Текст книги "100 рассказов о стыковке. Часть 1"
Автор книги: Владимир Сыромятников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]
Неполадки с ракетой–носителем «Редстоун» в конце активного участка полета привели к тому, что ракетчики фон Брауна потребовали доработки ракеты и еще одного испытательного пуска. Потом американцы жаловались на то, что им, якобы, тоже помешали бюрократы, потребовавшие кроме доработки сначала испытать в полете несколько дюжин шимпанзе; достоверно известно лишь то, что после 12 апреля перестраховщики сразу же «поджали свои обезьяньи хвосты».
И все?таки Королев недаром торопился и торопил всех нас.
5 мая Алан Шепард слетал по суборбитальной траектории, и это событие, вызвавшее бурю восторга в Америке, имело каталитические последствия для дальнейшего развития астронавтики, сильнейшим образом повлияв на решение президента Кеннеди инициировать лунную программу. Еще больший восторг вызвал полет Джона Гленна, который совершил свои первые три орбитальных витка только в феврале 1962 года. Доводка ракеты «Атлас» до пилотируемого статуса потребовала определенного времени, американцы не решились на орбитальный полет еще без одной обезьяны. Космическая миссия Гленна тоже имела большие последствия: она сделала из первого орбитального астронавта национального героя и друга президента, а через несколько лет – первого «космического» сенатора. Эти успехи укрепили уверенность самих космических специалистов в своих силах, а также доверие простых американских налогоплательщиков и их вашингтонских «слуг».
Непростая, в целом длинная и очень примечательная повесть о первой группе американских астронавтов – это особая глава в истории пилотируемых полетов в космос, их подготовке и последствиях. Они, как и наши космонавты гагаринского набора, были первыми, что наложило отпечаток на их орбиты и на Земле, и в космосе. В отличие от космонавтов, которые отбирались из военных летчиков, НАСАвцы резонно посчитали, что в астронавты надо брать только летчиков испытателей: ведь именно они были наиболее подготовлены к сложным и неожиданным ситуациям, которые могли возникнуть в полете. Надо отметить, что роль астронавтов в полетах в капсулах «Меркурий», как и наших космонавтов, сводилась к минимуму. Однако этот подход в целом оправдал себя, так как в следующих программах «Джемини» и «Аполлон» пилоты становились настоящими испытателями новой уникальной техники.
Существенным отличием американских космических первенцев стало также то, что их имена открыто объявили почти за два года до первого полета, а подготовка шла под пристальным вниманием бурной западной прессы, сделавшей нелетавших астронавтов национальными героями заранее, еще до первого полета. Ими восхищались обыватели и конгрессмены, над ними смеялись настоящие пилоты, их коллеги, летчики–испытатели, которые в те годы действительно летали почти в космос на ракетно–реактивных самолетах серии Х (Х-1, Х-15 и т. п.).
Действительно, роль пилота на этих самолетах, на которых тогда установили рекорды скорости (до 6 Махов'[Мах–скорость звука]) и высоты (до 100 км), была несравнимой. Эти уникальные профессионалы тоже считали себя астронавтами и, похоже, по праву; ведь параметры полета капсулы «Меркурий» по баллистической траектории не слишком отличались от того, что достигалось на этих самолетах. Кстати, высоту 100 км американцы считают условной границей космоса. Много лет спустя Дж. Энгл, пилот Х-15 и «Спейс Шаттла», говорил мне, что летал в космос четыре раза, хотя только два из них – на «Шаттле».
Насмешки над астронавтами достигли апогея, когда объявили о полетах обезьян. Однако американская публика, до предела разогретая прессой, не изменила своего пристрастия. Ведь гонка была только в космосе на ракетах, можно сказать, по космической формуле № 1, а на самолетах, пусть самых быстрых и совершенных, соревноваться было не с кем: у Советов таких самолетов тогда не было. Вот что значит настоящее соперничество в глобальном масштабе!
Истории первых американских астронавтов из той «великолепной семерки» мне еще предстоит коснуться.
В 1962 году к концу программы «Меркурий» «Группа, озадаченная космосом» уже перебралась в Хьюстон, где развернулось строительство будущего Центра пилотируемых полетов, а его директором назначили Гилрута – руководителя «Группы». Ввязавшись в лунную гонку, американцы тогда научились все делать очень быстро: и летать в космос, и работать на Земле.
