Текст книги "Мирное время"

Автор книги: Владимир Хабур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

В столице они долго ходили по новым улицам, восхищенно хлопали друг друга по плечу, собирались в чайханах, пили бесконечные чаи и оставались тут же ночевать.

В Дюшамбе с далекого Памира приехал Костя Сизов. На Памире было холодно, стояла глубокая осень, Костя носил желтое кожаное пальто и высокие до колен английские ботинки на шнурках. Он близоруко щурил глаза, немного прихрамывал, улыбался весело и доверчиво. Узнав, что Виктор живет один в комнате, Сизов решительно заявил, что остановится у него. Виктор согласился и заметил, что вообще не плохо бы собрать ребят. Решили сегодня же встретиться.

Вечером у Виктора собрались друзья. Комната была тщательно прибрана еще утром он побрызгал водой пол, прибил к потолку оторвавшуюся полосу ситца, снял в углах паутину и купил два ящика из-под макарон – они служили стульями.

Кроме Кости Сизова и Виктора, здесь сидел изнуренный малярией, только что приехавший из Куляба Игнат Шовкопляс. Из горкома комсомола пришли Шамбе и Жора Бахметьев, были еще и другие гости – Морозов с погранзаставы, Курбанов из обкома, и какой-то высокий парень с раскосыми глазами, которого привел Игнат Шовкопляс. Парень назвался Славкой.

Посредине стола, меж тарелками с огурцами и помидорами, стояли две бутылки вина. Рядом с консервами и колбасой лежал на бумаге хлеб. Высилась горка голубых пиал, вложенных одна в другую. На самом видном месте красовалась старая вилка и два раскрытых перочинных ножа. Пир был мужской, холостяцкий. Каждый клал перед собой листок бумаги – вместо тарелки.

Первым поднял свою пиалу Славка.

– Я поднимаю этот маленький бокал, – сказал он и посмотрел на пиалу, в которую вылил чуть не полбутылки вина. – Я поднимаю его за наши старые ботинки...

– При чем здесь ботинки? – спросил Шамбе. Он был голоден и боялся, что Славка затянет свою речь.

– Не перебивай, – сказал Славка. – Я пью за наши старые ботинки, которые прошли по пескам Вахша, по кулябским болотам, по снегам Памира, тротуарам Дюшамбе и... – тут он сделал паузу, оглядел насторожившихся друзей и разом закончил:

– ...и привели нас под сень этого дома, к этому столу...

Все рассмеялись, выпили и принялись за еду.

– Вот это тост! – восхищенно сказал Морозов.

– Да, он, видно, мастер, – поддержал Виктор.

– А и правда, друзья, – сказал Игнат. – В одной стране живем, но вроде как в разных получается. Вот Славка в своем Джиликуле в песках копошится, а я на болоте сижу. Гнилое место этот Куляб. Как сгадаешь – сразу малярия начинается. А Костя глаза на снегу потерял, видишь, как щурится. Вот только Морозову везет. Сидит себе на речке, за границу каждый день поглядывает.

– Да, уж ты скажешь! Везет! Взял бы да сменял свое болото на мою речку. У тебя спокойно – жабы квакают, – отозвался Морозов.

– У кого жабы, а у кого и тигры. Всякому свое, – сказал Виктор и налил вино в пиалы.

– Ох, музыку бы теперь, – мечтательно сказал Игнат.

В длинной, неуютной комнате стало веселее. Табачный дым повис под ситцевым потолком. Громче зазвучали голоса.

Когда Бахметьев хотел разлить вино по пиалам, оказалось, что бутылки пусты.

– Тебе мой друг Витя, видно, суждено пойти в магазин, – сказал он.

– Почему мне?

– Тебе. Кто здесь хозяин? Тебе и идти!

Виктор сдался.

– Ну, раз я хозяин... – Он надел фуражку и вышел.

После светлой комнаты Виктор сначала ничего не мог рассмотреть в темноте. Потом глаза его постепенно привыкли. Он стал различать окружающие предметы и осторожно пошел по улице. Холодный ветер приятно освежал лицо.

На базаре в фанерном ларьке у толстого перса он купил вино и пошел обратно. Улицы были тихи и безлюдны. На углу, недалеко от дома Виктор увидел человека с чемоданом. Он стоял, растерянно оглядываясь по сторонам. Виктор улыбнулся и спросил:

– Чего ищешь, дядя?

