Текст книги "Командировка на дуэль"

Автор книги: Владимир Надеин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

О больных – что о них говорить? С ними и так все неясно: один профессор говорит одно, другой – другое.

Нет, речь пойдет о тех, с которыми полная четкость. Речь пойдет о безусловно здоровых, которые, однако, страстно стремятся воспользоваться единственной привилегией больного – бюллетенем.

К сожалению, всеведущая статистика, в делом не обходящая медиков своим пристальным вниманием, коечего не знает. Ей неведомо, сколько враче-часов (или даже враче-столетий) потеряно совершенно впустую изза нахальных, воинствующих симулянтов.

Поскольку методика симулянтоведения еще теоретически не разработана, прибегнем к спасительному эмпиризму. Если вызвать на Страшный суд любого врача из поликлиники или тем более из «неотложки» и призвать его, положив руку на классическую «Пропедевтику...»

А. Л. Мясникова, говорить правду, и только правду, то выяснится далекая от благодушного лиризма картина. Выяснится, что нет буквально ни одного дня, когда бы не приходилось сталкиваться с очаровательным в своей простодушной наглости аимулянтстворм.

Выработался обширный реестр случаев, когда претендент на больничный лист даже в мыслях не допускает возможности отказа.

Это когда: а) пациент накануне перепил; б) пациент накануне недопил; в) пациент женилсЯЦвышла замуж); г) пациент развелся; д) пациенту влепили строгий выговор за злоупотребление служебным положением; е) к пациенту приехал горячо любимый друг из Буэнос-Айреса (Владивостока, Андижана, Палермо, Кинешмы, Токио, Бердичева – нужное подчеркнуть); ж) у пациента затянулся квартирный ремонт; з) пациент не перепил, не развелся, не встречает гостей. Просто он лежит на диване и заболевание свое квалифицирует просто: «На душе отчевой-то кошки скребут».

Врач, отказавший в выдаче бюллетеня в этих и многих подобных случаях, воспринимается как жуткое чудовище, мерзкое исчадие ада, замшелый бюрократ и даже садист. Клиенты холерического склада психики считают своим священным долгом ткнуть врача локтем «в дыхалку», и приговор приводится в исполнение немедленно. Сангвиники оглашают близлежащий район визгливыми проклятиями. Даже сонливые флегматики и те не могут удержаться от жалобы в райздрав, причем каждая строка протестующего послания украшена восклицательными знаками размером с разбойничью дубину.

Посмотрим правде прямо в зрачки. Признаем честно: симуляция, как явление, многим напоминает насквозь прогнивший ядовитый гриб. И вырос этот гриб на прекрасной почве величайшего завоевания нашего общества – бесплатного медицинского обслуживания. (Заметим в скобках: врач А. Чехов не поминал симулянтствующих вымогателей. Врач В. Аксенов поставил этот тип в центре событий первой же своей повести «Коллеги».)

В том же Одесском порту, где волею автора застыли, настороженно глядя друг на друга, главврач и «полусреднее ухо», полвека назад дело обстояло иначе. Единственный на весь порт Евсей Фридрихыч, фельдшер «Общества спасания на водах», небрежно принимая целковый из рук чрезмерно мнительного биндюжника, отпускал его спустя полминуты поверхностного осмотра небрежным кивком головы:

– Ступай, голубчик. Ты здоров, как бенгальский тигр.

– Премного благодарен, господин дохтур, – кланялся обрадованный «тигр». – Дозвольте рублик в обратное пользование.

– Ступай, ступай! – отрезал «дохтур». – Медицина – наука неточная, денег обратно не возвращаем.

И все.

Конечно, этот исторический эпизод не дает ни малейших оснований, чтобы усомниться в благах нынешней системы народного здравоохранения. Без лишних слов ясно, что полуграмотный Фридрихыч не идет ни в какое сравнение с прекрасной портовой поликлиникой, где рентгенаппаратов – два, а врачей – более полсотни. К старому возврата быть не может! И не только потому, что оно старо, но прежде всего потому, что оно плохо.

