Текст книги "Свидетель защиты"

Автор книги: Владимир Монастырев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Итак, Игорь признался брату, что ограбил, сказал, что ему грозит тюрьма, а если Олег возьмет на себя вину, его, как несовершеннолетнего, в худшем случае ненадолго отправят в колонию. Олег колебался и сказал бы Игорю нет, если бы тот не привел еще один довод: подумай о матери! Это был точно рассчитанный ход. Игорь знал, что Олег боготворит мать и понимает, каким тяжелым ударом будет для нее арест старшего сына, которого она любит больше всех на свете. В семье-то об этом знали.

И тогда Олег согласился.

Может быть, в деталях я допустил какие-то неточности, но в целом картина выглядит именно так…

…Андрей Аверьянович выразил уверенность, что суд примет правильное решение и не осудит невиновного. В противном случае он может впасть в двойную ошибку – покарает человека, не совершившего преступления, и оставит без наказания истинного преступника.

13

Суд вынес постановление: дело вернуть на доследование.

Андрей Аверьянович не сомневался, что теперь все станет на свое место. Он испытал облегчение, будто снял с плеч часть груза. Но не весь груз. Ему не безразличен стал Олег. Понял ли он, как глубоко заблуждался? Выслушал решение суда он с поникшей головой, бледный и жалкий. Как и прежде, не решался посмотреть в зал.

Вера Сергеевна Седых, привалясь к плечу мужа, стояла с закрытыми глазами. По щекам ее текли слезы, и она их не вытирала. У Михаила Михайловича было каменное лицо, оно, кажется, ничего не выражало, но эта неподвижность и отрешенность говорили о его состоянии больше, чем любая гримаса боли и страдания.

На улице Андрея Аверьяновича поджидал Костырин.

– Удивительно, – сказал он, пристраиваясь шагать в ногу, – как все это обернулось. Все мы чувствовали – что-то не так. Но такого поворота… В общем, горя семье Седых не убавили.

– Увы.

– Как все нелепо. Я имею в виду Олега: намерения вроде благородные, а результат… Вот уж поистине: «Дорога в ад вымощена добрыми намерениями».

– Кто-то из поэтов сказал, что добро должно быть с кулаками, – ответил Андрей Аверьянович. – Хорошее пожелание, но в жизни добро и благородство бывают наивны и беззащитны. Их надо остерегать и защищать. Иногда от них самих.

– А ведь Вера Сергеевна примерно тоже говорила: защищать Олега, может быть, от него самого.

– Она оказалась права.

– Хотя имела в виду не совсем то, что открылось на суде.

– Скорее всего, совсем не то.

У троллейбусной остановки они распрощались. Пожимая Андрею Аверьяновичу руку, Костырин сказал:

– Надо нам с вами все-таки посидеть как-нибудь за бутылочкой. Просто так, безо всяких дел, а?

– Надо бы, – согласился Андрей Аверьянович, подумав, что без дела, просто так едва ли они соберутся посидеть.

Костырин сел в троллейбус, Андрей Аверьянович решил пройтись пешком. Погода была отличная: слегка морозило, под ногами похрустывал ледок. Небо на западе было еще с розовинкой, в сквере на газонах лежал снег. Андрей Аверьянович предвкушал свободный вечер: придет он домой, включит настольную лампу и усядется с книжкой на диване. Оксфордским его знакомцам из романа Чарльза Сноу предстоит решить довольно запутанное дело. Любопытно узнать, как это у них получится.

Но уже через пять минут, миновав сквер, Андрей Аверьянович вернулся мыслями в зал суда, перебрал в памяти лица Олега и его родителей и ощутил беспокойство. Кажется, все он сделал как надо, упрекать ему себя не в чем, а вот чувства легкости и свободы, какое бывает после хорошо завершенного дела, нет.

Осталось ощущение беды, которую он не смог избыть. И хотя она вроде бы и не его личная, но все равно – беда.

ВЫСТРЕЛ В ГОРАХ

1

Директор заповедника вышел из-за стола и протянул Петрову обе руки.

– Здравствуйте, Андрей Аверьянович, очень рад, что вы откликнулись на мой зов и приехали. Садитесь.

