Текст книги "Мирное время"

Автор книги: Владимир Хабур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

На крыше исполкома стоял человек с карнаем и ревел, поворачивая во все стороны огромную трубу. Потом из ворот вышел высокого роста басмач и закричал в толпу.

– Люди Хаита! Прибежище эмирата Максум, вняв совету улемов и мулл, повелел повесить четырех проклятых распутниц, открывших свои лица и соблазнявших к этому ваших жен и дочерей. Сейчас их повесят за шею. Смотрите, как будут наказаны отступницы от веры отцов!

Гулям увидел возле чайханы виселицу – два невысоких столба с перекладиной. С перекладины свешивалась веревка.

Карнайчи на крыше исполкома снова заревел. Из ворот, окруженные басмачами, вышли девушки, которых Гулям уже видел на мосту. Их лица были бледны, волосы растрепаны. Они шли, спотыкаясь, путаясь в своих измятых и порванных длинных рубахах. Одна девушка пошатнулась, подруги подхватили ее под руки. В толпе послышался громкий женский плач.

Девушек подвели к виселице. К ним подошел басмач в зеленом кителе – тот самый, что захватил Гуляма и Азизджона. Он взял в руки веревку.

Гулям сел на землю и обхватил голову руками. Гульмамад держал потерявшего сознание Азизджона. Только дехкане – Шарифджан и Сабзали продолжали стоять, сжимая кулаки.

Потом Гулям услышал отчаянный крик, и снова заревел карнай, покрывая шум толпы...

Пленников подвели к помосту у чайханы. Там на ковре сидел Максум в английском френче и шелковом полосатом халате. Фузайль посмотрел на пленников, вспомнил что-то. Его лицо перекосила злая усмешка.

– А-а... Комсомол, – протянул он, остановив взгляд на Гулям-Али. Потом резко повернулся к стоящему у помоста басмачу и бросил:

– Кончайте и с этими!

Пленников окружили и снова повели. Молчаливая толпа расступилась, освобождая проход. Гулям смотрел вперед и ничего не мог рассмотреть. Лица сливались в одно разноцветное, огромное расплывчатое пятно, оно шевелилось, изменяло форму и окраску. Потом их перевели через какую-то речку, холодная вода не доставила облегчения. Затем они долго взбирались на высокий бугор, долго шли среди камней и остановились, наконец, у обрыва. Внизу шумела река.

Здесь басмачи сошли с коней и заставили пленников сесть на землю. Они долго о чем-то совещались, спорили, кричали. Потом два басмача подошли к пленникам и подняли с земли татарина Насреддинова из Узбекторга. Они подвели его к краю обрыва, басмач взмахнул саблей и Насреддинов упал, обливаясь кровью.

Вторым подняли Азизджона. Он не мог идти сам, его тащили под руки. Азизджон громко кричал, звал на помощь. Но кто ему мог помочь... Когда его подвели к обрыву, он упал на землю лицом вниз. Голова его дергалась, подымая пыль. Тот же басмач наступил ему ногой на спину и срезал клинком голову.

Сжав кулаки так, что ногти впились в кожу, Гулям не сводил глаз с убитых. В ушах шумело. Он слышал только гул реки, казалось, заполнивший весь мир.

Шарифджана и Сабзали вывели к обрыву и зарубили вместе. Когда палачи подошли к Гульмамаду, он ударил одного басмача в грудь, схватил другого, но на него навалились все сразу и тут же убили.

Гулям остался один.

"Конец"... – подумал он. И огромное желание жить охватило все его измученное тело. Нет, не конец! Большевики так не умирают. А он большевик, хотя еще и не в партии. Эх, если б здесь был Касым-Командир! Вдвоем они бы вырвались отсюда. И все-таки надо сделать все возможное, чтобы остаться жить. Нельзя ему умирать. Не для того он столько пережил, испытал, чтобы трупом лежать здесь, когда другие будут бороться и побеждать.

Один из басмачей вцепился в воротник гимнастерки Гуляма и рванул вниз. Гимнастерка разорвалась, обнажив голую грудь. Двое схватили Гуляма за руки и повели. Затем один отпустил его правую руку, чтобы удобнее было рубить.

