Текст книги "Командировка на дуэль"

Автор книги: Владимир Надеин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Остальные товарищи, конечно, подходят еще ближе и любуются, как гражданин преклонных лет выворачивает карманы. Вот он вынул пачку чая (за которую уплачено!), связку ключей, использованный трамвайный билет, носовой платок, очки в пластмассовом футляре, неотправленное письмо, перчатки...

– Перчатки, – спрашивает один из тех, которые любуются, – где брали?

– Дочь привезла из Ленинграда.

– А почем такие?

– Не знаю.

– Жаль!

...Авторучка, пенсионное удостоверение, валокардии, фотография внука, квитанция за химчистку. Все! А где же вторая пачка чая? Нету!

– Фокусник, – говорит продавщица. – Кио.

И отворачивается, возвращаясь к своим прямым обязанностям– А граждане, которые любовались, расходятся по своим делам. Потому что они уже знают, что у гражданина преклонных лет имелось в карманах, и наблюдать за обратной процедурой им уже неинтересно. И теперь, можно сказать, инцидент исчерпан, потому что никаких претензий к покупателю у работников магазина больше нет.

«Я пенсионер, мне семьдесят два года, – пишет в редакцию свердловчанин Д. – У меня коронаросклероз, и этот случай несправедливого обыска на глазах у всего магазина не прошел для меня бесследно».

Не знаю, как вам, дорогой читатель, но мне еще нет семидесяти двух. И коронаросклероза у меня пока не обнаружено. И до пенсии далековато. Но если бы меня вот так, за здорово живешь, обыскали в магазине, это тоже не прошло бы для меня бесследно.

А заведующая магазином №21 убеждена, что обыскивать покупателей надо. Культурно, сдержанно, не допуская, разумеется, невежливых выражений, но непременно публично. У нее для этого есть свои основания. Или, точнее, записная книжечка. В этой книжечке она пыталась составить список отдельных имевших место отрицательных фактов, когда покупатели, коварно воспользовавшись принципом самообслуживания, пытались утащить кто чай, кто сахар, а кто и кило бубликов.

Нет, я, товарищи, не против самообслуживания! Как и всякий прогрессивный человек, я за прогрессивные формы торговли. Мне нравятся суперсамы, самопроды и прочая открытая выкладка товаров. Все мы рады, что число их растет. Но можете считать меня чрезмерно конфузливым или даже закоренелым индивидуалистом – мне почему-то не улыбается демонстрировать широкой общественности свой носовой платок и неотправленные письма. Даже в разрезе пользы гласности, повышения воспитательного эффекта и совершенствования охраны бубликов.

А читательская почта нет-нет да и принесет крик несправедливо униженной покупательской души. То в Донецке почтенного товарища заставляют тут же опростать пухлый служебный портфель в поисках топленого сырка «Волна», то в Целинограде ощупывают пальто ни в чем не повинной учительницы. А почтенный товарищ и безвинно ощупываемая учительница стоят, боясь поднять глаза и встретиться взглядом с кем-нибудь из знакомых или сослуживцев.

Конечно, надо создать преграду для тех единичных типов, кто идет в магазин самообслуживания с лихой мыслишкой купить два рубля за рубль. Безусловно, нельзя закрывать глаза на тех, кто воровато тянется к открыто выложенному товару. Но если, тоже единичным, деятелям торговли кажется, что самодеятельные обыски – непременная доплата за выгоды самообслуживания, то я лично согласен постоять в очереди.

– Кто последний?.. Я за вами.

СКАЖИ ТЕТЕ «ЗДРАСЬТЕ»

После того как были изобретены каменный топор, сенокосилка, лезвие «жиллет» и дивная электробритва «Харьков-5М» с плавающими лезвиями, на повестку дня выплыла борода. Древнейший из мужских атрибутов, она вызвала к жизни могучие интеллектуальные и индустриальные мощности, направленные к ее оперативному и нехлопотному уничтожению. И когда мощности сделали свое, когда прогресс брадобрения достиг немыслимых высот, когда на смену изуверскому «свинячьему» методу (поджигание волос с последующим гашением их мокрой тряпкой) явились чудеса электротехники, борода вновь возродилась как символ актуальной внешности.