– Слушайте-ка, дружище, – обрадованно заговорил прохожий. – Где тут можно переночевать? Ну, гостиница что ли какая-нибудь?

Виктор громко рассмеялся.

– Гостиница? Это у нас-то? Приезжайте через пару лет – тогда найдете гостиницу.

– Нет, кроме шуток, – сказал человек. – Должно же здесь быть место, где можно переночевать.

– Должно быть, это верно. Да вот нет до сих пор.

– Ну, ночуют же у вас где-нибудь приезжие.

– Есть чайханы, но они далеко отсюда.

– А поближе ничего нет?

– Поближе? – Виктор внимательно посмотрел на человека с чемоданом. Луна выползла из-за облака и осветила улицу. Перед ним стоял плотный мужчина с рыжеватыми прокуренными усами. Глаза его, спрятанные под нависшими бровями, смотрели устало.

"Что за тип?" – подумал Виктор. Он еще раз посмотрел на чемодан и сразу решил: – Если вам только переспать, пойдем ко мне. Кстати и поужинаете. У меня ребята собрались.

– Вот спасибо, выручил, – обрадовался приезжий и пошел за Виктором.

– Вы что же, только приехали? – спросил Виктор.

– Да. Только с машины.

– Издалека?

– Из Москвы.

– Прямо из Москвы?

– Прямо из Москвы.

– Комадированный или так?

– Да и командированный и так...

Помолчали.

– Может, помочь вам чемодан нести? – спросил Виктор.

– Спасибо. Я сам.

– Вы по какой линии сюда?

– Да так, по счетной части.

– А, по счетной... – разочарованно протянул Виктор и уже до самого дома не задавал больше вопросов. Интерес к человеку сразу пропал.

Когда приезжий вошел в комнату, наступила тишина. Все с удивлением смотрели на нежданного гостя. Виктор поставил бутылки на стол и сказал:

– Вот знакомьтесь. Товарищ приехал, негде ночевать. Прямо из Москвы...

Началось знакомство. Приезжего звали Кузьмой Степановичем. Он оказался простым и веселым человеком. Присев на топчан рядом с Курбановым, он выпил вина со вкусом съел огурец. Когда он закурил, каждый счел, что можно продолжать веселье. Шум возобновился.

Виктор тем временем снял с примуса чайник, разлил в пиалы горячий чай.

Кузьма Степанович принял участие в общем веселье, сам рассказал два смешных случая, происшедших с ним по дороге в Дюшамбе.

Вдруг лицо его стало серьезным и он спросил:

– А что правда, у вас тут есть всякие страшилища – скорпионы, фаланги?

Ребята переглянулись, Шамбе улыбнулся.

– И кто бы ни приехал – сразу про скорпионов, – сказал он.

– Вам в Москве разные ужасы рассказывают. Все брехня, – равнодушно проговорил Игнат.

– Нет, вы правду скажите, много их у вас? – не сдавался приезжий.

– Много их, это верно, дорогой Кузьма Степанович, – задумчиво сказал Виктор. – Но мы их не боимся. Не страшны они нам. Ногой давим. Есть вещи пострашнее. Здесь другие скорпионы водятся. На двух ногах ходят. И хвостов у них нет, а жалят больно, ох, как больно... Вот это действительно опасные звери.

– Был у меня недавно такой случай – тоже со скорпионом, – вставил молчавший до сих пор Морозов.

– Ну-ка, расскажите, – попросил Кузьма Степанович.

– Нет. Неохота. В другой раз как-нибудь.

– Да брось ломаться, Морозов, расскажи, тебя же просят, – подсел к нему Бахметьев.

– Не могу. Сказал – не могу.

Помолчали.

Костя потянулся за папиросой, рукавом задел пиалу. По столу разлился недопитый чай.

Жора Бахметьев мрачно посмотрел на него.

– Медведь! Когда я научу вас, косолапых, культурному поведению...

Костя смутился.

– Ну что ж, раз начал, будем продолжать, – сказал Кузьма Степанович. Вы, я вижу, люди бывалые, есть что порассказать. – И он оглядел молодежь.

Друзья сидели, задумавшись.

– Я думаю, Костя выскажется, – сказал Виктор. – У него на Памире много интересного.

– Давай, Костя, выкладывай, – поддержал Шамбе.

– Ну, хорошо. Только, что вам рассказать?

