Текст книги "Мирное время"

Автор книги: Владимир Хабур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Камиль следил за каждым его движением. Когда Гулям оказался над ним, он пробежал вперед по оврингу. Гулям задержался, чтобы перевести дыхание. Салимов остановился под ним.

– Послушай, Гулям, – вкрадчиво заговорил он. – Зачем нам убивать друг друга. Я отдам тебе мой хурджум. Того, что в нем лежит, тебе хватит на всю жизнь. Поверь, я тебя не обманываю.

– Если ты сам продал родину, думаешь за хурджум любого можешь купить! крикнул Гулям. – У тебя еще есть время пойти со мной. Подумай. Соглашайся.

– Гулям, зачем нам ссориться? Мы выросли с тобой в одном дворе.

Гулям горько усмехнулся.

– Это правда. Росли мы в одном дворе. Только ты в комнатах, а я – на конюшне.

Он стал спускаться по скале. Из-под ног у него сыпался щебень и мелкие камни. Гулям левой рукой хватался за выступы скал, за мшистые, влажные камни. Неверный свет луны искажал очертания скалы. Каждый шаг мог стать последним.

Салимов внимательно следил за Гулямом. Убедившись, что тот вскоре выберется на овринг, он прошел вперед и начал подыматься по скалистой, почти отвесной стене.

Гулям остановился. Их разделяло не больше десятка шагов. На ровном месте это расстояние можно было преодолеть за несколько секунд. Но попробуй это сделать на почти отвесной стене!

Салимов медленно, с трудом взбирался по выступам скалы. Ему мешал длинный халат. Он со злостью развязал патронную ленту, снял халат и засунул его в расщелину. Ленту с патронами он намотал себе на шею. Вскоре он снял чалму и остался в тюбетейке.

Гулям взбирался вслед за ним, опираясь на карабин, цепляясь рукой за камни, обходя острые выступы скал. Они поднимались все выше. Овринг остался далеко внизу. Вдруг в ущелье разнеслось громкое конское ржание. Затрещал настил овринга, и конь с предсмертным криком рухнул в пенящиеся волны реки. И снова стало тихо.

Потрясенный Гулям застыл на скале. Сердце билось сильно и часто, казалось, оно сейчас выскочит из груди. Карабин застрял прикладом в расщелине между камней. Гулям с трудом вытащил его и глянул на скалу, где стоял Салимов. Его там не было. Воспользовавшись замешательством своего преследователя, он поднялся еще выше и находился сейчас над Гулямом.

– Видал! – крикнул Камиль. – Сейчас и ты там будешь...

Он с трудом сдвинул большой обломок скалы и тот медленно пополз вниз, сталкивая обломки поменьше. Подымая пыль, камни полетели прямо на Гуляма. Он едва успел отскочить в сторону. Острый обломок больно задел его по бедру и остановился, застряв в расщелине. Остальные камни с шумом попадали в реку, вздымая фонтаны брызг.

Прихрамывая, Гулям снова полез вверх. Убедившись в своей неудаче, Салимов злобно выругался и стал медленно переползать от камня к камню. Потом он снова заговорил:

– Гулям! Ну зачем нам убивать друг друга? Я же ничего плохого тебе не сделал. Поверь мне, тогда на бюро все Ленька придумал – я здесь ни при чем.

Голос Салимова изменился. В нем уже не слышалось наглости и насмешки, а звучали унылые ноты. Он просил, заискивал.

Послушай меня, – продолжал Салимов, – пойдем со мной. Здесь неподалеку, в кишлаке Висхарв меня ждут. Нас переправят на тот берег. Мы с тобой заживем не хуже эмира бухарского. Ну, что ты здесь забыл. Ты же сирота.

– Я уже давно не сирота, – сказал Гулям. – А вот тебе придется ответить перед теми, кого ты оставил сиротами.

Оба они слышали тяжелое дыхание друг друга. "Дурак! Не взял с собой оружия"... – который раз ругал себя Гулям, сжимая в руке бесполезный карабин.

Салимов сел на камень. Гулям сделал еще шаг вперед. Камиль поднялся и закричал:

– Не подходи! Убью!