Андрей Аверьянович, оставив у двери саквояж, пожал директору руку и опустился в глубокое кресло. Валентин Федорович, директор заповедника, сел напротив.

– Как ехалось? – спросил он, протягивая гостю ящичек с папиросами.

– Спасибо, – Андрей Аверьянович от папирос отказался. – Ехалось сносно, дорога к вам, слава богу, стала приличная.

– После наших горных она кажется великолепной. Вы по нашим горам не езживали?

– Не езживал, но полагаю, что придется. На месте происшествия мы сможем побывать?

– Сможем. Вы верхом ездите?

– Если не очень резво и на покладистой лошади…

– Подберем смирную и смышленую.

Андрей Аверьянович с интересом огляделся. С одной из стен целилась в него короткими рогами голова зубра, с другой смотрели настороженные глаза оленя. При жизни это был, должно быть, великан: роскошные рога размахнулись широко и ветвисто.

Андрей Аверьянович давно собирался побывать в заповеднике, но все было некогда. Теперь представился случай – несколько дней назад Валентин Федорович, старый знакомый еще с военных времен, позвонил и попросил взять защиту сотрудника заповедника, который убил в лесу браконьера, превысив, по мнению следствия, пределы необходимой обороны.

– Тут вообще странная история, – рассказывал директор. – Кушелевич утверждает, что он не стрелял в этого Моргуна, но тот убит. А у ружья Кушелевича один ствол разряжен…

– Бывает, что с испугу отрицают все, самые очевидные факты.

– Не тот случай, – возразил директор. – И не тот человек Кушелевич. Вы его сами увидите и убедитесь.

– Что ж, – сказал Андрей Аверьянович, – попробуем разобраться в этой печальной истории.

– Да уж куда печальней. Отличный человек Николай Михайлович Кушелевич, ценный работник. Кандидатскую собирался защищать, и вот – на тебе.

– Вы с ним долго работали?

– Четыре года. Знаю, что называется, насквозь и даже глубже. Уж если он говорит – не стрелял, значит – не стрелял.

Валентин Федорович, насколько помнил его Андрей Аверьянович по прежним встречам, не был ни слишком доверчивым, ни слишком восторженным человеком. И не из тех, кто будет отстаивать неправого сотрудника только потому, что он свой сотрудник. Но и следователь, который вел дело, тоже не мальчик. Он, конечно, меньше знает обвиняемого, но опирается на факты. Впечатление, какое оставил человек, много значит, но факты более весомы и убедительны. Андрей Аверьянович осторожно высказался в этом смысле.

– Мне тоже факты известны, – возразил Валентин Федорович. – Кушелевич все мне рассказал. И предысторию я великолепно знаю. С моим участием и на моих глазах все происходило.

– А есть и предыстория?

– Есть. Если вы не устали с дороги и не проголодались…

– Нет, не устал и не проголодался. Рассказывайте.

– Начинать рассказ можно со дня организации заповедника – с браконьерами тут воюют постоянно. Однако в последнее время наши с ними отношения обострились. С помощью Кушелевича районная милиция поймала несколько браконьеров, все из поселка Желобного, есть у нас такой, рассадник любителей незаконной охоты. У одного из нарушителей отобрали нарезное оружие – немецкий карабин. Браконьеры вели себя нагло, выкрикивали в адрес Кушелевича угрозы. Двоих арестовали, но через неделю они вернулись в поселок, отделавшись штрафами, которые с них обычно взыскиваются с трудом и подолгу. И опять грозили Кушелевичу, обещали с ним расправиться. Тогда он написал в газету письмо, рассказав, как бесчинствуют у нас браконьеры и как работники охраны общественного порядка либеральничают с ними. Письмо напечатали, в милиции спохватились, быстренько призвали наиболее резвых охотников к ответу, двоим дали сроки, с остальных взыскали штрафы. В поселке Желобном попритихли. В людных местах уже не угрожали Кушелевичу, однако злобу затаили и отомстить ему собирались. До нас такие слухи доходили. Особенно опасен был Григорий Моргун, ему по справедливости место рядом с осужденными, но он ушел от наказания и вел себя так, будто все это его не касается.