Программу «Меркурий» завершили успешно в мае 1962–го полетом Г. Купера, хотя за его длительный 34–часовой полет набралось очень много замечаний. Однако это был очень полезный урок на будущее: капсула оказалась залитой уриной, что привело к отказу ряда важных электронных приборов, стало ясно, что, как и на Земле, «ты – не жилец, если у тебя не из того места течет». С серьезной проблемой, связанной с «космической» уриной, мне пришлось иметь дело, правда, уже в XXI веке. Сам Купер тоже оказался нестандартным астронавтом, как и большинство из первой семерки: он стал первым и, насколько мне известно, последним, кто заснул на старте, ожидая в своей капсуле запуска ракеты, который откладывался пару раз на несколько часов.
Из первого набора в космос слетали шесть астронавтов из семи, за исключением Дика Слейтона, ветерана войны, у которого космические доктора, тоже первые и очень дотошные, сумели разглядеть аритмию. На целых 15 лет он оказался обреченным руководить астронавтами на Земле, пока ему не удалось, наконец, слетать в космос, уже на интернациональную орбиту, чтобы состыковаться с нашим советским «Союзом». Связь таких, казалось, далеких, событий, разделенных десятком с лишним лет, удивительна; мне предстоит о них детально рассказать в главе 2, потому что моя судьба оказалась с ними тесно связанной.
Когда первая космическая программа «Меркурий» заканчивалась, параллельно с ней уже вовсю набирали обороты сразу две другие американские пилотируемые программы: «Джемини» и «Аполлон». Астронавтика вступила в свой очень бурный и золотой век.
Я посчитал уместным довольно подробно рассказать о первых шагах американской астронавтики прежде всего потому, что о ней не так уж много написано на русском языке. Теперь надо снова вернуться к нашей советской космонавтике.
Кто?то, возможно, посчитал бы, что главное дело сделано, но не Королев. Получив наряду с другими главными второе звание Героя Социалистического Труда, он не только по–прежнему руководил подготовкой и запуском «Востоков» на полигоне, внося в каждый полет что?то новое, но и заставлял всех нас, свои Подлипки и остальные «полстраны», работать над «Востоками» и многоместными «Восходами». Полеты Г. Титова (август 1961 года), А. Николаева и П. Поповича (1962 год), В. Быковского и В. Терешковой (1963 год) не только демонстрировали достижения советской космонавтики, они несли с собой новый опыт. Как обеспечить длительный полет в невесомости, можно ли летать на близких орбитах, что делать в космосе женщине и надо ли это делать вообще – на все эти вопросы, которые ставила практика, необходимо было ответить.
В эти годы Королев по–прежнему рисковал. Однако все корабли и ракеты–носители с заключением «годен для 3КА» с человеком на борту безаварийно слетали в космос. Еще более опасными стали полеты на «Восходах» – трехместном (В. Комаров, К. Феоктистов и Б. Егоров – октябрь 1964 года) и двухместном (П. Беляев и А. Леонов – март 1965 года). На этих кораблях пришлось ликвидировать катапультируемые кресла, которые давали какие?то шансы на спасение в случае аварии. Тогда не сумели ввести САС, она появилась позднее, на корабле «Союз». На беспилотных «семерках» (без индекса «годен для 3КА») время от времени происходили аварии, но космонавтов и Королева Бог миловал.
Конечно, эти работы отнимали большие силы, но не они главным образом тормозили продвижение принципиально новых проектов.
1962 год стал для Королева и его соратников в целом очень плодотворным. С одной стороны, так оно и было. Ведь именно тогда появились начальный проект корабля «Союз» со средствами сближения и стыковки, а также прообразы орбитальных станций, более того – в середине года был подготовлен и защищен эскизный проект ракеты Н1 для полета человека на Луну. К этому же времени относятся заметки в записной книжке Главного о проекте тяжелой межпланетной станции. Именно в 1962 году в ОКБ-1 началась разработка первого спутника связи «Молния». Вся эта крупномасштабная проектная и конструкторская работа выполнялась «на фоне» модификации первых космических кораблей, их подготовки и полетов, запуска первой автоматической межпланетной станции (АМС) «Марс-1» на модернизированной «семерке» с новой третьей ступенью, первых успешных запусков «девятки», а также трех секретных «Космосов» – спутников–разведчиков «Зенит».
