Текст книги "Перпендикулярный мир"

Автор книги: Владимир Орешкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Но палить во все стороны они, должно быть, умели, потому что колонна передвигалась среди ухабов из бывшего асфальта, и колдобин, вполне мирно, никто на нее не нападал, даже незаметно было, чтобы перепуганный враг собирался это сделать.

По шоссе, из-за его несовершенства, приходилось передвигаться неровным зигзагом, от одной обочины, до другой, – водители изо-всех сил старались, выбирали местечки поравней. Но таких было немного.

То и дело в кюветах попадались сгоревшие или проржавевшие до основания остовы машин, гнутые железки, бочки, деревянные пустые ящики, разорванные мешки и пожелтевшие от капризов погоды бумажки, которые беспризорно мотались под ветром, куда тот хотел.

Танк, замыкавший колонну, нещадно ревел в ушах двигателем и грохотал несмазанными гусеницами.

Люк на его башне был открыт, и на нем, свесив ноги внутрь, сидел танкист с измазанным соляркой лицом. На груди у него болтался бинокль, он время от времени подносил его к глазам, пытался что-то такое в нем разглядеть, – хотя трясло, и картинка, скорее всего, у него перед глазами металась со стороны в сторону.

Но бдительность… Прежде всего.

– Хорошо у вас, – сказал Иван водителю. – Ягоды, грибы, парное молоко.

– Ты же его не любишь, – сказала Маша.

– Какая разница… Я бы приехал к вам следующим летом отдохнуть. Вы как, дачников принимаете?

Водитель оглянулся и с интересом посмотрел на Ивана. Так засмотрелся, что пропустил очередную колдобину, и автобус изрядно встряхнуло.

– Чуть без рессор не остались, – сказал водитель, возвращаясь к своему непосредственному занятию.

Продолжил он только через пару минут. Наверное, собравшись с мыслями.

– Плохие времена, – сказал он, словно извиняясь, – покойники оживать стали.

– Да ты чего! – не поверил Иван.

– В прошлом году ничего такого не было. А с этой весны началось… Хорошо, что долго не живут. Оклемаются, поколобродят немного, и опять – покойники.

– Из могил встают? – испуганно спросил Иван.

– У кого силы хватит, может и из могилы. Все-таки метра полтора на них земли навалено. Я сам видел, как земля над ними ходуном ходит, так они стараются.

– Ночами по улице не шатаются?

– Мы хороним качественно. Гробы проволокой обматываем. И роем теперь поглубже…

– С чего это они? – негромко спросил Иван.

– Кто их знает. Они нам не рассказывают… Старики говорят: зла много в мире, вот Аллах людей так и решил наказать.

– Вы что ль много чего натворили? – спросил Иван.

– Мы-то здесь при чем? – не понял водитель. – Мы, как все. Не хуже других, но и не лучше. Ровно посередине… Не у нас одних покойники оживают. Везде. Везде одно и то же.

Так, без чрезвычайных происшествий, добрались до Усы, – а это, по ленивым подсчетам Ивана, было километрах в сорока от их деревни, не меньше.

Где-то за километр до места назначения, дорога стала получше, появились асфальтовые заплатки, – а еще ближе, когда вдали стали заметны трех и четырехэтажные дома, они приехали к контрольно-пропускному пункту.

Который, по внешнему виду, напоминал линию обороны где-нибудь на фронте. Поскольку справа и слева от перегородивших дорогу бетонных полос, за узкими амбразурами бетонных же толстых коробок, виднелись длинные стволы самых настоящих пушек, нацеленных на сопровождающие их караван танки.

Тут же слева расположился мотель, с большой площадкой для откровенно военной техники. Там стояло уже несколько танков, один из них был вообще очень большой, с четырьмя пушками на башне, несколько бронетранспортеров и машина с короткими трубами вместо кузова, – система залпового огня «Град». Так ее определил Иван, который хорошо разбирался в этих премудростях.