Валентин Федорович закурил, подвинул к себе тяжелую пепельницу из серого, с прожилками, камня и продолжал:

– Кушелевич не робкого десятка человек, угрозы на него не произвели особого впечатления, но мы все-таки старались одного его в горы не пускать. Осторожности у нас хватает, как известно, ненадолго. Прошло некоторое время, и об опасности забыли. И в тот злополучный день Кушелевич ушел с кордона один. Было у него охотничье ружье, двухствольное, заряженное на волка: в верховьях Лабенка появилась стая, которая бесчинствовала по-браконьерски. Вообще-то волки в заповеднике необходимы – это санитары. Они уничтожают слабых и больных животных, но время от времени приходится их поголовье сокращать. Так вот, Кушелевич отправился вверх по Лабенку и в двух километрах от туристского приюта встретил Моргуна. Не знаю, случайная то была встреча или Моргун следил за Кушелевичем и заступил ему дорогу на узкой тропке. Узкая она там в прямом смысле. Моргун снял с плеча ружье и взял на руку. Кушелевич сделал то же. Так стояли они друг против друга, разделяло их метров тридцать. Кушелевич рассчитывал, что Моргун не решится стрелять, видя перед собой вооруженного, готового к отпору человека. На всякий случай он сделал полшага влево, так, что ствол пихты скрыл его наполовину. А Моргун был весь на виду, только ноги в зарослях рододендрона. И тут раздался выстрел. И Моргун упал.

– Это все Кушелевич вам рассказывал?

– Кушелевич. У нас были такие отношения, что изворачиваться и врать мне он не стал бы. И потом, фальшь у человека, которого хорошо знаешь, нельзя не заметить. В общем, у меня ни на минуту не возникло сомнения в правдивости Кушелевича.

– А у следователя?

– Мне показалось, что и следователь ему поначалу поверил. С Кушелевича тогда взяли подписку о невыезде и только. Но потом дело осложнилось вот из-за чего: мать убитого написала в газету. Что вот, мол, сын ее ни за что, ни про что убит в лесу научным сотрудником заповедника, убийца разгуливает на свободе, а дело это хотят замять. В прокуратуру полетели запросы от вышестоящих, а в таких случаях все мы теряем равновесие и торопливо начинаем принимать меры. Никто, конечно, дело это заминать не собирался, просто следствие шло спокойно, а тут заспешили. Кушелевича арестовали, и следствие стало склоняться к тому мнению, что стрелял Кушелевич, превысив необходимый предел обороны.

– А Кушелевич?

– Продолжал стоять на своем: не стрелял, а значит, и не убивал.

– Но вы сказали, что один ствол его ружья в тот день выстрелил? – спросил Андрей Аверьянович.

– Кушелевич говорит, что стрелял еще утром, ранил волка, но тот ушел в чащу, и преследовать его он не стал. Этот разряженный ствол, конечно, улика, но и Кушелевичу не верить оснований у меня нет: вел-то он себя не как убийца, то есть с точки зрения убийцы предельно глупо, а он далеко не глуп.

– Мог растеряться и наделать глупостей.

– Нет, на него это не похоже.

– И как же он поступил, когда упал этот Моргун?

– А вот как: подбежал к нему, перевернул на спину, послушал пульс и убедился, что Моргун мертв. Пуля попала ему в горло, и он сразу захлебнулся собственной кровью. Оставив все, как было, Кушелевич поднялся к туристскому приюту и привел оттуда людей. Там как раз располагалась на ночлег очередная туристская группа. До приезда следователя возле убитого дежурили сторож приюта и туристы посменно. Об этом тоже позаботился Кушелевич. Ну, допустим, он, увидев против себя Моргуна с ружьем в руках, испугался и выстрелил первым. Моргун убит. Испуг и растерянность прошли. Кушелевич мог бы выстрелить из ружья убитого и потом сказать, что защищался, ответил выстрелом на выстрел. Мог бы, наконец, просто уйти, его же никто не видел. Почистил бы ружье, зарядил снова и – никаких следов не осталось. Мог бы еще что-то придумать, если бы хотел выкрутиться. Но он не выкручивается и ничего не выдумывает.