Он схватил обломок скалы и, подняв его над головой, бросил в своего преследователя. Гулям едва успел пригнуться. Камень разбился за его спиной. Камиль пошел вверх, цепляясь руками за выступы скал. Вскоре идти ему стало трудно, и он пополз по скалам, извиваясь между камнями, как змея.

Гулям пошел вперед – он стремился отрезать Салимову путь, когда он начнет спускаться к оврингу.

Он уже не видел скрывшегося за камнями врага и только по шуму осыпавшегося щебня догадывался, что тот уходит от него. Но вот и этот шум прекратился. Гулям подождал немного и решил подняться выше. Медленно, стараясь не шуметь, он стал подниматься по скалам. Он задыхался, еле двигал руками от усталости, болела ушибленная нога.

Неожиданно, в нескольких шагах перед ним выросла фигура Салимова.

– А, проклятый! – злобно закричал он. – Ну, теперь ты не уйдешь!

Салимов напрягся изо всех сил, сдвинул с места большой камень и тот, качнувшись, пополз вниз. Но Камиль сделал слишком резкое движение, не удержался на почти отвесной скале и упал на спину, выронив нож. Он попытался ухватиться за что-нибудь и судорожно вцепился в какой-то камень. Камень сдвинулся с места и пополз вместе с Салимовым. Вслед за этим камнем двинулся второй, покрупнее. Салимов сползал вместе с грудой камней, которая захватывала по пути другие камни. Каменная груда тащила Салимова все быстрее и быстрее.

Гулям успел отскочить в сторону и с ужасом смотрел, как лавина камней уносила беспомощно барахтающегося Камиля.

Через мгновение лавина была уже где-то внизу, камни с шумом падали в воду, а за ними неслись и падали другие.

Гулям увидел, как Салимов упал на скалу у самой реки, а сверху на него свалилась огромная каменная глыба. Она накрыла его целиком, оставив только одну ногу в запыленном сапоге с оторванной подошвой. А потом сверху посыпались другие камни и вскоре закрыли сапог.

Гулям стоял, выронив карабин, тяжело опираясь руками о поросший мохом валун. В ущелье снова стало тихо.

– Вот ты и рассчитался за все свои преступления, сын моего хозяина! негромко сказал Гулям.

Медленно, оберегая ушибленную ногу, он спустился на овринг. Так же монотонно шумела река. Лунные отблески трепетали в воде. Где-то далеко завыли собаки.

– Кишлак. Люди... – пробормотал Гулям и прилег на еще теплый плоский камень.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

ВЗОРВАННЫЕ ДЖУНГЛИ

После бессонной ночи, проведенной с доктором Рябиковым, Виктор утром зашел в окружком комсомола, где ему выдали винтовку и наган. "А ведь права Маша, как на войну снаряжают", – подумал он. Потом Виктор заехал в караван-сарай. Там его ждали попутчики, тоже назначенные в Кабадианский район. Выехали, когда солнце не успело еще высоко подняться. Сытые, отдохнувшие кони мелкой рысцой трусили по подмерзшей дороге.

До Кабадина доехали за два дня.

Единственная улица кишлака растянулась на несколько километров. Она начиналась у подножия крутых горных склонов, сбегала в долину и обрывалась у кофейных вод Кафирнигана. В центре кишлака возвышался курган с развалинами крепости – две башни, стены с бойницами, полуразрушенные строения.

Два раза в неделю – по вторникам и пятницам – в Кабадиане собирался базар. Сюда съезжались дехкане из окрестных селений, и до вечера в кишлаке было шумно. У кооператива выстраивалась очередь за мануфактурой и керосином. На маленькой базарной площади становилось тесно и грязно.

Вечером в кишлаке снова восстанавливалась тишина. Только азанчи кричали из мечетей в разных концах кишлака, призывая к молитве, да протяжно ревели ослы.

Виктор познакомился с руководящими работниками района. Секретаря райкома партии Ширинова, коренастого, рябоватого узбека, он знал еще в Дюшамбе. Ширинов понравился Виктору своим веселым характером, открытой улыбкой, умными глазами. Секретарь райкома комсомола Габриэлянц, худенький, небольшого роста, выглядел моложе своих двадцати лет. Уроженец Самарканда, он хорошо говорил по-узбекски. Большинство населения Кабадианского района принадлежало к узбекским племенам кунград и локай, и здесь требовалось знание узбекского языка.