Борода!.. Но почему же именно борода стала ныне символом истинной новизны? Почему не онучи, не домотканая косоворотка и не гусиное перо? Вряд ли стоит напрягаться в поисках ответов, человечество до таких высот сознания еще не дотянулось. Закономерностей не видно, может быть, их и нет. Просто так получилось. Прихоть случайности. Зигзаг моды. Желание быть привлекательным и, самое главное, современным.

Наверное, одно из самых древних стремлений человека – это стремление быть современным. Желание не отстать от времени, идти в ногу с веком было острым и жгучим даже тогда, когда век, по нашим понятиям, топтался на месте.

Все это так понятно, так естественно! Жизнь течет, меняется, и то, что еще вчера казалось несбыточной, безнадежной мечтой, сегодня уже реальность. Например, боевой слон. О, это страшное и несокрушимое средство наступательной войны – а вы как считаете? В самом деле, дорогой читатель, что вы думаете о боевом слоне? Как вы полагаете, удастся ли слонами Ганнибала растоптать надменный Рим?.. Ах, вы сомневаетесь?.. Вы не верите в новомодные средства? И после этого вы осмеливаетесь считать себя современным человеком, достойным нашего великого третьего века до ихней эры?.. Странно...

Вы улыбаетесь, читатель, – и напрасно. Проблемы давно ушедших поколений кажутся вам в лучшем случае наивными, а гордость всеми этими боевыми слонами, плоской Землей и флогистонами напоминает восторг деда из захолустья, впервые отведавшего кефир. Разве можно, думаете вы, сравнивать застойное болото двухтысячелетней давности с бурными, порожистыми течениями наших дней? Разве оправданно, даже в уме, сопоставлять время скоморохов с временем телевизионной «Орбиты»?

Конечно, жить после Яблочкова, Пастера и Марчелло Мастрояни в целом лучше, чем до них. Не так скучно. Не столь хлопотно. Однако полторы сотни веков письменной истории нужны были человечеству не только для того, чтобы наслаждаться приобретенным в рассрочку футболом на дому или привычно поругивать нынешнюю суету и спешку. Да и так ли уж беспрецедентна наша стремительность? В конце концов, воин, прибежавший в Афины из Марафона, чтобы сообщить о победе греков над персами, торопился ничуть не меньше командированного снабженца, мчащегося из Костромы в Вологду на «ТУ-134», чтобы сообщить о затоваренной бочкотаре. Не спешка сама по себе здесь удивляет, а способ передвижения.

Специалисты по поведению животных (есть такое новое направление в биологии) утверждают, что нынешние ягнята меньше боятся автомобилей, чем зрелые бараны начала двадцатых годов. И хотя внешний вид и основные функции мелкого рогатого скота за последние полвека не претерпели кардинальных изменений, мы вправе утверждать, что время для ягнят не прошло бесследно.

Но привыкнуть к автомобилю еще не значит стать автомобилистом. Более того (тут я, конечно, уже не возвращаюсь к нашим баранам), выглядеть автомобилистом – еще не значит быть им.

Быть и выглядеть... Несовпадение этих понятий создает драматургию, скоротечные браки и увольнения по соответствующей статье Кодекса законов о труде.

А порою – только улыбку. Это когда стремление во что бы то ни стало выглядеть современным слишком напоминает то, от чего человек хочет отмежеваться.

Я знаю в Тюмени одного парня. Ну, в общем, симпатичный молодой человек: в меру начитан, в меру наслышан, в меру спортсмен и неплохой газосварщик. В клубе на танцах или на прогулке с друзьями он небрежно поигрывает автомобильными ключами на колечке с изящным брелоком. Если пристать к парню с расспросами, то он честно признается, что машины у него нет, не успел заработать, причем ясно видно, что расспросы эти ему неприятны. Но если упорно продолжать их, он все же объяснит: в эпоху моторов человек должен иметь свой автомобиль, а коль скоро машины нет, надо делать вид, что она есть. Это современно.