В одно мгновение Гулям сжался и изо всех сил ударил басмача ногой в живот. Тот ахнул от боли и согнулся, выронив клинок. Тогда Гулям толкнул другого басмача и прыгнул к обрыву. Сзади его схватили было за гимнастерку, но он вырвался и бросился вниз.

Вода показалась ему кипящей, и лишь позже Гулям почувствовал, что она холодна, как лед, и сводит судорогой ноги. Далеко наверху слышались какие-то негромкие хлопки – выстрелы. Река стремительно несла его, больно ушибая о камни. На короткое время он попал в водоворот и почувствовал, что тонет. В эту секунду большая волна подхватила его, понесла и выбросила на скользкий камень. Ухватившись руками за какой-то острый выступ, Гулям задержался, крепко прижимаясь к своему спасителю-камню.

С трудом передвигаясь от камня к камню, он выбрался на берег и дополз до покрытого мхом валуна. Здесь он потерял сознание.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

КРАСНЫЕ ПАЛОЧНИКИ

Слухи он налете на Ванч банды одного из сподвижников Фузайля Максума свирепого курбаши Курширмата – дошли до столицы лишь через несколько дней.

О смерти брата Шамбе узнал утром в горкоме. В комнате находилось много людей, и он постарался сдержать себя – не показывать своего горя. Ему было очень тяжело, но он крепился из последних сил, только глаза у него помутнели, да губы начали часто, по-детски дергаться, и в голосе вдруг появилась хрипота. В это время у него сидел Жора Бахметьев, и Шамбе заставил себя закончить с ним разговор. Бахметьев ушел. Тогда Шамбе поднялся, собрал бумаги в папку и, сославшись на дела, вышел из кабинета, в котором уже не мог больше оставаться.

Только на улице он почувствовал, как весь отяжелел и согнулся, будто на плечи ему взвалили непосильную тяжесть, которая пригибала его к земле. Он пошел домой. Хотелось идти быстрее, бежать, но ноги не слушались. Он шагал с трудом, поднимая пыль и спотыкаясь о камни. В голове у него не было ни единой мысли, все чувства замерли.

Какой-то знакомый поздоровался с ним, о чем-то спросил. Шамбе молча прошел, провожаемый удивленным взглядом.

У дверей своей квартиры он долго рылся в карманах – искал ключ. Потом машинально открыл дверь, вошел в комнату, положил куда-то папку, снял тюбетейку, вытер пот. Взгляд его рассеянно блуждал по стенам, пока не остановился на одной точке. Там висела фотография погибшего брата Назар-шо.

Шамбе сел на кровать, потом упал головой на подушку. Его душили слезы, но глаза оставались сухими, и от этого было еще тяжелее. Он сделал несколько неуверенных шагов по комнате, как слепой, подошел к ведру и выпил пиалу теплой воды. Потом он снова пошел было по комнате, но вдруг остановился, застонал от нестерпимого горя, бросился на кровать и зарыдал глухо, тяжело, содрогаясь всем телом.

Как-то сами собой в памяти возникли слова, которые кричали в родном кишлаке женщины над покойниками. Шамбе плакал, повторял эти слова, говорил новые – самые хорошие, самые трогательные, выражающие его любовь к погибшему брату.

Весь вечер он ходил по городу. Шла весна, на улицах было пустынно и тревожно. Часто проходили патрули, где-то за дальними окраинами щелкали одиночные выстрелы. Город ожидал нападения басмачей, темные окна в домах усиливали тревогу, прохожие боязливо жались к заборам. Шамбе ходил по улицам и вспоминал детство, учебу, большевиков Шах-Дары, любимого брата Назар-шо.

А теперь его уже нет – он убит басмачами. Эта шайка подлых и трусливых бандитов безнаказанно уйдет через узкую и бурную речонку в чужую страну, в свои мрачные ущелья. Уйдет ли? Да, может уйти. Нет! Не уйдет! Он, Шамбе, не допустит, чтобы они ушли. Он не допустит, чтобы басмачи еще раз вернулись, резали, жгли и убивали таких, как его брат Назар-шо. Он отомстит этому проклятому Фузайлю. Он будет мстить за смерть брата...

Шамбе не спал всю ночь. Он ходил по улицам, разговаривал с охранявшими город людьми, с лихорадочным нетерпением смотрел, как восходит красное, как кровь, солнце и уползают, тают длинные тени.