– Но улики против него?

– Увы. Кроме всего прочего, оказалось, что у Моргуна в патронах были дробовые заряды. В сумке нашлись патроны и с картечью, а в стволах – бекасинник. Вроде бы выходит, что он и не собирался стрелять в Кушелевича, не угрожал его жизни.

– Но Моргун оказался на территории заповедника с ружьем, это нарушение закона?

– Которое можно квалифицировать как неумышленное. При желании.

– То есть?

– Это случилось на границе заповедника.

Андрей Аверьянович, сказав «м-да», встал, подошел поближе к голове зубра и, заложив руки за спину, долго разглядывал ее.

– Трудно будет защищать Кушелевича? – опросил наконец Валентин Федорович.

– Трудно защищать интересы человека, который вызывает антипатию, неприятен.

– В таких случаях можно отказаться, наверное?

– Не всегда, хотя бы потому, что самый отвратительный преступник имеет право на адвоката.

– Надеюсь, Кушелевич не вызовет у вас антипатии.

– Будем надеяться, – сказал Андрей Аверьянович. – Когда расследование заходит в тупик, французы говорят: ищите женщину.

– «Шерше ла фам», так кажется? – усмехнулся директор.

– Так.

– В данном случае французский опыт неприменим. Кушелевич отличный семьянин, любящий муж и отец. Нет, женщину искать тут бесполезно.

– А Моргун? – спросил Андрей Аверьянович.

– Что Моргун?

– Может быть, с его стороны следует поискать?

– Насколько мне известно, – директор пожал плечами, – в деле женщины не замешаны. Разве только мать убитого. Но французы, как я понимаю, мать в число этих самых «ла фам» не зачисляют.

– Ну, если так, – Андрей Аверьянович развел руками, – придется обходиться без французов.

2

На другой день, официально вступив в свои адвокатские права, Андрей Аверьянович познакомился с делом Кушелевича.

Следователь настойчиво спрашивал обвиняемого, точно ли, что Моргун был один, не видел ли он кого еще – до встречи с браконьером или после выстрела. Кушелевич отвечал, что не видел и не встречал до самого туристского приюта. В приюте были только туристы да сторож, который с утра никуда не отлучался.

И в поселке Желобном, допрашивая близких и приятелей убитого, следователь пытался дознаться, кто в этот день уходил в лес и с кем. Уходило восемь человек по разным надобностям, трое ненадолго, пятеро на целый день. Все они утверждали, что не видели Моргуна в лесу, когда и куда он ушел из поселка – не знали. Мать убитого показала, что сын не сообщал ей, с кем и куда уходит. И в тот злополучный день не сказал.

Андрей Аверьянович полагал, что любой из пятерых жителей поселка, уходящих в лес, мог отправиться с Моргуном или встретить его там. Так же, видимо, думал и следователь. Он постарался выяснить, кто из этих пятерых и как был связан с Моргуном. Установили, что трое – Павел Лузгин, Владимир Кесян и Виктор Скибко – его приятели. Но ни один из них в тот день Моргуна не видел, так они утверждали. И никаких доказательств того, что они знают об этой истории больше, чем говорят, следователь не добыл.

Обследование места происшествия не дало следствию вещественных доказательств. Пыжа от заряда не нашли, пулю – тоже, она пробила горло Моргуна навылет. Экспертиза засвидетельствовала, что стреляли не ближе чем с двадцати метров. Могли стрелять и с сорока, и с пятидесяти, но это стало несущественным после того, как провели следственный эксперимент на месте убийства и установили, что из того молодого пихтарника, на который указывал Кушелевич, нельзя было прицельно стрелять в Моргуна. А Кушелевич стоял на своем – стреляли оттуда. Он утверждал, что хотя стрелявшего и не видел, но явственно слышал, откуда шел звук выстрела.

После следственного эксперимента следователь, видимо, перестал колебаться и отбросил другие версии, если они и были. Осталась одна: стрелял Кушелевич.