Так что же? Запретить людям обращаться к врачу, прежде чем они почувствуют адскую боль? Установить в поликлиниках контрольно-пропускные пункты, где усадить вахтеров с термометрами и при огнестрельном оружии?

Нет, конечно же нет!

Но если мы хотим, чтобы труд медицинского работника был максимально эффективен, надо оградить его от нахального и откровенного симулянта.

Надо чаще обращаться за товарищеской поддержкой к коллективам, от труда в которых хочет увильнуть пронырливый лежебока.

Надо бить рублем великовозрастных озорников, которые вызывают «скорую» только для того, чтобы пьяно ухмыльнуться в лицо запыхавшемуся врачу: «Гы-ы, приехал-таки!..»

Надо судить за оскорбление врачей хотя бы так, как у нас судят за оскорбление прохожих на улице.

Надо чуть-чуть больше верить самим врачам.

И надо...

Впрочем, мы заговорились, а между тем «полусреднее ухо» уже дрожит от нетерпения, чтобы немедленно покарать главврача.

Итак:

– Не волнуйтесь, – сказал главврач. – Я провожу вас до выхода.

И, взяв слабо охнувшего молодца под локоток, врач спокойно выпроводил его из кабинета. А выпроводив, вернулся к своим обычным административно-лечебным хлопотам.

Не обвиняйте меня, дорогой читатель, что столь типичная сценка завершилась неожиданно лирической концовкой. Нет, я не стремился приукрасить суровую действительность. Просто главврач еще в студенческие годы немало повозился со штангой, гантелями и прочим оздоровительным металлом. Левой рукой медик выжимал из динамометра восемьдесят килограммов, а праЕОЙ – и того больше. Так что буян усмирился не потому, что вдруг осознал. Просто, как отмечал классик, сила одолела силу.

Так что же еще надо делать врачам, чтобы успешно бороться с симулянтами?

Надо каждое утро делать физзарядку!

НЕ СОСКУЧИМСЯ!..

Может быть, дело в том, что у нас еще маловато кинокомедий. Может быть, не хватает «комнат смеха», «чертовых колес» и медведей, умеющих играть в хоккей. В общем, назвать твердо причину не берусь. Но бестрепетно знаю, что не редеют еще ряды энергичных граждан, с которыми, что называется, не соскучишься.

Граждане эти не дремлют. Они думают, внедряют, изобретают, и тогда искрометное веселье возникает буквально на ровном месте. Или даже в трамвае.

Недавно один молодой человек ехал в львовском трамвае. Был он мил, симпатичен и предан своему родному предприятию до такой крайней степени, что даже в трамвае делился с милой и симпатичной спутницей не глубиною охвативших его чувств, а передовым производственным опытом.

Уж и не знаю, чем бы кончилась эта безусловно положительная по форме и содержанию беседа, – вероятно, все-таки предложением руки и сердца. Но до лирической точки дело не дошло. В разгар описания трудовых достижений с соседней скамейки поднялся средних лет мужчина и решительно вмешался в разговор:

– А ты, девушка, ему не верь, не надо. Не женится на тебе этот трепач!

– То есть как это – не женюсь? – обиделся молодой человек. – И вообще: какое ваше дело?

– А вот такое! Нечего тут заливать! Ты лучше прямо скажи, где работаешь?

– На лакокрасочном заводе.

– Ив передовиках ходишь?

– Третий год!

– И директор, говоришь, тебе на общем собрании грамоту вручил?

– Позавчера!

– Так вот, не позавчера, а во вторник. И не директор, а главный инженер. И не тебе, а мне!

– По итогам января? – изумился в свою очередь молодой человек.

– По итогам января.

– На Львовском лакокрасочном?!

– На Львовском лакокрасочном! Вот она, грамота, смотри! А твоя где?

– Дома.

– А-а, дома! – торжествующе воскликнул мужчина средних лет, будто контролер, поймавший в электричке «зайца». – Дома все вы «маяки». Не верь ему, девушка, не верь, голубушка, я на лакокрасочном всех до одного знаю. Тгету у нас таких!

