбрали капитаном факультетской команды. Вместе с моим другом Борисом Еремеевым, которого я переквалифицировал из футбольного защитника в хоккейного вратаря, мы стали чемпионами училища. Соревнования состоялись в конце зимы – начале весны 1953 года, с небольшим перерывом, вызванным смертью и похоронами Сталина. Эти холодные мартовские дни я запомнил хорошо.
В те годы молодежь воспитывалась в духе преданности делу социализма и верила в мудрость и непогрешимость партии и вождей. Пропаганда действовала очень продуманно, стратегически безотказно. Тогда, в марте 1953–го, многие считали почти делом чести отдать последний долг Сталину, что привело, как известно теперь, к надгробному жертвоприношению великому вождю и палачу «всех времен и народов». К счастью, меня и моих товарищей этот удел миновал. Повинуясь порыву и какому?то азарту, мне удалось в числе немногих пройти все заградительные кордоны на подступах к Дому союзов и после многочасовой осады последнего из них на Кузнецком мосту попасть в траурную колонну, которая двигалась со стороны Бульварного кольца.
Лето 1953 года запомнилось сначала тем, что после амнистии заключенных, объявленной Берией, стало неспокойно: столицу наводнили уголовники и участилось число разбоев. Потом объявили об аресте самого Берии как агента империализма. Что там было на самом деле, мы тогда, конечно, не знали; нам хотелось солнца, моря, новых впечатлений. Мы, строительские ребята, купили бесплацкартные билеты со «спальными» местами на третьей, багажной полке и махнули на Черное море, в Туапсе. Там подстерегала меня еще одна беда.
Живя по–мальчишески беззаботно и стихийно, мы не соблюдали настоящих мер предосторожности. Прыгая с дерева в темноте, я зацепился ногой за проволоку и упал спиной на каменные ступени, сильно ударившись позвоночником. Это и бесконтрольное пребывание на солнце, стремление вернуться в Москву черным от загара, привели к рецидиву нервно–сосудистого расстройства, более тяжелому, чем пять лет назад. К сожалению, в то студенческое время у меня не нашлось ни хорошего врача, ни мудрого советчика.
Самым тяжелым ударом, как мне казалось тогда, стало вынужденное отлучение от спорта: футбола и хоккея. Мне только исполнилось 20 лет, а двери в спортивные команды захлопнулись. Однако эти мужские игры все же остались со мной на всю жизнь, хотя порой это стоило невероятных усилий.
Оглядываясь назад, нужно сказать, что борьба за выживание внесла существенный вклад в формирование и становление моего характера и образа жизни, который мне самому был не всегда по душе. Мне приходилось постоянно подавлять в себе и без того приглушенные свойства натуры, которые в нашем народе принято считать исконно российскими. Зато получили развитие нетипичные, нехарактерные для нас черты, такие как последовательность и пунктуальность, столь необходимые для настоящего инженерного дела. С некоторых пор отец стал называть меня директором. («Почему?» – «Да ведь он – такой серьезный и строгий».) Мой друг детства Эдик Буйвол, которому не пришлось испытать всех этих трудностей и проблем, вырос настоящим русским мужиком. Возможно, я еще напишу отдельную книгу обо всем об этом.
Слава Богу, на общей работоспособности расстройство здоровья отразилось не сильно. Я успешно учился, сдавал экзамены и проходил практику на заводах и даже на кораблях Черноморского Военно–морского флота в тогда еще российском городе Севастополе, на берегу N–ского моря, как мы в шутку писали в своих письмах домой. Постепенно, ближе к пятому курсу, мы стали осознавать свою будущую специальность, а также оценивать качество преподавания специальных предметов на кафедре С. О. Доброгурского. Старый профессор, пришедший в оборонную технику из ткацкого машиностроения, слабо влиял на то, как и чему учили студентов, а главное, он не смог сформировать полноценный коллектив преподавателей. Молодой способный доктор Л. Н. Преснухин не смог сделать погоды; вскоре после нашего выпуска он ушел из МВТУ, став директором Института электронной техники в будущем городе–спутнике Зеленограде.
Менять что?либо было уже поздно. Меня несло вперед, в будущее, чему способствовали и внешние обстоятельства.
Осенью 1955 года началась работа над дипломным проектом. Этот период стал важнейшим для моего становления как человека в широком смысле, в том числе и как будущего инженера.
Дипломный проект оказался не только первой самостоятельной работой; я впервые попал в так называемый НИИ-5, где разрабатывалась самая современная по тем временам техника управления стрельбой по движущимся целям. Институт входил в систему Министерства обороны (МО). Это были годы развития военно–промышленного комплекса, который в последствии приобрел уродливый характер в ряде направлений и ведомств. В середине 50–х головные НИИ, в том числе в рамках МО, по–настоящему занимались разработкой новой техники, хотя это не являлось их основной задачей. В НИИ-5 сложился выдающийся коллектив специалистов различных профилей, начиная от выдвигавших идеи математиков и кончая разработчиками электронной аппаратуры, следящих систем, электромеханики. Отделение, к которому приписали меня, занималось разработкой системы управления подвижной спаренной пушкой, создававшейся на базе танка. Мобильность системы заставляла экономить на габаритах, массе и энергопотреблении аппаратуры, то есть решать проблемы, которыми мне пришлось заниматься все последующие годы, но уже в ракетно–космической технике.
