Текст книги "Командировка на дуэль"

Автор книги: Владимир Надеин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

И, разгоряченные, тут же входят с предложением в Госплан или Госстрой.

А следует заметить, что войти с предложением далеко не всегда означает – иметь его. Порою это предложение на все сто процентов состоит из желания. Из желания благородного, чистого, направленного на общее благо, но, увы, слишком мало увязанного с реальными возможностями.

И тогда, увлеченные своими розовыми видениями, солидные товарищи начинают действовать, как корыстолюбивая тетка, которая сначала занимает очередь, а потом уже интересуется, что в продаже. Они спешат забить заявочный кол, полагая, что главное – начать стройку, а уж потом, – шатко ли, валко – как-нибудь достроится... Лишь бы влезть строкою в план...

Для захвата строки проявляется вулканическая энергия. На перспективы розовых красок не жалеют. Если это бассейн – обещается десяток олимпийских чемпионов. Если предприятие – сулится какая-то дикая самоокупаемость – за неделю или даже сутки. А дальше, дескать, пойдут чистые миллионы.

И планирующим центрам, всем этим мудрым Госпланам и Госстроям, не всегда хватает мужества и силы воли, чтобы выдержать фронтальную атаку. Посопротивлявшись, они устало машут рукой – ладно, бог с вами, лезьте со своею строкою в план.

Но вот – влезли! Получили троллейбусы. (Впрочем, оставим их на время, пусть катятся своей дорогой.) Получили штаты, приобрели оборудование, укомплектовались кадрами для новой областной детской библиотеки в Орле. И даже подобрали премиленький участок, где предстоит в самое ближайшее время взметнуться корпусу очага детской культуры.

Остановка, сами понимаете, за малым: найти строительную организацию, готовую выполнить благородный заказ.

Все мы любим детей, орловские строители тоже. Но у них уже имеются напряженные планы жилищного и промышленного строительства, которые, скажем прямо, тоже имеют непосредственное отношение к детям. Конечно, монтажники-высотники готовы горячо взяться за корпуса областной библиотеки, но при том непременном условии, если им дозволят временно забыть о новостройках легкой, а равно и тяжелой индустрии. А такой забывчивости строителям дозволять, конечно, не могут. Поэтому от библиотеки на сегодняшний день имеются: бездействующее оборудование, горы книг, сиротливо пылящиеся в случайных коридорах, премиленький участок, огороженный дощатым забором, и штаты, чья активность полностью поглощается мольбами о предоставлении хоть какого-нибудь помещения.

Допускаю, что некоторые читатели, искренне убежденные, что они больше всех любят и ценят несовершеннолетнее поколение, выразят протест.

– Дети превыше всего! – горячо воскликнут они. – Надо бросать все стройки и удовлетворять их нужды.

Что ж, и такой подход известен практике. В Донецке и Макеевке, где наблюдался взрыв благородной заботы о подрастающем поколении, с фантастической стремительностью взялись сооружать детские железные дороги, каждая стоимостью в два миллиона рублей.

Понятно, никто из нас не пожалеет этих миллионов для юных паровозников. Но вот закавыка: не паровозом единым живет дитя. Время от времени ему еще нужны и колготки, и сосиски, и горячая вода в ванной. А когда монтажники вместе с прорабами отвлекаются от важных строек, пуска которых ждет вся страна, к прокладке игрушечных магистралей, – вряд ли нынешний умный ребенок оценит на пятерку такую безоглядную заботу.

Ибо даже дети, если они не отчаянные двоечники и шалопаи, понимают, что все сразу, одновременно, строить просто невозможно, как нельзя одновременно готовить арифметику и русский. Строить все сразу – значит ничего не достраивать.

Но эти такие простые, такие очевидные и легкоусвояемые истины почему-то с превеликим трудом внедряются в убеленные сединами головы тех, кто, не рассчитав своих сил, не подсчитав возможностей, стремится втиснуться в очередь и раньше других заложить фундамент. А уж потом с этого железобетонного пьедестала сетовать на бедность и просить дополнительных вложений.

