Текст книги "100 рассказов о стыковке. Часть 1"
Автор книги: Владимир Сыромятников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]
1.5 Конcтруктор: теория и практика
В 1983 году, когда мне исполнилось пятьдесят, подводя промежуточные итоги своей деятельности, я сказал, что прежде всего был конструктором и главный итог моей деятельности – в созданных конструкциях. Действительно, мне удалось много сделать, большая часть спроектированного и сконструированного реализовалась на практике, летала в космос; это были совсем не простые механизмы и системы, а работа над их созданием была чаще всего интересной, всегда сложной и ответственной. Я называл себя одновременно счастливым и несчастливым человеком: профессионально счастливым, потому что удалось по–настоящему реализовать задуманное, за то (или за это) был обречен на непрерывный, иногда изнурительный труд в течение многих лет, десятилетий. Довести новую конструкцию до конца действительно по–настоящему тяжело. С годами у меня даже сложилось такое определение: «На бумаге может быть трудно, может быть легко, на практике – всегда трудно». Что правда, то правда, так оно и было, так оно и есть.
Мой путь к самостоятельному конструированию не был ни прямым, ни простым.
К концу 1957 года мне фактически перестали давать чисто конструкторские задания, и я почти перестал чертить, так и не дождавшись своего кульмана: в то время они тоже были в дефиците. В силу присущей склонности к аналитической работе меня тянуло к инженерным исследованиям, требовавшим анализа и расчетов. У Вильницкого хватало конструкторских «штыков»: разработчиками гидравлических рулевых машин руководил молодой способный В. М. Муханов, тоже выпускник МВТУ, а электропривода разрабатывал Н. В. Уткин – ветеран еще довоенного поколения, конструктор. Группу электроприводов возглавлял Н. М. Павлов, вернувшийся к инженерной деятельности из партийно–контрольных органов, где его начальником был сам В. М. Молотов. В ту пору люди иногда возвращались сверху к настоящей практической работе. Павлов был хорошим, умным человеком, преданным делу до самой своей смерти. Умер он совсем не старым. Наиболее трудоемкая часть – детальная разработка и выпуск чертежей – выпала на долю наших героических женщин. Вильницкий мрачно шутил: у нас, как в колхозе и на железной дороге, на самых тяжелых участках – женщины.
Руководство не возражало против моего аналитического начала, более того, стало поддерживать расчетное направление работ. Случай с поломкой «уха» рулевой машины показал, что систематически проводить прочностные расчеты механизмов просто необходимо.
В соответствии со сложившейся структурой ОКБ-1 в управленческом отделе Чертока работали только прибористы, для которых прочность никогда не была главной заботой, – такие вопросы решались в основном благодаря интуиции и опыту, а проверялись испытаниями. Поэтому в нашем отделе специального расчетного подразделения не создавали. Иногда аналитическую часть выполняли сами разработчики приборов. Уткин говорил, что до войны он тоже «богатые» расчеты делал. Мы ему не верили, но из уважения не спорили. Вильницкий вел гроссбух, типа инженерного дневника, в который заносил различные технические данные, включая расчетные оценки. Профессиональные «прочнисты» входили в состав конструкторского отдела ОКБ-1, в котором разрабатывали отсеки, баки и другие классически нагруженные части ракеты; там действовал специализированный сектор прочности, который вскоре превратился в целый отдел. Задача определения нагрузок на элементы ракеты с применением специальных методов и непростых математических моделей решалась в другом специализированном подразделении.
Рулевые машины, приводы и механизмы по мере их усложнения и возрастания мощности требовали не только силовых и прочностных расчетов, проектирование гидравлики и электромеханики базировалось на специфических подходах и методах. Понимая это, Калашников и Вильницкий поощряли мои аналитические наклонности. В конце концов решили выпускать официальные РС – расчеты наиболее нагруженных механизмов и узлов; для этого в 1958 году начали формировать специальную группу.
Моим первым сотрудником стал Станислав Степанович Темнов, а попросту – Стас. Он пришел к нам из калининградского техникума, который окончил с отличием. В том же году Темнов поступил в вечерний институт и через пять с небольшим лет стал инженером. В первые годы совместной работы мы прошли с ним прекрасную школу расчета механизмов.
