Текст книги "Записки непрофессионала."

Автор книги: Владимир Наконев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Спокойствие, только спокойствие, как говаривал Карлсон, который живёт на крыше. Массирую пальцем точку на вене и слегка её отпускаю, передвинув палец дальше. Кровь прошла участок. Несколько раз проминаю пальчем пройденный путь и даю свободный выход. Цвет вены меняется на более здоровый и одновременно с этим в голову приходит мысль: а если это был тромб? А насколько я его размял? А куда его теперь вынесет? Если в голову, то каюк. В запасе у меня пара минут не более. Не суетиться!

Не делая резких движений, я поворачиваюсь и открываю защёлку двери (облегчаю задачу по обнаружению тельца в летальном случае). Опускаюсь на прохладный пол и так же не спеша, мочу под краном полотенце и кладу его на шею и грудь. Это позволит уменьшить диаметр кровеносных сосудов в сторону головы и тромб, если таковой был, скорее всего, оправится в другую часть тела. Втягиваю живот, чтобы уменьшить частоту биения сердца и замираю в неподвижности. И лишь одна рука не спеша достаёт мобильный телефон и приготавливаю его для звонка моему другу: когда начну вырубаться, нажму на кнопку.

Сам же замечаю время на телефоне и жду. Отпускают иголки, не чешется больше кожа. Кстати, и вырубаться, похоже, я не собираюсь. И это радует! Выжидаю ещё две минуты про запас и так же не спеша встаю с пола. Смотрю оценивающе на моё отражение в зеркале. Ну, что? Снова промахнулась бледная с косой?

64. Знакомство.

Через закрытый сварочный щиток я увидел тень, придвинувшуюся ко мне. Стрельнув глазом, я убеждаюсь, что не знаю очередного клиента и продолжаю варить электросваркой. Подождёт, если я ему нужен. Заканчиваю электрод и поднимаю маску. Возле меня стоит, прикрывшись рукой от блёсток, моего роста и возраста незнакомый мне мужик. Он поворачивается ко мне и протягивает руку.

– Приветствую! Мне сказали, что, если Вы не возьмётесь, то никто в деревне этого не сделает.

Многообещающее начало. Поговорив несколько минут, мы переходим на ты. Он рассказывает мне, что увольняется из армии, живёт в соседней деревне. Заметив гримасу на моей физиономии, быстро сообщает, что транспорт мне будет по первому требованию. А проблема состоит в том, что развалилась тележка на его прицепе. Дело было к окончанию рабочего дня и я говорю ему, что можно ехать прямо сейчас и начать делать. Военный в изумлении: ты же ещё не видел в чём там дело!

– И не обязательно, – отвечаю я, – Развалим эту тележку до конца, повырезаем то, что уже поломано, поменяем, усилим, заварим и поставим на место.

Убедил. Грузим в его "уазик" сварку, резак и отправляемся. По дороге продолжаем общаться. Доезжаем до его деревни уже друзьями. Первый же осмотр конструкции показал, что одним днём дело не закончится. И нужно будет достать листовой металл. Но мой новый знакомый в радости, что появилась надежда, машет руками: всё, что надо, завтра же будет здесь. Ну и ладушки! Начинаем.

Поскольку я знаком с электроснабжением советских деревень, то открываю щиток с половиной ССсовской эмблемы и цифрами 380 и рукой, трогая каждую шину, проверяю наличие напряжения. Всё нормально. Военный с любопытством глядит на мои действия.

Поработав вдвоём до темноты, мы проводим ещё некоторое время за ужином, где я знакомлюсь с его женой и я отправляюсь домой. На следующий день у меня было запланировано много других дел, о чём я честно предупреждаю моего клиента и мы договариваемся о встрече на послезавтра.

Наступает послезавтра. Я приготавливаю все необходимые инструменты как раз к назначенному времени. Скрипит тормозами "уазик" и из него вылазит мой знакомый. Руки в бинтах, на физиономии пара пластырных нашлёпок. Наш уровень знакомства позволяет мне уже шутить в моей манере.

– А, вот, нечего совать руки туда, куда собака ... не суёт.

– Дак, ведь, из-за тебя это.