Вот какое неожиданное происшествие приключилось в львовском трамвае. И я вполне допускаю, что результатом его станет расстроенная любовь: женщины не любят, когда их обманывают. Но все это тем более печально, что еще каких-нибудь полгода назад любовь не только не захирела бы, но, напротив, росла бы и крепла.

Ибо еще полгода тому во Львове был один Львовский лакокрасочный завод. А теперь есть еще один – тоже Львовский и тоже лакокрасочный. Но входящий, в отличие от первого, не в систему Министерства химической промышленности, а в орбиту облжилснабторга.

Общеизвестны интеллектуальные терзания школьников, путающихся в трех знаменитых писателях Толстых – Л. Н., А. Н. и А. К. Но тут уж ничего не поделаешь! Так уж сложилась ситуация в отечественной изящной словесности.

Но скажите, какие роковые обстоятельства, какие генеалогические совпадения принудили львовских товарищей переименовать комбинат производственных предприятий и наречь его точно так же, как известный завод, существующий с 1898 года? Почему бы не назвать новичка, например, «Радуга»? Ах, уже есть стекольная фирма «Радуга»? Ну, так назовите «Палитра», «Колер», «Майское утро» – да мало ли как!..

Казалось бы, так просто! А вот руководители облкоммунхоза – ни в какую! Там, наверное, считают само по себе название – Львовский лакокрасочный – великой лингвистической находкой. Или просто стремятся разнообразить и увеселять жизнь более тысячи поставщиков и получателей в разных концах страны.

И вот вагоны, предназначенные Львовскому лакокрасочному, приходят-таки Львовскому лакокрасочному – но не тому. И счета выставляют – не тому. И с картотеки списывают – не у того. Вот насчет выговоров только пока обходятся.

И тем не менее заведующий облкоммунхозом В. Булах решительно отвечает на просьбы старшего из лакокрасочных: «Изменить наименование завода облжилкоммунснабторга не представляется возможным».

Не представляется – и точка! Это, кстати, самая употребительная из аргументаций, к которым прибегают веселящие нас граждане.

«Не представляется возможным», – ответила главврач Верх-Исетской поликлиники № 2 одному из пациентов. Ответила спокойно, без раздражения и обиды. А могла бы и попрекнуть пациента в неблагодарности. Ибо своим недавним приказом изрядно оживила его, в общем-то, нормальное бытие.

Приказ же – о шапках. Или, точнее, против шапок. С недавних пор гардеробщице запретили принимать от посетителей меховые шапки. Пальто принимают, шубу берут, кепку, шляпу, капелюх, феску, тюбетейку, брыль, пилотку – все согласны повесить на призреваемый гвоздик. А вот меховые шапки – нет! У кого-то как-то умыкнули меховую шапку, и главврач распорядилась, чтобы гардеробщица не связывалась с шапочной ответственностью.

И не связывается.

Конечно, тем из пациентов, у которых катар верхних дыхательных путей или, предположим, зуб ноет, – тем еще ничего. Ну а если предстоит разоблачиться до того состояния, при котором в дело пускается докторский фонендоскоп, – тут уж, знаете, в шапке сидеть как-то неловко. И поневоле приходится опростоволоситься. В прямом, конечно, смысле. А потом, бывает, – и в переносном.

Этот как раз пациент, который жаловался, шапку свою забыл. Прямо в кабинете, на табуретке, за кушеткой. Вышел, спохватился, вернулся – а там уж другого пациента фонендоскопом прослушивают. А пациент, между нами, – дама. И не просто дама, а этому нашему пациенту – ближайшая соседка. Тут, понятно, недоумение, скандал и прочие развлечения.

И все это, представьте, на ровном месте.

Конечно, может, и найдутся товарищи, одобряющие увеселительную деятельность подобных администраторов. Может, кому и по душе озорная путаница с вагонами и неразбериха с шапками.

Может, кто-нибудь и расхохочется, узнав, что поезд ушел на пять минут раньше времени. Я же лично предпочитаю, чтобы увеличили выпуск кинокомедий. Или, в крайнем случае, наловили бы в тайге побольше медведей и обучили их играть в хоккей.