И множатся на премиленьких участках покинутые, замороженные фундаменты, в которые вложены немалые деньги, силы и материалы. И мокнет, ржавея, оборудование, заказанное в сутолоке снисходительного планирования. И тащатся через пески и оазисы троллейбусные караваны, без толку простоявшие несколько сезонов.

И так хочется, чтобы в мудрых Госпланах и Госстроях научились веско и окончательно заявлять погонщикам подобных караванов:

– Стоп, достопочтенные, дальше троллейбус не идет! Приехали!

ПОЛУБЕСПРАВНЫЙ ВЛАСТЕЛИН

В далекий поселок Узун-агаш пришла радиограмма. В сухих канцелярских выражениях она настоятельно рекомендовала и даже строго предписывала всему окрестному населению в течение ближайшей декады не употреблять во внутрь организма воду из реки Тобол.

Если бы данное предложение касалось не хлеборобов, а верблюдов, в нем не было бы ничего странного. Для корабля пустыни пожевать всухомятку с неделькудругую – дело плевое. Но, к несчастью, труженики узунагашского совхоза в некотором смысле гораздо несовершеннее верблюдов. Так уж они, эти труженики, устроены, что им хоть литр жидкости в день – вынь да положь. А иначе сухость во рту, головная боль, общая вялость организма и прочие явления, крайне вредно отражающиеся на производительности труда.

Встревоженные руководители совхоза созвали летучее совещание актива.

– Товарищи и граждане! Мы пригласили вас, чтобы сообщить пренеприятнейшее радиоизвестие. Кустанайские областные санорганы сообщают, что с завтрашнего дня воду из Тобола пить нельзя.

– Нельзя пить воду?!

– Нет, вообще-то можно. Но только не из Тобола.

– Тогда откуда же?

Этот вопрос поставил руководителей в тупик. В самом деле, где брать воду, если единственный источник в бескрайней здешней степи – река Тобол?

Трудно описать близкую к панике обстановку, воцарившуюся в совхозе. Все наличные емкости – ведра, корыта, выварки и даже ночные горшки – были брошены на создание питьевого резерва. В школе-восьмилетке ухитрились наполнить речной водой не только лабораторные пробирки, но даже запасные чернильницы. Группа самодеятельных энтузиастов срочно взялась разрабатывать на общественных началах актуальные вопросы конденсирования атмосферной влаги.

В хлопотах и бурлении новаторской мысли десять дней пролетели незаметно. И не зря! Накоплен был ценный опыт, который не раз пригодился впоследствии. Тем более, что радиограммы из Кустаная стали прибывать все чаще и чаще.

Потягивая тепловатую пятидневную водицу из ведер, аборигены рассуждали:

– И чего это кустанайским санитарам не сидится? И зачем они радио терзают? Себе покоя не дают и на нас заботы наваливают. Перестраховщики!

Но кустанайские врачи были здесь лишь сострадательной инстанцией. Они пунктуально выполняли свой профессиональный долг, предупреждая окрестное население о грозящей опасности.

Причина же в том, что могучие индустриальные единицы из городов Кустаная и Рудного искренне считают реку естественным продолжением собственных канализационных сетей. В самом деле, зачем возиться с отстойниками, трубами, биологической очисткой и прочими дорогостоящими штуками, если можно просто выплеснуть мертвящие отходы в струи безропотного Тобола. Просто и сердито!

Тут в мыслях непосвященного читателя, вероятно, начинает зреть гневный упрек. Остро отточенные стрелы благородного критического негодования готовы впиться в репутацию санврачей Кустаная. В самом деле, куда они смотрят?. Почему не используют свою могучую, множеством постановлений подтвержденную власть? Ведь вправе же они не только подвергнуть штрафу персонально безответственное лицо, но даже приостановить работу особо беспардонного предприятия!