Было интересно и поучительно применять на практике то, о чем знал только из книг, но для этого пришлось вспомнить многие инженерные дисциплины, которые мы изучали в МВТУ, и, прежде всего, классический курс сопромата. Помню, как В. Д. Лубенец, совсем еще не старый, но уже многое испытавший человек, как?то провел с нами фривольный, по тем временам, но вполне профессиональный предметный мальчишник, посвященный сопромату. Эта важная для практики наука держалась, по его словам, на трех принципах: первый – «была бы пара, а момент найдется»; второй – «всякое сопротивление временно» и, наконец, третий – «где тонко, там и рвется». Практика подтверждала эти общетеоретические, почти фундаментальные положения.
Анализ рулевых машин и других механизмов не ограничивался прочностными расчетами. Мы сами определяли нагрузки, выбирали расчетные случаи, разрабатывали свои математические модели, изучали конструкционные материалы, методы их обработки и модификации.
В отличие от классических статических конструкций механизм – почти живое существо, которое движется и в котором происходит преобразование энергии. Кинематика и динамика, аналитические зависимости между различными формами энергии, фазами ее преобразования стали составной частью наших расчетов.
Жесткие требования к ракетным, а позднее к космическим механизмам заставляли выжимать из конструкции, из материалов максимум возможного. Жизнь вынуждала экономить габариты и вес деталей. Мы постоянно балансировали на грани допустимых пределов. Переходить их не позволяли испытания, мы не были чистыми теоретиками, ошибки тут же вылезали наружу: где?то что?то ломалось, не стояло, не тянуло или перегревалось. Критерием расчетов навсегда стала практика.
Приводы и механизмы проходили длительную и всестороннюю проверку на Земле, и только потом летали в космос. Проверялись они и временем. Ракеты, а потом и спутники рассчитывались на условия длительного хранения, прежде чем их использовали по назначению. Еще одним испытанием становилось так называемое внедрение в серию. Ракетная и космическая техника стремительно развивалась, все больше изделий передавалось на другие предприятия, в другие города страны. Там наша конструкция проверялась другими специалистами, испытывалась на другом оборудовании, во многих экземплярах.
Аналитическая работа стала для меня уникальной инженерной школой. Отчасти она была похожа на работу инженера в небольшом авиационном КБ на заре развития авиации. Такую школу прошли многие главные конструкторы в 20—30–е годы, включая Королева.
И все же расчетчик – только подсобный рабочий. Какими бы изощренными и интересными научно–аналитическими методами он ни владел, он остается слугой разработчика, обсчитывает то, что спроектировано конструктором. Сначала я этого до конца не понимал. Мною двигала инженерная и просто человеческая амбиция. Но стремление расширить сферу своей расчетно–аналитической деятельности принесло замечательные плоды, сделало из меня разностороннего творческого инженера.
Королёвская «семерка» привела к прорыву в космос, однако как глобальное оружие, как первая МБР она фактически не могла стать ни мечом, ни щитом. Ракета оказалась слишком громоздкой (ее невозможно было замаскировать), слишком неповоротливой, требующей длительной подготовки к запуску, недостаточно точной у цели. Она стала непревзойденной РН – ракетой–носителем, продолжающей летать третье 20–летие. Ее заслуга еще и в том, что «семерка» инициировала создание целого ряда МБР и РН как у нас, так и за океаном. Эта деятельность оказалась весьма противоречивой в советской РКТ и имела ряд отрицательных последствий, особенно для космических программ.