ФЕХТОВАНИЕ НА ПРОТОКОЛАХ

Жених с мохнатыми ушами вызывает у девушек недоверие. Это печальный факт, но это факт. Если природа безжалостно наградила вас лакированной плешью или тем крупногабаритным носом, который на Украине зовут «бульбой», вам трудно рассчитывать на любовь с первого взгляда. Со второго, с третьего, с десятого – пожалуйста, а вот с первого – сомневаюсь. Даже если плешь – результат плодотворных раздумий, а «бульба» великолепно справляется со своими прямыми функциями, позволяя своему обладателю служить дегустатором на парфюмерной фабрике.

«Зачем вы, девочки, красивых любите?..»

Ах, не пойте и не спрашивайте – и так ясно зачем. Потому что у девушек имеются мечты. И в этих девичьих мечтах сам собою рисуется образ его. И даже не его, а Его! И ни разу не было случая, чтобы Он-из-Мечты рисовался лопоухим и пучеглазым, с руками-хворостинками и кривой редкозубой ухмылкой. Наоборот, Он всегда широкоплеч, Он всегда строен, и мужественный, двухдюймовый подбородок всегда при Нем.

Теперь представьте, что он вышел прямо из вашей мечты и вошел прямо в ваш дом. То есть вы встречались с ним не только в мечтах, а и на улице, но все както мельком... На лице у него ослепительная улыбка, в руках – по пол-литре, по обе стороны от него стоят двое, перевязанные вафельными полотенцами. И сразу становится до сладкого озноба ясным, что двое – это сваты, полотенца – это рушники, а он – это Он.

Итак, он стоит, а рядом, чуть покачиваясь, стоят сваты. Что прикажете предпринять бедной Вере Олищук? Впрочем, приказывать тут нельзя, можно лишь посоветовать. А советуют в таких случаях всегда одно: ни в коем случае не торопиться. Теория бракосочетательства велит, наступив на горло собственному чувству, выяснить нравственную, социальную и финансово-жилищную сущность претендента. Словом, убедиться, на чем именно бродит обольстительная улыбка – на лице или на обличье.

Знала ли Вера теорию? Наверняка, ибо никому в Карловке не удавалось избежать своей дозы лекций «О любви и браке». Но поскольку теоретически наступать на горло чувству куда легче, чем практически, Вера сказала:

– Что ж вы стоите? Сидайте, пожалуйста!

Это была ошибка...

Впрочем, ни за ужином, ни после него Николай Плешко ничего предосудительного себе не позволил, хотя ел с аппетитом. Ласков и сдержан был он и за завтраком, который оказался ничуть не хуже ужина. Обедали прекрасным борщом и полтавскими котлетами, потом ужинали пельменями, потом вареники с курятиной – опять на завтрак... И все эти дни Николай оставался образцом скромности. Хотя, повторяю, закусывал от души.

А потом Николай уехал. Он не мог не уехать, поскольку находился в Карловке в командировке – руководил бригадой, возводившей мачты для высоковольтных передач. Но попросил Веру, работавшую на почте, пока не увольняться, – чтобы она могла первой получить его телеграмму с приглашением приехать к нему навсегда.

Телеграмма так и не пришла. А по Карловке вскоре разнесся слух, что Никола?! передумал. То есть, точнее, и не думал вообще. Коллеги Николая в неофициальных беседах разъяснили причину его скороспелого жениховства. Дело в том, что общественное питание поставлено в Карловке на недостаточно высокий уровень. Угнетенный однообразием питания и прослышавший о том, что Вера на него заглядывается, смазливый молодой техник решил скрасить свое меню домашними яствами временной невесты.

Общественное питание надо улучшать – это бесспорно. Но независимо от этого красавчик Плешко вел себя сугубо безнравственно – это тоже не вызывает сомнений. Но и независимо от последнего Вере Олищук не следовало так опрометчиво давать согласие на брак – и это, пожалуй, бесспорнее всего.

Лодка любви села на мель неосмотрительности, – тут, всплакнув, можно было бы поставить точку. В крайнем случае многоточие, учитывая аппетит пронырливого жениха.