Чтобы собраться с мыслями, Андрей Аверьянович, покинув прокуратуру, отправился побродить по городу. Он здесь не был года три и с любопытством оглядывал новые дома, площадь с бронзовым Лениным, энергично выбросившим руку. Центральная улица выглядела чистой, даже нарядной, строго под прямым углом пересекали ее другие улицы, широкие и одноэтажные, уходившие одной стороной в степь, другой – упиравшиеся в лесистый холм, за которым рисовались вершины гор, и казалось, что они совсем близко, стоят прямо за этим холмом. А до них было добрых полсотни километров.

«Так и у нас бывает, – пришло в голову Андрею Аверьяновичу, – кажется, истина – вот она, рядом, стоит только протянуть руку. А до нее идти и идти». Тотчас он усмехнулся и подумал: «Если подобные сравнения и сентенции станут часто приходить в голову, надо хлопотать о пенсии и садиться за мемуары».

Во второй половине дня Андрей Аверьянович получил свидание с подзащитным.

Николай Михайлович Кушелевич был высок, в плечах – косая сажень, когда здоровались, Андрей Аверьянович ощутил пудовую тяжесть и сдерживаемую силу его широкой ладони. И лицо у Кушелевича было широкое, с крутым лбом, с белесыми бровями, со светло-серыми, широко расставленными глазами, которые глядели на собеседника прямо и неотступно. Говорил он неторопливо, степенно, частенько произносил вместо «я» «а», и получалось у него не «упрямо», а «упрамо». Не надо было заглядывать в анкету Кушелевича, чтобы определить, что родился и вырос он в Белоруссии.

Сидел Николай Михайлович на табурете прямо, широко расставив тяжелые ноги в сапогах сорок пятого размера, руки спокойно лежали на коленях. Он рассказал Андрею Аверьяновичу то же, что и директор заповедника.

– Откуда раздался выстрел? – спросил Андрей Аверьянович.

– Стреляли у меня за правым плечом.

– Вы заметили – откуда?

– Я оглянулся на выстрел, но никого не увидел и бросился к Моргуну.

– Почему вы сразу бросились к Моргуну? Падение могло быть инсценировкой, чтобы побудить вас выйти из-за укрытия.

– Об этом я в тот момент не подумал. Слишком натурально выронил Моргун ружье и схватился за горло, никакой актер, наверное, так не сыграл бы. Убедившись, что Моргун мертв, я пошел к тому месту, откуда стреляли. Это метрах в тридцати от того места, где я стоял, там выделялся пихтовый молодняк, место приметное.

– Нашли вы там что-нибудь?

– Нет. Там никого не оказалось.

– И следов никаких не обнаружили?

– Я не присматривался, не искал следов. Увидел, что никого нет, и пошел к туристскому приюту.

– С того места, откуда прозвучал выстрел, можно было попасть в вас?

– Можно.

– Вы не допускаете мысли, что стреляли в вас, но промахнулись и попали в Моргуна?

– Это исключено. Относительно того места, откуда раздался выстрел, мы с Моргуном стояли не на одной линии.

– Следователь там ничего не обнаружил?

– Нет, ничего. Он полагает, что я все это придумал, что там никаких следов и быть не может. Он считает, что стрелял я. А я в Моргуна не стрелял!

– М-да, – сказал Андрей Аверьянович, – следователь утверждает, что с того места, откуда, по вашим показаниям, раздался выстрел, нельзя было стрелять в Моргуна.

– И все-таки стреляли оттуда, это я собственными ушами слышал. Я понимаю, в каком нелепом положении оказался. Понимаю, но смириться не могу. Чувствовать себя правым и не иметь возможности доказать, что ты прав, – это же бесит и приводит в отчаяние.

Говоря это, Кушелевич по-прежнему неподвижно сидел на табуретке, только пальцы побелели, так сильно он сжимал собственные колени.

– Может быть, вообще никакой защиты не нужно? – высказал он предположение. – Скажу на суде одно: не стрелял – и точка. Что хотите, то и делайте.

– Зачем же отказываться от защиты. Насколько могу судить по первому впечатлению, вы человек прямолинейный и открытый, такие как раз нуждаются в защите.

Кушелевич хотел возразить, но Андрей Аверьянович предупредил возражение:

– Вы сильный человек и умеете за себя постоять, это я вижу. Но у сильных и прямолинейных, как правило, открыты фланги. В общем, не советую отказываться от защиты.