Новая боевая ракета Королева Р-9 – «девятка» – родилась в жесткой конкурентной борьбе с главным конструктором днепропетровского ОКБ-586 М. Янгелем, который, объединившись с главным конструктором ракетных двигателей В. Глушко, разрабатывал ракеты на так называемых низкокипящих компонентах топлива (у нас их прозвали «амил и гептил» – по технической терминологии – азотный тетрaоксид и несимметричный диметилгидрозин). Несмотря на исключительную химическую агрессивность этих «азотных» компонентов, при длительном хранении они имели огромное преимущество перед жидким кислородом, что было крайне важно для боевых ракет, стоявших «на дежурстве». Большим достоинством такого топлива была самовоспламеняемость компонентов. Эта способность, неоценимая для многократно включаемых реактивных двигателей, впоследствии привела к широкому использованию данного вида топлива на космических кораблях. Безусловно, Королев все это хорошо понимал. Однако, работая над новой боевой ракетой, как когда?то над «семеркой», он имел в виду полеты в космос и не хотел, чтобы ракеты со столь ядовитыми компонентами сделали полет человека, и без того связанный с огромным риском, еще более опасным. С другой стороны, Королеву, выросшему на боевых ракетах, было ясно, что, забросив военную тематику, он в глазах руководителей государства, прежде всего Хрущева, отойдет на второй план. В те годы, несмотря на колоссальный успех спутника и другие победы, космическая техника еще не заняла положенного ей места в большой политике и в обороне страны и не могла конкурировать с советскими МБР. Поэтому Королев, отчаянно сражаясь со всеми оппонентами и конкурентами, настойчиво разрабатывал свою «девятку» и так называемую ГР – ее глобальную трехступенчатую модификацию, которая была способна доставить полезную боевую нагрузку в любую точку на Земле, по любой траектории, с любой стороны «шарика». В ОКБ-1 под руководством В. Мишина развернули широкий комплекс работ, с тем чтобы существенно улучшить условия хранения жидкого кислорода, выжимая из криогенной техники все, что можно, и даже то, что нельзя.
Однако преимущества ракет на «азотке» были слишком велики, поэтому с агрессивностью этого топлива учились справляться или просто смирялись. Смирились, несмотря ни на какие опасности и жертвы. Даже тяжелейшая авария осенью 1960 года, когда при подготовке к старту янгелевской ракеты Р-16 произошел взрыв, унесший жизни маршала М. Неделина, нескольких заместителей Янгеля и еще около сотни человек, заживо сгоревших под высококипящими компонентами, не остановила развития ракет в этом направлении.
Несмотря на то, что наша аккуратная, буквально вылизанная «девятка», сегодня стоящая у музея Советской Армии в Москве как памятник тому времени, намного превосходила другие МБР по габаритам и массе и была принята на вооружение в середине 60–х годов, стратегически Королев проиграл в создании боевых ракет с жидкостными ракетными двигателями. Несмотря на совершенство многих узлов и деталей, конструкция не могла компенсировать основного недостатка этой ракеты: необходимость поддерживать в кислородном баке температуру в —184°С. К сожалению, эта борьба дорого ему обошлась. Он потерял доверие и поддержку Хрущева. Он также навсегда потерял Глушко, разлад с которым начался еще летом 1957 года, когда тяжело отрабатывали «семерку». Личные амбиции развели этих выдающихся конструкторов, а успехи в космосе их не объединили. Хотя Королеву, возможно, и не хватало гибкости в этом важнейшем противостоянии, мне все же кажется, что большая доля вины в трагической развязке лежит на Глушко, который не пошел на компромиссы, отказавшись на долгие годы от создания кислородно–керосиновых двигателей. Назвав Глушко «змеей подколодной», Королев начал работать с авиационным двигателистом Н. Д. Кузнецовым; об их лунной ракете Н1 речь впереди. Глушко вернулся к кислороду и керосину только много лет спустя, когда стал нашим Генеральным конструктором и приступил к созданию РН «Энергия».
Необходимо отметить, что «девятка» вписалась в план создания более совершенных МБР, в числе которых была та самая ГР-1 – глобальная ракета, и не только. Эти изделия служили основой для разработки более мощных и совершенных ракет–носителей для дальнейшего освоения космического пространства. Именно тогда начала складываться ракетно–космическая стратегия, но, к сожалению, не сложилась. Я вернусь к этим ракетам в рассказе «К Луне и на Луну».
Рулевые машины «семерки» были автономными в том смысле, что каждая имела свой масляный насос с мощным электродвигателем, которые требовали тяжелых аккумуляторных батарей. Это толкало к поиску другого, более дешевого источника энергии. Так родилась идея центрального привода: керосин перекачивался из бака ракеты в камеру сгорания ракетного двигателя специальными насосами, которые принято называть турбонасосным агрегатом – ТНА. Почти бесплатный керосин под высоким давлением мог заменить традиционное масло рулевых машин: они имеют одинаковую нефтяную природу. От идеи до ее практической реализации, как всегда, длинная и сложная дорога, тем более что попутно решили изменить сразу несколько принципов управления ракетой: прежде всего, вместо специальных небольших рулевых двигателей, как на «семерке», ввели «качание» основных камер. Чтобы избавиться от тяжелых и дорогих серебряно–цинковых аккумуляторов, создали турбинный генератор. В целом, ракета стала намного эффективнее, но разработчикам прибавилось хлопот.