Однако нашлись люди, которые не успокоились, и завершившаяся было история неудачной любви обрела второе дыхание. Веру, отметим, в Карловке уважают. За честность, за доброту, за добросовестность. Ее горькое разочарование не оставило равнодушным никого. А тем более «треугольник» узла связи. Но вместо того чтобы утешить покинутую путем индивидуальной разъяснительной работы, почтовый «треугольник» рассвирепел:

– Наших обижают! Мы ему покажем!

Напрасно Вера умоляла не бередить рану, напрасно уверяла, что сама во всем виновата. «Треугольник» пылал жаждой мщения. Руководителям строительно-монтажного управления было адресовано гневное письмо с изложением событий и требованием примерно покарать коварного обольстителя. Ну и, конечно, к письму была приложена положительная производственная характеристика на тов. Олищук В. И.

Через месяц прибыл ответ. Вопрос, как водится, был заслушан и обсужден, однако... «Однако, учитывая заявление Плешко Н. С. о разлюблении им тов. Олищук В. И. в процессе знакомства, руководство СМУ решило ограничиться обсуждением». Ну и, конечно, к письму была присовокуплена положительная характеристика на техника Плешко Н. С.

– То есть как это – ограничиться!.. – возмутились защитники Веры. – Как борщ кушать, так «ты моя единственная»? А как жениться по-честному, так сразу разлюбление?!

И направили строителям новое письмо с требованием прислать комиссию и расследовать инцидент на месте.

Ох, какое это трудное, какое безнадежное дело – – расследовать любовь! Даже в самой запутанной детективной истории есть хоть какие-то вещественные доказательства: следы сапог, запахи, структурный анализ окурка... Но где, скажите, отыщется собака-ищейка, способная разнюхать любовь с первого взгляда? Какой структурный анализ вскроет неискренность вечных слов «Я тебя люблю»? И можно ли считать вещественным доказательством следы сапог, запечатлевшиеся в душе?

Несмотря на эти очевидные трудности, комиссия, представьте себе, прибыла. Их было двое – почтенные люди, уважаемые производственники. Один постоянно выполнял норму на сто сорок процентов, другой и того больше – на двести с чем-то. Они приехали, чтобы раз и навсегда установить, что же произошло в командировке – любовь и разлюбление или разлюбление без любви? У них имелись на это соответствующие полномочия от СМУ. Был доставлен на место и Николай Плешко – для объективности.

– Значит, так... – давал показания Плешко. – Я, как сейчас помню, сначала полюбил. Дай, думаю, женюсь, раз такое дело. А потом чувствую: что-то мне не очень любится. Душа, значит, не лежит...

– Не лежит?! – возмущаются карловские. – Зачем же тогда вареники лопал? Не уверен – не объедай!

Но представители из СМУ репликами не смутились.

– Объективней, товарищи, объективней, – предостерегает тот, который выполняет на сто сорок процентов. – Семья – это ячейка общества.

– Не варениками едиными... – поддерживает тот, который на двести с чем-то. – И не пельменями едиными... И не пампушками едиными...

– Так что же еще вам нужно?

– Документы. Будут документы – женим, а нет – извините.

– Нет, не извиним! Вареник, конечно, не ребенок, но все равно опозорили дивчину...

– А если он заплатит за вареники?

– Деньги у нее у самой есть. Нехай женится!

– В двойном размере, а? Ну, вроде как штраф?

Почтовый треугольник заколебался. Во тьме беспросветности мелькнул лучик компромисса. Но поскольку Вера в этом торжище не участвовала, заседание решили продолжить на следующий день, в ее присутствии.

А на следующий день Вера уехала. Насовсем. «Вера проявила слабость, – написали в редакцию ее рьяные должностные защитники. – Она испугалась встречи лицом к лицу с человеком, который ее оскорбил, и уехала неизвестно куда. Пошла прахом большая оргработа, в которой участвовал почти весь коллектив почты. Помогите нам установить новое местожительство Веры, и мы, безусловно, добьемся от руководителей СМУ положительного решения».