– Уса, – мирный город, – сказал водитель. – Проезд только с личным оружием. А то всякое бывает… В прошлом году ребята нажрались, их в кабаке обсчитали будь здоров, под это дело, – так они за мзду протащили в город краба, и сожгли этот кабак к черту. Пока кабак горел, они к нему пожарных не подпускали, чтобы выгорел дотла, – так занялись соседние дома. Пол улицы – как ни бывало… Теперь на КПП мзды не берут, но оброк подняли, с одного слона – пятьдесят баксов. Это же чокнуться можно.

– Что такое «краб»? – спросил Иван.

– Краб, – это такой огнемет на гусеничном ходу… Может струей поливать, метров на двести, а может и пульки кидать из напалма, тогда получается метров до восемьсот прицельно.

– Понятно, – сказал Иван с уважением.

Между тем, их танки, ревя и выпуская облака черного дыма, развернулись и поехали на стоянку. К машинам же подошли служивые в камуфляже и что-то выясняли у сопровождающих.

– Таможня, – сказал водитель, – посчитают слонов, мы расплатимся и – вперед… Вы как решили?

– Я – слон, – сказала Маша, – а он – нет.

– Тогда, парень, держи-ка пистолет и обойму к нему. Здесь, кто без личного оружия, тот слон. Личное оружие, – твой документ, запомни. Не потеряй… Если кто прицепится, говори, что из хозяйства дедушки Гафара. Тут же отстанут. Мы здесь – в авторитете.

– Можно я ее сам продавать буду? – спросил Иван, который решил с Машкой больше не разговаривать, раз она такая дура.

– Ваша воля, – сказал водитель. – Как сами захотите.

Формальности заняли минут тридцать, потом бетонные полосы, преграждавшие въезд в город, раздвинулись, и колонна въехала в Усу.

Это был настоящий город. С обычными пятиэтажками и детскими площадками во дворах. На которых резвились дети… Но были и отличия, которые бросались в глаза.

Например, наличие особняков. За высокими увитыми зеленью заборами.

Здесь тоже образовался несправедливый социальный контраст, – между бедными и богатыми. Как везде.

– Я не могу понять… – вдруг сказала Маша….

Иван напрягся, потому что, когда она не могла что-то понять, за последствия этого непонимания ручаться было нельзя. Чем дальше пробирались они по параллельному миру, тем непредсказуемей становились эти последствия.

– Неужели люди живут только ради домов, чтобы у них там, в их доме, все было?

– Я с тобой не разговариваю, – сказал он на всякий случай Машке.

– Ведь все несут в дом, – упрямо продолжала она. – Я не понимаю… Что-то там ремонтируют, переставляют, приколачивают, сажают, поливают, покупают для него, или грабят других, отбирают у них вещи, несут их в дом, готовят там, кушают, выходят из него куда-то, – все для дома, и все вокруг него… И всегда возвращаются обратно…

– Почему это плохо? – тактично не согласился водитель. – Там семья, дети, родители… Сам станешь когда-нибудь старым. Вот мне, тридцать два года, – у меня есть дом. Я знаю, что когда стану старым, не умру с голода, у меня будет своя постель. Дети мои к тому времени родят своих детей, – у меня будут внуки.

– Вот этого я не понимаю, – согласилась с ним Маша. – И это все?..

– Разве этого мало?.. – спросил водитель. – А что еще?

– Вы не обращайте на нее внимания, – не выдержал Иван, – она, перед тем, как ее продают, всегда такое городит.

– Это какая-то загадка, – сказала Маша.

– Выскочишь замуж за Мишку, где ты с ним будешь жить?.. В чистом поле?.. А потянет родить? – что не обустроишь свой уютный уголок, не посадишь садик, не станешь его поливать?.. А закончатся в садике макароны и картошка, – что, не попрешь своего ненаглядного на охоту? Когда тот притащит мясо, что будешь интересоваться: козочку невинную ты замочил, злодей, или хищного кабана, герой?.. За козочку ты ему голову оторвешь, а за кабана облобызаешь? Да?.. Что принесет, то и сожрешь, – на шею ему кинешься, и за козочку и за кабана. Потому что дети твои вдруг станут сыты, и в холодильнике жратвы окажется еще на неделю вперед… Ты меня всегда бесила своим беспросветным идеализмом, бесишь, и будешь всегда бесить!

– И это все? – сказала как-то беспомощно Маша. – Больше ничего нет?