В саму рулевую машину тоже ввели ряд новшеств, с тем чтобы улучшить такие важные параметры, как чувствительность, быстродействие, частотный диапазон.
Помимо расчетов центрального привода, мне пришлось принять активное участие в разработке его конструкции, в экспериментах и испытаниях. Работа оказалась творческой, созидательной, поэтому интересной. Мне даже удалось внести существенный вклад в конструкцию золотника, важнейшего узла гидропривода. Всем известно: мал золотник, да дорог. Предложенная мной конструкция оказалась одновременно эффективной и технологичной. Этот золотник стал базовым элементом для многих ракет на долгие годы.
Одно время я даже подумывал о том, чтобы переключиться на эту тематику, став чем?то вроде ведущего конструктора по приводу «девятки», да еще центральному. Лавры ведущих многим не давали покоя. К счастью, со мной этого не произошло.
По соседству с нашим конструкторским сектором располагалась лаборатория динамики, возглавляемая Г. А. Степаном, единственным в то время кандидатом технических наук в отделе. Он занимался динамикой рулевых машин как элементов системы управления ракетой. Я договорился с ним, а затем с Вильницким, о переводе расчетной группы в эту лабораторию. Но Калашников думал иначе. Понимая лучше меня, где сконцентрированы самые актуальные вопросы и где, в конце концов, делается техника, он неожиданно предложил мне возглавить конструкторскую группу электроприводов и механизмов. Павлову предложили перейти в испытательную лабораторию к Ф. Ф. Овчинникову, оба они тоже поддержали этот план. Вильницкий, конечно, одобрил новую перестановку. Его фраза: «Володя, все, что сделал человек руками, сначала придумал конструктор», – запомнилась мне на всю жизнь. После некоторых колебаний я согласился. Единственное мое условие состояло в том, чтобы у меня сохранилась расчетчики вместе с Темновым.
Теперь и расчеты, и конструирование были в одних руках. С этого начался наш путь к созданию малого КБ внутри большого ОКБ. Позднее о нас в ОКБ-1 стали говорить как о примере для подражания.
Так решилась моя инженерная судьба, я стал конструктором – разработчиком механизмов. Эта деятельность оказалась еще одной творческой школой и, в конце концов, привела меня к стыковке и другим электромеханическим системам.
С тех пор фраза: «Только конструирование имеет смысл» – стала для меня открытием и лозунгом на долгие годы.
Существенная особенность нашей работы заключалась в том, что мы, разработчики электрических приводов и механизмов для ракет и космических аппаратов, в ОКБ-1 принимали участие в создании практически всех ракет, спутников, автоматических межпланетных станций для полета на Венеру и Марс (АМС), а позднее – космических кораблей и спутников связи. Многотемность была существенной особенностью нашей деятельности, можно сказать, уникальной ее стороной. Проекты дополняли и обогащали друг друга, особенно когда они находились на разных стадиях реализации, например один на уровне начальных идей, другой – уже на стадии летных испытаний. Необходимость постоянно переключаться с одного задания на другое выработала способность быстро ориентироваться в технике и в общей обстановке, в организационно–технических вопросах.
На такой стиль работы настроил и этому научил нас Королев в конце 50–х – начале 60–х, и это осталось с нами на все последующие годы.
Был ли наш Главный настоящим конструктором? Это не праздный вопрос. Такие космические авторитеты, как Б. В. Раушенбах и К. П. Феоктистов, давали на него отрицательный ответ, а на них ссылались исследователи со стороны.