– О скорпионах.

Костя подумал.

– Можно и о скорпионах!

Он сел на топчан, снял ботинок и, положив ногу на одеяло, закурил.

– Вот, пожалуй, расскажу вам о том, как я ногу отморозил. Осенью прошлого года я был на Памире, оттуда меня вызвали с докладом в Ташкент. Была поздняя осень, но в Хороге стояли погожие дни, и как-то не верилось, что на Восточном Памире уже лежит снег, дуют ветры и трещат морозы.

Я рассчитал, что, сменяя лошадей на заставах, дней за пятнадцать доберусь до Оша. Ну, конечно, стал искать попутчиков. Своих ребят не нашел никто не хотел рисковать. Пришел ко мне один индус, я часто его встречал на базаре. Он приезжал из Читрала торговать в Хорог, теперь хотел добраться до Оша, а оттуда махнуть в Кашгар. Звали его Сафдер-Али. Потом пришли два киргиза Ашим-бай и Базай-бай. Они отстали от последнего каравана, который ушел из Хорога месяц назад, и хотели до зимы добраться домой, в Гульчу. Таким образом, в путь отправилось четверо. Кони у нас были хорошие, и мы смело выехали из Хорога.

Индус оказался исмаилитом, свободно говорил по-фарсидски. Он рассказывал мне о живом боге, о жизни в Читрале, о себе. Киргизы были хмурые парни, они опасливо посматривали на небо и сердитыми окриками подгоняли своих коней.

На четвертый день пути мы простились с последним таджикским кишлаком Ак-Таяляк и вышли на Восточный Памир.

Погода резко изменилась. Днем еще здорово припекало солнце, но как только оно скрывалось за горами, поднимался ледяной ветер. Я ехал в кожаном пальто, поверх которого был надет шерстяной халат. Чтобы не отмерзли уши, я замотал голову мохнатым полотенцем. Но это мало помогало. Вдобавок, лежавший в кармане пальто наган прорвал легкую материю и упал за подкладку. На рысях наган болтался внизу в пальто и больно бил по ноге.

Первая ночевка на Восточном Памире прошла благополучно. Мы проехали Ванкалу, Джиланды, прошли ущелье Тогуз-Булак и поднялись на перевал Кой-Тозек.

Здесь нас встретила настоящая полярная зима. Свирепые ветры срывали с седел. Пришлось половину пути продвигаться пешком, ведя коней на поводу.

Киргизы в меховых тулупах и треухах не очень страдали от холода. Мы же с Сафдер-Али сильно мерзли. Индус перестал даже рассказывать мне свои басни. Выбиваясь из сил, он тихо ругался какими-то замысловатыми ругательствами и снимал сосульки с усов, бороды и бровей.

С трудом добрались мы до Сасык-Куля. Возле озера стояли две юрты. Здесь мы отогрелись, выспались и поели горячего. На сытый желудок путь показался нестрашным. Утром погода разгулялась, сияло солнце, и мы весело двинулись дальше.

Нам сопутствовала удача. Без особых приключений прошли Аличур. Два дня отдыхали в Мургабе. Стояла прекрасная зимняя погода. Можно было бы отдохнуть и больше, но мы спешили – пурга могла отрезать нам путь.

За Кара-Кулем, высочайшим в мире озером, где лед, как зеркало, отражает гигантские горы, с нами случилось первое несчастье. На небольшом перевале сорвался в пропасть Базай-бай. Он шел позади своего коня и держался за хвост. Никто не заметил, как он сорвался: мы только услышали пронзительный крик и увидели мелькнувшую фигуру. Думать о помощи было нечего. Кто здесь падает вниз – живым не поднимается.

Мы остановились. Конь Базай-бая стоял, тяжело раздувая бока, и храпел. Белый пар шел от нас, не поднимаясь вверх. Ашим-бай долго смотрел вниз, потом сел в снег и завыл. Он бил себя кулаками по голове и выкрикивал проклятия.

Когда киргиз немного успокоился, мы двинулись дальше. Осиротевшего коня привязали к седлу Ашим-бая.

Невдалеке от долины Смерчей мы увидели следы коня. Они шли откуда-то сбоку. Мы двигались по следам, пока не увидели впереди всадника.

