Текст книги "Свидетель защиты"
Автор книги: Владимир Монастырев
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
9
Шел допрос свидетелей. Перед судейским столом стояла мать убитого. Сухопарая, в черном платочке на седеющих волосах, она хотела казаться скорбной, но время от времени забывалась, и сухое, остроносое лицо ее выражало откровенную неприязнь и подозрительность. И отвечала она так, словно бы хотела сказать: «Знаю я вас, запугать меня хотите». Подозрительность, наверное, была у нее в характере, кроме того, кто-то скорее всего подогревал в ней недоброе качество, внушая, что дело хотят замять, а убийцу выгородить.
Больше всего вопросов матери убитого задавал один из заседателей, тот, что сидел справа от судьи, седоусый, с седыми висками лобастый мужчина, рабочий мебельщик. У Андрея Аверьяновича сложилось впечатление – этот заседатель не убежден, что подсудимый преступил пределы необходимой обороны. Вернее, он убежден в обратном.
Судья непроницаем, глаза его под щегольскими очками без оправы посверкивали остро, он внешне бесстрастен и не проявляет предпочтения, как это случается, обвинителю перед защитником. Судья ни разу не прервал адвоката, и Андрей Аверьянович чувствовал, что он и дальше не будет мешать.
– Не случалось вам слышать от сына фамилию Кушелевича? – спрашивает народный заседатель, пожилой, седоусый, с тяжелыми руками, которыми он время от времени трогает свои усы.
– Может, и случалось, – отвечает мать убитого. – В поселке все знали Кушелевича.
– И сын ваш его знал?
– И сын знал.
– И говорил о нем в вашем присутствии?
– Не помню.
– Откуда же вам известно, что он знал его?
– Кто же его в поселке не знал.
– Вам не было известно о том, что Кушелевичу собирались отомстить за поимку браконьеров?
– Нет, не было известно.
– В поселке Желобном об этом говорили не стесняясь.
– Не слышала.
– Какие у вас были отношения с сыном?
– Обыкновенные.
– Он рассказывал вам о своих жизненных планах, о том, что собирался делать в ближайшее время?
– Нет, не рассказывал.
– Значит, ничем с вами не делился, ни горем, ни радостью?
– А чего ему делиться?
– Что же он – не разговаривал с вами?
– Почему не разговаривал?
– О чем же?
– Рубаху велит постирать, залатать что…
Заседатель пожал плечами и сокрушенно сказал:
– У меня вопросов больше нет.
Обвинитель поинтересовался, на какие средства жила мать убитого. Она ответила, что получала пенсию за мужа, дочь присылала иногда.
– Сын работал?
– Работал.
– Где?
– Шофером в леспромхозе.
– Постоянно?
Она сделала вид, что не поняла вопроса.
– Последнее время он работал в леспромхозе?
Выяснилось, что уже около года Моргун в леспромхозе не работал.
– На какие же средства он жил? – это спросил седоусый заседатель.
– Кто ж его знает на какие, – ответила мать Моргуна, – я его не допрашивала.
– Чем же он питался? Обедал где?
– Дома обедал, где же еще.
– А деньги на харчи давал?
– Давал, а как же. Кто же его задаром кормить станет?
– Где же он брал деньги, если почти год не работал?
– Кто же его знает где, про то он мне не докладывал.
Заседателю хочется сказать: «Ну и семейка!», но он только вздыхает.
Андрей Аверьянович про себя улыбается: если обвинитель хотел своими вопросами подвести дело к выводу, что смерть Моргуна лишила престарелую мать кормильца, то попытку его нельзя признать удачей.
Судья поворачивает голову к защитнику:
– У вас есть вопросы?
– Есть, – говорит Андрей Аверьянович. – Ваш сын был левша?
Мать Моргуна повернула к защитнику свое востроносое лицо, на котором отразилось удивление. Ответила не сразу, словно бы думала, как получше ответить.
– Ел левой рукой, это верно, – сказала она тихо, видимо, так и не решив, какой вред может произойти от этого признания.
– А стрелял с какого плеча?
– Кто же его знает, с какого, при мне он не стрелял, – тут уж она отвечала уверенно, как по-заученному.
– Скажите, кто вам писал письмо в газету?
Она опять замешкалась, но быстро справилась с замешательством.
– Нашлись люди добрые, написали.
– Кто именно, вспомните?