Деятельность конструктора в области высоких технологий, таких как РКТ, многопланова, многоэтапна, в целом многодельна. Она начинается с эскизного проектирования, который возглавляют проектанты, как их у нас называют, или конструкторы–интеграторы (integration designers) – по–американски. Феоктистов, который пришел к нам в ОКБ-1 вскоре после запуска спутника и внес огромный вклад в разработку космических кораблей «Восток» и «Союз», а позднее – орбитальных станций, был ярко выраженным проектантом. Он умел осознать задачу, ухватить начальную идею, разработать конструктивную схему и функциональную конфигурацию, оценивая и увязывая основные параметры будущей конструкции. Его талант расцвел под руководством Королева, уделявшего огромное внимание этому важнейшему этапу, в котором участвуют также настоящие конструкторы и системщики. Эти специалисты занимаются детальной разработкой, инженерией своих конструкций и систем на всех последующих этапах: выпуска чертежей и изготовления, испытаний и отработки. Инженерия систем и механизмов наиболее многодельная.
На заре туманной юности Королев конструировал планеры, на которых, кстати, сам и летал. И это тоже имело большое значение для всей его последующей деятельности. Позднее он занимался разработкой ракетных планеров и самолетов, включая ракетные двигатели для них. Столь детальная конструкторская работа сыграла огромную роль в его становлении как Главного конструктора. Позднее, руководя большими проектами, Королев старался не подавлять своим авторитетом инициативу других, а, наоборот, поощрял их фантазию и инициативу, тем самым стимулируя и развивая таланты. Ярким примером является его отношение к Феоктистову, от которого он терпел многое, даже поучения. Еще раз подчеркну, что современная техника, особенно такая глобальная, как РКТ, создается большими коллективами, разделенными на группы разработчиков, и большие, и небольшие. Создание больших систем и конструкций – это командная игра. Как в любой команде, в них есть лидеры и исполнители. Быть играющим тренером в хорошей команде – это тоже искусство. Не брать все на себя, не забивать инициативу других членов команды, а развивать и поощрять их успехи, – пожалуй, главная задача играющего тренера.
Все это мне стало понятно далеко не сразу, но интуиция и природная предусмотрительность меня не подводили, более того – сильно помогали. Одно время, примерно 20 лет назад, под моим началом работал В. Н. Лазарев. Он был, безусловно, талантлив, но, часто выдавая оригинальные решения, всякий раз старался подчеркнуть свое авторство. С ним трудно работалось и руководителям, и подчиненным.
Огромный поначалу отдел системщиков, занимавшихся ориентацией космических аппаратов, их маневрированием, возглавлял Раушенбах, которого как своего соратника с предвоенных лет Королев подключил к разработке систем управления движением космических аппаратов, начиная с лунника, впервые в мире облетевшего обратную сторону ночного светила. Это уникальное изделие получило высшую оценку на самом высоком уровне, что сразу выдвинуло Раушенбаха вместе с ближайшими соратниками на высокие позиции. После перехода в ОКБ-1 в начале 1960 года они стали заниматься большими и ответственными системами, сложность которых по–настоящему возрастала с каждой новой разработкой.
Раушенбах был блестящим аналитиком; что же касается разработок своих систем, то он, как правило, передоверял это своим подчиненным, талантливым и честолюбивым. Чего он совершенно не любил и не умел, так это детальной инженерии, длительных и утомительных испытаний, доводки космической техники. К сожалению, довольно рано уйдя от нас, и вообще – из РКТ, он не оставил после себя хорошей школы отработки систем; почему?то ему в этом не хватило последовательности.
Королев руководил своими специалистами на протяжении всего проекта, уделяя особое внимание начальному и заключительному этапам, насколько это позволяли возможности одного человека (часто – сверх этих возможностей). К тому же большую долю его времени занимала политика, лоббирование и маневрирование в мутной воде высших сфер при утверждении и последующем продвижении ракетно–космических программ. К тому же надо добавить общественные и социальные заботы о предприятии, а также в целом о городе. Тем не менее Королев и аналитически (критиковал и выбирал), и творчески (корректировал и нередко предлагал новые решения) постоянно участвовал в инженерной работе, вникая в важнейшие детали, особенно если что?то отказывало или не так работало.
Как рассказал мне Я. П. Коляко, один из главных проектантов королёвских и послекоролёвских ракет, он встретил Главного в самом конце 1965 года, незадолго до смерти, и тот поделился с ним заботами и мечтами о том, чтобы найти время и возглавить группу проектантов (озадаченных космосом), человек этак сорок, и поработать с ними как следует. По–видимому, тогда его очень беспокоили конструкции как уже готовых изделий, космических кораблей и ракет, так и будущих проектов.