Рано утром он подошел к зданию обкома партии. Босоногий старик подметал улицу. Возле дверей чутко дремал часовой с винтовкой, крепко зажатый между колен. Стоял привязанный к дереву осел с бидонами молока в хурджуме. Шамбе открыл дверь и вошел. В приемной секретаря было пусто. Он устало опустился на диван и задремал. Очнулся от шума в комнате. За столом сидела секретарша, молодая девушка из ячейки ЦИК'а. Она много раз приходила к нему в горком, но Шамбе никак не мог вспомнить ее имени. Несколько человек с портфелями и полевыми сумками в руках о чем-то спорили у окна.

Шамбе спросил девушку.

– Секретарь принимает?

– Его еще нет, – ответила она. В это время шум стих – в комнату вошел Кузьма Степанович. Он остановился у двери, кивнул всем присутствующим и сказал Шамбе:

– Ну-ка, зайди. – И открыл дверь.

Когда Шамбе вошел в кабинет, Кузьма Степанович обнял его за плечи и повел к дивану.

– Слыхал, брат, слыхал, – мягко сказал он. – Большая потеря для тебя, большая потеря для партии. Назар-шо был настоящим большевиком. Твой брат и умер, как большевик, как герой.

Кузьма Степанович усадил Шамбе и сел рядом.

– А ты, друг, не гужи. Тут слезами горю не поможешь. Это и есть, дружище, классовая борьба.

– Кузьма Степанович! – с тоскою сказал Шамбе. – Неужели это пройдет безнаказанно? Я мстить хочу! – крикнул он. Глаза его горели.

Кузьма Степанович положил руку на плечо Шамбе.

– Ты прав. За смерть Назар-шо басмачи должны ответить. Собери людей, подыми их на войну. Не за одного Назар-шо – за всех замученных, растерзанных, сожженных! Во многих кишлаках народ сам вышел с палками на врага. Народный гнев – это страшная сила. Перед ней никто не устоит. Иди, Шамбе, организуй красных палочников, веди их в бой. Мы тебе поможем.

Шамбе, как зачарованный, смотрел на Кузьму Степановича. Секретарь сказал то, о чем он думал всю ночь, когда бродил по городу, и чего не сумел высказать сейчас. Красные палочники! Он подымет их из самых глухих кишлаков, он поведет их за собой, и они уничтожат врага. Это будет месть за смерть брата, за смерть тысяч других. Красные палочники!

Шамбе взволнованно вскочил, крепко поцеловал Кузьма Степановича и выбежал из кабинета. В тот же день он уехал в горы.

Наступила весна. На склонах цвели пышные лиловые тюльпаны, в кишлаках стояли осыпанные белыми и розовыми цветами вишневые и яблоневые сады.

Воспоминания снова охватили Шамбе... Он видел перед собой детство, тяжелое и нищее. Он видел далекую Шах-Дару, ущелья и камни Памира, холодное горное солнце, дом отца. Вот он снова прыгает по камням зеленой изумрудной реки, бегает за быстроногими козлами в горах, стреляет из лука – отгоняет птиц от маленького поля пшеницы.

Однажды старший брат Назар-шо взял его с собой в Хорог. Там Шамбе впервые увидел русского. Он стоял на возвышении и говорил. Его слушали столпившиеся горцы. Слова русского переводил Хайдар – человек бывалый – он возил в Бомбей живому богу Ага-хану собранный на Памире налог. Он часто спускался в долины и знал русский язык.

Когда кончился базар, Назар-шо пошел в крепость, нашел говорившего человека и долго пробыл с ним в Доме у русских. Шамбе сидел у дверей и ждал брата.

Потом они вернулись к себе в Шах-Дару, Назар-Шо собрал дехкан и рассказал, что в Хороге уже нет прежнего начальника, что люди в Хороге выгнали царского аксакала и выбрали совет, который называется "ревком". Назар-шо предложил прогнать в Шах-Даре аксакалов и выбрать ревком.

Это было летом 1918 года. Полковник Фенин, начальник пограничного отряда, гроза Памира, бежал с офицерами в Индию. Командирами отряда солдаты избрали рядового Воловика и доктора Вичича. Комиссаром выбрали делопроизводителя отряда Холмакова. Они отстранили старшин, казиев и урядников Хорога от власти над нищими кишлаками. А кишлаки избрали свои ревкомы. На съезды волостных и районных комитетов приходили вместе со своими делегатами жители целых кишлаков. Так Октябрьская революция докатилась до Памирских гор.