Она поглядела на судью, словно бы ища у него поддержки, но тот смотрел на свидетельницу сквозь стекла очков строго и не собирался выручать ее.
– Лузгин Павел писал, – опустив голову, произнесла свидетельница.
Выслушав ответ, Андрей Аверьянович сказал:
– У меня вопросов больше нет.
В зал вошел Владимир Кесян, крепкий, очень широкий в плечах юноша со смуглым лицом, с шапкой черных вьющихся волос на голове. Этот не отрицал, что ругал Кушелевича и произносил угрозы в его адрес, делал это сгоряча, по глупости. Моргун говорил, что с Кушелевичем надо бы поговорить по душам. Что он имел в виду? Да ничего особенного. Попугать, наверное, хотел, а убивать его никто не собирался и не думал.
Когда судья и заседатели прекратили вопросы, Кесян откровенно вдохнул с облегчением и подкладкой кепочки, которую мял в руках, вытер со лба пот. Но радость его оказалась преждевременной.
– Вы давно знаете Моргуна? – спросил Андрей Аверьянович.
– Давно. Вместе выросли.
– Он был левша?
– Да, левша.
– И стрелял с левого плеча?
– И стрелял с левого.
– У вас были с ним ссоры?
– Н-нет, – неуверенно ответил Кесян.
– Как же нет, если Моргун вам даже зуб выбил в драке?
– Не выбивал он мне зуба, – горячо возразил Кесян, – неправильно вам сказали. Пашке он зуб выбил, это было, а мне только ухо поцарапал.
– Значит, драка все-таки была? Из-за чего же?
Кесян понял, что сказал лишнее.
– Так, поспорили, – неопределенно сказал он и умолк.
Где он был в день убийства, у Кесяна уже спрашивали. Андрей Аверьянович спрашивает еще раз. Свидетель повторяет свое показание: видел его Филимонов, потом видели у геологов, без ружья, в четыре часа дня. А убили Моргуна в три. За час не мог Кесян дойти от места убийства до геологов, тем более что шел он к ним не сверху, от перевала, а снизу, это засвидетельствовано очевидцем.
Мог – не мог… В горах это относительно. Прохоров, например, утверждал, что мог Кесян за час добежать с верховьев Лабенка до геологов. Что был там, на короткой тропе, переход через ущелье: кто-то повалил пихту так, что она легла, как мост. Сейчас ее уже снесло, а тогда была. Сам Прохоров не видел, но говорят. А это «говорят» на суде не предъявишь. На всякий случай Андрей Аверьянович спрашивает:
– Сколько же времени нужно, чтобы дойти от места убийства до геологов?
– Если хорошо идти, часа два с половиной, а то и три.
– А по короткой тропе?
– Там два года уже не ходят, висячий мост сорвало.
– А замены мосту нет?
– Сейчас, может, и есть, не знаю, давно там не ходил.
– Как давно?
– Да с полгода.
– А в день убийства?
– Я ж говорил – шел снизу, а не с перевала.
Андрей Аверьянович отпустил свидетеля, и он забился в угол на последней скамье, встревоженный и растерянный: то ли испуган тем, что сболтнул лишнее, то ли почувствовал, что усомнились в надежности его алиби.
Следующий свидетель Виктор Скибко, парень длиннорукий, большеголовый, с круглыми, навыкате глазами. И у этого Андрей Аверьянович спросил, из-за чего подрались Моргун, Кесян и Лузгин. Отвечал Скибко, не сильно задумываясь: его эта драка, вроде, не касалась. Из ответа можно понять, что все молодые ребята Моргуну покорялись, а Пашка Лузгин иногда ершился. Один на один с Григорием ему не справиться, подговорил Кесяна, но и вдвоем они славы не добыли: обоим от Моргуна попало.
Андрей Аверьянович слушал ответы свидетеля с интересом, а народные заседатели, сбитые с толку, бросали на адвоката взгляды, в которых читалось недоумение. В самом деле, они изо всех сил стараются вывести на свежую воду приятелей Моргуна, которые все были заодно, заранее сговорились, как отвечать на суде, и мать убитого научили. Конечно же, они собирались свести счеты с Кушелевичем, который стал поперек их преступной дорожки, и конечно же, адвокату следовало доказывать, что выстрел в Моргуна не преступление, а необходимое в целях обороны действие. А он, адвокат, занимается чепухой, выясняя, кто кому зуб выбил и какой рукой хлебал щи убитый.