Пройдя большой путь в РКТ, сконструировав ряд оригинальных и совсем не простых систем, я могу утверждать, что Королев, безусловно, был настоящим Конструктором, и Главным, и не главным.
Еще в 1958 году Королева избрали академиком; был ли он настоящим ученым (никаким – по тому же Раушенбаху) – еще один хороший вопрос, и к нему я вернусь.
Став начальником конструкторской группы, я выполнял многочисленные административные обязанности, руководил людьми, планировал и проверял исполнение. Склонности к данной сфере деятельности у меня не было ни в школе, ни в институте, так что очень помог Калашников, который действительно был сильным администратором, умел руководить большими коллективами специалистов.
Много лет спустя, в конце 80–х, мы хоронили Калашникова, который последние годы жизни был пенсионером. В прощальном слове у его гроба я сказал то, что думал: «Виктор Александрович был сильным человеком, сыном своего времени, продуктом административно–командной системы, типичным и ярким ее представителем». В этих словах я хотел выразить одновременно хвалу усопшему и критику режима, в котором мы жили и работали вместе. Если говорить откровенно, в течение всех долгих лет совместной работы Калашников вызывал у меня двойственные чувства: с одной стороны, он многому научил меня, почти безоговорочно доверял в технике, не подставлял. С другой стороны… сейчас мне не хочется говорить об этом, вываливать в кучу свои обиды: читатель сможет прочесть о наших непростых отношениях в последующих главах книги. Должен признать, что я сам не всегда правильно вел себя, не считался с его интересами.
Что хорошо умел делать Калашников, так это использовать общественные организации: профсоюзную, комсомольскую, а лучше всего – партийную. При нем партбюро и партийные собрания, на которых рассматривались все самые актуальные вопросы, превратились в эффективный орган управления и контроля всей деятельности отдела. Большинство руководителей всех рангов были членами партии, пропущенными через партком. Беспартийных руководителей было совсем не много. Перед очередным партсобранием Вильницкий обзывал Розенберга беспартийной сволочью: нам тут еще сидеть часа 2—3, а он пошел гулять. Олег Михайлович на «дружескую критику» не обижался.
В брежневские времена эта система гипертрофировалась, нередко приобретая уродливые формы: партийная и общественная работа часто становилась самоцелью, на ней научились делать карьеру, она была самым быстрым путем наверх.
Помощником партии – школой для молодежи и кузницей партийных кадров – был комсомол, через который мне тоже пришлось пройти. Калашников подталкивал меня к этому: хочешь быть начальником, хочешь научиться руководить, начинай с комсомольского бюро. У меня не очень получалось, но опыта руководить людьми прибавилось. Чтобы решать важные технические задачи, нужны большие команды людей, а ими надо управлять. При любой социальной системе организация работы трудовых команд – одна из фундаментальных проблем. Материальные стимулы, какими бы сильными они ни были, не способны решить все проблемы человеческих коллективов. В этом мне пришлось убедиться, когда началось сотрудничество с американцами над проектом «Союз» – «Аполлон», особенно в 90–е годы. Тогда мы с удивлением обнаружили у американцев некоторые наши социалистические лозунги, которые напоминали нам молодые годы.
В РКТ, как в авиации и в других отраслях высоких технологий, действовала система руководства, созданная по принципу ярко выраженного централизма. После главных и генеральных конструкторов вниз по иерархической лестнице шли технические руководители, ответственные за свои участки работы и подчиненные им коллективы. Система опиралась и на вторичные общественные структуры, прежде всего партийную организацию. «Партия – вдохновитель и организатор наших побед!» – этот известный коммунистический лозунг, выкованный Лениным и укрепленный Сталиным, работал до тех пор, пока практическими делами руководили профессионалы, новые направления возглавляли творческие личности, а моральный уровень общества оставался достаточно высоким. Успех во многих научных областях, беспрецедентные достижения в РКТ были следствием и подтверждением эффективности такой системы. Однако, как известно, успех одних вызывает зависть других; зависть власть имущих страшнее всего.