Район раскинулся на обширном пространстве. Необъятные площади нетронутой плодородной земли с капризной рекой Кафирниган заросли гигантским камышом, кишащим зверьем и дичью.

В стране наступала первая колхозная весна. Эта весна должна была перевернуть жизнь района. Именно перевернуть, – потому что предстояло создать машинно-тракторные станции и организовать коллективные хозяйства из дехкан-бедняков, которые тянулись к лучшей жизни, несмотря на угрозы баев, старшин и мулл.

Виктору отвели на базарной площади маленькую комнатку, в которой раньше помещалась парикмахерская. Он вбил в глиняный пол четыре столбика, приколотил к ним поперечные перекладины – получилась кровать. Два столбика повыше он накрыл доской – получился стол. А ящик превратился в стул. Квартира была готова.

В первые дни Виктора часто будили на рассвете незнакомые люди и просили побрить или подстричь. Виктор сердито объяснял, что он не парикмахер. Ему не верили, упрашивали, обещали щедрое вознаграждение. Виктору это надоело. Он привесил к двери фанерку с надписью: "Парикмахерская рядом" и нарисовал стрелу, указывающую на пустырь. С тех пор стук по утрам прекратился.

Виктор жил в горячке заседаний, совещаний и планов. По вечерам, с головой, словно разбухшей от цифр, он приходил пить чай в красную чайхану возле скупочного пункта. На помосте чайханы, в глубине громко храпели на разные голоса сезонники, идущие из Термеза в Курган-Тюбе. Чай подавал старый чайханщик Мута-Вали.

Не так давно Мута-Вали служил конюхом у кабадианского бека. Бек оставил о себе память – рубцы на спине и шрам через правую щеку. Когда ворвавшиеся в крепость дехкане зарубили бека кетменями, Мута-Вали оседлал всех коней, вывел их из крепости и прискакал на площадь. Там он сдал коней командиру красноармейского отряда, подоспевшего на помощь восставшим.

Мута-Вали и сам бы пошел в отряд – он был лихим джигитом, но дома лежала больная жена и четверо детей просили есть. И Мута-Вали остался в кишлаке. Он стал заведовать красной чайханой, где велись горячие споры о новой жизни.

Когда кровавый Ибрагим-бек, преследуемый народным гневом, убегал в Афганистан, одна из его шаек заскочила в Кабадиан. Мута-Вали скрывался в камышах. Вернувшись домой после ухода шайки, он нашел жену и детей мертвыми – всех убили басмачи. В глубоком горе побрел он в чайхану. И с тех пор Мута-Вали не уходил отсюда домой – он боялся одиночества, ему хотелось всегда быть на людях. В задней комнате чайханы лежали его одеяла. Здесь, у самовара проходила вся его жизнь. В людской толчее, среди шума и смеха он забывал о своем горе.

Скрипка стала его единственной страстью. Мута-Вали смастерил ее из консервной банки, прикрепив к ней длинный гриф, а смычок сделал из ветки чинары. Скрипка зазвучала, как настоящая. Когда Мута-Вали впервые запел в красной чайхане, слушатели были в восторге. Мута-Вали приобрел славу певца и музыканта. Из далеких кишлаков приезжали люди – посидеть в чайхане, выпить чая и послушать песни старика.

Виктор тоже услышал пение Мута-Вали. Его песни, даже хриплый голос здесь, на краю советской земли, – показались ему особенно красивыми.

В райкоме комсомола он познакомился с молодым учителем, своим ровесником, недавно приехавшим из Самарканда. Звали его – Очильды. Он вырос в одном кишлаке вместе с Гулям-Али, которого Виктор хорошо знал.

Уходящая зима вдруг разразилась напоследок снежной бурей. Три дня завывал ветер, занесло снегом улицы, дома, сады. В глиняных кибитках стало холодно, сыро, темно. Кабадианцы собирались в чайхане, бесконечно пили чай и неторопливо беседовали. Расходились по домам поздно ночью, когда Мута-Вали заливал водой угли самовара и укладывался на свои одеяла.