С другой стороны, и это кажется парадоксальным, в это же время Королев уже испытывал большие трудности, внутренние и внешние, они начались вскоре после запуска спутника. Полет Гагарина лишь обострил этот процесс. Самым плохим оказалось фактическое отсутствие единого общегосударственного плана исследования и использования космического пространства и разработки ракетно–космической техники. Через месяц после полета Гагарина, 13 мая было подписано постановление, которое пересматривало ранее утвержденный план (постановление от 23.06.60 г., посвященное развитию РКТ на 1960–1967 гг.). Стратегия дальнейшего освоения космического пространства оказалось нарушенной.
Как уже упоминалось, разногласия по вопросу о типе МБР привели к охлаждению отношений между Королевым и Хрущевым. К сожалению, эти объективные противоречия повлияли и на политику руководства страны в отношении дальнейших планов освоения космоса. Здесь, как в зеркале, отразились светлые и темные стороны натуры этого советского лидера. При жизни он был во многом таким же, каким после смерти его представил на Новодевичьем кладбище в черно–белом могильном памятнике Э. Неизвестный, высланный им из страны. Похоже, Хрущев по–настоящему не понимал, кому можно доверять в политике, в сельском хозяйстве, в РКТ. Он перестал доверять и Жукову, и Королеву, предпочтя им Брежнева и Челомея.
Среди многих замечательных русских сказок есть сказка о Жар–птице. Лишь одно перо этой сказочной диковины причинило большие хлопоты, порожденные завистью царя и его людей: «Много–много непокоя принесет оно с собою». В современном мире многое изменилось, но истоки человеческих страстей, мотивы их действий остались теми же. Королев тоже был рабом своих идей и страстей. Это, видимо, понимал и Хрущев. Ему ни к чему был знаменитый и всесильный король, пусть даже в отдельно взятом «ракетно–космическом королевстве». Этим, в частности, сумели воспользоваться соперники Сергея Павловича.
Первые грандиозные успехи и засекреченная слава Королева будили нездоровые чувства, как среди его сподвижников, так и среди потенциальных конкурентов, способных и очень честолюбивых. Это прежде всего относилось к В. Н. Челомею.
Странные, удивительные события стали происходить в советской РКТ. Королевские лунники уже несколько раз совершили успешные полеты. В ОКБ-1 созревали детальные планы, как послать на ночное светило человека, а между тем «мудрое» руководство партии и правительства решило поручить Челомею, делавшему лишь первые шаги в ракетной технике и не имевшему никакого опыта в пилотируемой космонавтике, проект облета Луны. Здесь, в отличие от культуры, Хрущев стал поддерживать «абстрактное» искусство, прожектерство, а не реализм настоящих практиков. Но ведь речь шла не о живописи. Народное хозяйство страны задыхалось под тяжестью военных расходов, доля ВПК неудержимо росла, и внутри этого монстра рождалось нечто еще более уродливое. Разработка сразу нескольких лунных программ – пожалуй, самый наглядный пример волюнтаризма в стратегическом руководстве. К сожалению, позднее, в 70–е годы, на место лунного хаоса пришел калейдоскоп орбитальных станций.
В. Челомей рано, еще киевским студентом, проявил большие аналитические способности как математик и механик. Много лет спустя он читал, как говорили, артистические лекции по теории колебаний в МВТУ. Еще ярче обнаружилось его безмерное честолюбие, стремление подняться на самый верх на поприще создания ракетных и космических летательных аппаратов: крылатых, а позднее – бескрылых. В целом как конструктор он проявил себя значительно слабее.
Благодаря исключительному умению добиваться внимания и доверия сильных мира сего будущий первый Генеральный конструктор РКТ на протяжении многолетней карьеры получал в подчинение мощнейшие КБ и заводы авиационной индустрии, такие как Поликарпова (1943 год), Мясищева (1959 год), Лавочкина (1962 год). Надо еще раз сказать, что на этом фоне успехи активной работы за 40 лет были более чем скромными. Из всех задуманных проектов выделяется лишь ракета–носитель «Протон». При этом основная инженерия этой РН, как, впрочем, и ряда других проектов, была выполнена в КБ Мясищева в Филях и заводом, известным как ЗИХ (им. Хруничева). С другой стороны, большое число проектов, на которые затратили огромные средства и ресурсы, оказались несостоятельными или уж слишком преждевременными, советскому государству они не принесли ни славы, ни мощи. Более того, эта деятельность внесла раздор в космическую программу страны.