– Опять! – вознес над головой руки негодующий Иван. – Когда же это закончится!

– Смешные вы, ребята, – сказал водитель. – Сразу видно, не из наших краев. У нас таких нет.

– Края везде одинаковые, – сказала вдруг Маша, чуть изменившимся голосом, погрубее немного, что ли, – и везде вас поджидает смерть.

– Приехали, – бросил обреченно Иван, – я так и знал, что к этому все идет.

Но приехали. Водитель немного перепугался последней Машиной фразы и больше в разговор не встревал. Остановил свой автобус, следом за грузовиками. У большого, похожего на новый московский цирк, здания. Или на стадион «Локомотив».

Может, где-то, в других городах и весях, это был цирк или стадион, – но здесь, в Усе, это была ярмарка. Которая проводилась каждую неделю по пятницам.

Уса – культурный центр вольного края. Его финансовая и административная столица. Средоточие всего, чем может похвастаться свободная экономическая зона. Только здесь можно продать и купить, что угодно, в любых объемах, обо всем по-деловому договориться, все обсудить, и заключить честную сделку. Без обмана, – поскольку под гарантии губернатора, не обманывают. Себе выйдет дороже.

Уса – оазис относительной честности и проверенных временем правил, которых должны придерживаться все, кто попадает в ее живительные струи. Здесь – царство долгожданной демократии, и уважения прав отдельно взятого человека. Но только, если этот человек при личном оружии, и запасных обоймах к нему. Никак иначе.

Пока они ехали, Иван с любопытством смотрел в окно, ожидая со всех сторон легких перестрелок, – кто его знает, что можно встретить в центре вольной работорговли. Но выстрелов ни одного не раздалось, и ни одного пораженного пулями трупа на улицах не валялось.

У манежа же, где они остановились, было шумно и весело, словно перед футбольным матчем, – толпился чисто одетый народ, в хорошем настроении, торговали воздушными шариками, везде витал аппетитный запах шашлыка, и, стоило Ивану выйти из машины, как он его почувствовал.

Невдалеке крутилась небольшая детская карусель, а для взрослых качались качели, выполненные в виде лодочек.

Ни кровожадных лиц вокруг, ни какой другой жестокости и бессердечия.

Праздник.

– Хорошо было, когда продавали негров, – сказал Иван Маше, которая тоже вышла из машины, в своем деревенском платье, и платке, по самые глаза. – Их легко можно было отличить от остальной расы. По цвету кожи… А теперь чего, – слон, в примеру, достанет себе револьвер, стырит где-нибудь, и что – после этого его уже и продавать нельзя?

– Иван, – сказала Маша.

– Рабский труд, самый непроизводительный, – сказал Иван, – дураку ясно… Потом, раб все время норовит смыться. Тоже проблема… Мне интересно, ты будешь смываться, или как?

– Иван, – сказала Маша, – не мучай меня.

– Тогда давай серьезно, – сказал Иван. – Зачем тебе это нужно?.. Я, например, считаю, это чудовищной глупостью.

– Я, наверное, хочу посмотреть, что со мной будет… – сказала Маша. – Ведь меня подстригают, я ровняю ногти, – у меня уже нет одного зуба, вместо него искусственный.

– Я жалею только об одном, – сказал Иван, – что сейчас с нами нет Мишки… Скажи, мне-то зачем все это нужно. Пусть бы он сам с тобой мучался… Еще лучше, – треснул бы разок по твоей шее, в воспитательных целях. Чтобы вся дурь выскочила.

– А что, – вдруг заинтересовалась Маша, – ты думаешь, он может ударить женщину?

– Это ты поделила весь мир на женщин и мужчин, и на тех, кого покупают и кого продают… Он делит мир, – на нормальных и ненормальных…. Так что, если стукнет, то стукнет не женщину, а человека с большим сдвигом… В воспитательных целях. И будет прав. Можешь не сомневаться.

– Я хочу, чтобы он меня ударил, – сказала Маша. – Когда мы увидимся, я попрошу его об этом.

– Ты хоть представляешь, – сказал Иван, которому все больше становилось ясно, что с Машкой нужно что-то делать, но что, он не знал, – что с тобой случится, если тебя приложит мужик?.. Будет больно. Очень.