Конечно, не стоит тратить много сил, чтобы доказывать, что никакая это не созвучность эпохе моторов, а обыкновенное пижонство. Я даже подозреваю, что парень и сам об этом догадывается. Но он продолжает звякать ключами, полагая, что если это и пижонство, то уж оно-то, во всяком случае, современное. И уже одно это делает его удовлетворенным собой. Бедняга, он просто никогда не слышал о своих предтечах, о безлошадных хвастунах, побренькивавших золочеными шпорами, предназначенными для укрощения несуществующего скакуна.

Так что же все-таки современно? Современно ли исправно посещать лекции в институте? Современно ли бегать трусцой от инфаркта? Современно ли периодически мыть шею, стричь по мере отрастания волосяной покров и говорить тете «здрасьте»? Современно ли знать, что число, сумма цифр которого кратна трем, делится на три? Современно ли пользоваться уважением в глазах окружающих?

Я искренне полагал, что положительные ответы на эти простые вопросы свидетельствуют о чем угодно – о скромной эрудиции или просто скромности, – но только не о злостном консерватизме. Мне казалось, что до тех пор, пока существуют тети, племянниково «здрасьте» является неподвластной бегу времени нормой, и мытая шея – не насилие над личностью, а осознанная гигиеническая необходимость.

Но, оказывается, я заблуждался. Тетям, равно как и дедушкам, бабушкам и всем прочим «прапра», сколько их ни сохранилось, положено говорить «привет». Что же касается чистых шей, то их сейчас просто не носят. Чистые шеи годятся только под белоснежную рубашку, а юноша в белой рубашке будет выглядеть в своей компании белой вороной.Так, во всяком случае, объяснил мне в электричке один молодой человек, отъезжавший в турпоход с такой внешностью, с какой можно было бы разве что приезжать обратно.

Я не желаю приписывать моему попутчику биологически вредную страсть к антисанитарии. Мне кажется, что он смирился с неприятными телесными ощущениями ради духовного, так сказать, полета. Ради того, чтобы воочию продемонстрировать свое пренебрежение к устоявшимся условностям. Устоявшимся до него и, следовательно, без него. Ему кажется, что мятый ворот и нечесаная грива возвышают его как личность над массой замшелых ретроградов, весь авторитет которых – в тщательной отутюженности формы. А вот снять бы с них мундир!..

Что ж, попробуем снять.

Вы видели, дорогой читатель, морских офицеров? Вы видели блеск кортиков, золотое мерцание нашивок, благородную белизну летних кителей? Внушительно, не правда ли? Сплав традиций и современности, красоты и строгости. Невольно создается впечатление: сам по себе внешний вид внушает доверие, излучает авторитет. И кажется, что стоит лишь приблизиться к вам, даже сугубо штатской личности, такому мундиру – и руки сами вытянутся по швам, голосовые связки вкупе с легкими издадут оглушительное «Есть!», а ноги понесут кудато вверх, на фокбрамстеньгу.

Однако впечатление это обманчиво, ибо авторитет создается совсем другим и совсем в другой обстановке. Авторитет капитана крупного научно-исследовательского судна нисколько не страдает оттого, что он командует суперсовременным кораблем в трусах.

Понимаю, тут приличествовало бы употребить интригующее многоточие и написать так: «командует... в трусах». Ну, чтобы хоть как-то подчеркнуть неожиданность странной информации. Но мне не хочется прибегать к наивным ухищрениям, потому что трусы и полотенце на шее – это не прихоть, а нормальная, утвержденная надлежащими приказами форма – конечно, для плавания в соответствующих широтах.