Но спокойно, читатель! Засуньте стрелы эмоций в колчан трезвого разума. Вспомните, в какой обстановке работают иногда санитарные врачи.

В одном из небольших городков Белоруссии пустили в ход предприятие по производству кефира.

Скажем прямо: гигантом кефирной индустрии его не назовешь. Не только во всесоюзных, но даже и в областных сводках этот очаг кисломолочной промышленности упоминают скромными словами «и др.».

Но у маленького кефиропроизводителя были крупные претензии. Буквально с первых же дней своего существования он возомнил себя флагманом большой химии. В том смысле, что счел себя вправе сразу же взяться за преобразование окружающей природы – естественно, не в лучшую сторону.

Однако санитарные врачи тоже не дремали. Они оперативно замерили ядовитые сбросы и предписали немедленно прекратить производство.

– Это мы еще посмотрим, кто кому предпишет, – небрежно заметил директор предприятия, отбрасывая акт презрительным щелчком перста. – Ждите, вас вызовут.

Но врачей не вызвали. Их вежливо пригласили в сверкающий отменной полировкой кабинет и с мягкой укоризной заметили:

– Несвоевременно вы проявили инициативу, товарищи! Ох как несвоевременно!

– Неужто опоздали?

– Наоборот, поспешили.

– Как же так – поспешили? – смутились врачи. – Ведь полреки уже отравлено.

– Не в реке сейчас дело. В кефире! Выполняя план, предприятие делает общее дело. Наш кефир – это и ваш кефир. Это, образно говоря, – всенародный кефир.

– Да, но река – тоже всенародная!

– Правильно! И мы вместе будем бороться за ее чистоту. Но потом, после кефира. А то даже йак-то неудобно получается: люди работали, ночей не досыпали, а теперь свои же санврачи суют палки в колеса досрочного освоения проектных мощностей. Нехорошо, товарищи, непатриотично!

Увы, бытует еще мнение, что, пресекая нарушения, санврачи «суют палки». Врачам читают глубокомысленные нотации, жарко взывают к их чувству районного патриотизма, осыпают упреками в недопонимании. И признаем честно: не много находится ратоборцев, которые в силах устоять перед такой массированной атакой.

Впрочем, хорошо еще, если беседа протекает в вежливых парламентарных интонациях. Бывает и так, что зажим идет по линии безапелляционного приказного порядка.

Руководство Павлодарского отделения железной дороги почему-то невзлюбило свою же родную санэпидстанцию. И даже не то чтобы невзлюбило – просто считало ее не слишком нужной инстанцией.

И, наоборот, путейскую милицию и контору орса – уважало.

А посему появился категорический приказ за подписью заместителя начальника Казахской железной дороги: санэпидстанции немедленно очистить свое законное помещение в пользу снабженцев и охранителей общественного порядка.

Раз – и вылетела на свежий казахстанский морозец бактериологическая лаборатория.

Два – и демонтировано, а точнее – вырвано с мясом сложное электрооборудование..

Три – и с грохотом летят в сугробы недавно установленные новые вытяжные шкафы.

Четыре...

Пять...

Нет, мы не против того, чтобы орс и милиция пребывали в уютном помещении. Но почему непременно за счет врачей? И почему на их справедливые возражения следует отвечать пренебрежительным: «Скажите спасибо, что вас вообще не разогнали»?

Да, нелегко бороться с бактериями и вирусами, когда тебя самого считают безгласным, как амеба!

Государство по достоинству ценит важность санитарно-контрольной службы, предоставив врачам громадные права. И там, где поддерживают справедливые требования медиков, расцветает природа, людям легко дышится и безопасно пьется.

Но когда бесспорные акты просто смахивают в бездонную канцелярскую корзину, права превращаются в пустой звук, а теоретически всесильный властелин – в жалкого просителя. Соответственно и борьба с губителями природы, которую следует вести целеустремленно и непрерывно, становится своеобразной дуэлью на мясорубках.