– Хочу, чтобы мне было больно, – сказала Маша.

– Мазохистка.

– Я хочу понять, где я? – сказала Маша. – Где я нахожусь… Ведь, если парикмахер отрезал у меня прядь волос, она больше мне не принадлежит, эта прядь… Я помню, сколько раз смотрела, как он меня стриг, – и все падало на пол. На полу передо мной лежали черные волосы, которые только что были мной. Моей частью. Мы были неразделимы… Он повел ножницами, – они на полу. Мне не больно, – нет сожаления, ничего не случилось… Вот, я тогда подумала: а где я, на самом деле, где я нахожусь?

– Не в зубе? – заботливо спросил Иван.

– Да.

– Не в состриженных ногтях?

– Да.

– Очень интересно… – стал напряженно размышлять Иван. – Где же ты можешь быть еще?

– Я не могу понять, что могу выдержать, чего могу лишиться, чтобы остаться сама собой… Вернее, хочу понять, кто я?

– И для начала, ты решила определить, где ты находишься?

– Да.

– Может, тебя сразу рубануть пополам?.. Станет ясно, в верхней ты половине или в нижней.

– Иван, – строго сказала Маша. – Как ты не понимаешь, все очень серьезно… Вот ты, ты делаешь то, что хочешь сам, – что сам решаешь. Ты – это ты. Вы одно целое… Я же выхожу у себя из-под контроля. Я все время – я. А потом, раз, – появляется кто-то другой. Он – начинает командовать. А я уже ничего не могу сделать, только подчиняться… Это ужасно, – когда от тебя ничего не зависит, ты можешь только смотреть со стороны, как зритель. За всем, что происходит.

– Это какой-то монстр? Который, в тебе?.. Сюрприз злобной инопланетной цивилизации? Чужой?

– Нет, – это тоже я, я это понимаю. Но я, какая-то другая, которой совершенно не знаю… Я с ней, собой, не знакома… Вернее, она знакома со мной, и терпит меня, как девчонку, снисходительно так, – а я ее не знаю.

– Раздвоение личности, – поставил диагноз Иван. Но что-то стал уже понимать, в настроении Машки, так что шутить ему дальше уже не захотелось. – Так, ты хочешь найти себя, и познакомиться с собой?

– Да… Потому что получается не честно, когда она меня знает, а я ее – нет.

– Я могу тебе как-нибудь помочь?

– Да. Продай меня. Ты – сможешь.

– А что дальше?

– Не знаю… – сказала Маша. – Посмотрим.

– Вот это-то меня смущает, – задумчиво сказал Иван. – Потому что, твое «посмотрим» означает полное отсутствие плана действий. Даже любых вариантов… Хорошо, у меня есть пистолет. В крайнем случае, можно будет отстреливаться.

– От кого?

– Откуда я знаю, от кого… Ты ничего не знаешь, а я то уж, – и подавно.

5.

В стороне заиграл духовой оркестр. И стало совсем весело. Как когда-то на первомайской демонстрации. Празднике весны и труда.

Слонов выстроили на футбольном поле, они там стояли в некотором ступоре, недавно еще ехавшие в поезде, и не подозревавшие, что через несколько дней их будут с такой помпой пристраивать в хорошие руки… Мужчины, женщины, старики и дети, – кого здесь только не было. Выбор товара на любой, самый прихотливый вкус.

Хозяйство дедушки Гафара оказалось самым зажиточным, – у других, слонов было с десяток, и обчелся, и все какие-то ободранные, неприглядные на вид, перепуганные, грязные, с несчастными лицами… Только от дедушки Гафара слоны были упитанные, относительно чистые, одетые не в обноски, а в свое, – в чем их сняли с поезда, в том и стояли. То есть, у дедушки Гафара, в отличие от остальных, товар имел товарный вид.

Иван искренне порадовался, что они попали в рабство к такому нормальному деду.

Трибуны были наполовину заполнены, разночинный народ шумел под музыку и радовался, – еще бы, каждый захотел бы на их месте приобрести себе такую приятную забаву, – самого настоящего живого раба. Иван так их понимал.