Ну и обрадовались же мы! Это был первый встреченный нами человек за много дней пути. Мы подъехали к неизвестному. Лицо его скрывалось под огромным малахаем. На нем было несколько халатов, а сверху – коричневый суконный чекмень, какие носят в Ишкашиме. Он приветствовал нас на языке афганцев – пушту, потом – на ломаном русском. В горах не принято спрашивать, кто ты и откуда. Надо радоваться всякому попутчику. Мы поехали вместе.

Долина Смерчей оправдывала свое название. Пронзительный ветер гнал тучи снега. На ресницы налипал снег и тут же превращался в лед. Глаза открывались с трудом. Конь под Сафдер-Али упал. Изо рта у него пошла пена, а потом кровь. Глаза побелели и остановились. Сафдер-Али прочитал молитву, потом расседлал коня и взвалил свой хурджум на коня Базай-бая.

Ночевать остановились у развалин какой-то каменной стены. Ветер дул со всех сторон. Мы сгребли снег, сделали подобие забора. Терескен, захваченный у Кара-Куля, кончился. Поискали верблюжьего помета – не нашли. Легли спать, не разжигая костра.

Проснулся я от пронзительных воплей Сафдер-Али. Открыв глаза, я сразу увидел, что коней нет. Ашим-бай тоже исчез. Рано утром он забрал всех лошадей и ушел вперед, оставив нам хурджумы, на которых мы спали. Снег еще не успел засыпать следы животных.

Это был большой удар. Впереди оставалось два очень трудных перевала, много дней пути. Пройти эту дорогу пешком – невозможно.

Новый попутчик, назвавшийся Мурадом, совершенно растерялся. Сафдер-Али выл на все ущелье. Да и я, признаюсь, не знал, что делать. Через час другой мы немного успокоились и стали обсуждать наше положение. Идти назад нельзя. Нужно продвигаться вперед, надеясь только на счастье и случай...

Мы пошли вперед. Из всех наших запасов мы взяли наиболее ценное – пищу и спички – и сложили все это в самый маленький хурджум. Каждый нес его по очереди.

Ветер бил нам в лицо, ноги вязли в глубоком снегу. Мы падали, поднимались, проклинали все и снова шли. Остановиться – значило замерзнуть. Мы прошли Долину Смерчей и стали подниматься на перевал Кызыл-Арт...

Костя замолчал.

Он потрогал лежащую на одеяле ногу, выпил воды. Глаза его стали сухими и маленькими. Он снова закурил папиросу, затянулся – курил он только, когда волновался Костя закрыл глаза и задумался.

Перед ним страшным сном вставал переход.

...Ветер рвал полотенце, обернутое вокруг головы, забирался за воротник. Мучительно болели глаза от снега, от ветра.

На вершине Кызыл-Арта, у старого мазара, увешанного разноцветными тряпочками и хвостами яков, путники наткнулись на труп коня, наполовину засыпанного снегом. Это был конь Мурада. Здесь они отдохнули и отдышались от ветра.

Стены старого мазара плохо защищали от холода, но ничего лучшего не было. В мазаре нашлись ветки терескена, верблюжий навоз.

Путники развели маленький костер. В последние часы подъема на перевал Сафдер-Али все что-то шептал – говорил сам с собой, а теперь он сидел, прижавшись к стене, и громко выкрикивал непонятные слова. Увидев огонь, он встал и начал плясать вокруг костра, размахивая руками. Костя думал, что Сафдер-Али хочет отогреться, но, присмотревшись, увидел странный блеск в его глазах. Костя окликнул его, тот не слышал. Тогда он подошел к костру и схватил Сафдер-Али за плечи. Индус резко повернулся к нему. Костя увидел бессмысленные глаза помешанного. Сафдер-Али вырвался и снова закружился вокруг костра.

– Я живой бог! Я – Ага-хан! – кричал индус. – По Мухамед, Ио Али! Я пир шо-Насыр-и-Хозрова!

– Он помешался, – сказал Мурад.

Костя испуганно посмотрел на Сафдер-Али и отошел в сторону.

– Свяжем его, – предложил Мурад. – У тебя есть веревка?

Сафдер-Али связали и положили у стены мазара, поближе к костру, чтобы не замерз. Всю ночь Костя и Мурад дежурили у костра. Под утро Костя не выдержал и уснул.