Помните? «Дуэлянты становятся у воронок, и пострадавший автоматически превращается в котлету».

На первый взгляд оно вроде страшно для пострадавшего. А приглядишься внимательно – сплошная насмешка.

ТРЕЗВЫЙ В РЕСТОРАНЕ

Одного товарища пригласили в ресторан, а он говорит:

– Извините, рад бы всей душой, но – не могу! Врачи запретили.

– ? Ходить в ресторан?

– Пить. У меня, к сожалению, печень.

– Ну, так и не пейте, если у вас, к сожалению, печень.

– А зачем же я тогда пойду в ресторан? Что мне там делать?

Он, наверное, был очень деловым человеком, этот товарищ, подпавший под томительный запрет врачей.

Даже в ресторане он хотел что-нибудь делать. Очевидно, употребление бойких напитков казалось ему подобием работы, зримым оправданием загубленного вечера. Но вот появилась, вышла, так сказать, на заглавные роли неприметная прежде печень, и ресторан из арены активной деятельности перешел в область зевотной скуки.

Тут, конечно, наворачивается удобный случай морально ущипнуть этого гражданина, напомнив ему ту непреложную истину, что в ресторан приходят не делать, а как раз отдохнуть от дел, что отдых и пьянство – вещи несовместные. Но сказать правду, такой поворот изложения малость отдавал бы ханжеством. Ибо если в иных наших ресторанах ничего не делать, то в них нечего и отдыхать. Да и к трезвому человеку отношение там несколько противоречивое. То есть им готовы умиляться и даже восхищаться, но сами предпочитают держаться от него подальше.

Впрочем, истина настоятельно требует сделать радостные оговорки. Она требует, чтобы особой красной строкой были отмечены таллинские кафе и фирменные московские рестораны, ленинградские чайные и упоительные ташкентские чайханы, где даже человеку, имеющему, как говорится, наклонность, напиваться даже как-то неловко.

Но та же истина требует от автора грустного признания, что, увы, остались еще внешне импозантные точки общепита, где те же удобные кресла, та же белизна скатертей, но обстановка сама по себе такова, что даже и личности без этих предосудительных склонностей невольно тянутся к рюмке. Чтобы не выбиваться из общего ритма. Или чтобы не чувствовать себя белой вороной. Или чтобы заслужить приветливую улыбку пекущейся о плане официантки. Или, наконец, чтобы тебя попросту быстро и толково обслужили.

Этим я отнюдь не стремлюсь доказать, что в таких ресторанах обожают безнадежно пьяных. Как не стану утверждать и того, что любят безнадежно трезвых. Практика неопровержимо свидетельствует, что идеальный человек для упоминаемого типа заведений – это гражданин, который малость «под мухой».

Который «под мухой» – он ведь что? Он фужерами не хрустит, котлетами в соседей не целится и вообще насчет безобразий строг. Но зато, будучи алкогольно небезупречным, он теряет не столько способность, сколько интерес к точному счету и качеству обслуживания. А если и не теряет – все равно его можно упрекнуть выпадением памяти, вписав между двумя рюмками, которые были, третью, которой не было. Или отвести иные заслуженные претензии испытанной репликой: «Выпили, гражданин, а теперь еще хулиганите!» Хотя никакого хулиганства и в помине не было, а имелась естественная требовательность человека, который пришел сюда не упиться, а отдохнуть.

Только он, который малость «под мухой», редко бывает слишком требовательным. Он как бы чувствует за собою некий грех. И если он не совсем уж без понятия – никогда не станет ничего никому доказывать. Ибо он предвидит некие осложнения: лаконичное сообщение по месту работы «Был в ресторане» звучит порою почти столь же предосудительно, как «Попал в вытрезвитель». И будем предельно искренни: для подобных суждений есть хотя бы то основание, что из таких вот ресторанов иных клиентов можно почти без риска ошибиться везти в оное полезное медицинско-милицейское учреждение.