Назар-шо стал руководителем всей Шах-Дары. В зеленом кишлаке Рэджис, окруженном полями высокой пшеницы, в домике под сенью ореховых деревьев, обосновался волостной ревком. Сюда приходили люди из нижней и верхней Шах-Дары решать дела новой жизни. Кишлаки бурлили, как бурлят и пенятся горные реки, когда наступает время таяния снегов.

Назар-шо покручивал свои черные усы, сдвигал на затылок круглую белую тюбетейку и решал дела. Волостной ревком забрал у кулаков всю землю в кишлаках Шах-Дары и распределил ее по дворам и по душам. Весной ревком отобрал у баев зерно и муку и раздал жителям Шах-Дары. Когда хлеб был съеден, ревком также поступил и с тут-пустом. Этой весной впервые в Шах-Даре никто не голодал.

Потом убили Холмакова, его заменил Воловик. Доктор Вичич приехал в Рэджис и созвал большое собрание. Он сказал, что надо драться с басмачами, что надо оберегать свое добро и свою свободу. Назар-шо организовал отряд. В него вошли двадцать молодых охотников и пастухов Шах-Дары. В отряде имелось две русских винтовки, четыре старых охотничьих ружья и один пистолет Смит-Вессона. Остальные вооружились луками и палками.

Однажды осенней ночью прискакал Воловик. Шамбе проснулся от топота копыт по камням. Бледный, встревоженный Воловик вошел в комнату. Назар-шо засветил лучину. Воловик рассказал, что в Хорог пришел отряд штабс-капитана Тимофеева. Это – новый начальник пограничного отряда, присланный кокандским националистическим правительством.

– Надо скрываться, – сказал Воловик. Назар-шо кивнул головой.

Утром они вышли из Рэджиса и направились вверх. С ними находился Шамбе. Кишлаки Тавдым, Тусиян, Куны прошли, не останавливаясь. Пробирались через огромные валуны, по белому песку вдоль реки, отдыхали под высокими тополями. И всюду видели одну и ту же картину: женщины и дети бродили по крохотным полям, собирали опавшие зерна, отгоняли птиц.

Через три дня беглецы вошли в последний кишлак – Бодом. Здесь поели, отдохнули и снова пошли вверх. Назар-шо привел их к каменному шалашу. Это была старая, всеми покинутая летовка. Каменный шалаш стал приютом Воловика и Назар-шо. Шамбе жил в Бодоме, приносил оттуда пищу, передавал слухи.

А слухи шли снизу мрачные и тревожные. Отряд Тимофеева грабил кишлаки, уводил скот. Ревкомы были разогнаны. Старые аксакалы заняли свои прежние места. Ненадежных и непокорных жителей пороли и штрафовали. Особенно доставалось Шах-Даре.

Когда началась зима, Назар-шо повел Воловика обратно вниз. Он знал, что из Хорога зимой в Шах-Дару никто не придет. В Рэджисе сидел старый шах-даринский аксакал. Назар-шо остановился в другом кишлаке – Чакаре, где жили все его родственники и где не боялись аксакала.

Здесь они прожили до весны. А весной пришла радостная весть, что Тимофеев с отрядом бежал в Индию, что в Фергане свергнута власть купцов и генералов и на Памир идут красные войска. Назар-шо собрал свой отряд. Вместе с Воловиком они направились в Хорог. Вскоре вернулся доктор Вичич, скрывавшийся в Афганистане.

Отряд Назар-шо увеличивался с каждым днем. Шли люди из Бартанга, из Вахана, Ишкашима и даже из Афганского Бадахшана и Читрала. И когда войска бухарского эмира вздумали напасть на Хорог, отряд Назар-шо так их встретил, что больше они сюда уже не лезли.

Из Рушана и Шугнана приходили дехкане, бежавшие от эмирских чиновников. Назар-шо рассказывал им о новой жизни и отсылал домой.

– Идите к себе, – говорил он, – и сделайте с чиновниками эмира то, что мы сделали с баями и аксакалами.