Итак, представьте себе капитанский мостик – просторное помещение, стен которого не видно из-за приборов. Представьте себе трех молодых и моложавых людей, почти ровесников, больше всего напоминающих курортников на сочинском пляже. Но негромкие слова одного из «курортников» воспринимаются другими с такой четкостью и готовностью, что понимаешь: никакой мундир не сумел бы придать этим приказам больше весомости и авторитетности.

Конечно, истинную современность взаимоотношений этих людей я вижу отнюдь не в том, что капитан и его подчиненные стоят рядом в том одинаково экономичном облачении, которое век назад могло бы довести чванливого, упоенного своими эполетами дворянчика до нервного сдвига. И даже не во внешнем демократизме обстановки – демократизма в сухопутном его понимании на океанском корабле нет и быть не может. Я вижу эту истинную современность в том, что не внешние атрибуты, не блеск отсутствующего мундира, не видимость, а сущность личности, ее превосходящие знания и опыт обеспечивают сознательную беспрекословность всех членов коллектива. Я вижу современность в том, что капитан и без мундира ни на миг не перестает быть истинным капитаном.

Один наблюдательный острослов заметил, что все мы сейчас ходим в маскарадных костюмах XXII века. Не знаю, сохранится ли спустя два столетия прелестная тяга к новогодним костюмированным балам, но если сохранится, не перейдя в разряд искореняемых пережитков, то нынешние изделия передового швейного предприятия «Большевичка» будут не менее экстравагантны, чем драгунское великолепие на сегодняшнем балу в каком-нибудь автодорожном или строительном ПТУ.

Но если не внешние черточки, не заповедная нетронутость шеи и не лихие замашки определяют искомое «шагание в ногу», то что? И есть ли она вообще, настоящая современность, миф это или реальность?

Каждое время имеет свои, только ему присущие проблемы, и наш отрезок на первый взгляд ничем в этом смысле не отличается. Но для нас, для ныне живущих, это отличие носит решающий характер: прошлое мы можем изучать, будущее – предвидеть, и лишь настоящее нам дано изменять. Кратко говоря, современник – это участник. Но, конечно, участие может быть разным: один, к примеру, создает для окружающих проблемы, другой решает их.

В научно-исследовательской лаборатории одного из свердловских институтов мне довелось разбирать трудовой конфликт. Уволили молодого оператора, а он пожаловался в редакцию и в суд.

Ну, он был не такой уж безнадежно молодой, от роду ему стукнуло двадцать шесть. На суде он смиренно утверждал, что исправится, что только начинает жить, а судья, пожилая женщина, вспомнив Лермонтова, заметила, что с таким серьезным делом, как жизнь, можно бы и немного поторопиться... Впрочем, забегая вперед, скажу, что оператора все же восстановили на работе, по молодости и по отсутствию выговоров в трудовой книжке.

А уволили его не за «линию поведения», а за эпизод. Литератору положено быть гуманным и уж ни в коем случае не одобрять допущенных администрацией нарушений трудового законодательства. Но положа руку на сердце признаюсь: я бы его тоже уволил.

...Три электронно-вычислительные машины потрескивали уже двое суток подряд. Шла срочнейшая работа, рассчитывался новый и смелый вариант технического решения.

Уволенный впоследствии оператор, этот двадцатишестилетний не-Лермонтов, явился на работу с опозданием. Он вообще любил опаздывать, ибо придерживался старомодной точки зрения, что работа не волк... Впрочем, во всем остальном он был до предела современным: молод, длинноволос, остроумен, холост и работал на электронно-вычислительной машине. Куда уж современнее!..

Он уселся за пульт, и его «Проминь» защелкал в общем ритме. А часа через два раздался вопль ужаса. Руководитель работ стоял рядом с не-Лермонтовым, прижав ладонь к области сердца и закрыв глаза.

– Что с вами, шеф? – вежливо поинтересовался неМихаил Юрьевич.

– Что вы решаете? Это – что?!

– Да так, одна каверзная задачка. Как ни считаю – ничего не получается. Прямо какое-то наваждение.