Через три дня тучи ушли. На необъятном синем куполе неба засияло солнце. Началось бурное таяние снега, зажурчали – побежали ручьи. Стаи птиц пролетали над Кабадианом – на север. Пришла настоящая весна.

Когда дороги немного подсохли, Виктор с учителем Очильды поехал в Шаартуз, на хлопковый завод – единственное промышленное предприятие в районе. Там работала комсомольская ячейка – самая большая после кабадианской.

Дорога шла в тугаях. Слева высились громады Баба-тага, справа лежала широкая долина, посредине которой сверкал под солнцем причудливо извивающийся Кафирниган. Над черной и влажной землей поднимался легкий пар.

Два часа езды на конях прошли незаметно. Через Кафирниган перебрались вброд – моста не было, а паром снесло. Когда взобрались на холм, Виктор увидел беспорядочно разбросанные домики с плоскими кровлями, оголенные сады и белый длинный забор хлопкового завода. Это и был Шаартуз.

В узких улицах кишлака всадников встретил заливистый лай собак. Отмахиваясь камчой, Виктор направился к заводу. Очильды остался в кишлаке. Сторож, повесив на плечо винтовку, молча открыл ворота. Виктор привязал коня, ослабил седло и вошел в контору.

В обеденный перерыв секретарь заводской ячейки созвал комсомольцев. Ребята пришли в грязных спецовках, с приставшими хлопьями ваты. Завязался разговор. Виктор узнал, что заводские комсомольцы не принимают в союз молодежь из кишлака. А там есть ребята, которые хотят вступить в комсомол, но не знают, как это сделать. В тот же вечер Виктор вместе с Очильды провел в кишлаке собрание молодежи, оформил новую ячейку и прикрепил к ней двух комсомольцев с завода.

Виктор остался ночевать в общежитии завода. В комнате, где он расположился, жили четыре человека. Она пропахла потом, табаком и залежавшимся грязным бельем. Молодые рабочие жили здесь недавно, с осени прошлого года, и собирались удирать из Шаартуза.

– Скучно здесь, – объяснил Виктору один из жильцов комнаты, невысокий, веснушчатый юноша с рыжеватым чубом. – Некультурно. Живем, как в сарае. Горячую пищу раз в неделю едим. Все в сухомятку перебиваемся.

– Почему? – спросил Виктор.

– Столовой нет, а с работы усталый придешь – не до того.

– Клуба нет. Читать нечего. Да и поговорить не с кем, – вступил в разговор другой рабочий – крепкий, широкоплечий узбек по имени Самад, или Саша, как называли его товарищи.

– Вот лежим здесь, переругиваемся... – снова начал веснушчатый.

– И погулять не с кем, – заговорил третий. – Девушек нет, кино уж черт знает сколько времени не видели. Ходим немытые, нечесанные.

– Ну, уж баня у вас здесь великолепная, – заметил Виктор.

– Баня-то есть, да мыться не для кого. Все равно, ходишь чистый, ходишь грязный – никто не видит...

– Это уж ты, Федька, глупости говоришь! – вмешался Саша-Самад. Давайте лучше чай пить и товарища покормим.

На примус поставили закопченный чайник. Хлеб нарезали большими ломтями и положили прямо на стол. Сахар накололи углом пиалы. В комнате, кроме пиалы, нашлась еще старая жестяная кружка. Чай пили по очереди. Гостю наливали первому.

– Да, – протянул Виктор, отхлебнув чая, пахнувшего мочалой. – Неважно живете. Говорите, девушек нет. Вот и хорошо, что нет. А то бы они вас засмеяли.

– Это почему же? – спросил веснушчатый.

– А вот почему! Был я в Курган-Тюбе. Там тоже хлопковый завод. Рабочие тоже живут в общежитии. Зашел я к ним, посмотрел и удивился. Не общежитие, а картина! Все топчаны одеялами покрыты, комнаты выбелены, кругом портреты висят.

Ребята внимательно слушали.

– Ну, там другая жизнь. Город... – мечтательно сказал Саша-Самад.

– Так ведь и здесь скоро будет город. Вот придут тракторы, а с ними много народу подъедет. Трактористы, трактористки, семьи у них...

– Трактористки, говоришь? – встрепенулся Федька. – Девчата. А не врешь?