Все наши достижения приписывались прежде всего партии. Этим не могли не воспользоваться партийные руководители, функционеры. Ими очень часто становились люди, которые не могли или не хотели делать инженерную карьеру. Мы сами избирали в парткомы и партбюро слабых инженеров. Пока позволяли моральные устои общества, система работала. Но начиная с середины 60–х, особенно с приходом к руководству страны Брежнева, обстановка изменилась. Всю войну будущий новый лидер Советского Союза прокомиссарил, получив звание генерала сразу после Победы. Военные летчики так определяли роль комиссара:"Командир говорит – делай, как я, а комиссар – делай, как я говорю".
После войны, тонко подметив зарождающуюся тенденцию, Брежнев открыл для себя путь наверх, выведя отсталую Молдавию в передовые республики. Именно тогда он, вместе со своим сподвижником К. У. Черненко, положил начало сложной системе рапортов, включая приписки. За двадцатилетнее правление характерной чертой их деятельности стала опора на партократию, показуху, протекционизм, постепенно заменившие профессионализм и деловитость руководства.
Как стало ясно много лет спустя, Брежнев был далеко не худшим в ряду руководителей нашей многострадальной страны в XX веке: будучи комиссаром, он все же понюхал настоящего пороху.
В той нашей жизни все большее значение приобретали умело составленные соцобязательства и отчеты, правильно сформулированные показатели. Влияние и вес партийных руководителей и функционеров возрастали. Это называлось усилением роли партии. В малые и большие парткомы предприятий полезли откровенные карьеристы. И самое плохое – главных конструкторов стали тоже выращивать партийно–вегетативным способом. С годами этот процесс получил большой размах.
Такой была другая сторона теории и практики нашей трудовой деятельности в стране Советов.
Конец 50–х – начало 60–х оказались поворотными в моей жизни и в личном плане. В 1959 году я женился. Моя жена, Светлана Ильинична Сыромятникова (Чумакова), тоже окончила МВТУ, но на три года позже меня. Несмотря на то что мы учились на одном факультете, наше знакомство произошло летом на побережье Черного моря. Уже осенью, в одну из первых встреч я рассказал симпатичной девушке не совсем уместный анекдот о популярных тогда киногероях: Тарзане, Джейн и обезьяне Чите, которых фантазия местных остряков заслала в Москву. Тарзан, как подобало, стал чемпионом по плаванию в Институте физкультуры, Джейн – самой популярной девушкой Института кинематографии, а Читу признали… первой красавицей МВТУ. Может быть, поэтому мы поженились только спустя четыре года, зато наш сын Антон родился через год после свадьбы. Здесь и дальше у нас преобладал конструктивный подход.
В начале нашей семейной жизни мы пережили множество трудностей, связанных главным образом с отсутствием собственного жилья. К счастью, в то время развернулось бурное строительство, инициированное Хрущевым. Тем не менее в однокомнатную квартиру в Заморинском переулке у проспекта Мира мы въехали, когда Антону исполнилось почти два года. О том, как мы получили эту квартиру, можно написать отдельный рассказ, в который вошли бы все прелести и гнусности нашей тогдашней жизни: просьбы и ультиматумы, звонки и помощь общественных организаций, в том числе профсоюза – школы коммунизма, настоящие и фиктивные обмены, доставание десятилетней прописки в Москве, бесконечные встречи и комиссии.
История со счастливым концом заложила крепкую основу, и хотя решать жилищные проблемы нам предстояло еще в течение доброго десятка лет, все строилось на этом начальном фундаменте.
Так же, как ячейкой общества является семья, ячейками КБ стали лаборатории и сектора, объединенные в отделы. Они были для нас еще одной семьей, со своим хозяйством и методами работ, со своими традициями и укладом. На основе этой базы создавалась космическая техника.
Создание систем для космических аппаратов также постепенно сложилось в определенную последовательность действий: от первичных идей или, как сейчас говорят, концепций, через детальное конструирование, организацию производства, испытания и отработку на всех этапах и уровнях до подготовки и полета в космос и управления полетами. Зачастую, чтобы создать такую систему, требовалось организовать свою кооперацию, еще одну вторичную, не общественную, а техническую структуру: заказать разработку компонентов на других предприятиях–смежниках, разбросанных по всей стране. Так образовалась настоящая инфраструктура РКТ, на которой базировалась наша ракетно–космическая отрасль. Много лет спустя, готовя упомянутый курс лекций о методах проектирования, я старался обобщить опыт, который начал закладываться тогда, в 60–е годы.