Каверзная задачка была не из учебника для девятого класса вечерней школы. Не обсчет конструкции пусть теоретически нереального, но все же манящего изобретательный мозг вечного двигателя. Это было деление цифры 362 на три. Ну, трех рублей шестидесяти двух копеек. Пол-литра. На троих.

А получалась согласно электронному «Проминю» какая-то чертовщина. Получалось 120,6(6). То есть шесть в периоде. То есть бесконечное деление. Получалось, что если пунктуально равно складывать «в шапку», то на троих выпить теоретически невозможно. Между тем не-Лермонтов почти ежедневно убеждался в практической осуществимости данной задачи.

Разрыв между теорией и практикой возмутил оператора. Забыв обо всем, он два часа гонял несчастную электронику, вычисляя максимально справедливые варианты подворотного пьянства. Он творил, он занимался любимым делом на суперсовременном уровне.

– Вон! – грозно прошептал руководитель...

Ситуация, как видите, сугубо современная, но у меня не повернется язык назвать того, кто использует электронику для бесконфликтности пьянства в подворотне, личностью наших дней. По сути, он не более современен, чем ленивый погонщик ослов времен Троянской войны. Хотя погонщик ослов облачался в хламиду, а оператор ЭВМ щеголяет в джинсах, разница между ними слишком несущественна, чтобы на ней останавливаться. И я не удивлюсь, если историки докажут, что уже в гомеровские времена пьянство и стремление на чужом горбу в рай въехать квалифицировались как родимые пятна минувшего.

Да, не много есть человеческих стремлений более древних, чем стремление быть современным. Менялись эпохи и бороды, средства производства и покрой брюк, экономические формации и стиль взаимоотношений между близкими родственниками. Обычные одеяния становились маскарадными, а необычные остроты – банальными. Но неизменной оставалась формула настоящей современности – быть выше современных заблуждений, быть на уровне, как справедливо отмечается в газетах, современных задач, ибо заповедная шея – слишком преходящий фактор, если этот фактор намылить.

«Я – ОДИН ШЕСТЬДЕСЯТ ДЕВЯТЬ!»

Ровно в семь утра раздался телефонный звонок. Евгений Васильевич сунул ноги в шлепанцы и, позевывая, снял трубку. Авторитетный мужской голос спросил:

– Скажите прямо: вы беретесь освоить миллион рублей за месяц?

– Как это – освоить? – ошеломленно спросил Евгений Васильевич.

– Как обычно. Чтобы не осталось ни копейки.

– А вы куда, извиняюсь, звоните?

– Один шестьдесят девять. А это разве не?..

– Да, это как раз один шестьдесят девять.

– Значит, мы вам выделяем миллион!

Итак, ошибки не было – звонили именно ему. Миллион!.. Возможно, для какого-нибудь там нью-йоркского финансового магната истратить миллион – плевое дело. Но Евгений Васильевич Бызин жил в небольшом город? ке Выкса Горьковской области, в запросах был скромен, и неожиданное предложение сразу показалось ему практически неосуществимым. Ну, машина... Ну, шуба для жены... Ну, цветной телевизор, пыжиковая шапка, спиннинг с безынерционной катушкой... Куда же девать остальное? Может, приберечь до следующего отпуска?

– Видите ли, – пробормотал Евгений Васильевич, – я бы хотел оставить немного до июля. Ну, рублей хоть сто пятьдесят...

– Сто пятьдесят?! Мы тебе в июле подкинем еще полтора миллиона. Ну, берешься?

– Берусь.

– Молодец! – загремела трубка. – Значит, договорились: миллион твой! Но смотри, чтобы без обмана. Освоишь миллион – получишь премию, нет – строгача с занесением!

Не успел Евгений Васильевич осмыслить неожиданную перспективу, как телефон снова заверещал:

– Раствора сегодня не ждите!

– А я и не жду.

– Странно!.. Это кто – один шестьдесят девять?

– Один шестьдесят девять.

И Бызин повесил трубку.