– Зачем же врать. Трактористки с тракторами едут. Из Термеза, вдоль границы. Скоро здесь будут. Девчата боевые.

– Эх, вот заживем! – Федька хлопнул себя по колену.

– Это кто же заживет? Уж не ты ли? – с улыбкой спросил Виктор.

– А почему же не я?! – обиделся Федька.

– Да ведь ты сам сейчас сказал: ходим неумытые. Думаешь, на таких девчата польстятся...

– Наш гость правду говорит, ребята, – вмешался четвертый, до сих пор молчавший молодой таджик. Он лежал на топчане и читал. А сейчас отложил книгу в сторону и сел, спустив на пол ноги в грязных сапогах.

– Как бараны живем, – продолжал он. – Вонища у нас, клопы заели. Надоело. Пора на людей стать похожими.

Ему никто не ответил.

Виктор лег, не раздеваясь. Ночью он проснулся от обжигающих укусов вся постель была усыпана клопами. В комнате стоял удушливый запах влажных тел. Виктор тихо подошел к окну и открыл форточку. Струя свежего холодного воздуха ворвалась в комнату.

Утром Виктор и Очильды выехали в ближайшие кишлаки. Они провели собрания кишлачной молодежи, рассказали о задачах комсомола на посевной, об организации колхозов.

Поздно вечером Виктор усталый, но радостный возвращался в Шаартуз. Очильды остался ночевать у знакомых в кишлаке. Виктор въехал в ворота хлопкового завода и направился к общежитию. Здесь его ждал сюрприз. В сумерках на крыльце стоял полуголый Федька. Веснушчатый парень, взобравшись на табуретку, поливал из ведра Федькину спину.

– Хо, хо, моемся! – закричал Федька, увидев Виктора. – Теперь чистыми будем!

Виктор улыбнулся, открыл дверь и остановился в изумлении. Грязная и запущенная комната общежития стала неузнаваемой. Пол поражал чистотой. Празднично выглядели по-новому расставленные топчаны, покрытые ситцевыми ватными одеялами. Стол – чисто вымыт и выскоблен. У обломка зеркала, придвинув к себе лампу, брился молодой рабочий-таджик, который вчера вечером читал книгу. Саша протирал окно.

Виктор вернулся в коридор, тщательно вытер нога о лежавшую у порога тряпку и только после этого вошел в комнату.

– Что это у вас так керосином пахнет? – спросил он будто невзначай.

– Клопов морили. Ни одного гада не оставили, – ответил Саша, усиленно протирая стекло.

В общежитие шумно ворвался Федька. Он докрасна растерся мохнатым полотенцем и надел чистую голубую рубашку.

– Ну, теперь пусть едут ваши трактористки. Мы готовы их встретить! сказал он. – Давайте чай пить, ребята. После бани всегда чай пьют.

Парень с веснушками собрался было тут же в комнате разжечь примус, но Саша закричал на него:

– Ты что? Копоть разводить?! Давай на двор!

Когда чайник вскипел, оказалось, что у хозяев имеется шесть пиал и даже две тарелки. Чай пили, словно на новой квартире. Лица молодых рабочих светились радостью и гордостью.

Рано утром Виктор выехал в Кабадиан, пообещав комсомольцам выслать книги. Там он узнал, что завтра тракторы придут в Шаартуз. Он договорился об отправке библиотечки для молодежи хлопкового завода и вернулся в Шаартуз. С ним приехал уполномоченный окружкома партии Иргашев.

Виктор показал ему заводское общежитие.

– Вот молодцы, – похвалил Иргашев, осмотрев комнату. – Культурно устроились. А то был я в Курган-Тюбе у заводских ребят. Как свиньи живут. Грязища...

Саша и Федька недоуменно посмотрели на Виктора, Виктор лукаво улыбнулся и рассказал Иргашеву о своей хитрости. Все весело рассмеялись.

Днем сообщили, что тракторный караван ночует в степи в десяти километрах от Шаартуза, а утром появится здесь...

Шаартузцы стали готовиться к торжественной встрече. В степи возле Кафирнигана быстро соорудили деревянную трибуну, накрыли ее паласами, украсили флагами и прибили кусок красной материи с лозунгом. Правда, в лозунге приветствовались женщины по случаю дня 8 марта. Вывешивать его было, по меньшей мере, рано – стоял конец февраля, но других под рукой не оказалось.