Я читал это письш) и чувствовал облегчение оттого, что «большая оргработа» пошла прахом. Но жгло душу нездоровое любопытство: что произошло бы, если бы все-таки удалось добиться от СМУ положительного решения? Ну, предположим, появилась бы на свет такая формулировка: «Обязать техника Плешко Н. С. в декадный срок возвратить тов. Олищук В. И. руку и сердце. Об исполнении доложить главному инженеру управления». Так, во-первых, не всякий главный инженер – инженер человеческих душ. А во-вторых, Вера наверняка откажется принять на свой баланс нечистую руку и коварное сердце.

«Обман должен быть наказан! Уверены, что редакция в этом нам поможет», – завершается письмо из Карловки.

Конечно, обман достоин кары. Но есть такие случаи, когда на дуэль вызвать можно, а на заседание месткома – нельзя. Когда защита оборачивается бесцеремонностью, а сочувствие – глумлением. Когда влепить пощечину благородно, а влепить строгача – незаконно.

Кстати, тамошний участковый уполномоченный, мудрый и старый старший лейтенант, еще в самом начале предложил:

– Бросьте свои протоколы! Надо отвести его в сторонку и дать разок по шеям. А я отвернусь. Сделаю вид, что ничего не заметил.

Уж не знаю, сколько стоило бы дать по шеям – раз, два или ни разу. Но в главном участковый прав.

105-я СТРАНИЦА ПРО ЛЮБОВЬ

Королева Шантэклера, о несравненная королева!.. Лишь в полдень, с опозданием, вывесили объявление, а к ночи, когда звезды обильно прокомпостировали аспидное южное небо, летний кинотеатр дома отдыха, вездесущей пылью и нетесаными досками забора напоминающий загон для молодняка крупного рогатого скота, был переполнен. Билетов продали втрое больше нормы, и казалось, все Кавказское побережье снесло сюда по двадцать копеек, чтобы на досуге порыдать над историей несчастной любви роскошной королевы, неоднократно и справедливо раскритикованной в печати за художественную неполноценность.

Дети до шестнадцати лет на сеанс, конечно, не допускались, поэтому на коленях у взрослых сидели взрослые же: знакомые, друзья, родственники. Остальные зрители, которым не досталось даже родственных коленей, толпились в проходах.

Перед началом сеанса у пятнистого экрана появился юный киномеханик и сурово произнес:

– Чтоб которые в проходах голову под луч не совали, а кто сунет – вырубаю кино! И тогда хоть просите, хоть не просите!..

И величественно удалился.

Королева пела песенки, ее возлюбленный готовился к своему художественно не оправданному самоубийству, бесчисленные мотыльки метались в проекционном луче, а я думал о Пете.

Петя – это юный киномеханик и по совместительству кассир. Вообще-то он славный и обходительный парень, хотя девятый класс дался ему с превеликим трудом. Но куда девается вся его обходительность, едва Петя приступает к служебным обязанностям? На публику он обычно покрикивает, грозит санкциями, ничуть не смущаясь тем, что в зале почти все старше его. Вот рядом со мною сидит пожилой слесарь, ударник труда, чуть дальше – майор, на коленях у которого примостился кандидат химических наук, его отец... И всем им безусый Петя без тени робости адресует свой ультиматум: «Кто сунется – вырубаю!..».

По всем небесным и земным законам ни слесарь, ни майор, никто вообще из сидящих в зале ничем перед Петей не провинился. Скорее, наоборот. Они приобретали билеты, не подозревая, что за отсутствие мест администрация в лице Пети никакой ответственности не несет. Они шли на полуторачасовое свидание с королевой, пребывая в наивном убеждении, что билет в кино гарантирует местечко на скамейке. А им, солидным, облеченным гражданам, предоставляют «места» в проходе, да еще грозят санкциями как каким-то «зайцам».

Но самое поразительное, что никто из зрителей не протестовал против столь надменного обращения с собою. В душе – может быть, не знаю, чужая душа вообще потемки. Однако вслух никто не возмущался. Потому что хорошо воспитаны? Или привыкли?..