– Из-за меня?! – я притормаживаю мои действия и мыслительный процесс.

– Ты же тогда потрогал шины в электрощитке.. вот я их тоже... вчера...

Чтобы заглушить смех, брызнувший из меня, я боднул лбом дверь. Помогло мало. Повернувшись к клиенту, я вытер рукавом слёзы и открыл было рот. Но он меня опередил.

– Давай не будем обсуждать менталитет наших вооружённых сил!

Я согласно помотал головой и опять соприкоснулся с дверью передним отсеком. Пробую произнести речь, но она не получается. А подполковник продолжает.

– И отдельных представителей славной Советской Армии тоже.

Такую самокритичную и юморную характеристику можно услышать только от этих самых представителей славной армии. Но ноги меня уже не держат и я хлопаюсь на скамейку задом, слушая окончание выступления.

– Ты не представляешь, как я рад, что с тобой познакомился! Ну, чего расселся? Поехали! Может там и тебе осталось немного электричества.

65. Лебединая песня.

Такого я ещё не видел. Будучи фри-флаем я уже привык к тому, что для того, чтобы в небо подняться, надо сверху вниз сбежать. Здесь же шнурком для ботинок, но гораздо большей длины пилота привязывали к моторизированной катушке и он, задрав к небу пятки, улетал вверх. То, как из хаты выносят ногами вперёд, мне уже приходилось наблюдать, но чтобы в небо....! Заворот назад был такой, что у меня по спине побежали холодные мурашки от вида опрокинувшегося крыла. После двух десятков стартов мурашки постепенно оставили моё тело в покое, сосредоточившись на небольшой площади ниже пояса и спереди.

– Ну что? Полетишь?

– Да ни за что!!!

«Хе-хе!» – раздалось внутри, – «Что, старичок, сдрейфил? А туда же: супермен». Вынести такой подкол было трудно. Даже если это и был внутренний голос.

– Я... это... ботинки сегодня оставил...

– Ничего, в кроссовках тоже можно.

– Не-не-не, народ, я в кроссовках не летаю. Сэйфти фёрст!

На меня посмотрели уважительно и настаивать не стали. Со временем отговариваться стало труднее, да и уже и интерес к процессу возник и вот я стою запряжённый в седушку и от меня назад отходят много верёвочек, а вперёд – только одна. То, что у меня с первого раза не получится, внутренний голос уже предупредил, но почему не знал и он сам. Неизвестность слегка нервировала. Наконец у команды кончились разногласия и в обстановке полного единодушия я рву вперёд, как учили раньше. Натянувшийся было трос вдруг провисает и я остаюсь один на один с моим (хорошо, что не моим) крылом и, не останавливаясь, продолжаю лететь вперёд, как паровоз. Трос уходит назад между ног, налетевший сбоку порыв ветра уводит крыло в сторону и мне приходится переступить через трос, чтобы не уронить крыло. Ну, почему не тянут? Тяни! Тяни!!!

Мимо с рёвом пролетает парашютик на тросе, который я уже успел обогнать. Нифига себе рывок! Сейчас он подсечёт меня за пятку! Крыло уже валится набок и я, особо не задумываясь, подпрыгиваю на бегу и, задрав ноги, приземляюсь на спину. Такого сигнала оператор на лебёдке не знал, но, увидев две ноги в воздухе, мгновенно сбросил тягу. Подбегают сразу два инструктора, один из которых объясняет по радио оператору, что я упал, потому что меня подсекла верёвка. Я его поправляю, что сделал это сам. Инструктора объявляют мой цирковой номер новым трюком, которого у них в клубе ещё не было.

Со второго раза оператор, помня, что он имеет дело со взбесившимся жеребцом, подбирает трос вовремя, давая мне возможность самому вывести крыло. Почти штиль и мне приходится сделать хорошую пробежку, до момента, когда лебёдка меня хватает и вышвыривает в небо. Краем глаза вижу, как из кармана брюк выпадает фотоаппарат и пытается совершить самостоятельный полёт, потому что я его не привязал к одежде. Из-за жары я не в комбинезоне, что не совсем удобно. Успеваю схватить и надеваю его ремешок на руку. Пока я этим занимаюсь, меня доставляют к точке выхода на орбиту и дают команду о сбросе тяги. Параплан выравнивается и следует другая команда на отцепку. Отцепляюсь.