С утра у трибуны начал собираться народ. В кишлаке уже давно носились слухи о тракторах, но какие они – никто не знал. Дехкане пришли на встречу разодетые, как на праздник. Они привели с собой детей – мальчиков, одетых в длинные, как у взрослых, халаты и пышные чалмы, и девочек в пестрых ситцевых платьях с бесчисленными тонкими косичками, свисающими на спину. В стороне стояли женщины, прикрывая лица халатами.

Вся комсомольская организация Шаартуза находилась у трибуны. На Федьке красовалась голубая шелковая рубашка, на Саше – новая яркая тюбетейка. Сапоги у всех – начищены до блеска.

Издали донесся ровный рокот моторов, и вскоре показалась цепочка тракторов. Их сопровождали всадники на разукрашенных конях. Это дехкане присоединились к каравану в кишлаках, через которые проезжали тракторы, и как бы составляли почетный эскорт невиданных еще в этих местах машин.

Впереди гуськом шли десять новых тракторов, за ними двигались еще десять машин с прицепленными к ним телегами, на которых лежал домашний скарб трактористов, инструменты, запасные части, бидоны с керосином. Здесь же сидели дети, жены водителей. В пути, когда караван останавливался на ночь и разбивал палатки, стан походил на цыганский табор, только вместо коней тракторы...

И вот настал долгожданный момент: тракторная колонна остановилась у трибуны. В степи разнеслось громкое "Ура!". Все бросились к тракторам, жали водителям руки, щупали невиданные машины, удивлялись, расспрашивали.

На одной из машин Виктор увидел Морозова. Сразу вспомнился вечер в далеком Дюшамбе, встреча с Кузьмой Степановичем, разговор о скорпионах, поимка Хошмамеда... Молодые люди крепко обнялись. Морозов отозвал Виктора в сторону и сообщил последние новости. Он ехал с тракторной колонной вдоль границы. На границе было тревожно. Каждый день ожидали перехода большой шайки басмачей.

Федька с трудом обнаружил среди загоревших дочерна водителей в замасленных комбинезонах четырех девушек и уже вертелся возле них, завязывая знакомство.

Морозов подошел к Иргашеву, поздоровался.

– Пора митинг открывать, – сказал он.

Иргашев взошел на трибуну. Начальник тракторной колонны крикнул: "Стройся!". Загудели моторы, и тракторы вытянулись в одну линию. Дехкане сгрудились перед трибуной.

Митинг открыл Иргашев. Он хорошо и взволнованно говорил о том, что сегодня, у нас, на границе двух миров, появились новые стальные кони, которые не только поднимут целину, но изменят всю крестьянскую жизнь.

После митинга тракторы переехали в Шаартуз. Кишлак ожил. По улицам, еще недавно сонным и тихим, целый день гуляла молодежь, слышались песни, веселый смех. Впервые заиграла гармоника.

Вечером Иргашев уехал в Кабадиан. Перед отъездом он поручил Виктору проверить ход коллективизации в ближних селениях.

На другой день Виктор выехал из Шаартуза. По пути к нему присоединился Очильды. В кишлаке Саят их постигла первая неудача. Созвать собрание не удалось. Все дворы оказались наглухо закрытыми. Они не нашли в кишлаке ни одного мужчины. Только женщины пугливо выглядывали из-за глиняных заборов. Даже чайхана была закрыта.

Кишлак Чоршамбе встретил их также неприветливо. Они проехали по безлюдным тихим улочкам, пересекли пустынную площадь и спешились у чайханы. Там они нашли толстого, засаленного чайханщика.

Друзья попросили чаю. Чайханщик принес чайники и уселся неподалеку. Видно было, что ему очень хотелось поговорить. И верно, он рассказал, что два дня назад сюда приезжал уполномоченный по фамилии Куранский. Он собрал всех жителей кишлака и объявил, что они теперь "колхоз". Куранский тут же выбрал одного парня, Азима, чтобы тот переписал у жителей кишлака всех лошадей, коров, коз, овец и кур. Это все, сказал он, станет общим. Никто не сможет пить молоко от своей коровы и есть яйца от своих кур. Куранский на всех кричал и так напугал, что когда понадобилось подписывать какую-то бумагу, то все дехкане беспрекословно приложили свои пальцы. Куранский уехал, а жители до сих пор не могут прийти в себя. Мужчины скрываются, не выходят на улицу, а женщины плачут и просят мужей не отдавать их в колхоз. Во всех дворах режут коров, баранов, коз.