И сочувствие к подсудимому со стороны заседателей, и растущее их недоумение по поводу позиции адвоката отлично видел и понимал Андрей Аверьянович. Они были симпатичны ему, и он с удовольствием подошел бы к ним, пожал руки и извинился за то, что доставляет огорчение.
«Вот была бы потеха, если б я так и сделал, – подумал Андрей Аверьянович. – Сказали бы, что адвокат с ума спятил». Когда судья объявил перерыв, он собрал бумаги и вышел, стараясь не обращать внимания на заседателей, которые смотрели на него с укором.
У выхода ждали Андрея Аверьяновича Валентин Федорович и жена Кушелевича. Анна Ивановна была бледна, веки припухли и покраснели. Мужчины проводили ее до дома.
– Не отчаивайтесь, – сказал на прощанье Андрей Аверьянович, – будем надеяться на лучшее.
Она покивала головой в знак согласия и быстро ушла в подъезд.
– Неважный вы утешитель, – заметил Валентин Федорович, когда они остались одни.
– Что делать, не люблю предвосхищать решения суда, если хотите, суеверно боюсь обнадеживающих предсказаний.
– Не кажи гоп, пока не перескочишь?
– Вот именно.
– Насколько я понял по вопросам, которые задаете свидетелям, вы не собираетесь доказывать, что Кушелевич выстрелил в целях самозащиты?
– Вы наблюдательны, – ответил Андрей Аверьянович, – я собираюсь доказывать, что Кушелевич не стрелял в Моргуна.
– Но кто-то в него стрелял?
– Эту загадку должно отгадывать следствие.
– А ваше мнение?
Андрей Аверьянович пожал плечами.
– Кесян?
– Его алиби не кажется мне бесспорным. Мог это сделать и он. Однако мог – это еще не значит – совершил. Доказательств того, что стрелял Кесян, у нас увы нет. И вообще, в данной ситуации доказывать, что стрелял не Кушелевич гораздо сложнее, чем было бы защищать Кушелевича, убившего браконьера. Вы обратили внимание на заседателей? Это люди, не изощренные в юриспруденции, они не сильны в букве закона, но верно понимают его дух, и вот они всей душой за Кушелевича, пылают справедливым гневом против браконьеров и даже на меня бросают испепеляющие взгляды за то, что я, по их мнению, в бирюльки играю, а не защищаю подсудимого. Шутки шутками, а они сделали немало своими дотошными житейскими вопросами для освещения гнусных сторон бытия этих лесных разбойников. И заговор браконьеров против Кушелевича очевиден, а раз так, он должен был обороняться, встретив в лесу вооруженного правонарушителя, да еще такого отчаянного, как Моргун, который держал в страхе весь поселок. У того в стволах были патроны, заряженные бекасинником, но Кушелевич не мог знать, какими патронами заряжено ружье, на него направленное. В конце концов это принципиальный вопрос: жестокие и вероломные бандиты ставят перед честными людьми дилемму – либо погибнуть от их руки, либо самим наносить упреждающие удары, что и является в таких случаях необходимой обороной. Я бы, наверное, смог убедить судью, тем более что заседатели – мои помощники, а не противники, да и толкование соответствующих статей закона последнее время склоняется к расширению прав обороняющегося. В результате – если не оправдание, то приговор не жесткий, может быть, условный.
– Если вы уверены в таком исходе, стоит ли усложнять задачу и доказывать, что Кушелевич не стрелял? А вдруг не удастся доказать, не убедите судью и заседателей?
– Но ведь Кушелевич не стрелял в Моргуна?
– Не стрелял, но…
– А кто-то стрелял. И этот кто-то останется безнаказанным, завтра выстрелит еще раз, теперь уже в Кушелевича. Или в вас. Как хотите, но меня такой вариант не устраивает. Вас, я полагаю, тоже.
10
На следующий день одной из первых допрашивали свидетеля Людмилу Звереву – ее вызвали в суд по ходатайству защитника. Показания Зверевой, разумеется, не пролили света на вопрос о том, кто стрелял в Моргуна, но помогали суду установить, кто, кроме Кушелевича, мог в него стрелять.
Андрей Аверьянович по достоинству оценил показания Зверевой. Народные заседатели отнеслись к ним настороженно.
Вслед за Зверевой в зал вызвали свидетеля Вано Курашвили, сухумского экспедитора, который показал, что виделся с Павлом Лузгиным в два часа пополудни на альпийских лугах, где паслось стадо колхоза имени Кирова.