А вот ежели посетитель как стеклышко, – ух, какие тогда возникают невообразимые осложнения!

Недавно в одном из ростовских-на-Дону ресторанов состоялся дружеский вечер однокашников. И надо же случиться, что один из друзей оказался не то с печенью, не то просто убежденный трезвенник. В общем, встретились, пообщались, официантка приносит счет, а трезвенник говорит:

– Больно много насчитали.

– Здрасьте! – бестрепетно отвечает официантка. – Как водку пить, так пожалуйста, а как расплачиваться, так уже много!

– А я, – говорит трезвенник, – водки не пил.

Тут официантка явно заколебалась: кто его знает, может, он и в самом деле больной? Пересчитала в меньшую сторону и опять приносит.

– Нет, – говорит трезвенник, – опять много.

– Как же много! – обескураженно говорит та. – Вы бы лучше вина не пили, чем напраслину возводить.

– А я и вина не пил.

На официантку уже даже и смотреть жалко.

– Извиняюсь, – говорит она, – но я имела в виду пиво, которое тоже оказывает.

– И пива! И вообще, требую провести экспертизу.

Угроза экспертизы сразила несчастную наповал, и с третьего захода счет приобрел долженствующий вид. Но от прощальной реплики она все же не удержалась:

– Ходят здесь, только место чужое занимают!

«Вот почему я настоятельно рекомендую, – пишет в редакцию инженер В. Гранников, – всем, кто отправляется в ресторан, иметь в своей компании одного непьющего».

Инженер В. Гранников скромен в своей рекомендации: он говорит лишь об одном таком оригинале. Ну, а если вдруг получится так, что вся компания – непьющие? Вправе ли мы называть этот странный безалкогольный коллектив уютным словом «компания»? А может, им вообще не место в ресторане?

Тут наш ход рассуждений может быть прерван напоминанием об одном административном новшестве. То есть, может, оно и не такое уж новшество, однако нынче внедряется как бы с первой попытки. О том, что теперь строго-настрого, без единого исключения, под угрозой тягчайших кар и повсеместно велено не выдавать более ста граммов на застольную душу. А раз так, то автор вроде бы ломится в открытую дверь.

Даже сделав вид, что дверь и в самом деле настежь распахнута (а мы, между нами говоря, догадываемся, что порою кое-где иногда бывает, что вслед за первыми ста граммами появляются вторые, третьи и даже восьмые), так вот, даже поверив в безукоризненную действенность этого как бы новшества, заметим, однако, что дело все же в другом. Может, оно и хорошо, и даже необходимо на данном этапе, что посетителям ресторана не дают напиться, но неизмеримо лучше и надежнее, когда сам посетитель напиться не хочет. Когда рюмка водки или бокал вина сопутствуют его отдыху, а не являются самоцелью.

Что же тогда будет этой ресторанной самоцелью для людей, которые в принципе могут поужинать и дома?

Общение. Причем не просто общение, а по интересам.

В одном варшавском ресторанчике посетителей встречает боксер. Не боксер-вышибала, не боксер – угроза хмельным, а приветливый пес с умными глазами и до блеска надраенной шерстью. Он свободно разгуливает по залу, общаясь с посетителями дружелюбно, но без попрошайничества.

– Тьфу! – воскликнет иной читатель. – А если я терпеть не могу собак? Если меня от одного их вида бросает в дрожь?

Что ж, если вам с собаками не по пути, то вы сюда и не ходите. Придут другие, обожающие животных. А вас ждут тремя кварталами дальше, где не только пса – канарейки не держат. Где все разговоры так или иначе касаются дорогого вашему сердцу вышивания болгарским крестом или сфокусированы на прелестях дрожжевого теста.

Только не поймите меня так, будто все проблемы могут быть запросто решены введением боксеров, болонок или доберман-пинчеров в штат ресторанных заведений. Речь идет о другом – об изюминке. О создании такой атмосферы, при которой ресторану хорошо и прибыльно жилось бы с трезвыми, а трезвым – славно отдыхалось в ресторане.