Как мне стало известно годы спустя, то же самое происходило в это время в другом институте МО – НИИ-4, расположенном на Болшевском шоссе, по–соседству с нашими Подлипками. Там работали будущие создатели космической техники, а Михаил Клавдиевич Тихонравов продвигал концепцию многоступенчатой ракеты и идеи искусственного спутника Земли.
В НИИ-5 начали применять полупроводники, создавая приборы на их основе; многие инженеры параллельно с разработками защищали диссертации. В отделении работали офицеры разного возраста, в том числе прошедшие войну. Работали и гражданские специалисты, зарплата которых составляла небольшую часть зарплаты военных, поэтому многие инженеры «надевали» погоны. Экономика, как известно, первична.
В целом техника и люди, общая атмосфера разительно отличались от того, что мы видели на своей кафедре в МВТУ.
Так выглядел процесс создания новой техники глазами студента–дипломника. «Господин студент», как меня называл один развязный капитан, разрабатывал свою версию системы управления стрельбой. Мне пришлось восполнить многие пробелы в учебном плане предыдущих лет, например, впервые взять в руки учебник по теории автоматического регулирования. По собственной инициативе я собрал схему из модульных электронных блоков аналоговой вычислительной машины, и лишь недостаток времени не позволил мне провести математическое моделирование своей системы. В те времена такой подход был самым современным, почти state?of?the art (на уровне искусства). Приходилось все шесть дней в неделю проводить на работе, самому планировать свое время, стараясь не выбиться из собственного плана–графика. Дипломный проект был представлен к защите вовремя, в конце февраля 1956 года, и оценен на «отлично». Мне вручили красный диплом об окончании высшей школы, который, как предполагалось, давал определенные привилегии. Однако еще до защиты произошли события, которые кардинально повлияли на мою дальнейшую судьбу.
Началось с того, что доцент нашей кафедры, В. А. Казаков, читавший нам скучные лекции о каких?то допотопных приборах, предложил мне остаться в МВТУ и работать начальником учебной лаборатории. Не раздумывая, вежливо, но твердо, я ответил, что хотел бы сначала поработать в промышленности, там, где создается новая техника. Доцент ничего не сказал, но, как вскоре выяснилось, решил мне «помочь» попасть в эту самую промышленность. К великому моему удивлению, почти шоку, комиссия (с участием кадровиков из разных министерств и предприятий), которая распределяла нас на работу, предложила мне место инженера на серийном заводе, предоставив на выбор Сталинград или Ижевск. Представители Средмаша (Министерства атомной промышленности) попробовали вмешаться, но наш мрачный декан с кафедры часовых механизмов, И. П. Кунаев, известный работами по взрывателям, сказал, что такой специалист им не нужен. Я твердо отказался от такого распределения, расценив его как произвол, как гнусную месть. Всех моих сокурсников направляли по месту жительства, практически везде имелись оборонные предприятия. Существовало правило, согласно которому выбор предоставлялся в порядке, соответствующем среднему баллу за все сданные экзамены; моя фамилия стояла одной из первых в этом списке. А меня пытались загнать за можай. За что?
Ну как не верить после этого в судьбу? Не будь того «карательного» распределения, меня, как всех остальных моих товарищей, направили бы в один из КБ или НИИ управления стрельбой по движущимся целям. Это, должно быть, стали бы совсем другие цели, события и свершения.
Теперь мне кажется даже странным, что никаких репрессий и давления, например через комсомол, за мой отказ не последовало. Может быть, повлиял XX съезд КПСС, состоявшийся как раз в это время и существенно изменивший ход жизни всей страны.
После получения диплома надо было искать пути, как перераспределиться, естественно, поближе к дому. Помог отец, у которого было много друзей и приятелей. Наш сосед, В. М. Пикалкин, тоже доцент Лестеха, был родственником Л. А. Гришина (вскоре Л. А. Гришин стал заместителем министра. К несчастью, он погиб осенью 1960 года во время печально известной катастрофы со взрывом ракеты на стартовом столе), который тогда заведовал кадрами в Министерстве оборонной промышленности (МОП). В обмен на формальный нагоняй за нарушение социалистических заповедей он предложил мне на выбор НИИ-58, к Грабину, или НИИ-88. Без колебаний я назвал последний. В середине марта мне вручили «путевку в жизнь» – направление в НИИ-88, в родные Подлипки.
Заполнив анкету в отделе кадров и получив команду ждать оформления, я купил путевку в подмосковный дом отдыха и уехал туда на две недели. После возвращения, в начале апреля, в Подлипки стало ясно, что почти все готово к следующему жизненному этапу – вступлению в ракетную технику, которая совсем скоро стала ракетно–космической.