Ф-фу! Наконец-то я в привычной обстановке. Щёлкаю затвором во все стороны и приближаюсь к планете. Проходя над стартом запечатлеваю задранные на меня головы и доворачиваю к лоскутку белого полотна, который клуб использует для тренировки на точность приземления. Вытираю об него ноги, слышу аплодисменты, роняю крыло, сую фотоаппарат в один карман и... в другом кармане не обнаруживаю бумажника. И находит на меня печаль великая: хрен с ними деньгами, хотя там и была значительная сумма. Документы нужно будет восстанавливать, а это означает большие и глупые хождения по всяким инстанциям.

ЖПСа не было, значит кукурузное поле, через которое я пролетел, можно не подвергать вытаптыванию. Уборка урожая ещё не скоро. Кукурузка высотой в полтора человеческих роста хоть и знаменует то, что коровки будут хорошо кушать, меня совершенно не радует. Глаза же, не веря в случившееся, шарят по ближайшим окрестностям и площадям. А что это там чёрное под углом тряпки, на которую я только что низверзнулся с неба? Ура!!! Учитесь люди приземляться в нужную точку и тогда вы всегда найдёте потерянные при приземлении вещи!

66. Фондю савойярд.

– Вообще, ты почаще должен действовать, как дипломат. Не говорить нет. Это помогает в жизни.

Так поучает меня мой кореш. И я не упускаю возможности ответить ему тем же.

Летом в Альпах делать нечего. Только редкие безумные парапланеристы залётывают. И поэтому в отеле только я и мой друг-бельгиец. Хозяин отеля от безделья и от французского пофигизма не сильно уделяет внимания кухне. Меню от этого разнообразнее не становится. Сыр, грибы и какие-то соусы – весь набор. И мне становится всё грустнее от нашего пребывания в горном краю.

Одним вечером хозяин приготавливает на нашем столе что-то с видом свадебной торжественности. Вы, говорит, должны обязательно попробовать фондю савойярд. Моему корешу всё почти по барабану, потому что каждое блюдо от приправляет двумя бокалами вина и кушанье идёт как по маслу. Мне же от вида лежащих на подносе продуктов становится не по себе. Поскольку продуктов, как таковых и нет. Хлеб и сыр.

Зажигается спиртовка, заливается в плошку белое вино и в нём, горячем, расплавляется сыр. Теперь нужно вилочкой подцепить кусочек хлеба и этим кусочком намотать алкогольно-сырной жижи. Мне! Непьющему! Я понял, что вот так и заканчивают жизнь. Необдуманными поступками. А есть хочется! Проглатываю несколько противных кусков. В желудке прочно обосновывается стандартный кирпич с острыми необбитыми углами.

Наутро кирпич всё ещё лежит на своём месте. А летать? Бельгиец тоже недовольно прохаживатся по поводу этого злополучного фондю. Но дипломатично молчит при появлении хозяина отеля...

После первого же полёта меня выворачивает наизнанку. И едва остановив машину, я оглашаю альпийские окрестности звериным рыком. Всё! С меня хватит! И я бросаю друга на произвол и поднимаюсь на гору пешком. Для улучшения самочуствия.

Наверху я нахожу кореша, сидящего в ресторанчике, в хорошем расположении духа. Посмотрел на меня с иронией.

– Ну, что? Русские – народ слабый?

– Я посмотрю на тебя -, отвечаю -, когда вечером мы опять увидим на столе сыр и грибы.

А тут прибегает владелец ресторана, увидев, что нас уже двое за столом: чего изволите? Огурцов, заявляю, солёных. По невыносимой тоске, появившейся в глазах ресторатора, я понял, что перебрал. Извиняюсь и говорю, что нечаянно употребил русское слово, которое обозначает маринованные огурчики.

– И всё? – спрашивает.

– Нет, ещё чашку чая, в которую покладите четыре пакетика чая.

Француза качнуло и он, схватившись за край стола, вопросительно посмотрел на моего компаньона.