Третий телефонный звонок (приятный женский голос!) выделил Евгению Васильевичу две бесплатные путевки в санаторий, четвертый умолял поприсутствовать на торжественном собрании, в президиуме... Это была какая-то праздничная, искрометная фантастика.

Но пятый звонок, на сей раз не телефонный, а дверной, рассеял иллюзии. Вошел мощный мужчина в измазанных известкой сапогах и с порога заявил:

– Вы еще ответите за свое вредительство! Почему отказались от трех тонн раствора?

– Мне позвонили и спросили...

– Нет, это мне позвонили!

– Нет, мне! По моему телефону номер один шестьдесят девять!

– Так это же я – один шестьдесят девять!

– Нет, я! И миллион мой!

– Какой миллион?

– Который я пообещал истратить за месяц. Или, как мне говорили, освоить.

– Миллион? – воскликнул мужчина, в отчаянии закрывая лицо ладонями. – Вы пообещали, что мы освоим целый миллион? Это конец!

Но это было лишь началом. Когда изумленный и разочарованный Евгений Васильевич обратился к начальнику Выксунского эксплуатационно-технического узла связи, тот спокойно разъяснил, что вся вверенная ему аппаратура работает нормально. Просто с сегодняшнего дня одним и тем же номером будут одновременно пользоваться и Евгений Васильевич, и строительная организация, о существовании которой он никогда не подозревал и к деятельности каковой никакого отношения не имел.

– Позвольте, но ведь это значит, что всякий раз, когда позвонят строителям, у меня в квартире затрезвонит телефон.

– Правильно. Но если звонки вам мешают, можете аппарат отключить.

– Как же мне позвонят?

– Если вам должны позвонить, включите.

– Но как догадаться, когда мне хотят позвонить?

– А вот это уже ваше личное дело. Кстати, если вы намерены жаловаться – не советую. Учтите, что строительная организация звонит для всех, а вы – для одного себя. Скажите спасибо, что мы вас вообще не отрезали, а только запараллелили.

Запараллеленная единица горестно вздохнула и удалилась к семейному очагу, чтобы ежеминутно вздрагивать от бойких строительных звонков. А начальник узла связи принялся за текущие дела с гордым ощущением праведно выполненного долга...

Нет, не о строительной организации пишу я этот фельетон. Она не строила никаких козней неведомому ей абоненту Бызину. Она просто обратилась на узел связи с понятной просьбой телефонизировать объект поскорее. Эти строки я посвящаю начальнику Выксунской связи и ему подобным, для которых справедливость и законность решения определяются исключительно вульгарной арифметикой: учреждение – это много граждан, один гражданин – это один гражданин. А это значит, что в любом сталкновении «учреждение – гражданин» последний должен автоматически потерпеть фиаско.

Я не знаю, как бы вел себя Евгений Васильевич Бызин, если бы его вежливо пригласили на узел связи, разъяснили сложность положения и попросили временно примириться с беспокойными соседями. Он мог согласиться, мог и отказаться – во всех случаях его слово 114 было бы решающим, хотя, конечно, морально мы могли бы и осудить его за отказ.

Но ничего подобного даже не намечалось! Бызина «запараллелили» с такой самоуверенной бесцеремонностью, будто возникновение рядом строительного объекта автоматически лишало абонента всяких прав в АТС.

Что тут скрывать – все мы чтим и уважаем коллектив. Почтение к общему делу заложено в нас если не с детства, то уж в крайнем случае с отрочества. И я прекрасно понимаю инженера М. Б. Холявочкина, который в трудную минуту пришел на помощь родимому институту «Гипросталь».

Ну, может, минута была не такая уж катастрофически невыносимая, но все же – не из легких. Служебный институтский «Москвич» стоял на приколе из-за отсутствия дисков сцепления, вызывая у всего коллектива определенные транспортные неудобства.

– У меня есть запасные диски – могу одолжить, – предложил инженер-автолюбитель руководству института.