Курашвили повторил показания, данные на следствии. Говорил он с достоинством, средних лет красивый грузин, одетый в черную пару и лакированные туфли.
– Вы точно помните время, когда расстались с Лузгиным, – спросил Андрей Аверьянович, – или приблизительно?
– Зачем приблизительно, – ответил Курашвили, – я на часы смотрел. У меня часы всегда точно идут, на семнадцати камнях, за неделю на полминуты вперед забегают. Вот, пожалуйста, можете убедиться, – он приподнял рукав и показал плоские, на золотом браслете, часы. – Одиннадцать часов двадцать две минуты, можете проверить время, как по курантам.
Андрей Аверьянович взглянул на свои часы, они показывали десять часов двадцать одну минуту.
– Ваши на час вперед, – сказал он свидетелю.
– Вах, извините, – Курашвили улыбнулся, блеснув влажными зубами, – у меня тбилисское время, не перевел на местное.
– А тогда, на пастбище, какое время было на ваших часах?
– Тоже тбилисское, я же туда из Сухуми прибыл.
– Спасибо, у меня вопросов больше нет, – сказал Андрей Аверьянович.
«Как же я раньше не догадался, – укорил он себя мысленно, – конечно же, у Курашвили часы показывали тбилисское время, которое на час впереди московского. Два пополудни на часах Курашвили – это час по местному. Убили Моргуна в три. Значит, и у Лузгина алиби сомнительное: за два часа тот мог дойти с пастбища до верховьев Лабенка…»
Теперь он с нетерпением ждал появления Павла Лузгина. Почему-то казалось Андрею Аверьяновичу, что увидит он парня с лисьей улыбкой на остром личике, невысокого и верткого. Лузгин действительно был невысок, но ладно сложен, лицо у него было правильное, с румянцем во всю щеку, густые длинные ресницы прикрывали черные блестящие глаза. Он был бы очень красив, если бы не тонкие, в ниточку, губы, застывшие в полуулыбке, отчего казалось, что он собирается оскалить зубы.
Лузгин повторил прежние свои показания, не тушуясь, отвечал на вопросы заседателей. Его опросили, как он относится к брату, угодившему в тюрьму за браконьерство.
– Я за брата не ответчик, – сказал Лузгин.
– Вы грозились после ареста брата свести счеты с Кушелевичем?
– Сгоряча, по глупости, может, и сказал чего, сейчас не помню.
– А Моргун грозился?
– Может, и грозился, не припомню.
Он, видимо, не опасался, что его уличат, ссылаясь на показания свидетелей, выступавших до него: односельчане помалкивали раньше, страшась мести Моргуна, будут молчать и теперь, боясь его, Павла Лузгина, который тоже шутить не любит.
Заседатели отступились.
– Какие у вас были отношения с Моргуном? – спросил Андрей Аверьянович.
– Обыкновенные, в одном поселке жили, считай – соседи.
– А дрались с ним из-за чего?
– Так, по глупости. Поспорили.
– Из-за чего?
– Сейчас уже и не помню. Он псих был, Григорий, заводился с полоборота.
– Людмилу Звереву вы знаете?
– Знаю.
– Не из-за нее ли была драка с Моргуном?
– А чего нам из-за нее драться?
– Вы принуждали Звереву к сожительству?
– Я?
– Вы.
– Нет, не принуждал.
– И не угрожали ей?
– А чего мне ей угрожать?
– А вот она здесь утверждала, что угрожали. «Не согласишься – пойдешь следом за Моргуном». Это вы ей говорили?
– Не говорил я ей этого, брешет.
– Но ссора с Моргуном у вас была все-таки из-за нее?
– Не помню. Нужна она мне, чтобы я из-за нее с кем-то ссорился.
– Скажите вот еще что: куда вы отправились в день убийства с горных пастбищ?
– На пастбищах я был до двух часов дня, – подчеркнул Лузгин, – потом спустился в грушевую рощу, посмотреть, много ли в этом году дички, потом…
– Вы никого не встретили на пути?
– Никого.
– А не могло так случиться, что вы никого не заметили, а вас видели?
– Не знаю…
– В три часа дня в верховьях Малой Лабы, на правом берегу, – говоря это, Андрей Аверьянович глядел в бумагу, лежавшую на его конторке, словно сверялся с написанным. Ничего подобного записано у него не было, просто он решил проверить, как отреагирует на его вопрос этот уверенный в себе Лузгин.