– Ничего страшного, – улыбнулся тот, – я такое уже видел. Это с ним бывает. И он до сих пор живой.

Вечером мы садимся за стол в отеле и видим что-то отдалённо напоминающее солянку, в составе которой (опять!) сыр, грибы... Я рассказываю хозяину отеля о том, как меня укачало на параплане и теперь мне совсем не хочется есть. Хотя кухня французов нам очень нравится. Особенно моему другу. Хозяин довольный удаляется.

Мой кореш обречённо заглядывает под стол.

– И собаки у него нет.

– У него была,– отрезаю я,– но она сдохла. Ешь! Еда тоже входит в дипломатический этикет. Тебя не укачивало. Тебе это нравится. Попробуй теперь найти предлог и не съесть хотя бы треть. Надо быть почаще дипломатом. Сам говорил.

С садистским интересом я изучаю содержимое тарелки и вылавливаю редкие заблудившиеся кусочки картошки. Ожидаю стакан тёплого молока, заказанного по случаю недомогания и даю ещё несколько советов по съедению испорченных приготовлением продуктов. Эту фондю я уже не забуду никогда в своей жизни.

67. Приснилось.

– Между прочим, здесь проходит граница между Испанией и Францией! – полицейский пытается разъяснить группе китайцев, что пройти удастся только показав паспорт. И тычет рукой в пол между двумя барьерами, перегородившими проход в зале. Объяснять китайцам можно по-любому, потому что они уверенно молчат на всех языках мира. Но, бывает, что они все сразу начинают говорить вместе. На китайском. И тогда.... на лбу полицейского появляются капли пота и, чтобы остыть, он жестом выхватывает из толпы кого-нибудь европеоидного и, глянув в паспорт, пропускает. Махнул и мне. Я уже слышал, что он говорит по-испански, приближаюсь, скороговоркой бросаю, что бумаг нет и лучше, если я буду последним.

Наконец, флик уговаривается в усмерть китайцами и пропускает их всех скопом под честное слово, что это – в последний раз. Подходит ко мне и вопросительно глядит на меня.

– У меня нет бумаг и я – вооружён.

– О, блядь! – полицейский отпрыгивает назад и хватается за пистолет.

Увидел мою улыбку и отпускает рукоятку. Делает шаг ко мне.

– Где? Покажи!

Я сую руку за пояс и флик снова отшатывается от меня.

– Нет! Не трожь! Пошли к шефу!

Заходим в околоток. Флик храбро хватает меня за рукав.

– Шеф! У него оружие!

– О! – шеф отрывается от бумаг и повышает голос, – Ребята! У нас есть работа!

Со всех дверей вокруг выпадаю молодые полицейские,

– Где? Доставай!

– Я сам достану, шеф! – совсем расхрабрился мой сопровождающий.

Я улыбаюсь всем сразу и достаю кастет. Уже продемонстрировав, что я почти не понимаю по-французски, я не собираюсь менять привычки без особых причин. Расстёгиваю пояс и поворачиваюсь к моему охраннику.

– Доставай! – по-испански.

На всеобщее обозрение появляется револьвер.

– О-о-о! – дружно тянут голоса.

Отдаю ещё несколько штучек, достаю из кармана видеокамеру-авторучку и протягиваю её шефу.

– Видеокамара, – (так звучит по-испански).

Такого они ещё не видели. Шеф берёт в руки, осматривает, поднимает голову на меня.

– КГБ?

Я ухмыляюсь и продолжаю опорожнять карманы. Закончив, расстёгиваю кобуру скрытого ношения и тоже отдаю шефу.Он крутит её в руках и поворачивается к одному из молодых полицейских.

– Вы что, коллеги?

Молодой смеётся. Атмосфера давно уже перестала быть напряжённой. Но, мне, тем не менее, делают нетщательный стриптиз, объясняя, что это для поиска наркотиков. Испаноговорящий просит меня отдать и очки тоже. А то, мол, в депрессивном состоянии человек может воспользоваться очками, чтобы порезать вены, например. Я отдаю свои окуляры. Потом снимаю зубной протез.

– Этим можно порезаться ещё лучше.

Полицейский, приблизив лицо, разглядывает мои зубья со сторон и произносит.