Утром нашли только веревку, которой был связан Сафдер-Али. Следы шли от мазара вниз – откуда пришли вчера, Костя и Мурад долго кричали осипшими от ветра голосами. Никто не отзывался. Тогда они грустно переглянулись, подняли почти пустой хурджум и пошли дальше. Спускались долго и трудно, местами садились на корточки и медленно сползали по снегу вниз. Потом – долго шли ущельем вдоль реки. За ущельем снова начинался подъем. Это был страшный подъем! Поднялась буря, ветер рвал одежду, сбивал с ног. В отчаянии они сели в снег, спиной к ветру.

– Да, попали мы с тобой в историю, – неожиданно сказал Мурад на чистом русском языке.

Костя даже выпрямился от изумления.

– И, видно, это наш последний путь, – продолжал Мурад.

Костя молча смотрел на него.

– Что ты вытаращился на меня, милый, – усмехнулся тот. – Удивлен, что я с тобой по-русски говорю? Теперь уже все равно: нам с тобой одна дорога – в рай, только тебе в советский, а мне...

Не удивляйся. Скрывать больше нечего. Никакие Чека нам сейчас ничего не сделают. А жаль. Я предпочел бы встречу с вашей Чека, чем с богом. Старик мне сейчас совсем не нужен.

Костя молчал, потрясенный. Страшная догадка промелькнула в голове. Мурад говорил ровным и спокойным голосом:

– Вот я и попал в знакомые места. Я ведь здесь уже был много лет назад. Офицер его величества ехал на пограничную службу... Ты слышал о полковнике Фенине – начальнике Памирского отряда? Я его адъютант – Пименов. Мы с ним вместе ушли в восемнадцатом году в Индию. От вас ушли. Ты в то время был молод, я на тебя злобы не имею – я к тебе равнодушен. Но тогда я бесился от злобы. Мы могли продержаться еще долго, мы были хозяевами Памира. Но наши солдаты пошли против нас... Проклятый чех, докторишка Вичич устроил революцию. Теперь можно сознаться – тогда мы позорно бежали... Когда мы шли в Гималаях, стояла вот такая же погода. Англичане пригрели нас, откормили, а потом послали воевать с афганами.

Мы потеряли там Фенина и половину лучших офицеров. Ты мерзнешь, мальчик? Ничего. Все равно, скоро смерть. Двумя хорошими людьми станет меньше. Ты все же молодец. Много у вас таких?

Костя молчал. Он думал о том, как поступить ему сейчас. Наган лежал в подкладке пальто. Можно отогреть немножко руки, вынуть наган и выстрелить. Он убьет врага. Но имеет ли он право на самосуд? Кто его уполномочил? Врага надо доставить живым, принести хоть на спине... А как это сделать? Может случиться, что оба они умрут, их засыплет снегом, а весной караванщики споткнутся о два скелета и не узнают, какой принадлежит врагу, а) какой другу. А может быть и так; он, Костя, умрет, а враг уйдет живым, проберется вглубь страны, будет пакостить, убивать хороших советских людей. И все-таки убить его сейчас – это самосуд.

Тягучие слова Мурада действовали усыпляюще. Клонило ко сну.

– Ну, ладно. Ты, милый, подыхай, – сказал Мурат, глядя Косте в глаза. Я вижу, смерть твоя не за горами. А я пойду потихоньку. У меня ведь важные дела впереди.

Он с трудом поднялся, размял ноги и пошел. Костя напряг все силы, попытался подняться, крикнул:

– Слушай! Постой! Помоги встать!

Мурад остановился.

– Милый, – насмешливо сказал он. – Ты ко всему еще и дурак! Ну, зачем ты мне? Чтоб выдал меня в благодарность за спасение. Скажи спасибо, что я не пристрелил тебя, а оставил подыхать в блаженном сне. Лучшей смерти, чем от холода, нельзя и придумать!

И снова медленно пошел вверх.

Костя судорожно цеплялся за снег. Ноги не двигались. Они казались огромными и точно сделанными из ваты. Упираясь руками, он протащил свое тело немного вперед.

– Эй, слушай, постой! – кричал он, но ветер относил его слова.

Человек уходил, не оборачиваясь. Порыв ветра взметнул снег, на минуту закрыл его. Тогда Костя застывшими руками вытащил наган, зачем-то подышал на него и, почти не целясь, выстрелил в уходящего. Тот остановился. Костя выстрелил второй раз. Человек покачнулся, шагнул назад и упал. Тело поползло вниз и застряло в сугробе.