На этот раз он ответил не сразу. Лизнул языком узкие губы, попытался усмехнуться.
– Никак не мог я там оказаться в три часа дня, – сказал он, по-прежнему уверенно и напористо, – потому что в два часа еще был на пастбище колхоза Кирова. Это пастухи подтвердят и экспедитор товарищ Курашвили.
– А сколько же времени нужно, чтобы с тех пастбищ «добежать» до верховьев Малой Лабы.
– Часа два, никак не меньше.
– Если часа два, – спокойно произнес Андрей Аверьянович, – тогда могли увидеть. Курашвили сообщил здесь, что часы его показывали тбилисское время, то есть на час вперед против местного. Расстался он с вами в два часа по своим, значит, в час дня по-местному. Так что вполне могли встретить вас в три часа на Малой Лабе.
Лузгин соображал. Тонкие губы его разжались, прямой нос сморщился, вот-вот он зарычит.
– Не был я там, – резко, срываясь на высокие ноты, почти выкрикнул Лузгин. – Кто видел? Пусть докажет:
– У меня больше вопросов нет, – сказал Андрей Аверьянович.
Последним допрашивали подсудимого. Кушелевич стоял на своем: в Моргуна не стрелял. Кто стрелял, не видел, никаких объяснений тому, что следов стрелявшего не обнаружили, дать не может.
Седоусый заседатель пытался ему помочь, спросил, не целился ли в него Моргун. Но Кушелевич не принял этой помощи и ответил, что Моргун держал ружье «на руке», не целился.
И опять Андрей Аверьянович поймал на себе укоризненный взгляд заседателя. Тот словно бы хотел сказать ему: «Эх, ты, защитник, даже не мог научить своего подзащитного, как надо отвечать на суде».
Допрос окончен. Помолчав с минуту, судья поднял голову от бумаг и спросил:
– У обвинителя есть заявления?
Обвинитель сказал, что у него заявлений нет. Андрей Аверьянович встал.
– У меня есть.
Судья откинулся на спинку стула.
– Мы вас слушаем.
– Судебное разбирательство, – начал Андрей Аверьянович, – дало нам в руки новые факты, пролив свет на взаимоотношения жителей поселка Желобного, на их отношение к Кушелевичу. Яснее вырисовалась и фигура самого Кушелевича. Это бесспорно даровитый и добросовестный, влюбленный в свое дело работник, хороший семьянин, любящий муж и отец, гуманный человек – хранитель живой природы, изучать и оберегать которую он считает своей обязанностью. Это наш современник, советский человек шестидесятых годов во плоти, мы гордимся такими, говоря: смотрите, какие выросли у нас люди, как высоки их моральные качества! И такого человека видим мы не на Доске почета, а на скамье подсудимых. Как же это случилось? Что привело его на эту скамью, где честному, порядочному человеку не место?
– Кушелевич столкнулся с темной, враждебной нашему обществу силой, – продолжал Андрей Аверьянович, – с браконьерами, с теми, кто расхищает народное достояние, с людьми, которые нарушают советские законы и делают это не от незнания, а понимая, что действия их есть преступление. Кушелевич и здесь поступил, как должен поступить настоящий человек – не укрылся от зла в стороне, а пошел навстречу опасности и помог органам милиции схватить браконьеров за руку. Из материалов дела ясно видно, что Кушелевичу за это грозили расправой, и угрозы были не шуточные: на свободе остались родственники арестованных браконьеров, остался Григорий Моргун, который в этот раз не угодил за решетку, но все знали, что он был одним из самых дерзких нарушителей законов, этакий некоронованный король недозволенной охоты, человек властный, по свидетельству односельчан, скорый на расправу. И легкомысленно было бы думать, что эти люди постесняются привести свои угрозы в исполнение. Насколько такие угрозы серьезны, могут засвидетельствовать местные жители – на их памяти не один случай расправы браконьеров с лесниками и наблюдателями заповедника…
Андрей Аверьянович сделал паузу. Слушали его внимательно, заседатель с седыми висками даже головой иногда кивал в знак согласия.