– Серьёзная штука. Но мы не можем отбирать зубы.

Ещё некоторое время мы решаем процедурные вопросы. Мне обещают адвоката, переводчика и просят подождать на стуле. Садясь на стул, я обращаю внимание, что у меня не забрали шнурки ботинок. Меня пробивает на смех. Нервное, наверно. Все глядят на меня. Поскольку уже ушёл тот флик, что говорил по-испански, мне приходится жестами (я же не говорю по-французски) объяснить, что забрали подтяжки, но оставили шнурки. А для повеситься они подходят лучше.

Заходит ещё какой-то шеф. Что тут, говорит, за веселье. Да, вот, отвечают, он смеётся над нами, что забрали подтяжки, а шнурки оставили и, ведь, прав такой-сякой.

– Непорядок, – заявляет шеф и приказывает мне снять шнурки.

Я уточняю жестом «это». По-испански говорят «да». Я так же жестом ещё раз на шнурки и потом на коробку на столе «это – туда».

– Уи, мёсьё.

Неплохо. Я – уже мёсьё. Через некоторое время появляются адвокат и переводчик. Точнее, переводчица. Один из фликов делает серьёзное лицо и долго-долго выговаривают адвокату. Потом, мы втроём: я, адвокат и переводчица уединяемся в комнате.

– Вам инкриминируют нахождение с оружием на территории Франции и это может потянуть лет на 3-5.

– Я не пересекал с оружием границу Франции, и, самое главное, я сразу заявил, что оно у меня есть.

– Но официальная граница Франции находится в другом месте!

– Очень, – говорю, – Интересно. Значит, для китайцев граница расположена в одном месте, а специально для меня она передвинулась на несколько десятков метров.

И я рассказываю адвокату, как началась история. Он соглашается, что ситуация не совсем ординарная и уходит на совещание к полицейским. Возвращается с серьёзным лицом полицейского в придачу.

– Они говорят, что дело может быть ещё серьёзнее, – переводит мадемуазель.

– Скажите им, – я обращаюсь к ней, – Что я сейчас закрою рот и открою его только тогда, когда выйду через пять лет из тюрьмы. И пусть не думают, что я выйду лучше, чем я есть сейчас.

Дама тщательно переводит и полицейский задумывается на целую минуту.

В процессе меня приглашают присесть к столику, на котором пожилой полицейский разложил всё моё денежное довольствие и карманное имущество. Тщательно рассортированы монеты, бумажки, патроны... Дядька долго и безуспешно рассказывает мне, что всё это появилось из моих карманов и, поэтому, он должен вместе со мной всё пересчитать, описать, запаковать и подписать вместе со мной упаковочную квитанцию. Если поступит команда, то он, согласно описи, всё вернёт в мои руки.

В последнее я не поверил, потому что не в правилах полицейских отдавать нелегалам в руки оружие, невесть откуда у них появившееся. Но, тем не менее, я, одобряя действия служащего, по-испански три раза произнёс "Си сеньор!" и один раз "Но проблема". Расстрогавшись такой понятливостью, полицейский ни с того ни с сего вдруг переключился на политику и стал мне объяснять, что в Испании всё хорошо, потому что там есть король. А они, вот, своему королю голову отрубили много лет тому назад и с тех пор кто бы ни пришёл во власть, все воруют и воруют. И теперь этот Саркози... себе ворует, Карле ворует, своим друзьям тоже приворовывает.

Мне захотелось обнять бедолагу, погладить по голове и утешить. Но меня удержало только то, что я не понимал по-французски и шевельнувшееся внутри злорадство: вот проголосовали бы на последних выборах за тётку и не нужно было бы плакаться. Поразмышляв, я опять сказал "Си, сеньор!", потом подумал и добавил: "Мафия", "Проблема".

В это время появился ещё один шеф и заявил:

– Это у него и в самом деле шпионская видеокамера. Я нечаянно нажал на кнопку и она меня засняла.

– Надеюсь, что ты стёр это видео с его камеры, – повернулся к нему другой полицейский, сидящий у компьютера.

– Да, но, вроде бы, я ещё и поломал ему камеру.

– Ничего страшного. Мы не будем ему об этом говорить.