– Ладно, не буду, – согласился Кушелевич, – хотя и не возлагаю на защиту надежды. Чтобы потом не разочаровываться.

– Спасибо за откровенность, – усмехнулся Андрей Аверьянович, – тем более, что никаких надежд я пока что вселить в вас не могу… Скажите, вы раньше встречались с Моргуном?

– Встречался.

– Где, при каких обстоятельствах?

– В поселке Желобном, на лесопункте – он там шофером работал.

– Вы с ним были знакомы?

– И да и нет.

– Как это понимать?

– Никто нас друг другу не представлял, – Кушелевич пожал плечами, – но мы знали друг друга. Не так уж много людей на границах заповедника, чтобы не знать тех, кто здесь долго живет и работает. Особенно браконьерствующих. А Моргун был браконьер номер один. Убежденный.

– Откуда вам известно о его убеждениях? – спросил Андрей Аверьянович.

– О том, что он браконьер, – ответил Кушелевич, – все знали, поймать только не удавалось: ловок был, изворотлив. Поймать-то надо с поличным, а это, знаете, не просто. Ну, а насчет убежденности… – Кушелевич помолчал, глядя мимо собеседника и словно бы собираясь с мыслями. – Поговорили мы с ним однажды. По душам. Вышло это вот каким образом: нашел я в лесу, у трупа оленухи, ланку. Оленуху ту браконьеры подранили, она как-то сумела уйти от них, но в лесу погибла. А детеныш остался. Принес я ланку домой, мы ее через соску молоком выкормили, привязались к ней очень… Ланка подросла, отвел я ее в лес и выпустил.

– Значит, бегает в заповеднике лань, вскормленная через соску? – заинтересовался Андрей Аверьянович.

– Бегала. Перед тем как выпустить, я ее пометил. Прошлой осенью нашел в лесу ножки от нее да рожки. В смысле – голову. Дело рук Моргуна.

– Почему именно Моргуна?

– По почерку видно, а потом мы знаем, кто из них где бьет зверя. У браконьеров, как у сыновей лейтенанта Шмидта из «Золотого теленка», есть свои зоны… Так вот, после того, как нашел я то, что осталось от моей ланки, разыскал я Моргуна. Сильно я на него был зол. Доказывать этому подонку, что молодая оленушка – это ведь тоже душа живая, конечно, бесполезно. Я ему просто сказал, что он сволочь и убийца и что я буду его преследовать до тех пор, пока не поймаю на месте преступления. Не успокоюсь, пока не поймаю…. Сказать вам по совести – была у меня надежда, что он выйдет из себя и полезет драться. Ударит меня. Тогда бы я его сам, вот этими руками… – Кушелевич посмотрел на свои руки и сжал их в кулаки. Они вызывали уважение, эти могучие, тяжелые руки. – Помнил бы он ту ланку, но…

– Но в драку он не полез?

– Не полез, – Кушелевич вздохнул. – Усмехнулся только и говорит: «Охотился я здесь, охочусь и буду охотиться. Не твой это лес, ты сюда черт те откуда приехал, а я в этом лесу родился и вырос». Видали, какая «философия»? И еще добавил: «Лови, только сам не попадись». Так и поговорили.

– И больше вы с Моргуном не встречались?

– Видел его изредка, но не разговаривал. Не о чем нам было разговаривать.

– После того как арестовали его приятелей, Моргун грозил с вами расправиться – на этот счет есть показания свидетелей. А вы от него, эти угрозы слышали?

– Нет, не слышал, – сказал Кушелевич. – Просто не сталкивался с ним до того злополучного дня.

– И вот вы увидели его в лесу. Он стоял или шел вам навстречу?

Кушелевич помолчал, вспоминая.

– Стоял, – наконец сказал он, – увидел меня первый, стоял и ждал. Я тоже остановился. Когда он понял, что и я его вижу, снял с плеча ружье.

– Тотчас, как вы его заметили?

– Я бы не сказал, что он торопился. Снял ремень с плеча, положил стволы на руку, все это замедленно, как бы нехотя.

– Молча?

– Молча. Я тоже снял ружье с плеча и сделал шаг в сторону, за дерево.