– Работники заповедника, – Андрей Аверьянович бросил быстрый взгляд на Валентина Федоровича, – отлично понимали, какая опасность грозит их сотруднику и кто-то из них всегда сопровождал Кушелевича, когда он отправлялся в горы. Но спустя некоторое время бдительность их стала ослабевать, и Кушелевич оказался в верховьях Малой Лабы один. Тут-то и встретил его на тропе, ведущей к перевалу, Григорий Моргун, браконьер из браконьеров, ранее грозивший свести с ним счеты. Представьте себе состояние человека, над которым долгое время висит дамоклов меч смертельной опасности. Сначала он остро воспринимает эту угрозу, мобилизуя душевные силы для борьбы, потом ощущение опасности притупляется, иногда забывается, будто ее и вовсе нет. Человек расслабился, отдаваясь без оглядки жизни, работе, то есть пришел в естественное для разумного существа состояние. И вдруг опасность возникает на пути, внезапно, застав врасплох. В считанные доли секунды надо сообразить, что делать. Прежний страх, некогда подавленный волей, вспыхивает с новой силой, ошеломляя и парализуя человека. В эту минуту он может сделать неверное движение, необдуманный – да у него и нет времени на обдумывание – шаг. Кушелевич встретился в лесу один на один с врагом, который искал случая отомстить, свести счеты. Кушелевич знает нравы и психологию браконьеров – в одиночку они гораздо опаснее, чем вдвоем или втроем, потому что один не боится свидетелей. Моргун стоял на тропе один, и ружье держал в боевой готовности. В материалах следствия можно найти утверждение, что Моргун не собирался стрелять, не угрожал ружьем Кушелевичу – об этом свидетельствует его поза перед смертью. Это неверное утверждение. Действительно, перед тем, как прогремел злополучный выстрел, Моргун стоял правым боком к Кушелевичу, но это как раз и говорит о том, что он готов был выстрелить, так как стрелял, держа приклад не у правого плеча, а у левого, он же был левша… Итак, стволы браконьерского ружья смотрели в грудь Кушелевичу, времени для раздумий ему не оставалось, и можно ли винить его за то, что он в этой смертельно опасной ситуации поднял оружие в защиту своей жизни? И если бы Кушелевич выстрелил в Моргуна, я имел бы все основания утверждать, что это был выстрел, продиктованный необходимостью защищаться… Но вы слышали, что сказал здесь Кушелевич: он не стрелял в Моргуна. Узнав Николая Михайловича и его жизнь поближе, вникнув в документы этого дела, побывав на месте преступления и в поселке Желобном, где проживал убитый, я убедился: Кушелевич говорит правду – он не стрелял.
На чем же покоится моя убежденность? Следствие нашло в показаниях Кушелевича некоторые противоречия. Я имел возможность убедиться, что все им сказанное правдиво и точно рисует картину трагедии, разыгравшейся на берегу Малой Лабы. Одно из кажущихся противоречий мы уже рассмотрели: прав Кушелевич, утверждающий, что Моргун направил стволы ружья на него, хотя и стоял необычно для изготовившегося стрелка. Далее – Кушелевич показал, что он обернулся на выстрел, но никого не увидел. Следствие считает, что никого он и не мог увидеть, потому что стрелял сам. В том месте, откуда, по утверждению Кушелевича, раздался выстрел, следователь добросовестно искал следы, справедливо полагая, что человек, если он в том месте находился, да еще и стрелял, не мог не оставить следов, хотя бы самых незначительных. Однако ничего обнаружить не удалось – ни отпечатков сапог, ни сломанных веток, ни пыжа от заряда. Больше того, с указанного места нельзя было прицельно стрелять в. Моргуна – мешали сучья деревьев и кустарник. Странно? Действительно, странно, если Кушелевич правильно указал место, откуда кто-то не известный нам выстрелил в Моргуна. Но ничего странного во всем этом не будет, если иметь в виду следующее обстоятельство: горы, стиснувшие в том районе долину, так причудливо перебрасывают звук, что место его зарождения не соответствует тому, откуда слышится он уху. Если бы следствие поставило эксперимент, оно убедилось бы, что Кушелевич оглянулся вправо на выстрел, который произвели совсем в другом месте, а именно – на правом берегу реки. Могут спросить: как это не новичок в горах, научный сотрудник заповедника, так легко поддался слуховому обману? Отвечу: во-первых, слуховая иллюзия очень убедительна, во-вторых, надо помнить, в какой ситуации он оказался. Ни о чем другом не раздумывая, Кушелевич бросился к упавшему Моргуну. Позже, потрясенный случившимся, Кушелевич направился к туристскому приюту, чтобы привести людей. Меньше всего в эти минуты он заботился о себе, не думая о том, чем грозит ему самому это происшествие. Хочу подчеркнуть, что в данной ситуации Кушелевича упрекнуть не в чем и противоречия в его поведении и показаниях усмотреть трудно… Еще одно противоречие в показаниях Кушелевича относится к характеру огнестрельного ранения на шее Моргуна. Пуля вошла справа от кадыка, вышла слева. На этом основании делалось предположение, что Кушелевич выстрелил в человека, который даже и не смотрел в то мгновение в его сторону. Характер ранения действительно странен, если считать, что стрелял Кушелевич. Но если иметь в виду, что выстрелили с другой стороны реки, то характер ранения не противоречит показаниям Кушелевича, а подтверждает, что Моргун стоял к нему вполоборота, положив ружье стволами на правую руку. Прошу ознакомиться со схемой, которую я набросал…
С этими словами Андрей Аверьянович передал на судейский стол вычерченную им схемку расположения действующих лиц драмы, разыгравшейся на берегах Лабенка.