Ну, вот! Коза – ваша мама, бляди безрукие! Можно было бы и попросить показать, как работает. Но я возмущаться не стал, с интересом наблюдая на то, как считают мои деньги. А потом меня снова повели разговаривать. С помощью переводчицы. Надо отдать должное мадемуазели. Язык она знает превосходно, переводя всё, что я говорю, или мне сказали. Со всеми нюансами и обходя расставленные мной словарные ловушки. Даже когда она не знала перевода специального слова или термина, она доводила смысл сказанного до нужных ушей.

Разговор то и дело сбивался на посторонние темы. Народ явно наслаждался возможностью поговорить с умным собеседником. Из-за этого между полицейскими возникла лёгкая перепалка: обоим хотелось побыстрее закончить свою часть, а компьютер был один. Победил тот, что интересовался оружием. Выгнал коллегу из-за стола, сел, подцепил авторучкой револьвер и протянул его мне.

– Зарядите!

Я вопросительно поглядел на переводчицу, старательно удерживая мою нижнюю часть жевательного устройства от упадения на пол. Вы где учились, защитники французских граждан, мать вашу? Разрядить пистоль даже не посмотрев как он был заряжен. А если бы я уже помер за это время? Кто бы вам показал, как это делается?

– Зарядите! – перевела толмачиха.

Я взял в руки железяку, вежливо показал как что и куда вставляется, взял в руки патрон и, заметив, как напрягся полицейский, пальцем показал, куда он вставляется. Плечи полицейского обвисли расслабленно. В дверях показался его оппонент по обладанию компьютером.

– Префект сказал, что мы можем решить все вопросы сами, уничтожив оружие и отпустив его на все четыре стороны. Но окончательно это будет ясно завтра.

Оружейник сразу потерял ко мне интерес и ушёл, не забыв отодвинуть от меня подальше коробку с железяками. Его коллега сел на освободившееся место и сунул нос в коробку. Вытащил авторучку-стрелялку, с трудом взвёл и, прицелившись (без ствола, конечно) в потолок, спустил затвор второй рукой. Повернулся ко мне.

– Так правильно?

Переводчица перевела. Я помотал отрицательно головой и протянул руку. Флик безбоязненно отдал мне трубку. Я быстро взвёл одной рукой и также одной произвёл спуск. Мужик восхитился и повторил процесс сам. Потом повернулся ко мне, постучал пальцем по своей голове и выставил большой палец кверху. Порылся в картонке, достал кастет, надел себе на руку, несколько раз сжал ладонь.

– Удобно! Это не переводи!

И швырнул кастет в коробку, которая стояла возле переводчицы. Я сделал резкое движение, подскакивая. Все с интересом уставились на меня.

– Более идиотского я здесь сегодня ничего не видел. Если бы он случайно попал по капсулю, то ты могла бы остаться без глаза, – сказал я переводчице.

Мадемуазель побледнела, отодвинулась от коробки и медленно слово в слово перевела полицейскому всё, что я сказал. Флик обиженно повернулся ко мне.

– Я тут прокурору и префекту звоню, чтобы разрешили тебя освободить, а ты идиотом меня называешь.

Сам-собой разговор ушёл с официальной темы. Ещё некоторое время мы потрепались ни о чём. Ещё пару раз полицейский напомнил мне, что он – не идиот и меня снова отправили на отсидку. Заодно решили и покормить. После риса с подливкой я знаками показал, что мне надо почистить зубы. Открыли, разрешили взять пасту и щётку и отвели к крану с водой. Три молодых полицейских с трёх сторон наблюдают за моими манипуляциями. На всякий случай. Чтобы я чего лишнего не проглотил.

Почистив хавку и зубные протезы, я отправляю их в рот и на автомате хватаю губку, лежащую на раковине, и смываю поверхность.

– Вот чёрт! – бормочет сзади девка-полицейский, – Я бы, наверное, не догадалась это сделать после себя.

Мой престиж, и так уже высокий, взмывает до небес, но это не мешает мне провести остаток дня в "обезьяннике". Два на два метра. Не разгуляешься и поэтому большую часть времени я дремлю на топчане. Знал бы я тогда, как мне это аукнется в ближайшее время!