А на экране текла чужая мишурно-красивая жизнь, дамы блистали туалетами, и улыбчивые официантки радушно встречали публику, подъезжавшую на лимузинах. Ну, сами но себе лимузины – ничего особенного, к тому же, по сравнению с «Москвичом-412», явно устаревших конструкций. А вот официантки!.. Я ловлю себя на мысли, что у нас в аналогичных заведениях тоже имеются официантки в роскошных белоснежных кокошниках и, ей-богу, в целом ничуть не менее симпатичные. Но почему-то их миловидные лики, обращенные ко мне, в лучшем случае, скучны и безразличны, а в худшем – отражают какую-то смутную антипатию, будто девушки знают за мною некий пусть давний, но тяжкий грех. И я с невольным самоуничижением начинаю улыбаться официантке, будто тоже помнюоевоем грехе, но этой просительной гримасой надеюсь отбелить пятно минувшего...

Может быть, только я испытываю подобное ощущение? Знаете, бывают физиономии, самой своей конструкцией вызывающие антипатию. Может, мне как раз и досталось от природы подобное обличье, излучающее флюиды враждебности?

Скажу честно: не то чтобы эта мысль меня утешила, но, во всяком случае, она затормозила бы перо, пишущее этот фельетон. Ибо взаимоотношения отдельно взятой личности со сферой обслуживания вряд ли стоит выносить на суд широкой общественности. Однако другие представители этой общественности – знакомые, сослуживцы, люди, чья внешность, уж поверьте взгляду со стороны, при всех индивидуальных особенностях не выходит за рамки общепринятого, – тоже признавались: порою, войдя в кафе или универмаг, они вдруг ловили на себе такой взгляд из-за прилавка, что возникало жгучее желание немедленно за что-то извиниться перед хозяевами и уйти.

Послушайте, как же это получилось? Почему из людей, чьему приходу радуются, мы как-то постепенно и незаметно превратились в людей, чьему уходу радуются? Простите за нескромность, но я сравниваю себя с тем нехорошим журналистом, который обманывал доверчивую королеву Шантэклера. Почему так приветливо встречали его в местах, как принято говорить, массового отдыха? Ладно, он прибарахлился получше меня, весь в индпошиве. Но зато я живу на трудовые доходы, не обманываю актрис и не якшаюсь со шпионами. Да и вообще, может быть, я такой же продавец, только из другого магазина?.. Неужели так уж трудно встретить меня улыбкой?..

Конечно, я об этих терзаниях официантке никогда не скажу, я вообще побаиваюсь официанток. И продавщиц обувных магазинов. Когда я прихожу в обувной магазин, я начинаю заискивающе улыбаться еще с порога. Чувствую, что улыбка никчемная, понимаю, что товарищу с такой подобострастной гримасой даже продавать ничего путного не захочется, а поделать ничего с собою не могу. У меня в общении с ними все время такое ощущение, будто я, бездельник, отрываю от работы занятого человека и это мне так просто с рук не сойдет.

Между прочим, я прекрасно помню, когда в последний раз испугался. Дело было летом, в субботу, и жара стояла, всем нам памятная. Зашел я в пивной бар. Ну, конечно, не сразу так прямо взял и зашел, так и зимою не бывает. Постоял, как водится, полчасика перед дверью, потом столько же в тамбуре, потом между столиками, а потом уж, понятно, и местечко освободилось. У окна.

А рядом гражданин один сел, с виду солидный. С портфелем. Сидим мы с ним десять минут, пятнадцать, полчаса уже сидим, а пива нам не несут. Все мимо да мимо. Мы уж ей: «Девушка!.. Голубушка!.. Товарищ официантка!..» А духотища такая, что хоть на улицу беги, да ведь столько выстояли – обидно.

Потеем. И вдруг с соседом будто тепловой удар: вскочил и кричит: «Требую жалобную книгу!» Он, наверное, думал, что они испугаются и принесут пива. Есть такой метод. Только пива ему не дали, но девушка все же подошла. Очень миловидная и очень сердитая. И говорит:

– Вы почему, гражданин, буяните? Напились?

– Как же я мог напиться, когда пива не несут? Потому и требую жалобную книгу.

– Пожалуйста, – говорит девушка, – будет вам жалобная книга. Только у нас такой порядок, что сначала нужно адрес свой указать.

– Укажу!

– И место работы!

– И место работы!

– А мы вам на работу сообщим, что вы в бар пришли пьяным и буянили.