Виктор понял, что и в Саяте побывал этот уполномоченный.

Поехали в другие кишлаки. И повсюду, где до них побывал Куранский, они встречали враждебное отношение, недоверие, с ними не решались даже разговаривать. Дехкане, напуганные угрозами, прятались, не хотели идти на собрания. Они не поддавались никаким уговорам, их не прельщали никакие обещания.

В кишлаке Чорбох Куранский составил список "пожелавших" вступить в колхоз, передал его в лавчонку кооперации, запретив продавать товары всем остальным дехканам, которые в этом списке не значились. Виктор объяснил заведующему кооперативом, что продавать товары нужно всем, кто будет платить за них деньги, а список отобрал. Кооператор проводил Виктора удивленным взглядом и тут же, на всякий случай, вообще закрыл лавочку.

В кишлаке Кият Виктор узнал, что Куранский записал всех в колхоз и предупредил, чтобы готовились ломать все старые дома: он, де, скоро вернется – руководить постройкой одного большого барака, где все колхозники будут жить вместе. В ту же ночь половина жителей Кията сложила на арбы свои пожитки и собралась уходить за кордон. Пограничники остановили дехкан возле переправы и уговорили их вернуться.

В кишлаке Араб-хона жили правнуки некогда покинувших родную страну арабов, которые считали себя потомками пророка. Куранский начал здесь организацию колхоза с того, что предложил выгнать из селения всех мулл и имамов...

Виктор поскакал в Кабадиан. Он нашел Иргашева и рассказал ему обо всем виденном. Иргашев немедленно созвал бюро райкома партии, вызвал Куранского и всех, кто проводит в районе коллективизацию.

На бюро Виктор снова повторил все, что рассказывал Иргашеву. Куранский сидел красный, злой, кусал губы и что-то быстро записывал в блокнот.

– Так совершаются провокации, – закончил Виктор. – Плохую услугу оказал Куранский коллективизации. Теперь нам будет в десять раз труднее организовать в районе колхозы.

Куранский вскочил с места и, заикаясь от злости, закричал:

– Яйца кур не учат!.. Ты еще под столом ходил, когда мы революцию делали! Я не позволю мальчишкам указывать мне...

– Спокойней, Куранский. Парень очень резонно говорит, – невозмутимо перебил его Иргашев. – Высказывайся по существу.

– И по существу скажу, – сразу сбавил тон Куранский. – Коллективизацию я проводил правильно. Район должен быть коллективизирован. И точка. Ни одного единоличника.

– Ну, ты немного загибаешь, – возразил секретарь райкома Ширинов. Надо учесть наши особенности.

– Какие у нас особенности? Что мы, не в советской стране живем? Что у нас, не Советская власть? Я заявляю со всей ответственностью – ни одного единоличника к Первому мая!

– А ответственность за то, что половина хозяйств уйдет в Афганистан? спросил Ширинов.

– Уйдут кулаки! Пусть уходят. Советские элементы останутся у нас.

– А как с торговлей? Товары будем продавать только колхозникам? – с улыбкой спросил Иргашев.

– Да, только колхозникам, – кипятился Куранский. Он вытер платком свою лысую голову и посмотрел в блокнот. – А насчет ломки кибиток – тоже правильно. Мы будем ломать старый быт.

– Так то старый быт, а не старые кибитки.

– Не перебиьай! Меня не перекричишь.

– Это и видно, – не сдержался Виктор.

– Район будет сплошь колхозным. Надо силой разогнать все сопротивляющиеся элементы. Раскулачить баев...

– А середняков? – спросил Иргашев.

– Если середняки сопротивляются, то и середняков, – не задумываясь, ответил Куранский.

– Ну, ты уже чепуху несешь! – Иргашев встал. – Об этом нигде не сказано.

– Вам не сказано, а мне сказано.

– Кем?