Вечером передо мной извиняются за то, что на ночь здесь всё закрывают и меня перевозят на машине одного из фликов в городскую кутузку на ночлег, предварительно добротно застегнув руки пластинчатыми наручниками. Целая ночь на топчане (идиот!) и наутро за мной опять заезжает тот же полицейский. Руки в замок и назад в деревню.

Я оставляю служивым мои автографы, мне возвращают вещи и деньги. Совсем потеряв чувство вежливости, начинаю нарываться на неприятности.

– Я уже говорил вам, что я – писатель. И, разумеется, я напишу очередной рассказ о нашей с вами встрече. Никто из вас не хочет войти в историю?

Полицейский вопросительно глянул на переводчицу, дождался перевода и раздражённо буркнул, что только этого ему и не хватало.

– Он не хочет, – старательно перевела мадемуазель.

– А я слышал, как его зовут и могу и сам написать то, что хочу, – усугубляю я ситуацию.

Полицейский услышав своё имя более внимательно выслушал перевод и так ласково на меня глянул, что я понял: настало время заткнуться.

– Ножницы отдайте! – напоминаю я.

Отдают. Таким же образом я получаю и складной нож, продемонстрировав мои знания о 7-сантиметровом лезвии, с какого ножик является холодным оружием. Мне ещё раз напоминают о том, что в моих интересах побыстрее уехать из Франции, чтобы не всплыло моё дело о заезде с оружием и меня выставляют за дверь околотка.

"И свобода нас встретит радостно у входа..."

Радость свободы оказалась ущербной. Железнодорожники Франции решили забастовать, о чём мне с печалью в голосе сообщает дежурная по вокзалу и отправляет меня на шоссейную дорогу рядом с пляжем, по которой ходит автобус на Перпиньян. Выхожу на улицу, вижу у забора трёх молодых людей и находит на меня, наконец, озарение. На достаточно понятном для них французском я спрашиваю, как пройти к пляжу и отправляюсь туда по подземному переходу.

Возле пляжа нахожу много такого же, как и я, дезориентированного народа, явно не обрадованного забастовкой железнодорожников. Автобуса нет, расписания нет, нет и знака самой остановки, но, вроде бы говорят, что именно здесь останавливается автобус. Театральная пауза. И я иду пополоскать ножки в Средиземном море. Заодно и носочки поменять, ибо пахнут плохо. ...Завязываю второй ботинок и.... Нет! Только не это! Замираю, жду. Да нет, показалось. Тем не менее, осторожно беру чемодан на колёсиках в руку. До асфальта его нужно нести метров десять по песку. Когда до ступенек остаётся менее двух метров, внутри что-то взрывается.

Если я и сказал чего, роняя чемодан, то очень тихо. Но в ушах ещё долго гремит эхо про секс с чужой мамой. Стою, как принято в таких случаях, упёршись руками в колени, и пытаюсь выпрямить спину. Индейское жилище! Прямо физически ощущаю, как мой любимый диск покидает насиженное место и начинает свой путь наружу.

Отыскиваю глазами рядом со мной большой камень и опрокидываюсь на него спиной. Народ, сидящий на набережной с интересом наблюдает за идиотом, который, наверное, загорать решил. Результат – ноль. Выходит и выходит всё дальше мой диск. Уже чувствую, как ноги двигаются сами-собой, выгинает дугой спину, начинают дрожать руки и сбивается дыхание. Вот я и приехал! А не поторопился ли я, отдавая железяку полицейским? На будущее надо будет иметь такой медикамент под рукой. Не смотря на гадкость состояния, мне ещё и смешно становится: досупермэнился. Сквозь слёзы от боли я различаю вывеску пожарников через дорогу, каким-то непонятным образом перебираюсь через трассу и жму на кнопку в дверях.

Уже не притворяясь, я ничего не могу сказать по-французски, но на моё счастье оператор на другом конце проволоки понимает испанский. Через несколько минут рядом со мной стоит скорая помощь. Пожарники быстро понимают ситуацию и укладывают меня лицом вниз на носилки. Опускают голову ниже ног и, услышав моё "мяу!", понимают, что лучше сделать наоборот. Меня уже всего трясёт, пот заливает лицо, но я умудряюсь показать, где в чемодане лежат бумаги.