– Вот это да! – восхитилось руководство. – Вот это сознательность! Спасибо, дорогой коллега! Вы нам – диски, мы вам – гарантийное письмо.

– Зачем письмо? Я и так верю.

– Нет уж, порядок есть порядок! Тут вам не какаянибудь частная лавочка: трах-бах, Петька, дай трешку взаймы. Нет, дорогой вы наш энтузиаст и альтруист, институт – это вам не Петька. Хотите помочь родному учреждению – пожалуйста, помогайте! Но не навязывайте своих правил.

– Да я и не навязываю!

– Вот так бы сразу...

И заместитель директора института А. Иковенко на служебном бланке торжественно поклялся в ближайшие дни возвратить комплект дисков сцепления для «Москвича-407».

С тех пор минуло три года. Уже давно, сносив несколько дисковых комплектов, пришел в ветхость служебный «Москвич», уже инженер Халявочкин успел перейти на работу в другое учреждение и уже давно руководство «Гипростали» далее не пытается выполнить свое торжественное обещание.

– Как вам не стыдно! – презрительно морщится А. Иковенко в ответ на просьбы возвратить должок. – Индивидуалист вы – вот вы кто такой! А с индивидуалистами у нас разговор простой: отказать!

– Да какой же я индивидуалист, если вы сами говорили, что я альтруист?

– Когда давал, был альтруистом, не спорю. А за три года стал перерожденцем.

– Нет, не стал, честное слово, не стал. И в конце концов, вы ведь сами настаивали на гарантийном письме.

– Мало ли на чем коллектив настаивал!

– Я буду жаловаться!

– Куда угодно! Но учтите: вы себя противопоставляете! Коллектив вас не поймет!

И представьте – все остается по-старому! Хотя, конечно, коллектив к этому не имеет никакого отношения. Вряд ли коллективу нравится такое обращение от его имени с одним из его членов.

Порой меня просто поражает фантастическая ловкость, с какой иные должностные граждане прячут свое неуважение к личности за словесной ширмой дорогого для каждого из нас понятия «интересы коллектива».

...Долго, изобретательно и зычно оскорбляла официантка одного симпатичного и интеллигентного инженера, специалиста, между прочим, по экспериментальной метеорологии. Но редко на какого метеоролога, даже попадавшего в эпицентр тайфунов и цунами, обрушивался удар такой крайней балльности. И все потому, что ей, официантке, показалось, что неделю назад «именно эта морда» улизнула из пивного бара не расплатившись.

Когда возмущенный инженер потребовал вызвать милицию и составить протокол, ибо неделю назад его, к счастью, не было ни в Москве, ни, тем самым, в баре на Можайском валу, официантка только утроила словесную активность.

– Вы бы извинились перед официанткой, – настоятельно порекомендовал метеорологу директор бара Шеребков. – Вы ведь отстаиваете только самого себя, а она болеет за наше общее дело.

...Одна симпатичная и отзывчивая женщина из поселка Нефтегорск Краснодарского края за многолетнюю благородную деятельность получила медаль «Почетный донор СССР». А вскоре к ней домой явилась представительница местной поликлиники и от имени администрации потребовала вернуть медаль.

– За что?

– Не за что, а почему! У нас сегодня торжественный вечер, хотим наградить другого донора, а медали нет.

– Но это моя медаль!

– Мало ли что! Не будем же мы из-за твоих личных интересов срывать общественное мероприятие.

И не сорвали!..

Тут бы можно было порассуждать о том, что наши советские общие интересы ничуть не противоречат правильно понятым личным интересам. Об уважении к правам каждого отдельно взятого гражданина, из которых складывается сумма, именуемая уважением к праву. О том, наконец, что, как отмечали классики сатиры, любовь есть продукт при обоюдном непротивлении сторон и нельзя воспитать почтение к коллективу, пренебрегая интересами каждого из его членов.