В умении пропагандировать свои проекты Челомей мог, пожалуй, потягаться с самим фон Брауном. Капитальная разница между ними заключалась в том, что знаменитый немецкий ракетчик выполнял свои обещания, он умел хорошо продвигать реальные проекты, которые доводил до конца. Так было у него с военными ракетами в 40–е годы при Гитлере; так стало с космическими ракетами в 60–е годы в США, несмотря на неприязнь к нему многих американцев. Стало известно, что в разгар работ над «Сатурнами» фон Браун начал жить и работать по популярной английской пословице, переделав ее, правда, на свой манер: «Early to bed. early to rise…» (рано – в постель, рано вставать, но рекламировать!). Этим ракетчикам тогда действительно приходилось работать в 1,5—2 смены 6—7 дней в неделю, чтобы запустить американца первым на Луну. А чтобы не нарушать американских традиций и внешнего вида, пунктуальный и находчивый немец забетонировал газон вокруг своего дома и окрасил его в зеленый цвет.
Соратник Королева Е. Шабаров изложил такой подход на свой лад: «Вспотев на работе, обязательно покажись начальству».
В целом у нас, в РКТ, к сожалению, в это время стала процветать другая реклама.
Сразу после запуска королевской «семерки» и спутника Челомей осознал, через какие проекты лежал путь на самый верх. Личные качества он значительно усилил, установив почти родственные отношения с советским лидером, взяв на работу его сына в начале 1958 года и сразу сделав неопытного юношу чуть ли не заместителем по управлению будущими РКТ–комплексами. Молодой зам проработал там всего шесть лет. За такой срок даже выдающемуся инженеру невозможно стать профессионалом, настоящим специалистом. Похоже, молодому Хрущеву это удалось: за свои достижения он получил высшую государственную награду – звание Героя Социалистического Труда. На протяжении своей инженерной карьеры мне приходилось встречать руководителей, которым судьба дарила возможность перепрыгивать через очередные должности. У них чаще всего проявлялись «недостатки воспитания» при решении технических, и особенно организационных, проблем. А тут со студенческой скамьи – на ключевую должность, связанную с разработками самых высоких технологий.
Тем не менее эти узы принесли выдающиеся плоды. В 1958 году Челомея избрали членом–корреспондентом АН СССР, а 1959 год принес ему почти все высшие награды, звания и должности: и Героя, и Ленинского лауреата, и Генерального конструктора. И это – за не ахти какой проект морской ракеты, испытанной наспех и не принятой на вооружение.
В эти же годы развернулась беспрецедентная деятельность нового Генерального по захвату авиационных КБ и заводов, а также проектов космического масштаба типа «Ракетоплана», «Космолета» и ИС (истребителя спутников). На крыльях к Марсу и Венере – это надо было придумать, но вот как пробить эти идеи через постановления партии и правительства, оставалось загадкой.
В книге младшего Хрущева, которого еще студентом отец брал с собой на многие сверхсекретные ракетные, а потом и космические встречи и совещания, описана поездка Челомея в Крым к отдыхавшему там в апреле 1960 года советскому лидеру. Презентация Челомея, ставшего первым Генеральным конструктором РКТ, – шедевр дипломатии и фантастических обещаний, граничивший с очковтирательством, талант интриг и закулисной борьбы. Про события того времени очень интересно читать 20 лет спустя, оценивая их с высоты сегодняшнего знания того, что было уже сделано и что можно было сделать в освоении космоса человеком. Описание встречи, которая укрепила и расширила челомеевское «ханство» в РКТ, – не единственное интересное место в книге младшего Хрущева, которого Челомей использовал на сто с лишним процентов вплоть до 13 октября 1964 года и выдворил вскоре после снятия его отца со всех постов.
Тем более странно читать на страницах той книги восторженные слова о Челомее, сильные стороны которого, видимо, заслонили все другие черты этой очень противоречивой личности.
Как Челомей «съел», буквально проглотил филевскую фирму одного из самых самобытных и талантливых советских авиаконструкторов В. Мясищева, было известно давно, но подробности о том, как это решалось с одобрения председателя «авиапрома» П. В. Дементьева у старшего Хрущева, мы также узнали из книги его сына. Кстати, в отличие от Челомея Мясищев осуществлял свои проекты во всех многочисленных КБ, куда бросала его переменчивая судьба по указанию партии и правительства. Похоже, таков был путь многих истинных талантов.