Тут, я вижу, у соседа настроение к книге совсем пропало. Пот по лицу катит, а лицо плаксивое.

– За что? – говорит. – Я больше не буду.

– Нет уж! – говорит сердитая девушка. – Теперь я вас простить не могу. Из принципа.

Гляжу, соседу совсем худо. Я и вступился. Сказал, что готов лично подтвердить: не пил, мол, товарищ, даже пива. А девушка на меня посмотрела пристально и говорит:

– А вы-то сами где работаете? Куда на вас писать от имени администрации, как на собутыльника?

Три месяца с тех пор минуло, а вот рассказываю, до сих пор в жар бросает. В самом деле, ну чем я докажу, что вел себя вполне прилично, пива попить не успел и даже жалобную книгу не требовал?

...А на экране между тем драма. Этот юноша, который любил королеву, проведал, что она, оказывается, из Шантэклера, и теперь горюет. Скоро топиться пойдет. Дескать, певица ему не пара. Такое у него превратное представление о человеческом равноправии... Кандидат химических наук не выдержал, слез с колен сына-майора и ушел...

А я между тем думаю о равноправии. Это ж каким надо быть остолопом, чтобы топиться из-за того, что твоя любимая работает в системе общественного питания или, скажем, розничной торговли! Я даже мысленно не могу представить себе подобного у нас, да еще теперь, когда бурно растущая сфера услуг и торговля стали воистину молодежными отраслями народного хозяйства. Вспоминаю, сколько славных парней толпится вечером по соседству, у галантерейного магазина, ожидая после работы подруг. Нет уж, голубчик из Шантэклера, бреди в одиночку своей последней тропой к волнам, нашим ребятам с тобою не по пути!

Впрочем, вряд ли есть резон слишком азартно доказывать, что социальное положение нашей певицы, официантки или продавщицы телевизоров отнюдь не является препятствием к счастливой любви. Тут все предельно ясно, сто четыре страницы про любовь уже написаны, и я вижу свою задачу только в том, чтобы заполнить страницу сто пятую.

Эта страница тоже про любовь, но особого рода. Эта страница про любовь к своей профессии и любовь к людям. Или, точнее, о том профессионализме, высот которого трудно достичь без любви к людям.

Недавно мне довелось присутствовать на дружеской встрече с коллективом одного универмага. Прекрасные юноши и девушки, красивые, воспитанные и приветливые. Но одна из них сказала:

– Я лично ничего не имею против улыбок, которых от нас требуют. Но надо учесть, что сейчас, при самообслуживании, улыбаться стало труднее. Смотреть надо в оба. И вообще, если уж улыбаться, то друг другу, на основе взаимности.

Да, что может быть лучше взаимности! Покупатель и продавец, будьте взаимно вежливы! Четыре улыбки заменяют стакан пастеризованного молока!

Все так. Но если обоюдная любезность желанна, то обоюдные жалобы как-то идут вразрез с идеальными представлениями о сервисе. И вряд ли дело улучшится, если наряду с обычными жалобными книгами в ателье и буфетах будут заведены жалобные книги на клиентов. Ибо, когда я улыбаюсь продавщице, – это вежливость, любезность, приветливость, а когда она улыбается мне – это тоже вежливость, тоже любезность, тоже приветливость, но плюс служебный долг.

Радушная улыбка... Угодливая осклабленность... Усмешка превосходства... Презрительная ухмылка... Официальная улыбка... Вряд ли редакция позволит мне изводить дефицитную бумагу на изображение мимической гаммы лица, губ и глаз, показывающей расположение и злобу, удовольствие и разочарование, приподнятость и равнодушие. Но может ли обычная девушка, вчерашняя школьница, не только не актриса, но, возможно, потерпевшая сокрушительную неудачу на приемных экзаменах во ВГИК, – под силу ли ей избрать из множества вариантов ту единственную улыбку, которая отражает привет и радушие? Не слишком ли многого требуем мы от простого, так сказать, смертного? Тем более что, будем откровенны, далеко не все покупатели и клиенты являют собою идеал собеседника, эталон душевной устойчивости.