ДВОЮРОДНЫЙ ПЛЕТЕНЬ

На очереди вопрос о тех, кто не состоит на очереди, – о владельцах индивидуальных домов.

Изящные домики закарпатского Мукачева и могучие пятистенки металлургического Белорецка, уютные строения Вышнего Волочка и прохладные одноэтажки Самарканда... Каждое утро скрипят калитки. Притоки тех, кто живет в собственных домах, пополняют собою потоки металлургов и мебельщиков, ткачих и машиностроителей, устремляющихся к проходным. И сколько ни приглядывайтесь, вы не сумеете по виду отличить токаря-квартиросъемщика от токаря – владельца индивидуального домостроения.

Но слышите? Даже слова эти – владелец индивидуального домостроения – звучат с какой-то раздражающей высокопарностью. Ибо ухо наше привыкло и приспособилось к другому, более краткому термину – частник.

Строго говоря, называть советского человека, проживающего в собственном доме, частником – все равно что считать потомственного заводчанина наследным заводчиком. Большая Советская Энциклопедия специально предупреждает, что «частную собственность нельзя смешивать с личной собственностью граждан социалистического общества».

Однако служащие гор-, рай-, рем-, строй-, быт-, жили прочих контор, вероятно, редко листают энциклопедию. В противном случае индивидуальные владельцы не натыкались бы так часто на колючие и несправедливые слова:

– Частный сектор не обслуживаем.

Вероятно, на заре своего существования эта фраза выражала искреннее презрение коллективиста. Но с той поры, как у нас экспроприировали последнего экспроприатора, для презрения не осталось оснований. Однако формулировка сохранилась в канцелярском арсенале. Ею стали прикрывать безынициативность, нежелание обременять себя лишними хлопотами и даже просто лень. Обыкновенная чиновная лень, не признающая никакой деятельности, кроме чесания подмышек, приобрела видимость воинствующей принципиальности. Да, отвечают, не обслуживаем! Категорически! Но не все дома, а только – частные. И не требуйте от нас, чтобы мы подводили канализацию к «чуждым» строениям, потому что это будет уже не канализация, а абстрактный гуманизм.

И вот организации, призванные проводить обычные водопроводы, начинают проводить необычные водоразделы. Между зернами и плевелами, между квартиросъемщиками и владельцами домов. Между, грубо говоря, хорошими и, грубо говоря, плохими клиентами.

С плохими говорят очень грубо, жестким языком ультиматума. Начальник службы уличных сетей треста Казаньгоргаз обязал владельцев домов отрыть по нескольку шурфов два на два метра. И засыпать их после того, как работники горгаза проведут профилактический осмотр. Среди владельцев есть женщины, инвалиды, престарелые – им-то как отрыть по солдатскому окопу полного профиля? А ведь ничего, выдюжили. Кто сам, кто со стороны нанял. Потому что кара слишком уж сурова: отключение газа в зимний период.

Мыслимо ли подобное отношение к нормальным квартиросъемщикам? Безусловно, нет. Квартиросъемщик будет трясти своими квитанциями до тех пор, пока не найдет управы на самоуправца. А «частник», который не только в тех же размерах оплатил газовое обслуживание, но и построил на свои средства газопровод, жаловаться не смеет. Очень может статься, что с ним просто не будут разговаривать.

Так, например, как не разговаривают в Новосибирске с владельцами домов в районе улицы Бакинской. Этот район снабжается водой из водопроводной ветки, которую жители построили двадцать лет назад своими силами и на свои средства. И уже двадцать лет они умоляют водопроводное начальство безвозмездно принять ее на свой баланс, а с них получать обычную плату за водоснабжение. Но лишь молчание им ответом. В любой миг может случиться авария, но никто из должностных лиц пальцем не пошевелит. И когда в доме новосибирца Махонько прорвало трубу, руководители водосети № 2 умыли руки: «Вы частники – к частникам и обращайтесь».