Костя попытался встать. Ничего не вышло. Тогда он лег на спину и разрядил револьвер в воздух.

Блаженное тепло охватило его. Голова у него закружилась, и он потерял сознание...

В комнате стояла мертвая тишина. Игнат поставил на стол пиалу, и она громко звякнула о тарелку. Кузьма Степанович вздохнул и спросил Костю:

– Ну, а дальше?

– А дальше было так. Ашим-бая, который увел наших лошадей, встретили пограничники. Его задержали и допросили. Узнав, что он оставил нас без коней у мазара, пограничники пошли навстречу.

Они услышали выстрелы. Меня нашли и отправили в больницу. Четыре месяца я лежал с отмороженными ногами. Левая и теперь пошаливает.

– А как же Пименов? – спросил Виктор.

– Его тоже подобрали. Пока я лежал без сознания, он показал пограничникам документы, взятые им у сумасшедшего Сафдер-Али. Его отпустили. Жаль, что я только слегка ранил его тогда...

– Ну? – нетерпеливо спросил Шамбе.

– Я пришел в сознание. Рассказал. Кинулись искать. Но Пименов исчез...

Наступила пауза.

– Найдут, – сказал Морозов. – Никуда не денется.

– И я так думаю – найдем! – подтвердил Костя. – А все-таки обидно, что я его тогда не пристрелил.

За окном светила холодная осенняя луна. Лампа коптила – кончался керосин. Жора Бахметьев с шумом отодвинул ящик, встал, потянулся.

– Ну, ладно... Пора и по домам. Я заберу Шовкопляса и Славку к себе, а ты, Витя, остальных укладывай.

Виктор и Костя проводили друзей до угла. Когда они вернулись, Кузьма Степанович уже похрапывал на топчане. Виктор внес со двора две берданы, разложил их на полу, сверху постелил кошму, бросил на нее одеяла и подушки.

– Дотошный какой, – сказал он, кивнув на спящего Кузьму Степановича. По счетной части работает, а как интересуется всем!

– Не только интересуется, но и вникает, – ответил Костя.

– Ну, будем спать, что ли? – и Виктор сильно дунул на лампу.

Лампа стояла далеко и только слегка мигнула.

– Эх, ты, матушка-лень! – сказал Костя и повернулся к стене. Виктор встал и, шлепая босыми ногами по холодному глиняному полу, подошел к столу.

– Чертова лампа, – пробормотал он и так дунул, что пламя мигом погасло. Сразу стало темно.

Ударившись коленкой о ящик, он добрался до постели и лег. Сон пришел быстро и незаметно. Ночь уже кончалась.

Утром друзья обнаружили, что Кузьма Степанович ушел. Постель на топчане была тщательно сложена.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ТОВАРИЩИ, СПОКОЙСТВИЕ!

Пленум обкома комсомола собирался в зале заседаний ЦИК'а – большой комнате, уставленной во всю длину столами, покрытыми синим и красным бархатом.

Виктор сидел в вестибюле. Он проверял документы и регистрировал участников пленума. Вокруг толклись, шумели, смеялись, то и дело слышались приветствия, возгласы изумления и радости. Народу становилось все больше. Уже несколько раз приглашали собравшихся войти в зал, но, видимо, в вестибюле было удобнее шуметь и разговаривать, поэтому никто не спешил садиться за столы. Пришли делегаты из Куляба с Игнатом Шовкоплясом, с шумом ввалились гармцы, прискакавшие утром. Виктор увидел среди них Леньку, поздоровался с ним, похвалил его загар, удивился тому, как он возмужал. В это время Леньку кто-то позвал, и он прошел в зал.

Потом нагрянули гиссарские, курган-тюбинские и пенджикентские. Они завалили стол Виктора удостоверениями, выписками из протоколов. Когда комсомольцы ушли, наконец, в зал, Виктор облегченно вздохнул. Подняв голову, он увидел входящего с улицы Васю Корниенко, секретаря обкома комсомола, а с ним – своего нового знакомого Кузьму Степановича.

Виктор смутился. Он вспомнил, что вчера пообещал Кузьме Степановичу пропустить его на пленум – послушать, какие героические дела творит комсомол. Теперь он сообразил, что сделать это никак невозможно. Ведь Кузьма Степанович как будто беспартийный. Времени терять было нельзя: Вася подходил к его столу, а за ним шел спокойный и улыбающийся вчерашний гость.