Да, можно бы порассуждать – но зачем? Разве и так не ясно, что манипулирование высокими понятиями требуется иным деятелям только для того, чтобы прикрыть свою лень и бездеятельность? Чтобы, к примеру, ничуть не беспокоясь о подвеске полусотни метров провода к новому объекту, одним росчерком пера заявить:

«Ты уже не один шестьдесят девять. Ты – тридцать четыре с половиной. Сиди тихо и жди, пока тебя распараллелят!»

ОСТАНОВКА ПО ТРЕБОВАНИЮ

Караван идет из Ферганы в Андижан. Как в сказке.

Нет, все вокруг сугубо реально: барханы, саксаул, арыки и белое солнце пустыни. Сказочным является лишь сам караван. Ибо не ишаки, не выносливые мулы и даже не корабли песков – двугорбые верблюды – составляют его.

Караван из десяти троллейбусов, змеясь, плывет из Ферганы в Андижан!

Захватывающее зрелище, а? Ослепительные блики сыплются с широких зеркальных стекол, с голубых боков и хромированной облицовки. Густой азиатский ветер обтекает грузные тела многоместных машин. Тишина. И лишь задорный блеск уходящих в бесконечность проводов свидетельствует о непреоборимости человеческого духа и всесилии...

Впрочем, извините, тут автор малость увлекся. Ни о какой непреоборимости провода между Ферганой и Андижаном не свидетельствуют, потому что их, проводов, там нет. Да и зачем, посудите сами, налаживать бесперебойную троллейбусную связь между двумя областными центрами, если там неплохо справляются обычные межгородские автобусы?

И тем не менее десять троллейбусов идут из Ферганы в Андижан. Примостив на спинах ненужные палки, они гуськом, на буксире, пробираются сквозь полуденный зной оттуда, где они оказались не нужны, туда, где они, возможно, понадобятся. А поскольку конечная остановка не слишком близка, мы успеем обсудить вопросы, которые сейчас, наверное, терзают читателей. И первый из них: как вообще оказались эти троллейбусы в Фергане?

Ах, это очень просто! Их заказали. Городским властям Ферганы надоело слушать нарекания на плохое транспортное обслуживание. И тогда было решено проложить троллейбусный маршрут: центр – поселок Киргили. Решение было надлежащим образом оформлено, и вскоре десять новеньких троллейбусов прибыли в город.

И вот тут-то совершенно внезапно выяснилось, что без троллей, то есть без проводов, несущих электроэнергию, троллейбусы в дело никак не годятся. А провода протянуть нельзя, потому что их нет и в ближайшее время не предвидится.

Но если бы вдруг свершилось чудо и провода дивным образом объявились, – все равно в Фергане нет материалов и рабочей силы для устройства линии.

Но если бы свершилось второе чудо, если материалы и рабочая сила волшебно изыскались бы, – все равно благая затея осталась бы в мечтах, поскольку линию центр – поселок Киргили пересекает железная дорога, и нужно строить мост, на который денег пока нет.

А если бы (это уже чудо № 3!) деньги, стройматериалы и рабочая сила имелись бы, то все равно нет смысла немедленно получать троллейбусы, ибо строительство моста вряд ли уложится даже в год.

Да, кто бы мог подумать! А ведь как азартно просили ферганские товарищи снизойти к нуждам города!

Впрочем, «просили», «ходатайствовали», «умоляли» – это в данном случае не те слова. В них слышится что-то униженное, жалкое, согбенное. Практика выколачивания ассигнований и фондов выработала куда более гордую формулировку: «Войти с предложением».

С предложением входят, как правило, после очередного отпуска или командировки в столицу. А зернышком, из которого проклевывается росток будущего «вхождения», служит фраза: «А мы что, в самом деле!..»

– Вот был я недавно в Москве (Киеве, Риге, Ташкенте), – задумчиво говорит возвратившийся товарищ, – и такой потрясающий видел Дворец спорта (Дом культуры, стадион, фуникулер). Люди вокруг строятся, достают, выколачивают, просто завидно. А мы-то что, в самом деле, лаптем щи (борщ капелюхом, бешбармак тюбетейкой) хлебаем?