– В последний раз спрашиваю, – сказал он, когда они остановились на развилке, и нужно было решать, на трибуны им идти или на футбольное поле. – Не спеши… Подумай хорошенько, прежде чем ответить.

Но Машка отвечать ему не стала, она отстранила Ивана и отправилась прямо к одиннадцатиметровой отметке.

Ну, хорошо, – подумал Иван, – если хочешь получить, ты у меня получишь.

Деловая хватка, и на этот раз не подвела его… Если ситуация складывается так по-дурацки, и она вообще ничего не соображает, – то он сообразит за них двоих.

Тут оркестр грянул «туш», – и диктор по стадиону объявил:

– Торги объявляются открытыми… Сразу предупреждаю, желающие заплатить за себя выкуп, сделайте шаг вперед. Но если ваши родственники будут не в состоянии, или вы хотите другим способом обмануть финансовую инспекцию, помните, – вас ждут штрафные работы. Так что трижды хорошенько подумайте, прежде, чем сделать этот шаг…

Машка пристроилась в самом конце шеренги невольников, встала там, как она любила, – опустив голову вниз… И стала ждать покупателей.

Иван же, передвинув кобур с пистолетом на живот, чтобы смотрелось повнушительней, прохаживался рядом с независимым видом.

Покупатели не заставили себя ждать, – они несмелым ручейком, кто с серьезной миной, кто посмеиваясь, потекли с трибун и стали прохаживаться вдоль белой полосы, изображавшей прилавок.

Между тем, опять подал голос диктор:

– Требуются камикадзе-диверсанты… Обращаюсь к тем, кто хочет обеспечить свою семью. Если вы поступаете в ряды камикадзе, то после исполнения задания, – ваша семья получает свободу. Наряду с материальной компенсацией. Она может вернуться на прежнее место жительство, или остаться в нашей зоне, но уже на правах полноправного гражданства. Если вы заботитесь о своих детях, не теряйте свой шанс. Судьба ваших детей в ваших руках!..

Микрофон зашуршал, и голос диктора раздался снова:

– Требуются специалисты… Каменщики, плотники, слесари, рабочие строительных специальностей, бетонщики, арматурщики. Требуются токари высоких разрядов, револьверщики, фрезеровщики… Прекрасное питание, проживание в общежитии, нормированный рабочий день!

Покупатели не спеша прогуливались вдоль прилавка, вглядывались в лица и фигуры слонов, о чем-то спрашивали продавцов, которые, как заметил Иван, безбожно расхваливали свой товар.

Какой-то жиртрест обратился и к Ивану.

– Продаешь?

– Да, – оживился тот, – вот эту мымру.

– И почем?

– Лимон.

– Чего? – не понял жиртрест.

– Лимон баксов, – повторил Иван, – берите, не пожалеете. Она умеет готовить, – пальчики оближешь. Почти из ничего – так наварит!..

– Мальчик, – сказал озадаченный жиртрест, – самый дорогой слон у нас никогда не стоит дороже двух тысяч. Да и то эту цену я помню только один раз, в прошлом году, – какой-то ненормальный дал столько за печника, – тот умел класть деревенские печки по старинной технологии, чтобы не дымили, давали тепло на весь дом и стояли века…

– Иван, – зло прошептала Машка, когда жиртрест отвалил, – я тебе оторву голову.

– За что? – изумился Иван. – Я сделал что-то не так?.. Тебе что, не нравился твоя цена? Я бы за тебя попросил больше, так ты мне нравишься, – но они за тебя больше вряд ли дадут.

– Ты все превращаешь в комедию, – прошептала ему Маша.

– Такай серьезный процесс. Я превращаю в комедию, – не поверил Иван.

– Не знаю, что я с тобой сделаю, – продолжала злиться Маша.

– Так сделай, сделай, – чего же не делаешь. Пусть все посмотрят, на что ты способна… А то расположилась здесь божьим одуванчиком.

Они так шипели друг на друга какое-то время, пока на Машу не стали обращать внимание. Конечно же, – мужики.

Иван вообще никогда этого не понимал. Ей можно было надеть одеяло на голову, – все равно они выделят ее среди остальных таких же одеял, уставятся только на ее одеяло, – больше ни на чье.

Проверено много раз. Без одеяла, конечно, – но, с одеялом или без, по-другому с этой Машкой не бывает.

Так что те, кто шел справа налево, доходили до Машки и останавливались передохнуть. А те, кто шел слева направо, начинали свой променаж с культурного отдыха.

Вокруг образовалась небольшая толпа.

Бизнес-план был прозрачен, как стекло. Поскольку их цель оказаться в Москве. А не в каком-нибудь захудалом гареме.

Для этого необходим был самый крутой настоящий миллионер, – что-нибудь хоть издалека напоминающее Гришку.

И все, – полдела тогда сделано. Раз у нее раздвоение личности…

Мужики молчали. В основном… Просто, смотрели.

– Или покупайте, или проходите. Нечего здесь глазеть, – прикрикнул на них Иван.

– Ты ее хозяин? – с оттенком какого-то подлинного уважения стали спрашивать его.

– Естественно, – мгновенно испытав чувство заслуженной гордости, отвечал Иван.

Он ожидал дальнейших расспросов, готов был провести что-то наподобие пресс-конференции, но на какое-то время у них у всех отнялся язык, – они просто разглядывали Машку, как картину.

– Продается? – наконец-то спросил кто-то, но с такой интонацией, что можно было подумать, он не знает, что на свете все можно продать, – все, что растет, цветет, благоухает, все, на что можно положить взгляд, обнять руками, поднять, увезти, приволочь, сделать, украсть, выкопать, насобирать, поймать, и все такое прочее… Про дамочек, так вообще, – любая из них, как только пройдет свой переходный возраст, выставляет себя на продажу. Вопрос лишь в том, когда это с ней случается, – с тринадцати или четырнадцати лет? И знает ли дамочка себе настоящую цену. Чтобы не продешевить… Про Машку, так вообще, – раз стоит за прилавком, на месте товара, значит продается. Чего здесь непонятного.

– Лимон, – гордо сказал Иван.

На этот раз никто не удивился… Кто только подошел, те удивились, а кто немного постоял вблизи ее, – те не удивились совершенно.

Машка, если бы было поменьше зрителей, размазала бы его взглядом по полу, мокрого бы места не оставила, – но поскольку мужиков не убавлялось, она стояла потупившись, скромницей из скромниц, и бесилась, может быть, где-то там, у себя внутри, – снаружи же была чистой воды паинькой.

– Я знаю, – сказал один насмотревшийся мужик, отходя, – встречал всяких… Стоит только ей открыть рот, окажется, что она не знает, сколько будет дважды два. Такую ахинею понесет, с кем угодно поспорю.

– На сто баксов, – обиделся Иван. – Ставлю сто баксов, если ты не передумал… Она ответит, сколько будет дважды два.

– На семью семь, – выставил новое условие мужик. – Тогда – согласен.

– Годится, – сказал Иван.

Этот чокнутый, на самом деле, полез в кошелек и достал оттуда зеленую бумажку в сто долларов.

– Светлана Игоревна, – сказал громко Иван, – сколько будет семью семь?

– Сорок девять, – от стеснения чуть ли не прошептала Машка.

– Фокусы какие-то, – желчно сказал мужик, спрятал обратно свои баксы, и мгновенно растворился в толпе.

Так что Иван остался ни с чем.

Прошел час или полтора, а Машку так никто и не захотел купить. Наверное, в этом заштатном городишке оказалось недостаточно миллионеров. Или все они сидели в это время на своих сундуках, и не желали с них вставать.

Но полюбоваться, просто так, на дармовщинку, – это всегда-пожалуйста…

Невольников стало заметно меньше. Их только недавно плотно сбитый строй, заметно поредел, стал похож на пунктирную линию, где роль разрозненных точек исполняли недоброкачественные предметы потребления.

Или слишком старые, или слишком тощие, – или совсем без специальности, которая бы могла пригодиться в хозяйстве.

Иван краем уха слышал, как на них все время снижали цены, – а потом и вовсе, объявили распродажу.

Бракованный товар пошел по шестьдесят долларов за штуку, – только-только чтобы оправдать дорожные расходы. И чтобы не везти обратно.

Бери – не хочу…

Но на их личном вернисаже зевак меньше не становилось.

Некоторые, конечно же, отходили, нельзя же торчать на одном месте вечно, – но какими-то молчаливыми и задумчивыми, словно вконец ударенными пыльным мешком.

Ивану этот процесс претил изначально, но он держался из принципа, потому что, или миллионер, или никто. Третьего не дано. Раз на то пошло… Ну и поглядывал на Машку, чтобы понять, – когда до той наконец-то начнет доходить очевидная глупость происходящего.

Та держалась, конечно, – тоже была не сахарная. Но Иван с недобрым удовольствием замечал, что до нее что-то начинает докатываться…. Еще минут тридцать – сорок, и она запросит пощады. Изнеженные ножки притомятся, изнеженный желудок потребует шашлыка, на улице, с кетчупом и свежими лепешками по-башкирски, – и возвышенные мысли о собственной чрезмерной гордыне переключатся на этот низменный, но такой соблазнительный предмет. Тем более, что уже было пора перекусить. На самом деле.

Так будет. Непременно… Или он ничего не понимает в женщинах.

Тот мужик в толпе любителей искусства появился как-то незаметно.

Вернее, немного не так, как все, – просто Иван не посчитал его за миллионера.

А на миллионеров у него нюх наметан. Настоящий миллионер обязан хоть чем-нибудь, но выделяться из общей массы. Или часы у него должны быть обсыпаны брюликами, или ботинки, – с позолотой, или, если он не любит излишеств во внешнем облике, должно быть рядом с ним не меньше трех человек охраны.

На то он – и миллионер.

Этот был просто чудиком… И, скорее всего, если судить по его невзрачности, – на твердом небольшом окладе.

Раз шел неторопливо вдоль строя невольников, по шестьдесят долларов за штуку, – и даже от любопытства не поглядывал на них. На такую дармовщинку.

Изображал из себя прохожего, которому по своим делам лень было обходить стадион, и он выбрал путь покороче.

Он и Машку, вроде бы, не заметил, просто шел, размышляя о чем-то своем. Но когда уже почти прошел, – даже, точно, уже прошел, – внезапно остановился. Словно бы все-таки увидел ее. Но не глазами, поскольку смотрел куда-то перед собой, а каким-то своим боком.

Он шел, и внезапно замер на месте. Словно уткнулся в невидимую дверь, которая была закрыта. А ключ он – потерял. Что явилось для него полной неожиданностью.

Он даже, разглядывая эту невидимую дверь, пошарил по карманам. С каким-то бесконечным изумлением, – что ключей в них нет.

Он так стоял, замерев, с минуту, – ждал, должно быть, когда его закрытая дверь откроется. Сама собой.

Но та, – не открылась.

И тогда он стал поворачиваться.

Иван, которому торги тоже порядком наскучили, наблюдал за ним. От нечего делать. За некой непонятной никому пантомимой, происходящей на его глазах.

Мужик начал поглядывать в их сторону, – но так затравленно, словно его окрикнул непосредственный начальник по работе, который имеет на него зуб. То есть, с выражением какого-то страха на лице, и одновременно – раболепства.

Иван еще успел подумать, что если бы у мужика был хвост, он бы поджал его в этом момент под себя, как насмерть перепуганная дворняга.

Над головой которой занесли хозяйскую палку.

Он оглянулся этак, прибито, – и Иван увидел какое-то недоумение, сродни крайней озадаченности на его лице. Словно бы ему уже тысячу раз приходилось вот так робко оглядываться, и всегда он встречал перед собой рассерженное лицо поварихи, которая решила, что это он стырил из супа мозговую косточку, – а сейчас не встретил.

Палку видел, – а поварихи не было.

И он не мог ничего понять. Потому что так, – не бывает…

Мужик, как мужик, – ничего особенного. Лет, может, около сорока, одет, как все, в дешевый не от Кардена костюмчик, даже с пистолетом на боку. А значит, – не слон. Довольно высокий, брюнет, и чисто выбрит…

– Мне надоело стоять, – прошептала Ивану Маша.

– Я тебя предупреждал, – внутренне обрадовался Иван.

– Мне просто надоело стоять, – упрямо произнесла она.

Замечательно. Все шло по плану…

Между тем, мужик, разглядывавший в это время собравшихся зевак, продолжал все больше изумляться. Он смотрел то на одного зеваку, с широко открытыми от изумления глазами, потом на другого, потом на третьего. Перебирая их всех взглядом по очереди.

Потом, насмотревшись на зрителей, он даже, от изумления, сделал шаг вперед, придвинувшись вплотную к запретной черте. Отделявшей невольников от свободных людей.

Стал смотреть на Ивана, но недолго, просто пробежал по нему взглядом вскользь, и, наконец, уставился на Машку.

Был он, должно быть, подслеповат. Потому что, видел бы нормально, – уставился бы на нее тут же. В первую очередь.

Но – прозрел.

На нужного миллионера, у которого имелся бы самолет и розовый кадиллак, мужик этот никак не тянул. А раз с его помощью до Москвы добраться проблематично, то и связываться с ним не стоило.

Хотя, кто знает, на его лице ничего не написано, – про его миллионы. По очкам Георгия тоже определить проблематично, сколько у него бабок, и имеется ли в его ангаре Боинг с бассейном.

Когда он остановился на Машке, изумления, перемешанного с самым откровенным страхом, – в его глазах, а Иван это увидел отчетливо, – стало еще больше.

И еще в его взгляде появилось какое-то слащавое, неприятное униженное такое обожание. При виде Машки. Если бы у него был хвост, – поджатый хвост этот завилял бы сейчас из стороны в сторону. Словно – помело.

– Простите… Не мое дело… За смелость… Вам не нужна помощь?.. К вашим услугам… – елейным каким-то голосом, словно понимая, что совершает какую-то необыкновенную наглость, выходящую за все мыслимые рамки приличий, вдруг спросил он Машу.

– Продается, – сказал Иван. – Я – хозяин.

Но мужик не обратил на Ивана и его слова никакого внимания.

Он продолжал приглядываться в Машке, и на лице его стало появляться очередное новое выражение, – какой-то беспримерной озадаченности и удивления.

Будто бы он вдруг встретился со своей умершей лет сто назад прабабушкой. Живой и невредимой.

– Не может быть, – продолжал между тем мужик, но как-то себе под нос, и было видно, что он крайне взволнован. – Среди этих дикарей… Кто бы мог подумать… Не могу поверить …

Машка ничего ему не отвечала.

И правильно… Вообще, вопрос верить-не верить, это темный лес… Во что только можно не поверить, не говоря о том, во что только можно поверить…

Но что-то в ней напряглось. Иван это видел… «Девушка, мы с вами где-то встречались». Дармовщинщик… Да, лимон, – и все.

И весь разговор.

– Вы, извините, – одна?.. – спросил, с каким-то придыханием, словно до краев был переполнен почтительностью, мужик. – Вы случайно не потерялись?..

– Нет, – вдруг ответила Маша, но с каким-то непонятным интересом.

И Иван отметил этот непонятный интерес.

– Нет?.. – переспросил мужик. – Но тогда вы ходите сказать, что я вас нашел?.. То есть, вы искали дорогу, и я вас встретил?..

– Какую дорогу? – спросила его Маша.

– Как… – непонятно как-то удивился мужик. – Но тогда, какое счастье… Вы, должно быть, так страдали… Нет, не могу поверить…

Конечно, он готов утешить ее. Бедную деточку. Весь в энтузиазме. Насчет утешений. Готов утешать день и ночь… Но не на тех напал. Лимон, – и все. А потом пусть утешает. Пока не долетим до Москвы. Время у него будет. Навалом будет времени.

– Вы, наверное, устали стоять, – продолжал мужик. Самым заботливым из всех возможных тоном.

А вдруг у него все-таки есть лимон, – подумал Иван, – не даром же он к ней так привязался.

– Я не очень устала, – скромницей из скромниц, ответила Маша.

Знай наших, – торжествовал Иван, – нас на мякине не проведешь.

Но как научилась врать. Гениальная тетка… И по английски шпарит. Цены ей нет.