И ничего не поделаешь – приходится обращаться. Приходится навещать винный отдел, а потом, выставив из кармана зеленое горлышко, ловить спасителя «на живца».

Но есть случаи, когда даже всесильный шабашник бессилен. Можно сколько угодно прохаживаться по людным улицам, поигрывая не одной бутылкой, а целым ящиком, – все равно ничто не поможет решить телефонный вопрос. Самое обидное то, что тут не видно никакого просвета, ни даже отдаленной перспективы. В Краснодаре, например, даже заявление от «частников» не принимают. Как, впрочем, и в Новосибирске...

Кстати, о Краснодаре. Служили, как поется, два друга в Н-ском полку. Отслужив, сколько положено, вышли в отставку и приехали в Краснодар. Майор пошел в горсовет и твердо потребовал выделения ему причитающейся квартиры. Подполковник пошел в горсовет и робко попросил выделить под застройку шесть голых соток.

«Пой песню, пой...» Местные власти, как порою бывает, замешкались с выдачей квартиры майору, и он отправился за свои кровные в столицу, добиваясь исполнения законных прав. А подполковник – тоже, понятно, за свои, за кровные – поднял дом.

«Один из них вытер слезу рукавом...» Надеюсь, вы уже догадались, что им оказался подполковник? Уже давно друг его, майор, жил в благоустроенной квартире с ванной и телефоном, когда плодоносящие деревья старшего по званию были лихо срезаны бульдозером соседней стройорганизации, а сам участок изгажен глубокой канавой. При этом владельца даже не удосужились предупредить, а оплатить ущерб – тем более.

Нет, я не утверждаю, что майор, отстаивавший свои неотъемлемые права на получение благоустроенной квартиры, хуже подполковника. Я настаиваю лишь на том, что подполковник, добровольно отказавшийся от аналогичных прав и избавивший государство от весьма значительных расходов на свою заслуженную личность, – не хуже майора. Ничуть не хуже. И его индивидуальное жилище ничуть не хуже. Это жилище следовало бы подвергать телефонизации, теплофикации и электрификации по крайней мере на общих основаниях с государственными новостройками. А если учесть, что владельцы в большинстве случаев полностью оплачивают расходы, связанные с улучшением обслуживания их домов, то становится предельно ясно, что речь не идет о дополнительных государственных капиталовложениях. Речь идет о таких резервах, как чуткость, инициатива местных органов.

Общеизвестен грандиозный размах жилищного строительства в нашей стране. Сколь ни внушительны и впечатляющи цифры, их можно заменить здесь не менее красноречивыми личными впечатлениями: вряд ли найдется такое окно в городе или поселке, из которого не видна была бы журавлиная шея башенного крана. Миллионы переезжают в новые жилища, выплачивая в виде квартплаты миллионы рублей.

Но жилища-то стоят миллиарды. Квартирная плата не покрывает даже текущих расходов на содержание домов. Колоссальные государственные средства нескончаемым потоком льются на наши улицы, застывая сверкающими параллелепипедами многоэтажных новостроек.

Однако тень от множества импозантных небоскребов не должна затемнять проблему в целом. Во многих средних и малых городах до половины рабочих и служащих живет в собственных домах. Сегодня, как и прежде, государство всемерно поощряет индивидуальных застройщиков, предлагая участки, проекты и ссуды на льготных условиях. Личные дома – это ведь тоже часть общего жилого фонда страны.

Именно поэтому люди, добровольно вышедшие из жилищной очереди, не должны выходить из-под опеки и внимания жилищных органов. Их нужды и заботы следует учитывать в текущих и перспективных планах городского развития без малейшего оттенка неуважения. Ведь личный дом гражданина – отнюдь не двоюродный плетень нашему городу. Ибо нет же, действительно нет никакого водораздела между нуждами тех, кто проживает в своих домах, и обладателей государственной жилплощади. Есть просто липкий ярлык, пятнающий ворота множества ни в чем не повинных личных домов. Да еще устоявшееся заблуждение некоторых коммунальных мыслителей, не подозревающих, что личная собственность наших граждан имеет не больше общего с частной, чем палитра с политурой.