Виктор встал из-за стола, подошел к Кузьме Степановичу и тихо, чтобы не услышал Вася, сказал:

– Извините, я никак не мог достать вам пригласительного билета, а иначе сюда войти нельзя...

– Слышь, товарищ Корниенко, – обратился Кузьма Степанович к Васе, Виктор меня в зал не пускает.

– А ты его откуда знаешь, Кузьма Степанович? И когда они успевают со всеми познакомиться? – Вася глянул на Виктора. – Прямо удивляюсь!

Корниенко окликнул кого-то и прошел в зал. Виктор решительно преградил дорогу Кузьме Степановичу.

– Ей-богу, нельзя на пленум без мандата. Перед началом все равно беспартийных попросят выйти.

– Так то ж беспартийных, – улыбнулся Кузьма Степанович.

– А вы разве в партии?

– Я, видишь ли, новый секретарь обкома партии, – смущенно объяснил Кузьма Степанович. – Извини, вчера я тебя обманул. Хотел посмотреть, как здесь люди живут... – Он хлопнул Виктора по плечу, засмеялся и прошел в зал.

Виктор с изумлением посмотрел ему вслед.

За несколько минут до открытия пленума в вестибюль, запыхавшись, вбежали комсомолки из городской организации. Виктор хорошо знал девушек, но среди них увидел одну незнакомую. Он взглянул на нее и уже больше не смог отвести глаз, – он даже не посмотрел на ее пригласительный билет.

Это была невысокая, тоненькая девушка в белой блузке с короткими рукавами и зеленой юнгштурмовской юбке. Коротко подстриженные светлые волосы наполовину закрывали крупными завитками загорелый лоб, на ее оживленном лице сияли большие зеленоватые глаза. Ей было лет двадцать.

– Маша! – крикнула высокая девушка. – Давай, быстрее. Опаздываем.

"Так вот это кто", – подумал Виктор. Он сразу вспомнил разговор в обкоме о новом работнике пионерского отдела, которая недавно приехала из Ленинграда.

В зале, тускло освещенном керосиновыми лампами, было шумно. Огромные тени двигались по стенам, то вытягивались, то сжимались. Виктор подошел к группе комсомольцев, обсуждавших последние события в Локае. На родине кровавого Ибрагима снова стало неспокойно. Хотя Ибрагим-бек давно ушел с остатками своих банд за кордон, оставленные им курбаши продолжали нападать на кишлаки Локая, убивали бедноту, советских и партийных работников, грабили, жгли. Высокие камыши Кафирнигана скрывали бандитские шайки. В кишлаках жили родственники Ибрагима. Многие муллы и ишаны были связаны с басмачами.

Незадолго до пленума произошел исключительный по наглости налет басмачей на районный центр Локая – кишлак Кокташ. Басмачи убили секретаря райкома партии и первую в Локае женщину, снявшую паранджу, члена ЦИК'а Таджикистана, Максуду-Биби. Они разгромили магазины сельпо и ушли в горы Баба-тага.

Приехавший из Кокташа на пленум Рахимов рассказал, что комсомольская организация засорена байскими и ишанскими сынками, которые верховодят в ячейках. Пастухи и батраки молчат, запуганные угрозами. Секретарь райкома комсомола Хошмамед две недели назад уехал куда-то на охоту и до сих пор не возвращался.

– Да вот он здесь! – удивленно воскликнул Рахимов, указывая на входящего в зал высокого широкоплечего парня.

Виктор увидел скуластое лицо с узкими глазами и редкими волосами над верхней губой. Хошмамед вошел, не снимая своей похожей на кубанку шапки. Он с улыбкой пожал руку Рахимову, поздоровался с Виктором, стоявшими поблизости комсомольцами и сел с Камилем Салимовым. Тот что-то записывал в блокнот. Не поднимая головы, он тихо сказал несколько слов Хошмамеду. Хошмамед резко ответил и отвернулся.

За столом президиума поднялся Вася Корниенко. Он оперся обеими руками о стол и громко сказал:

– Членов бюро обкома просим занять места в президиуме.

– А кандидатов? – спросил кто-то в зале.

Вася подумал и ответил:

– Можно и кандидатов.

Заседание началось.