Именно мясищевские конструкторы, со многими из которых мне привелось работать позже, в дополнение к РН «Протон» создали и конструкцию орбитальной станции «Алмаз», и транспортный корабль ТКС, и многое другое. Эта работа проводилась под руководством заместителя Мясищева В. Н. Бугайского, который еще во время войны прошел уникальную школу в КБ Илюшина, создавая легендарные штурмовики Ил-2.
Позднее мне пришлось оказаться на самой границе двух враждующе–сотрудничающих лагерей, стыкуя корабли «Союз» с челомеевскими орбитальными станциями «Алмаз» (летавшими, правда, под названием «Салют») сначала на Земле, а потом на космических орбитах. Нам, конструкторам и инженерам, нормальным рабочим людям, наверно, не дано до конца понять мотивы, которыми руководствуются политики и функционеры. Мне кажется иногда, что делается это вопреки здравому смыслу, не на пользу державе – уж это точно.
Чтобы как?то продемонстрировать действенность космических проектов, в КБ Челомея (ОКБ-52) создали небольшой прообраз будущих космических «истребителей–спутников», снабдив его реактивным двигателем и присвоив ему название «Полет». Челомей уговорил Королева, и спутник запустили на «семерке». Включение двигателя также прошло успешно, и оно, разумеется, изменило орбиту полета. Очевидцы рассказывали, что Челомей сразу же на полигоне на специально организованном митинге выступил с патетической речью, в которой заявил о начале новой эры в освоении космоса. У нас над этим открыто смеялись, а Королев сказал, что началом этой эры можно считать первый полет корабля–спутника 1К в мае 1960 года. Как упоминалось, из?за отказа датчика ИКВ вместо спуска на Землю 1К забросили на более высокую орбиту.
Позднее, когда уже сняли Хрущева, а в советской РКТ пытались навести порядок, Д. Устинов рассматривал разные варианты, что делать с ОКБ-52. С его подачи в конце 1965 года, незадолго до своей смерти, Королев подготовил письмо, в котором предлагал на базе головного предприятия ОКБ-52 в Реутово, под Москвой, создать испытательную базу РКТ. К этому времени там действительно образовался уникальный комплекс, который продолжал расширяться. В письме, датированном 21 декабря 1965 года, в частности, сообщалось следующее: «…нельзя не отметить, что ОКБ-52, как правило, берется за разработку тем, уже выполненных другими организациями, чем создается зачастую ненужное дублирование работ, распыление сил и средств». Письмо не было отправлено и хранилось в его личном сейфе долгие годы после смерти.
Если посмотреть на события начала 60–х еще с позиций сохранения государственной тайны, то можно разглядеть «уши» больших личных амбиций, вытекавших из основ политической системы. Действительно ли оборона страны понесла бы ущерб, если б народу открыто объявили, кто настоящий Главный конструктор спутника, космического корабля «Восток», кто истинный герой многих побед советской науки и техники? Кому было выгодно скрывать от людей имя Королева? Похоже, прежде всего, вождям, под мудрым руководством которых достигались эти выдающиеся успехи. Сами они оказались на вершине: объявляли о победах, встречали героев–космонавтов, награждали их, а заодно и себя. Истинных героев, на которых народ мог перенести свою любовь, которыми мог гордиться, лучше было держать в тени, тем более под благовидным предлогом заботы об укреплении обороноспособности страны. Летчики, герои–космонавты – другое дело, их надо любить, ими следует восхищаться, ведь они такие смелые, молодые и, вроде бы, совсем простые парни.
Так было удобно и выгодно, что не раз подтверждала практика. Когда в самом начале оттепели «открыли» И. В. Курчатова, вроде бы ничего страшного не произошло, правда, он рано умер. А вот сделали А. Д. Сахарова трижды Героем Социалистического Труда, и известно, что из этого вышло. Он стал «выступать», учить высших руководителей страны.
Внутренние противоречия – самые сильные, определяющие, как учит диалектика. Внутренние болезни опаснее внешних врагов. Так, в конце концов, и произошло.