Шамбе жил с братом. Мальчик постоянно бывал в крепости, на базаре, на собраниях и митингах. Он вслушивался в русскую, шугнанскую, таджикскую речь, он стал понимать многие новые слова, знал все дороги Памира и научился стрелять из винтовки. А потом он поступил в школу, которая открылась в Хороге.

Осенью 1920 года пришел отряд Красной Армии, сменивший усталых и измученных бойцов. Воловик уехал в Россию. Он увез с собой Назар-шо учиться в Москву.

...Три дня ехал Шамбе по горным тропам. Поздно ночью он слезал с коня у придорожного раббата и засыпал каменным сном. Утром он обливался ледяной водой, наскоро прожевывал черствую лепешку и снова садился на грязного, похудевшего в дороге коня.

Шамбе выбирал трудные, почти непроходимые тропинки, – здесь можно было не опасаться встречи с басмаческими бандами. Он ехал над отвесными пропастями, проезжал по узким, заваленным снегом карнизам, преодолевал перевалы, где ветер яростно свистел среди мертвых скал. Он почернел, осунулся, оброс. Его глаза воспаленно горели, обожженные ярким блеском снегов.

Через несколько дней Шамбе приехал в Кеврон – крупное селение на пути в Ванч. Там, в долине Ванча, погиб его брат Назар-шо. Кишлак растянулся по ущелью. За невысокими каменными заборами зеленели свежей листвой деревья. В воздухе носился запах отцветающего урюка. Кишлак славился своими садами.

На площади было устроено глиняное возвышение, окружавшее огромную чинару. Ствол чинары выжгли изнутри – образовалось дупло, в котором свободно мог поместиться всадник. Напротив чинары возвышалась старая, запущенная мечеть. Здесь находилась могила святого. Проходившие мимо женщины гладили руками грязные стены мечети и благоговейно прикладывали испачканные руки к лицу.

Шамбе слез с коня у возвышения. Он сильно устал. Но он взял себя в руки. Нужно держаться: главное, наиболее трудное ждало его впереди...

Он почтительно поздоровался с сидящими на возвышении стариками, выпил несколько пиал чаю, съел какую-то похлебку и только после этого послал мальчика созвать к чинаре всех молодых людей кишлака.

Солнце уже заходило за зубцы гор, когда дехкане собрались у возвышения. Вместе с молодежью пришли пожилые люди, старики. Они искоса поглядывали на наган и винтовку пришельца.

Шамбе внимательно осмотрел собравшихся и начал говорить. Неподалеку от него сидели, поджав ноги, совсем еще молодые парни. Один из них – в старом, рваном халате, из которого клочьями вылезала вата, – не сводил с Шамбе больших черных глаз. За молодежью сидели пожилые, суровые люди в надвинутых на лоб тюбетейках. В стороне стояли старики.

Шамбе говорил горячо, страстно, убежденно. Перед слушателями вставали мрачные картины разрушенных басмачами селений, сожженных, вытоптанных посевов. Над кишлаком висела тишина. Где-то далеко, на окраине прозвучал и умолк призыв к вечерней молитве. Лиловые облака потемнели, растаяли в сумерках вершины гор. Возле Шамбе зажгли лучину. Наступила холодная горная ночь.

Шамбе призвал кишлачную молодежь организовать красный отряд и идти драться с басмачами – выгонять их из Советского Таджикистана. Он умолк, устало вытер потное лицо и посмотрел вокруг. Дехкане, освещенные неровным светом лучины, сидели молча, не шевелясь. Они были похожи на каменные изваяния.

Все молчали. Секунды тянулись, как часы. Шамбе обвел глазами сидящих, остановился на парне в рваном халате. Юноша смутился, опустил глаза, отвернулся. За ним отвернулись еще несколько человек. Тишина становилась невыносимой. Тогда послышался голос какого-то старика.

– Снег сошел с гор, скоро сеять будем.

Шамбе с недоумением посмотрел в темноту, пытаясь увидеть говорившего. Он не понял, к чему старик ведет свою речь.

– В кишлаке нужен каждый человек, – продолжал тот, – а вы, приезжий, хотите забрать у нас самых сильных. Не пойдут они. Нельзя им. А если пойдут – мы все без хлеба останемся. Кто нам поможет? Нет, не дадим мы своих людей. Война – дело высокой власти. Отцы кислое едят, а у детей оскомина на зубах. Вы нас в это не путайте.

Старик замолчал. Стало тихо, очень тихо. Шамбе сидел, сцепив зубы, страшным усилием воли подавляя дрожь.

Тогда снова прозвучал голос из темноты.

– Правильно сказал старик. Завтра рано вставать – нужно идти на поля. Пора спать.

Все сразу встали и быстро исчезли в темноте. Шамбе остался один у догорающей лучины. Он завернулся в свой халат и лег, прислонив голову к стволу гигантской чинары. Винтовку он положил рядом, наган спрятал в карман. Все окуталось непроницаемой темнотой. Где-то высоко-высоко висело небо, похожее на круглую чашку, накрывшую сверху ущелье.

Шамбе снова вспомнил прошлое. Вот в Хорог вернулся из Москвы любимый брат Назар-шо. Он привез невиданные вещи и неслыханные раньше слова. Улыбаясь, смешно подергивая усом, он положил на плечо Шамбе тяжелую руку и сказал:

– Ну, а теперь и тебе учиться пора...

Они долго ехали верхом по узким горным тропам в желанный город Дюшамбе. Шамбе поступил сначала в педтехникум, а потом – в типографию. Назар-шо иногда приезжал на съезды и совещания и первым долгом шел к Шамбе узнать о его успехах. Он обрадовался, когда Шамбе стал комсомольцем и был сильно взволнован, когда в свой последний приезд узнал, что Шамбе уже секретарь горкома. Они много и хорошо говорили тогда. Сначала Назар-шо слушал и улыбался, потом заговорил сам. Шамбе казалось, что брат находится здесь у этой старой чинары. Улыбаются его глаза под густыми бровями и видно, как шевелятся его черные усы...

Шамбе заснул чутким тревожным сном. Проснулся он от слабого шороха. Быстро, привычно огляделся и положил руку на винтовку. Густая тьма окутывала все вокруг. Через секунду шорох послышался ближе. Чья-то рука легла на плечо Шамбе.

– Молчи... – шепнул сдавленный голос. – Слушай. Сегодня ночью тебя убьют.

Горло Шамбе что-то сдавило. Он тихо встал, выпрямился, чтобы легче было дышать.

– Что же делать? – тихо спросил он.

– Вставай, пойдем, – так же тихо ответил человек.

– Кто ты? – спросил Шамбе. Он опасался ловушки.

– Вставай, вставай, не бойся! – Человек неслышно поднялся. – Пойдем, настойчиво повторил он.

У Шамбе мелькнула мысль: все равно здесь верная смерть, а в горах можно скрыться. Во всяком случае, оттянуть неизбежное... И он решился.

– Что ж, пойдем, только ты иди вперед... – Он поднял халат, взял винтовку и пошел за человеком.

Они долго пробирались между каменных заборов, перепрыгивали через арыки, продирались через кусты. Наконец, они выбрались из кишлака. Неподалеку шумела горная речка. Незнакомец пошел уверенней и быстрей. Потом он свистнул и остановился. В ответ послышался крик совы.

– Пошли! – крикнул незнакомец и быстро двинулся вперед.

Шамбе поспешил за ним.

Вскоре он услышал голоса и еще через минуту стоял возле маленького костра. Шамбе огляделся. Его окружали молодые парни, те, что сидели в первом ряду на собрании. Его спасителем оказался юноша в дырявом халате. Но теперь на нем был новый халат, а за поясным платком торчал большой старый нож. Другие парни держали в руках длинные прадедовские ружья с рогатками, ножи, пики, серпы. Сзади похрапывали кони.

Парень, который привел Шамбе, широко улыбнулся.

– Ну вот и хорошо, – сказал он. – Теперь веди нас куда нужно.

Шамбе растерянно посмотрел на сильных, улыбающихся парней, на пламя потухающего костра, на лошадей.

– По коням! – выкрикнул он слышанную когда-то кавалерийскую команду.

Все быстро очутились в седлах.

– Показывай путь, – сказал Шамбе своему спасителю.

Когда маленький отряд выехал на дорогу, забрезжил рассвет. Но кишлак еще спал, и только вдалеке собаки лаяли на шакалов.

Шамбе поравнялся с едущим впереди знакомым парнем.

– Послушай, – обратился он к нему, – как тебя зовут?

– Бачамат.

Шамбе оглядел всадника, ладно сидевшего в седле, как бы слившегося с конем в одно целое.

– Что там случилось в кишлаке? Кто должен был меня убить? – спросил он.

– Это все старики, – ответил Бачамат, сдерживая горячего коня. – Два дня назад к нам приходил человек от Фузайля Максума. Он сказал: кто пойдет к большевикам, у того будет вырезана семья, увезен скот. А если кишлак выдаст большевиков живыми или мертвыми, Фузайль даст нам половину земли наших соседей из кишлака Курговат. Вот кое-кто и польстился на чужую землю.

– А ты откуда знаешь?

– Я батрачил у нашего главного бая, его зовут Палван-ака. Подслушал разговор. Палван-ака все это затевал. У него были хорошие кони – девять красавцев...

– Почему были?

– Теперь их у него нет. Они – у нас. Мы на них едем.

Шамбе улыбнулся. Он оглянулся и осмотрел свой отряд. Семь человек скакали за ним, освещенные резким светом восходящего солнца. Шамбе отпустил повод. Конь пошел крупной рысью. Подковы дробно застучали по каменистой дороге.

Днем отряд пришел в кишлак Джорф. Посредине селения шумел широкий, прозрачный ручей, над которым стояли на перекладинах коробки плетеных домиков. Сюда из грязных каменных лачуг недавно перебралось на летнее время все население кишлака.

Быстро созвали собрание, и опять Шамбе говорил горячо и страстно. Люди молча выслушали его и так же молча разошлись. Но когда Шамбе, покормив людей и лошадей, выехал из кишлака, его отряд увеличился вдвое. Новые бойцы не все имели лошадей: одни ехали верхом, другие – шли пешком. Они громко пели мелодичные горные песни. У всех было праздничное, приподнятое настроение.

На ночлег остановились в кишлаке Тогмай. Шамбе приказал выставить посты. Бачамата он назначил своим главным помощником. Тот сразу стал серьезным и немножко важным. Он не спал всю ночь – обходил посты, проверял, накормлены ли кони, вел задушевные разговоры с сидящими у мечети юношами из кишлака.

Его простая, сердечная беседа подействовала на них больше, чем речь Шамбе. Утром, когда отряд двинулся дальше, здесь уже насчитывалось больше тридцати человек. Не хватало оружия, и многие шли с длинными, тяжелыми палками. Теперь это был настоящий отряд красных палочников со своим знаменем – красным платком на шесте. Продвигались боевым порядком: впереди шла разведка, затем – Шамбе с пятнадцатью всадниками, а за ними – Бачамат возглавлял пеших бойцов.

До Рохарва, где был убит Назар-шо, оставалось меньше трех дней пути. Шамбе торопился, но задерживали пешие: чтобы не утомить людей, он делал долгие привалы. Шамбе волновался, не спал все ночи. Он оброс бородой и казался старше своих лет. На лбу у него легли резкие морщины, взгляд стал суровым, непреклонным.

В большом и веселом кишлаке Пошхарв, в тени тутовых деревьев, Шамбе услышал от худого и грустного человека рассказ о том, как умер его брат.

...Утром Рохарв захватила банда басмачей. Они проскакали через весь вытянувшийся на несколько километров кишлак и ворвались в старую, полуразрушенную крепость, в которой жили все советские работники.

Там их не ждали. Все занимались своими делами. Назар-шо работал в сельсовете, доктор принимал больных, продавец в кооперации отпускал соль дехканам, пришедшим из дальних кишлаков, в отделении Госторга осматривали принесенные шкурки баранов...

– Постой! Подожди! – закричал Шамбе. – Замолчи! Не могу больше!

Шамбе вскочил и ушел, шатаясь от горя. Он побрел по кривым улицам кишлака, спотыкаясь о камни, подымая пыль. Он говорил быстро и громко сам с собою.

Потом он побежал, сдавив голову руками. Наступил вечер, с гор слетел легкий холодок, на кишлак опустились сумерки, и он уже не казался таким веселым, как раньше.

Шамбе остановился у арыка, облил голову холодной водой. Потом он вернулся к рассказчику и сказал:

– Продолжай, человек...

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

ВЧЕРА, СЕГОДНЯ, ЗАВТРА

Кузьма Степанович еще с вечера позвонил в гараж и предупредил, чтобы завтра ему машину не присылали. Он вышел из обкома глубокой ночью. Все огни в домах погасли. Лишь кое-где тускло мерцали маленькие фонарики на воротах, да где-то вдали на столбах ярко светились два электрических огня.

Над городом висело темное, как черный бархат, небо. В высоте бледным желтоватым светом сияли крупные звезды. Кузьма Степанович медленно шел по уснувшей улице, вдыхая свежий ночной воздух. Где-то он уже видел такие звезды и это непроглядно-черное небо. И так же было тихо, тихо... Наконец, он вспомнил. Это было в Индийском океане, и прошло всего каких-нибудь двадцать пять лет... Четверть века. Черт возьми! Не так уж мало. В то время он, простой деревенский парень, только что окончил фельдшерскую школу в Полтаве. Еле успел получить свидетельство, как началась война с японцами. Мобилизовали.

Сначала погнали в Одессу. Там погрузили на пароход. Все здесь было ново и непонятно. Однако, как только вышли в море, появилось столько работы, что некогда было предаваться впечатлениям. Солдат укачивало, они лежали с зелеными лицами и остановившимися глазами. Прошли Босфор, затем Порт-Саид. В голубом мареве возникали Бомбей, Сингапур, Шанхай. Наконец – Порт-Артур... Так вот в Индийском океане, наверно, где-нибудь у Бомбея, когда, изнывая от дневного зноя, он только и отдыхал по ночам, запомнилось это бархатное небо.

Да, брат, не мало повидал ты на своем веку. Надо бы книгу какую написать, что ли. Все-таки уже пятый десяток кончается. Умрешь, так никто и не узнает, что видел, что пережил, о чем думал. А рассказать есть о чем. Ребят вот слушаешь, а сам все отмалчиваешься. Скромность заела. Ишь, какой тихоня. А раньше мастером был на разные штучки.

Кузьма Степанович задумался, споткнулся о камень и тихо чертыхнулся. Старость... Она свое берет. Скоро станут говорить: вот одинокий старичок. В самом деле – один, как перст. Кузьма Степанович усмехнулся в усы и зашагал быстрее. Все плачешь, старый черт. Какой же ты одинокий? Разве, когда была жива жена, когда сын встречал тебя каждый день веселым криком, семья была больше, чем теперь? Сколько людей ты знаешь и сколько знают тебя! И какие люди! Какая чудесная молодежь вокруг... То цветы на стол поставят, то в квартире порядок наведут. А кто сделал? Да разве они признаются! А письма... Сколько ты их получаешь? Разве это не семья?

В Порт-Артуре сидели в осаде шесть месяцев. Сдались. В плену был. Потом возвращались домой. Революция встречала эшелоны на каждом разъезде, на каждой станции. Тогда в солдатском поезде познакомился с большевиками. На всю жизнь знакомство свел. Годы подполья, тюрьма, ссылка. Вот и описать бы все это. Пусть знают, как мы жили, что делали. Да разве напишешь! Вон как Костя Сизов замечательно рассказывал тогда о Памире. Из него бы, наверно, писатель вышел. Нет, нам не до мемуаров. Может, кто другой напишет.

Во Францию два гренадера

Из русского плена брели...

Вот привязалась песенка. Второй день не выходит из головы. Да, семья... Теперь семья большая. Воспитывать только надо. Хорошая молодежь растет. Таким можно спокойно эстафету передать, когда время придет. Из Виктора толк выйдет. Незаурядный организатор. А Шамбе еще лучше. Это просто какой-то самородок. Он способен зажечь людей на большие дела. Васю Корниенко уже можно переводить на партийную работу. Курбанова нужно послать учиться.

Во Францию два гренадера

Из русского плена брели...

Тьфу, привязалась, окаянная! А еще вспоминается такое же небо, когда в девятнадцатом с Михаилом Васильевичем Фрунзе к Ташкенту подъезжали. Правда, тогда почти не оставалось времени на небо смотреть. Воевали.

По улице, освещая булыжники тусклым светом фар, промчался грузовой автомобиль. Кузьма Степанович недовольно посмотрел вслед машине, покачал головой.