Виктор уселся поудобнее на жестком стуле, положил перед собой бумагу и приготовился внимательно слушать. Первый доклад – о подготовке к посевной делал сам Корниенко. Он говорил длинно и монотонно. Комсомольцы из районов устало вслушивались в знакомые имена, названия, цифры. Городские, сидевшие вместе, переписывались. Костя Сизов сперва записывал какие-то вопросы к докладчику, потом окружил их невероятной виньеткой, затем виньетка обросла листьями и цветами. Он соединил все буквы кривыми линиями и стрелами, а когда попытался снова прочесть написанное – ничего не разобрал.

Виктор рисовал карикатуры, которые ходили по столам, вызывая приглушенный смех. Больше всего Виктору хотелось, чтобы его рисунки дошли до того ряда, где сидела Маша, но этого почему-то не получалось. Тогда он перестал рисовать и повернулся так, чтобы видеть профиль девушки. Она сидела неподвижно и внимательно слушала доклад.

Внезапно зал ожил – Вася заговорил о результатах уборочной. Когда он стал читать сводку, аплодисменты то и дело сменялись бурными возгласами возмущения. Каждый хотел занимать первое место в сводке и обижался, попав на последние.

Наконец, Вася выпил воды, поставил стакан на стол, и сказал:

– Ну, вот...

И стал собирать бумаги. Доклад кончился. Объявили перерыв.

Вспыхнули разговоры, смех, с шумом отодвигались стулья. Комсомольцы вышли на улицу. Над городом сияла луна, вдали смутно темнели горы.

Виктор пошел с памирцами в чайхану. Все уселись на грязных паласах и заказали дюжину чайников чая. В этот поздний час в чайхане больше никого не было. Чайханщик услужливо подал чай и уселся у самовара.

Виктор пил горячий чай и слушал длинные рассказы Сизова, Макуль-шо, Шодмона, с которыми познакомил его Костя. Памир вставал перед ним живой и ощутимый, близкий и понятный. Виктор видел посевы с ладонь величиной, кишлаки, лепящиеся по склонам, узкие ущелья, лестницы вместо дорог, овринги, ледники и камни, камни, камни... У подножья покрытых снегом гор по маленьким полям ходили женщины. Они громко кричали осипшими голосами – отпугивали воробьев от драгоценных посевов пшеницы. Но уже строились школы, больницы в этом глухом уголке великой страны. Уже с Памира в Ташкент и Москву комсомольцы ехали учиться. Новая жизнь входила в каждую семью.

Ночевать Костя снова пошел к Виктору. Они расстелили на полу одеяло и сразу заснули.

На другой день пленум начался несколько необычно. Группе комсомольцев взбрело в голову приехать сюда на извозчиках. У дюшамбинских извозчиков были старомодные пароконные фаэтоны с колокольцами. Это всем понравилось. И вот к зданию ЦИК'а потянулся длинный ряд фаэтонов с бубенцами, как на свадьбе. Один за другим подкатывали экипажи к подъезду, извозчики лихо осаживали коней, комсомольцы прыгали с подножек и бежали в зал. Утреннее заседание пленума открылось точно вовремя.

Начались прения по докладу. Каждый участник пленума собирался говорить сам, поэтому ораторов слушали только те, кто уже выступал. Говорили о своей работе, о неотложных нуждах. Каждый оратор считал свой район самым важным, требовал особого внимания и немедленной помощи.

Когда Ленька ораторствовал с трибуны, в зал вошли трое неизвестных. Один остановился у самых дверей, другие прошли к столу президиума, пошептались с Васей Корниенко.

Один из вошедших подождал, пока Ленька умолкнет, и, подняв руку, сказал:

– Товарищи, спокойствие! Среди нас находится враг народа, убийца и басмач Хошмамед. Мы его сейчас арестуем!

Зазвенело стекло – лампа у окна упала на пол. Вспыхнул разлившийся керосин. Комсомольцы бросились тушить огонь.

– Держите! – крикнула какая-то девушка. – Он выпрыгнул в окно!

Ближние бросились к окну. Но их остановил голос:

– Спокойно! Пусть прыгает – за окном стоит наш наряд. Весь дом окружен.

И как бы в подтверждение этого, в зал вошел красноармеец с винтовкой и доложил:

– Взяли!

Зал взорвался аплодисментами.

Когда все немного успокоились, из-за стола вышел Кузьма Степанович. Он стал рядом с трибуной и негромко, спокойно заговорил: