Текст книги "Двенадцать евреев, которые изменили мир"

Автор книги: Владимир Шевелев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Личные отношения между Лениным и Троцким, вначале почти неприязненные, стали налаживаться по мере сближения Троцкого с большевиками. Из-за нерасторопности Временного правительства, не спешившего давать народу обещанные мир и землю, шел процесс радикализации и большевизации масс. Троцкий – этот барометр революции, интуитивно почувствовал настроения движущих сил революции. Особенно сблизили Ленина и Троцкого июльские события и попытка Керенского арестовать Ленина, Зиновьева, Каменева и других видных большевиков по обвинению в предательстве и шпионаже. Обсуждая вопрос, как быть с явкой в суд, Троцкий предложил использовать его как революционную трибуну. Ленин же считал, что до суда они просто не доживут – обезглавить революцию в такой ситуации можно было очень легко. После того как Ленин ушел в подполье, Троцкий опубликовал открытое письмо Временному правительству, в котором говорилось, что он в принципе разделяет взгляды Ленина, и обращал внимание правительства на то, что отстаивал их в своей газете «Вперед» и публичных выступлениях. Это был шаг смелого человека. Он продолжал публично отстаивать позицию Ленина, пока не был арестован и не попал в уже известные ему «Кресты».

Новое тюремное заключение резко прибавило ему популярности. Кроме того, пока он был в тюрьме, решился вопрос о его партийной принадлежности – на VI съезде межрайонцы вступили в партию большевиков. Авторитет Троцкого к тому времени был столь высок, что он сразу избран в состав Центрального комитета, получив всего на три голоса меньше, чем Ленин. Так завершилось превращение Троцкого в большевика. Противоречие между тягой к левому радикализму, с одной стороны, и приверженность культуре западной социал-демократии – с другой, разрешилось в пользу первого. Будущая диктатура заполучила еще одного вождя.

Власти так и не смогли доказать причастность Троцкого к «немецким деньгам» и по требованию Петроградского Совета 2 сентября он был освобожден под денежный залог в три тысячи рублей. Троцкий выходит из тюрьмы героем, и когда 25 сентября проходили перевыборы Исполкома Петроградского Совета, он избирается его председателем. В то время революция еще была «с человеческим лицом», и новый председатель Петросовета объявил, что будет вести работу в духе законности и полной свободы для всех партий. Вскоре после победы Октября Троцкий поддержит меры большевиков по ликвидации плюрализма. А через десять лет сам окажется жертвой системы, архитектором которой являлся. Троцкий в Октябре 1917 года проявил себя как один из ведущих руководителей революции. Вся работа по практической подготовке восстания проходила под непосредственным руководством Председателя Петроградского Совета.

Звездный час Троцкого пришелся на революцию и годы гражданской войны. Пик революционного кризиса, наивысший накал страстей в массах, готовых к взрыву, создаются не только экономическими, политическими, социальными процессами, но и революционными трибунами. Троцкий обладал даром несколькими страстными фразами увлечь сотни, тысячи людей. Никто не учил его ораторскому мастерству, в нем, видимо, соединились необходимые компоненты: высокая эрудиция, неподдельная личная увлеченность идеей, способность к неординарным суждениям. В его выступлениях было много картинного, театрального, это был способ воздействия на людей, попытка увлечь их в едином порыве в борьбе за то, что для Троцкого было смыслом жизни. Он был кумиром масс. Ни один руководитель революции не общался с людьми столько, сколько Троцкий. И его одержимость имела притягательную силу. События разворачивались стремительно. В ночь с 24-го на 25-е красногвардейцы заняли почтамт, вокзалы, Центральную телефонную станцию. Крейсер «Аврора» бросил якорь у Николаевского моста. Утром 25 октября Военно-революционный комитет утвердил воззвание «К гражданам России», написанное Лениным, в котором были знаменитые фразы: «Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов – Военно-Революционного Комитета». А во главе комитета был Троцкий.

Революция победила, победила во многом благодаря сверхчеловеческим усилиям ее организаторов. Но, как известно, «удачных революций не бывает». Постепенно Россия погрузится в хаос, братоубийство и невиданные лишения. Социализм Ленина и Троцкого опирался на штыки и насилие. Многочисленные разногласия, которые сопровождали их на предыдущих этапах деятельности, ушли в прошлое. За некоторыми исключениями, например по вопросу о Брестском мире, между двумя вождями было полное взаимопонимание. Роль второго человека в революции была быстро принята Троцким. Но, признавая первенство Ленина, Троцкий никогда не делал из него иконы, выступал против его обожествления. До самой смерти Ленина они были единомышленниками. Взлеты, достижения, просчеты, насилие являлись общими. Ни тот ни другой не уловили трагизма русской революции. И тот и другой «пришпоривали» историю.

«Каин, где брат твой Авель?»

«Наряду с вождями партии и страны имелись вожди, так сказать, ведомственного значения. Таким вождем стал Сталин в области отсталых национальностей».

Народный гнев 1917 года с легкостью смел многовековые атрибуты царизма. Началось строительство новой власти. После недолгой карьеры народного комиссара по иностранным делам, от которой он был отстранен в связи с его позицией по Брестскому миру, 14 марта 1918 года неожиданно для многих, в том числе и для него самого, Троцкий стал народным комиссаром по военным (а позже и морским) делам.

Гражданская война началась, по сути, сразу после октябрьского переворота. Но главный толчок ей дал разгон большевиками Учредительного собрания в январе 1918 года. В условиях нараставшего сопротивления перед Лениным встал вопрос, кого поставить во главе вооруженных сил республики? Он понимал, что главное значение будет иметь способность политически оценить значимость военной организации как элемента выживания революции. Здесь требовалась революционная страсть, помноженная на решительность, способность воздействовать на массы, твердой рукой пресечь партизанщину и неорганизованность. Человек этот должен был обладать популярностью, партийным авторитетом и политическим весом. Нужны были революционная одержимость и уверенность в правильности выбранного решения. Такими качествами обладал Лев Троцкий – любимец революции: «Познать закономерности совершающегося и найти в этой закономерности свое место – такова первая обязанность революционера. И таково вместе с тем высшее личное удовлетворение, доступное человеку, который не растворяет своих задач в сегодняшнем дне». Так понимал свое предназначение Троцкий.

Революция – это не планы, замыслы и заговоры. Революция – это стихия, социальный разлад и смута. Уступить – значит пойти на поводу у стихии. И Троцкий, нисколько не считая себя военным стратегом и специалистом, становится военным диктатором.

Троцкий фактически создал Красную Армию и, благодаря своей неутомимой энергии и пламенному темпераменту, обеспечил ее победу над белым движением. Вообще, в борьбе против контрреволюции и иностранной интервенции Троцкий всегда был на первом плане. В то время Ленина называли «мозгом и волей революции», а Троцкого – «ее разящим мечом». И это громкое определение вполне соответствовало той несколько театральной шумихе, которой он любил окружать свою деятельность.

Троцкий занимал особое положение среди руководителей советского государства. Это чувствовалось хотя бы потому, что его появление во время заседаний немедленно прерывало намеченный порядок дня: тотчас же начиналось обсуждение вопросов, связанных с его деятельностью. Быть может, это объяснялось тем, что вопросы военные были важнее многих других; но тут сказывалось также исключительное значение Троцкого как руководителя советского государства. Любопытна еще одна деталь. На заседании все друг друга называли по имени или по партийной кличке старого времени. Что же касается Троцкого, то к нему никто иначе не обращался, как официально: Лев Давидович. У него было особое положение. Недавно еще противник большевизма, он заставил уважать себя и считаться с каждым своим словом, но оставался все же чуждым элементом на этом собрании старых большевиков. Другие народные комиссары, вероятно, ощущали, что ему можно простить старые грехи за нынешние заслуги, но окончательно забыть его прошлое они никогда не могли. Ленин, со своей стороны, уважал и подчеркивал не только военные, но, главным образом, организационные таланты Троцкого. Видно было, однако, что это вызывало подчас среди сотрудников Ленина некоторое недовольство и ревность. Ленин, вероятно, ценил революционный темперамент Троцкого и помнил о его роли в подготовке и осуществлении захвата власти в октябре 1917 года. На заседаниях Троцкий держал себя обособленно, говорил очень авторитетно, а по мере того, как развивались успехи на фронте, в его поведении появилось даже нечто вызывающее. Эти вызывающие нотки звучали в особенности по адресу так называемых хозяйственников, которые в ту пору никакими успехами похвастаться не могли. Они должны были снабжать армию, работа их оказалась неудовлетворительной с точки зрения как армии, так и гражданского населения. Стрелы Троцкого попадали главным образом в руководителей хозяйственных учреждений. Троцкий как бы говорил на этих заседаниях: «Вот, погодите, мы сначала расправимся с белогвардейцами, а тогда двинемся наводить порядок внутри страны».

Между тем Троцкий никогда не сгибался, всегда был полон уверенности в том, что он не только знает, чего хочет, но также, каким путем надлежит идти к цели. Когда докладывали Ленину – он слушал и прислушивался, Троцкий же выслушивал. Он всегда давал понять, что знает больше собеседника. Это происходило, вероятно, оттого, что он был «властителем масс», мог их поднимать на подвиги. Он сам описал подобный эпизод в своей автобиографии: «...Проезжая через Рязань, я решил посмотреть на них (дезертиров, укрывавшихся от призыва в Красную Армию). Меня отговаривали: «Как бы чего не вышло». Но все обошлось как нельзя быть лучше. Из бараков их скликали: «Товарищи-дезертиры, ступайте на митинг, товарищ Троцкий к вам приехал». Они выбегали возбужденные, шумные, любопытные, как школьники. Взобравшись на стол тут же на дворе, я говорил с ними часа полтора. Это была благодарнейшая аудитория. Я старался поднять их в их собственных глазах и под конец призвал поднять руки в знак верности революции. На моих глазах их заразили новые идеи... Я не без гордости узнавал потом, что важным воспитательным средством по отношению к ним служило напоминание: «А ты что обещал Троцкому?» Полки из рязанских «дезертиров» хорошо потом дрались на фронтах». В той же главе своей автобиографии, Троцкий вспоминает, как в феврале 1919 года он говорил молодым красным командирам в Москве: «Дайте мне три тысячи дезертиров, назовите их полком; я дам им боевого командира, хорошего комиссара, подберу начальников для батальонов, рот и взводов – и эти три тысячи дезертиров в четыре недели превратятся, в нашей революционной стране, в великолепный полк».

Гражданская война кончилась полной победой Красной Армии. Шла демобилизация, из армии возвращались сотни коммунистов, среди которых было много очень способных, подчас талантливых людей и видных деятелей. Их распределяли теперь по гражданским ведомствам, главным образом на хозяйственную работу. Но очень скоро обнаружился антагонизм между военными большевиками и теми, которые все время вели работу в тылу. Когда большевиков посылали раньше в армию к Троцкому, они обычно были исполнены некоторого недоверия к этому человеку, который до апреля 1917 года, на протяжении многих лет, вел ожесточенную борьбу с их фракцией. Но в процессе воен– ной работы они сживались, и через несколько месяцев антагонизм между Троцким и его сотрудниками-коммунистами исчезал. Все они сделались тогда «Троцкистами». Этот термин – он имел тогда иной смысл, чем впоследствии – кажется, впервые был применен по отношению к этой группе большевиков. Троцкий вернулся с фронта в Москву с идеей создания больших трудовых армий. Красная Армия должна была превратиться в рабочую организацию. Троцкий хотел не демобилизовать страну, а милитаризировать хозяйство, так как он предполагал применить свои трудовые батальоны, в частности, в лесном хозяйстве на Урале. Работа батальонов, считал Троцкий, – шаг вперед по пути завоеваний советской власти и освобождения крестьянина от его косности: мы должны показать русскому мужику, как надо работать, необходимо дисциплинировать наш аппарат, – и это будет первый шаг к истинному социализму. Однако события приняли иной оборот. Идея милитаризации была мертворожденной.

С окончанием гражданской войны исчезли военные импульсы, побуждавшие и позволявшие принимать очень решительные, суровые меры, ибо все это было «для армии». Сам факт окончания гражданской войны не позволял больше добывать из деревни продукты простым принуждением. Раньше казалось, что можно оправдать эти меры опасностями, угрожавшими революции; теперь же все сознавали, что в хозяйстве разруха и что нужны другие стимулы для оживления экономической деятельности.

Попасть к Троцкому было гораздо сложнее, чем к Ленину. Приходилось пройти через пять комнат, где у дверей находились щегольски одетые военные. В последней комнате перед кабинетом Троцкого стояло двое часовых. Во всех его движениях и словах заметно было, что он творит революцию, что на него смотрят века и народы, что он великий человек. От Троцкого исходили холод и надменность. Его облик: зачесанные назад густые, упрямые волосы, черные с проседью; подстриженная, клинообразная бородка; хорошо скроенный полувоенный костюм цвета хаки; высокие солдатские сапоги офицерского образца; нервные, с длинными пальцами, руки; жесткие умные глаза и пенсне – все это как то сразу напоминало посетителю, что он находится перед лицом министра. Он сидел за большим письменным столом, от которого веяло устойчивостью и дисциплиной. Стол был уставлен множеством всяких письменных принадлежностей; особенно поражали хорошо отточенные и в порядке разложенные разного цвета карандаши. В 1921—1923 гг. ни для кого не было секретом, что Троцкий часто бывал в оппозиции к основной линии партии, а отчасти и к Ленину, и что разногласия по ряду вопросов отделяют его от некоторых других вождей. И все же для всех, кроме посвященных, положение Троцкого в партии и правительстве казалось не только прочным, но и – после Ленина – руководящим. Поэтому, когда Ленин умирал, казалось несомненным, что либо Троцкий один займет пост вождя, либо разделит его с кем-нибудь из ближайших соратников Ленина. Дело, однако, приняло другой оборот. Когда положение Ленина было признано безнадежным – это было в конце 1923 года – ив Политбюро обсуждался вопрос о его заместителе, то предпочтение отдали другим: революция вошла в свою колею, и теперь были нужны не гении, а хорошие, скромные вожди, которые будут двигать паровоз дальше по тем же рельсам. А с Львом Давидовичем никогда не знаешь, куда он заведет. Заместителями Ленина, как известно, были избраны трое: Зиновьев, Каменев и Сталин.

Из большевистских вождей Троцкий был, вероятно, наиболее одаренным. Но справедливости ради следует сказать, что он был одарен отнюдь не всесторонне и наряду с выдающимися качествами обладал немалыми недостатками. Он был превосходным оратором, но оратором революционного типа – зажигательно-агитаторского. Он умел найти и бросить нужный лозунг, говорил с большим жаром и пафосом зажигал аудиторию. Но он вполне владел своими эмоциями и на заседаниях Политбюро, где обычно никакого пафоса не требовалось, говорил сдержанно и деловито. Он был человек мужественный и шел на любой риск, связанный с революционной деятельностью. Достаточно вспомнить его поведение, когда он председательствовал в 1905 году на Петроградском Совете рабочих депутатов. Он до конца держался храбро и вызывающе и прямо с председательской трибуны пошел в тюрьму и ссылку. Но еще более показательна история 1927 года, когда власть уже была целиком в руках Сталина. На ноябрьском пленуме ЦК, когда Сталин предложил исключить Троцкого из партии, тот взял слово и сказал, обращаясь к сторонникам Сталина: «Вы – группа бездарных бюрократов. Если встанет вопрос о судьбе советской страны, если произойдет война, вы будете совершенно бессильны организовать оборону страны и добиться победы. Тогда, когда враг будет в 100 километрах от Москвы, мы сделаем то, что сделал в свое время Клемансо, – мы свергнем бездарное правительство; но с той разницей, что Клемансо удовлетворился взятием власти, а мы, кроме того, расстреляем эту тупую банду ничтожных бюрократов, предавших революцию. Да, мы это сделаем. Вы тоже хотели бы расстрелять нас, но вы не смеете. А мы посмеем, так как это будет совершенно необходимым условием победы». Конечно, в этом выступлении много позы и наивности, но как не снять шляпу перед мужеством Троцкого?

Он был, несомненно, человеком острых критических моментов, брал на себя ответственность и шел до конца. Именно поэтому он сыграл такую роль во время Октябрьской революции. Троцкий смело возглавил задуманную акцию по завоеванию власти в условиях, когда Ленин большой храбрости не показал и уступил доводам окружающих, что ему не следует рисковать своей драгоценной жизнью, поспешив скрыться; Троцкий этим доводам не уступил; так же и до этого, после неудачного июльского восстания Ленин сейчас же скрылся, а Троцкий не бежал, а пошел в тюрьму. Но здесь надо указать и на один существенный недостаток Троцкого. Он был человеком позы. Убежденный, что вошел в Историю, Троцкий все время для этой Истории как бы позировал. Это было не всегда удачно. Иногда это была поза, оправданная важностью роли, которую играл Троцкий в событиях. К примеру, когда советская власть во время гражданской войны висела на волоске, он заявил: «Мы уйдем, но так хлопнем дверью, что весь мир содрогнется», – это тоже для позы и для истории; иногда это было менее оправдано; еще было терпимо, когда Троцкий принимал парады своей Красной Армии, стоя на броневике; но бывало и так, что поза представлялась – попросту смешной. Здесь надо отметить одну черту, характерную не только для Троцкого. В процессе управления страной, различными сферами хозяйствования способные люди быстро росли и учились. Например, Михаил Иванович Калинин, которого Ленин ввел в Политбюро отчасти ради большинства, отчасти для того, чтобы постоянно иметь под рукой человека, знающего деревню и психологию крестьян, – в этом смысле оказывал несомненные услуги. Но когда он пробовал принимать участие в прениях, требовавших некоторых знаний и культуры, он пер– вое время нес такую чепуху, что члены Политбюро невольно улыбались. И что же? Через два-три года Михайл Иванович значительно поумнел, во многом разобрался и, будучи не лишен от природы здравого смысла, часто выступал очень толково. Способный Троцкий, бывший вначале талантливым агитатором, тоже сильно вырос в организаторской и руководящей работе. Но не раз и срывался. После окончания гражданской войны, когда транспорт был совершенно разрушен и железнодорожники, не получавшие практически никакого жалованья, должны были, чтобы не умереть с голоду, разводить огороды, выращивать овощи и заниматься мешочничеством, Ленин назначил Троцкого народным комиссаром путей сообщения. По вступлении в должность Троцкий написал патетический приказ: «Товарищи железнодорожники! Страна и революция гибнут от развала транспорта. Умрем на нашем железнодорожном посту, но пустим поезда!» В приказе было больше восклицательных знаков, чем иному делопроизводителю судьба отпускает на всю жизнь. «Товарищи железнодорожники» предпочли на железнодорожном посту не умирать, а как-нибудь жить, а для этого нужно было сажать картошку и мешочничать. Железнодорожники мешочничали, поезда не ходили, и Ленин прекратил конфуз, сняв Троцкого с поста Наркомпути. Не подлежит сомнению, что первое время и организация Красной Армии Троцким шла на лозунгах и речах о солдатских комитетах, выборных командирах, на демагоги, утопая в бестолковщине и бандитизме. Но скоро Троцкий сообразил, что никакой армии хотя бы без минимальных военных знаний и без минимальной дисциплины создать нельзя. Он привлек специалистов – офицеров царской армии; одни были куплены высокими чинами, других просто мобилизовали и заставили отдавать свое умение под строгим надзором комиссаров. А добиваясь дисциплины, пришлось всю гражданскую войну бороться против неуправляемых Сталина и Ворошилова. Сам Троцкий при этом многому научился и из агитатора постепенно превратился в организатора. Правда, он считал, что самое важное в политической борьбе – это вопросы политической стратегии, «политика дальнего прицела», борьба в сфере идей.

Здесь приходится коснуться одного его слабого места. Троцкий – тип верующего фанатика. Он уверовал в марксизм. Уверовал прочно и на всю жизнь. Никаких сомнений и колебаний у него никогда не было. В вере своей он был тверд, никогда не отказывался от своих идей и до конца жизни твердо их придерживался. Из людей такого типа выходят Франдиски Ассизские, Савонаролы. Не теоретики, не мыслители, а подобные фанатики оказывают гораздо большее влияние на судьбу человечества, чем столпы разума и мудрости. Если попытаться восстановить, какова была основная политическая мысль Троцкого, то не так легко разобраться в обвинениях, которые беспрерывно громоздили против него «коллеги по партии». Во всяком случае уже в то время, когда эта борьба происходила внутри партии, было ясно, что многие разногласия надуманы. Нужно было низвергнуть соперника и завладеть властью. Надо было делать вид, что борьба высокоидейная и разногласия необычайно важны: от того или другого их решения зависит будто бы чуть ли не все будущее революции. Между тем обычно это были неопределенные споры о терминах. В особенности много таких пустых и тенденциозных споров было вокруг знаменитой теории «перманентной революции» Троцкого. На самом деле идея Троцкого заключалась в том, что с Октябрьской революцией в России началась эпоха мировой социальной революции. Имея всегда эту цель в виду, надо рассматривать коммунистическую Россию как плацдарм, базу, позволяющую вести и продолжать подготовительную революционную работу в других странах. Это совершенно не означает, что имея целью мировую революцию, можно не придавать никакого значения тому, что будет происходить в России. Наоборот, по мысли Троцкого, надо активно строить коммунизм в России; по его мнению (и следует отметить, что Ленин до революции целиком это мнение разделял), одна изолированная русская революция едва ли долго устоит перед натиском остальных «капиталистических» стран, которые постараются подавить ее силой оружия. Совершенно ясно, что хотя Троцкий был изгнан, убит, осужден и предан анафеме, эта общая идея перманентной мировой революции всегда была основной стратегической линией коммунизма.

Точно такой же надуманный характер имеют и споры о сталинской теории «построения социализма в одной стране». Сталин, желая показать, что у него тоже в основном идейные разногласия с Троцким, в начале 1925 года обвинил Троцкого в том, что он не придает значения, «не верит» в возможность построить социализм в одной стране, то есть в России, где коммунистическая революция уже произошла. Может ли быть социализм построен в одной стране? Спор, в конце концов, шел о том, свергнут ли его враги силой оружия? На восьмом году революции уже можно было разглядеть, что пока его никто свергать не собирается.

Были, конечно, и проблемы государственной важности. Самая важная, которая встала в 1925—1926 годах: продолжать ли нэп, мирное соревнование между элементами «капиталистическими» (то есть свободного рынка, хозяйственной свободы и инициативы) и коммунистическими, или вернуться к политике 1918– 1919 годов и вводить коммунизм силой? От того, по какому пути пойдет власть, зависела жизнь десятков миллионов людей. Прежде всего это был вопрос о деревне. Дать возможность медленно эволюционировать крестьянскому хозяйству, не разрушая его, или разгромить крестьянство, ведь по марксистской догме – это мелкие собственники, мелкобуржуазный элемент? Ленин опасался, что власть не обладает достаточными силами, и предпочитал решение постепенное с добровольным и медленным вовлечением крестьянства в колхозы («кооперативы»). По оценке Сталина, гигантский полицейский аппарат (с опорой на армию) достиг такой силы, что создание искомой всероссийской каторги было возможно. Но что лучше? Строго говоря, это был выбор: идти по дороге здравого смысла (и тогда эта дорога не коммунистическая), или пойти по дороге коммунистической мясорубки. Ярые фанатики, как Троцкий, или беспринципные личности, как Сталин, из разных соображений сошлись на одном: продолжать силой внедрение коммунизма. По существу, здесь пути Сталина и Троцкого сошлись.

В жаркий полдень 20 августа 1940 года в окруженном лиственными деревьями и кактусами старом доме, расположенном в тихом пригороде Мехико – Койокане, Лев Давидович Бронштейн, более известный как Лев Троцкий, пал жертвой организованного политического убийства. Щедрый и заботливый муж троцкистки Сильвии Агелофф, человек, который демонстрировал полное безразличие к политике и имевший, по его словам, богатую мать в Бельгии, а также заморского босса, платившего ему приличные комиссионные, – оказался не более чем агентом ОГПУ Рамоном Меркадером. Под предлогом работы над статьей убийца добился встреча с Троцким. Когда они остались наедине, он ударил Троцкого сзади острым стальным ледорубом с укороченной рукояткой. На следующий день Троцкий скончался. Лев Троцкий не принадлежал к разряду людей, способных мирно умереть в кровати от старости. Он покинул этот мир с неизменной безмятежностью человека, который выполнил свой долг и совершил историческую миссию.

Шагал: избранник муз

В созерцании противостоящего открывается художнику образ. Он принижает его до произведения. Произведение – не в мире богов, но в этом огромном мире людей.

Мартин Бубер

В одном из залов Третьяковской галереи внимание зрителей неизменно привлекает странная картина. На ней пара влюбленных летит над садами и домами небольшого городка. Картина называется «Над городом». Ее создатель – Марк Шагал – один из самых странных самобытных художников XX века. А изображены на картине он сам и его жена Белла. Он придерживает ее, словно оберегает от неверного поворота или движения. Она грустно смотрит вдаль и машет рукой – или прощаясь с кем-то, или кого-то приветствуя. Шагал часто изображал людей, парящих в небе, он и умер в лифте, который стремительно мчался ввысь. Было ему тогда 98 лет. На склоне своей жизни художник как-то сказал: «Ребенком я чувствовал, что во всех нас есть некая тревожная сила. Вот почему мои персонажи оказались в небе раньше космонавтов».

Художническая судьба Шагала сложилась своеобразно. Он фактически нигде не учился, хотя и занимался в витебской школе художника Ю. Пэна, в Петербурге в школе Е. Званцевой, где преподавали знаменитые мастера Бакст и Добужинский, в Париже в частных «академиях» «Гранд Шомьер» и «Ла Палетт». Молодой Шагал, как уверяет он сам, всюду чувствовал себя чужим. Ему претили светскость и манерность, «А я – сын рабочего, – писал он в воспоминаниях, – и меня часто подмывает наследить на сияющем паркете». И хотя позднее Шагал выставлял свои произведения вместе с Бакстом в «Мире искусства» и был вхож в дома самых утонченных интеллектуалов мира, он «следил», где мог – грубыми, как казалось многим, красками и мазками, вывернутыми линиями, перекрученными головами своих персонажей, бесстыдно раскинутыми ногами женщин. Но с миром культуры Шагал общался не в светских гостиных, а на высшем уровне. Перебравшись в 1910 году из Петербурга в Париж, обосновавшись в знаменитом «Улье» – здании бывшего выставочного павильона, где нашли себе приют мастерские парижан Леже, Модильяни, Сутина, позже ставших знаменитыми, он вошел в круг лучших поэтов и художников Франции (Робер Делоне, Блэз Сандрар, Макс Жакоб, Гийом Аполлинер). В художественной столице мира молодой витебский еврей оказался среди избранных, хотя это обстоятельство никак не изменило направления, в котором он двигался с первых шагов своей художественной деятельности. Все творчество Шагала – это «бунт против правил».

Он прожил почти сто лет, но только треть из них провел в России. Большая часть творческой жизни была отдана Франции, и во многих энциклопедиях мира после имени Шагала стоит название страны, которой он принадлежит, – Франция. По этому поводу сам художник говорил: «Меня хоть в мире и считают интернационалистом и французы берут в свои отделы, но я считаю себя русским художником, и это мне приятно» (из письма Марка Шагала Павлу Эттингеру). Когда смотришь на картины художника, сначала приходит мысль, что все свои годы он летал где-то в небесах, а если и ходил по земле, то по такой, которая живет по каким-то своим особым, неизвестным нам законам. На самом-то деле Шагал всегда пребывал в одной стране – в родном Витебске, рисовавшемся его памяти и сознанию не губернским городом старой России, а захолустным, хотя и фантастическим еврейским местечком – со своими привычками и традициями, со своими тонами, цветами и запахами. В Париже ему чудился Витебск, а когда в старости он приезжал в Иерусалим, чтобы создать там витражи для синагоги, перед его глазами вновь возникали покосившиеся строения и домашние звери из детских снов.

Слова Шагала, что он русский художник, были сказаны им неспроста. Его творчество могло возникнуть только в России. Мир его картин наполнен контрастами и противоречиями, содержит в себе абсурд в таком чистом виде, какой мог сложиться лишь на русской земле. В число свидетельств русского абсурдизма, как известно, входил еврейский вопрос. Лишенные элементарных гражданских прав, евреи в старой России жили обособленно, замкнуто, соблюдая свои обычаи, тщательно исполняя религиозные обряды, жившие в их сознании, сохраняя память о своей великой истории. Память народа и собственные впечатления легли в основу творчества Шагала. Они соединились с необыкновенной фантазией, присущей художнику, и с той прямотой взгляда на мир, которая позволила Шагалу открыть правду в самых простых и обыденных явлениях, хотя и переселенных его волею с земли на небеса. Сила его искусства была так велика, что она позволила в полный голос говорить о вкладе в мировую культуру российского еврейства, которое к рубежу столетий стало активной творческой силой.