ЧАСОВ НЕ НАБЛЮДАЮТ

Гражданин Масленников из города Краснотурьинска направил авиаписьмо в Старую Руссу, на тамошнюю фабрику пошива одежды. В этом письме он просил выслать наложенным платежом два спортивных костюма для своих детей.

Конечно, он мог послать свою просьбу не авиапочтой, а простым письмом. Этим он сэкономил бы две копейки для семейного бюджета. Но гражданин Масленников шел на дополнительные расходы вполне сознательно. Современный человек, он знал, что авиа – это время, а время – это деньги.

Современный человек, он не обиделся, не получив от фабрики никакого ответа. Он знал, что у фабрики есть план, который могут неожиданно скорректировать. И поставщики, которые могут недопоставить. И фонды, которые могут не отоварить. И инженерно-технические работники, которых могут послать на картошку.

Пройдя последовательно через такие эмоциональные стадии, как ожидание, сомнение и разочарование, Масленников обрел наконец покой в забвении. Последние полгода мысль о письме, канувшем в неизвестность, его ничуть не беспокоила.

А год спустя из Старой Руссы пришла посылка. Заплатив на почте 17 рублей 07 копеек, Масленников извлек из ящика – что бы вы думали?.. Совершенно верно, заказанные костюмчики. Это было столь неожиданным, будто взрослому мужчине подарили в день рождения трехколесный велосипед, о котором он мечтал в голубом детстве.

Поскольку за год юные Масленниковы успели основательно вырасти, костюмы стали решительно ни к чему. Но даже не жалость к потерянным рублям заставила отца семейства обратиться с письмом в редакцию.

Он решил поделиться с общественностью своими подсчетами.

Подсчеты проводились с самыми льготными для старорусских швейников припусками и допусками. Из Краснотурьинска Свердловской области до Старой Руссы, что на Новгородщине, письмо летит с неделю. Для верности Масленников взял месяц. Чтобы вскрыть конверт, нужно две секунды. Но читатель остроумно предположил, что секретарша взрезала конверт в пятницу, а вынула письмо в понедельник. Чтобы взять со склада костюм, нужно десять минут. Масленников великодушно отмерил неделю. Чтобы провести по бухгал1ерии... Чтобы отправить на почту...

В общем, как ни считай, какие припуски-допуски ни закладывай – все равно больше трех месяцев не получается. На что же было потрачено еще три четверти года – срок, за который вырастает многоэтажный дом?

«Прямо слов не нахожу для такого вопиющего бюрократизма!» – гневно восклицает в заключение автор письма.

Мы разделяем его гнев. Но, даже учитывая, что он явно расстроен, не можем простить ему глубокого заблуждения. Это совсем не вопиющий бюрократизм, более того – не бюрократизм вообще. Это расхлябанность. Обыкновенная толстомясая расхлябанность, искренне убежденная, что работать вредно даже во сне.

Расхлябанность не слышит тиканья часов. Меланхолично, как отъевшийся боров, она переваривает чужое время в свою повременную оплату. Она спит, пробуждаясь только для того, чтобы спросить у прохожих не «который час?», а «который век?». Она теряет сонливость лишь тогда, когда нужно придумать очередную объективную причину.

В принципе, такой причиной может быть любая белиберда, напечатанная после словосочетания «в связи с тем, что...». Но лучше всего, конечно, – стихия. В таинственной непредсказуемости всевышних напастей хранится огромный оправдательный заряд. Тут годится и дождь, и вёдро, и снег, и ветер, и звезд ночной полет... Даже отдельные недовыкорчеванные пережитки могут оборотиться в подмогу служивому лежебоке.