Вытащив полицейское предписание покинуть Францию, пожарники озадаченно чешут затылки и звонят в полицию. Ещё бы! Граница – вот она, рядом, а в госпиталь везти надо вглубь страны. Приезжают полицейские, выслушивают неудовольствие пожарников, сообщают, что на меня ничего нет и я – свободен. Пожарники решают везти меня в госпиталь в Перпиньян. Съэкономил на дороге, блин! Эх, дороги..! Я тут же вспомнил, что я – во Франции. Если тряску в направлении перед-зад я ещё могу вытерпеть, то боковые сдвижения чуть не лишают меня остатков сознания. Я догадываюсь растопырить локти, упереться ладонями в бёдра и, зафиксировавшись таким образом, потея, как у мартеновской печи, терплю до госпиталя. Хорошо что пожарник, что был со мной, понимал по-испански и подложил мне что-то мягкое между локтями и поручнями носилок и ещё и ремнём к ним притянул.

Госпиталь. Это вам не Испания! Всё работает как часовой механизм: кровь сюда, штаны туда, бирку на руку, чтобы не потерялся, и в палату. Появляется доктор. Языки на выбор: французский и английский. Начинаю всё лучше понимать французский. И говорить на нём же. Доктор желает видеть меня так, чтобы я лежал на спине. Как я поворачиваюсь с живота – я, когда-нибудь, напишу отдельную книгу. Но, наконец, я оказываюсь в нужном положении с обеими руками под спиной. Точнее, под поясницей. Уходит доктор, появляется медсестра с капельницей и просит освободить руку. Прошу дать мне простыни для того, чтобы заменить руку. Получаю две, скатываю валик и вытягиваю из-под себя руки.

"И лежу я весь забинтованый, каждый член у меня расфасованый..."

Начинают накапывать мне какой-то гадости. Нет, я понимаю, что тётки всё делали правильно и от всей души, но также я осознаю, что имунная система моего старческого организма будет подорвана и надолго. Надо как-то вставать на ноги. Но для этого мне нужен деревянный валик и жёсткий пол. А вместо этого – мягкая кровать.

Время ужина. Еле-еле отбрёхиваюсь от добрейших француженок с их супом. Какой, нафиг, суп? Я же знаю, как в туалет ходить в таком состоянии. Ночь без сна и только под утро я забываюсь, лёжа на боку, после очередного флакона обезболивающего через капельницу.

Наутро меня чуть ли не насильнол заставляют сделать "пи-пи". То, как я это делаю, подвигает мадам медсестру на ответные действия. Она приносит и оставляет мне на столике "утку". Типа, это вам для "пи-пи".

Ну вот и всё! Утку – супермэну! Вот позор-то! Этим я даже похвастаться не смогу. Никто просто не поверит! Дожидаюсь, когда мне сменят капельницу и оставят одного на долгое время, я изучаю кнопки моей трансформирующейся кровати и сползаю спиной по краю койки ногами на пол. На ощупь поднимаю кровать и потом перекатываюсь на позвонках по торчащему ребру края, опуская ноги опять до пола.

Наконец, в очередной раз я слышу знакомый "хряп!". Глаза выпадают наружу, потом возвращаются назад и я встаю на мои ходули. Медсестра застывает на пороге, увидев меня расхаживающего, как бобик на верёвочке, возле кровати. Далеко отойти не пускают трубки капельницы. Рентген мне сделали ещё в первый день, а теперь я самостоятельно добираюсь до магнитнорезонансного сканера. При следующем посещении доктора я отчётливо вижу в каждом его глазу интернациональное слово "симулянт".

Доказывать обратное у меня нет ни времени ни желания и я делаю встречное предложение: а не выписать ли меня? Док соглашается, всем своим видом показывая, что если бы он раскусил меня раньше, то я бы сюда и не попал.

Я переодеваюсь, пробую поднять чемодан и понимаю, что лучше его тащить волоком, не обращая внимания на состояние дороги. Благодарю всех, кто попадается мне по дороге, за всё, что для меня сделали и тяну мой чемодан до ближайшей автобусной остановки.