– Я провожу линию Наркомзема, – с гордостью заявил Куранский.

– Такой линии нет. Есть одна линия и это линия нашей партии, – твердо сказал Иргашев. – А кто тебе дал такие установки?

– Наркомзем.

– Уж не Говорящий ли?

– А хоть бы и Говорящий! – вскипел Куранский. – Я послан сюда центром республики и не вам мне указывать...

Заседание затянулось далеко за полночь. Виктор слушал Куранского и все больше убеждался, что тот неправ. Но как сделать правильно, Виктор не знал. Какие-то догадки теснились у него в голове, но сформулировать их он не мог, – так же как ясно выразить свои мысли о методе Куранского. Не нравился ему и сам Куранский – невысокий лысый человек, с бесцветными маленькими глазами, пухлыми волосатыми пальцами и вечно мокрыми губами.

С заседания Виктор ушел на почту – его вызвали к телефону из Курган-Тюбе. Там ему предложили немедленно выехать в округ за получением важного политического документа.

Утром Иргашев предоставил ему полутонку "Пикап". Виктор выехал в Курган-Тюбе.

Машиной управлял шофер, которого все звали Мишкой – крепкий блондин с вьющимися волосами, ровесник Виктора. Он работал в Ташкенте – возил какого-то начальника на легковой машине. А когда узнал, что в Таджикистане нужны люди – оставил спокойную работу и переехал в глухой пограничный район. Здесь он ездил по немыслимым дорогам, как по асфальту. Он постоянно пребывал в хорошем настроении и улыбался, обнажая белые, крепкие зубы.

В дорогу Мишка собрался быстро – поставил в кузов маленький бидон с бензином, бросил под сиденье старую кожаную куртку и просигналил, давая этим понять, что лично он готов к поездке.

Под самым Курган-Тюбе внезапно хлынул ливень. Струи дождя хлестали в окна кабины, переднее стекло помутнело от стекающей воды. Дорога сразу размокла и исчезла за дождевой завесой. Все же до города доехали без приключений.

Виктор накинул кожаное пальто и под проливным дождем побежал к крыльцу окружкома партии.

Здесь царило необычайное оживление. Везде стояли и взволнованно разговаривали группы людей. Кое-где читали вслух газету. Виктор пошел прямо к секретарю окружкома Нарзуллаеву. Тот вместо приветствия протянул свежий номер "Правды".

Виктор развернул газету и увидел напечатанные в ней материалы ЦК ВКП(б), разъясняющие политику партии в коллективизации. Он сложил газету и посмотрел на Нарзуллаева.

– Я заберу эту "Правду" с собой, – сказал он.

– Бери, – ответил Нарзуллаев. – Мы тебя для того и вызвали. Вот еще пять экземпляров.

Виктор весь день жил статьей "Правды". Он много раз бережно доставал газету из полевой сумки, читал ее знакомым и незнакомым, русским, таджикам, узбекам. То, что делал Куранский в Кабадиане, – делали другие в остальных районах. Газета отвечала на волнующие вопросы, которыми жил округ, республика, страна.

Всю ночь моросил мелкий дождь. Дороги размокли, ехать на машине было опасно. Но все же утром, посоветовавшись с Мишкой, Виктор решил возвращаться в Кабадиан.

Полутонка, обдавая прохожих грязью, буксуя в колеях, кое-как выбралась из Курган-Тюбе. За городом дорога стала несколько лучше – не так разъезжена. До переправы через Вахш доехали довольно быстро.

Вахш вздулся от дождей. Холодные коричневые волны пенились, шумно бились о берег. На переправе каждую минуту ожидали, что ветер и волны сорвут паром, и очень неохотно согласились идти к другому берегу. Но переправились благополучно. От берега сразу начался подъем. Тучи разошлись, засияло горячее мартовское солнце. Над землей поднимались испарения. Вскоре машина въехала в ущелье. По обе стороны высились красные отвесные стены гор. По ущелью текли ручьи темной дождевой воды. Машина дернулась вправо, влево, потом забуксовала всеми колесами и остановилась.

– Вот так компот! – весело сказал Мишка и вылез из кабины. Он обошел машину вокруг и предложил: – Ты, Виктор, вылезай, подтолкни, а я дам газу.