В отличие от Челомея Королев не стал Генеральным конструктором РКТ, и это, возможно, было его самой большой «ошибкой», в кавычках, потому что и ошибкой?то это назвать нельзя, ведь сам себя не назначишь, когда над тобой столько инстанций: и ЦК, и ВПК, и министерство. К тому же, в отличие от Минавиапрома, в которое входил Челомей, в нашем (до 1961 года) Министерстве вооружения формально не было института генеральных конструкторов. Королев так до конца и остался Главным конструктором, несмотря на то что на него работала половина ракетно–космической отрасли, и он в конце концов передал большую часть своих изделий на другие предприятия, своим ученикам и последователям, сосредоточив в своем ОКБ-1 в основном пилотируемые программы.
В своих воспоминаниях ветераны с восторгом говорят о совете главных конструкторов ракетной техники, который действительно успешно работал в 40—50–е годы, когда создавались первые ракеты, включая «семерку». В него наряду с Королевым входили: двигателист В. Глушко, управленец Н. Пилюгин, радист М. Рязанский, гироскопист В. Кузнецов и наземщик В. Бармин. Восхищаются тем, каким, мол, демократичным и бескорыстным был Королев, оставаясь первым среди равных. Не был наш Главный демократичным, прежде всего потому, что сам стиль руководства на предприятиях ВПК был авторитарным. Не был он и первым среди равных, а был просто первым и обычно председательствовал на заседаниях совета. Все они были выдающимися конструкторами подсистем ракетных комплексов, главным конструктором которых являлся Королев. Это была игра в демократию, похоже, вынужденная игра. «…И хлещу я березовым веничком по наследию мрачных времен…». В конце 40–х – начале 50–х «высовываться» было смертельно, особенно тем, кто имел изъян в биографии; наверняка нашлись такие, с чистыми анкетами, кто пытался использовать чужие «грехи». К тому же, Королев формально являлся лишь одним из главных конструкторов изделий НИИ-88.
Когда в августе 1956 года ОКБ-1 завоевало самостоятельность, сразу стать Генеральным было вроде бы и неудобно, и не до того, хотя назначили же Глушко, гениального ракетного двигателиста, но в тот момент еще никакого системщика, нашим первым Генеральным 20 лет спустя, в 1974 году.
После первых запусков «семерки» и спутника, а также после последовавших за ним других грандиозных успехов, похоже, нездоровая конкуренция и зависть нарушили разумные планы. Отсутствие настоящей стратегии дальнейшего развития РКТ связано с нерациональной организацией работ. Объективно, как раз в это время наступил самый подходящий момент объявить нашего главного Генеральным: ведь началась активная передача изделий Королева другим предприятиям, в другие города страны. Произошло перебазирование ведущего конструктора Д. Козлова в Куйбышев (Самару) вместе с «семеркой»; а немного позднее туда передали спутники–разведчики – «Зенит». Другие ведущие ОКБ-1 В. Макеев и М. Решетнев стали главными конструкторами в Миассах и Красноярске. Позднее, когда Королева уже не было в живых, все они стали генеральными.
В середине 60–х королёвские межпланетные автоматы, «Марсы» и «Венеры» (МВ), перекочевали на завод им. Лавочкина к Бабакину, а спутник связи «Молния» – в Красноярск к Решетневу, и об этом отдельный рассказ.
Еще раз можно пожалеть о том, что в конце 50–х произошел раскол ракетчиков, связанный с выбором топлива для МБР. В начале 60–х раскол усилился, и все члены того знаменитого своим единством совета главных стали отступаться, в той или иной степени предавать своего «первого среди равных», все, кроме Пилюгина. Новый ракетно–космический фаворит Челомей, очевидно, уже занял у Хрущева место Генерального, ведь все главные и генеральные были номенклатурой ЦК.
Это были как раз те годы, когда Королев собирался на пенсию; он писал об этом в своих письмах к жене.
Я завел речь о «генеральских» званиях не случайно, дело не в звездах и лампасах. Получи Королев статус Генерального конструктора, а с ним действенные полномочия определять стратегические планы (а реализовывать он умел как никто другой), советская ракетно–космическая техника, как и ракетная в 40—50–е, могла бы и дальше развиваться планомерно и поступательно вперед, намного эффективнее, чем это на самом деле произошло в 60–е годы. Об этом – подробнее, о потерянном времени, об утрате лидирующего положения, о проигранной лунной гонке в следующем и других рассказах.