Судья бегло взглянул на схему и отдал заседателю, протянувшему за ней руку. Судья слушал защитника, который продолжал свою речь:
– Суд немало внимания уделил характеристике обвиняемого, значительно хуже представляем мы себе фигуру Моргуна. Браконьер, нарушитель закона, игравший одну из первых ролей среди людей, занимавшихся незаконной охотой. А что он за человек? Какие взаимоотношения сложились у него с односельчанами, с людьми близкими? Небесполезно знать, потому что все это имеет прямое отношение к рассматриваемому делу. Свидетели Кесян, Скибко, Лузгин слегка приоткрыли завесу, и мы увидели, что отношения между этими молодыми людьми были вовсе не безоблачными. Если поговорить с жителями Желобного, они расскажут, что Григория Моргуна в поселке побаивались, что среди приятелей он поддерживал свой престиж с помощью крепкого кулака. Попадало от него Кесяну, попадало и Лузгину, который не желал быть на вторых ролях, а на первые, пока жив Моргун, выйти ему не удавалось. К этому надо добавить, что Моргун и Лузгин добивались внимания одной женщины, Людмилы Зверевой, которая была здесь допрошена и рассказала все с полной искренностью. Она избрала Григория Моргуна, Лузгин был отвергнут. Все это к нашему делу имеет прямое отношение. Работники суда лучше других знают, что подобные уличные распри, личные счеты, борьба самолюбий в той среде, к которой принадлежал Моргун, решаются отнюдь не дипломатическими средствами и часто приводят к уголовно наказуемым действиям. Говоря определеннее, хочу обратить внимание суда вот на какое обстоятельство: не исключается предположение, что не только с Кушелевичем, но и с Моргуном, хотели свести счеты некоторые жители поселка Желобного. И не поражал ли одним выстрелом сразу две цели неизвестный, стрелявший с правого берега реки: сводил счеты с Моргуном и ставил в положение убийцы Кушелевича? Кто мог это сделать? Следствие остановило внимание на всех жителях поселка, кто в тот день был в лесу. Скибко, Кесян, Лузгин – любой из них мог поднять руку на Моргуна, особенно двое последних. Но они представили доказательства своей непричастности к убийству, которые, к сожалению, не подверглись проверке. Мне алиби Кесяна и Лузгина не представляются бесспорными. На короткой тропе, ведущей от верховьев Малой Лабы до места, где работали геологи, давно нет висячего моста. Но никто не проверил, не было ли там какого-то временного перехода. Если был, то Кесян мог за час дойти от места преступления до геологов. Следствие полагало, что Лузгина видели на горном пастбище за час до убийства и за это время он никак не мог добраться оттуда до верховьев Лабенка. Но свидетель Курашвили показал, что видел в последний раз Лузгина в два часа пополудни по тбилисскому времени. Значит, Лузгин имел в запасе не один, а два часа и мог к пятнадцати часам оказаться на месте преступления. Мог – это еще не значит – оказался, и я здесь не выступаю с обвинением, прошу не истолковать мои предположения превратно. Я только хочу сказать, что следствие не сопоставило и не проверило всего, что можно и нужно проверить и сопоставить для выяснения истины…
Обвинитель, молодой человек с высоким чистым лбом, выслушав заявление адвоката, согласился, что новые факты, выявившиеся на суде, требуют внимательного рассмотрения.