– Вы испугались, увидев Моргуна, снимающего с плеча ружье?

– Как вам сказать… – Кушелевич помедлил с ответом.

– Жест достаточно угрожающий, – помог Андрей Аверьянович.

– Не то чтобы испугался, но сердце екнуло. Подумал: «Ну, сейчас что-то будет».

– И тут прозвучал выстрел?

– Не сразу. Мы с минуту, а то и больше так стояли. Моргун словно бы раздумывал, что ему делать, то ли стрелять, то ли опять ружье на плечо повесить.

– А вы, что вы перечувствовали за эту минуту?

– Да ничего особенного. Стоял и ждал, что он станет делать.

– Если бы он выстрелил? – прямо спросил Андрей Аверьянович.

– Я бы ответил, – тотчас сказал Кушелевич. – Если уж честно говорить, мне хотелось, чтобы он выстрелил. Как тогда, на лесопункте, хотелось, чтобы он полез в драку. Дурацкая у меня натура – не могу первый ударить человека, хотя он того и заслуживает и следовало бы ударить. Не могу и все, рука не поднимается.

– А Моргун, вы полагаете, мог бы выстрелить первым?

– Он слыл человеком отчаянным, способным на все. Но мне показалось, что он колебался.

– Тоже рука не поднималась?

– Да что-то в этом роде. – И опять Кушелевич помолчал, глядя мимо Андрея Аверьяновича и словно вспоминая. – Чужая душа, говорят, потемки, но мне показалось, что у него решимости все-таки не хватало. Может, тоже ждал, что я первый выстрелю, и уж тогда он ответит. Тут я могу его понять. А вот как можно ни с того ни с сего стрелять в себе подобного – этого понять не могу.

– Не можете поставить себя на его место? – попробовал уточнить Андрей Аверьянович.

– И понять не могу. В бою, в драке – все бывает, все объяснимо. А вот так просто – прицелиться и убить… Не понимаю.

– М-да. У Джека Лондона есть рассказ «Убить человека»…

– Читал, – тотчас откликнулся Кушелевич. – Женщина не смогла выстрелить в бандита, который забрался в ее дом. Я люблю Джека Лондона, но тут с ним не согласен. Он вроде бы презирает ту женщину за слабость. Ничего-то она не может, даже убить человека. А я ее понимаю: да, не может, потому что сама человек. Что же тут плохого?

– Джек Лондон читал не только Маркса, но и Ницше, – сказал Андрей Аверьянович, – и это не прошло для него бесследно… По родным скучаете?

– Конечно. Сын же у меня.

– Что им передать? – спросил Андрей Аверьянович.

– Подбодрите, если сможете, постарайтесь вселить надежду, – вздохнул Кушелевич.

– Скажу, что вы бодры и крепки духом, – пообещал Андрей Аверьянович, пожимая Кушелевичу руку.

Рабочий день уже кончился, но директора заповедника Андрей Аверьянович застал в его служебном кабинете.

– Что вы узнали в прокуратуре? – спросил Валентин Федорович, когда Андрей Аверьянович утвердился в кресле возле письменного стола.

– Ничего утешительного, – ответил Андрей Аверьянович, – все, что я там узнал, вам уже известно. Кушелевич тоже не внес ясности.

– Вы с ним виделись?

– Виделся.

– Какое он произвел на вас впечатление?

– Хорошее.

– Рад это слышать. Значит, защищать его вам будет нетрудно.

– То есть?

– Вы же сказали, что трудно защищать человека, вызывающего антипатию.

– У вас цепкая память, – улыбнулся Андрей Аверьянович. – В смысле моральном, полагаю, мне будет легко, что касается юридической стороны дела, то я в затруднении.

Теперь директор заповедника спросил:

– То есть?

– Если бы Кушелевич стрелял и убил, я бы постарался доказать, что выстрел его необходимое в целях обороны действие. Так бы оно, видимо, и было. Если бы он стрелял, повторяю. Но он стоит на своем – не стрелял.

– И я ему верю, – вставил Валентин Федорович.

– Допустим, что и я ему верю.

– Почему – допустим? Вы не убеждены, что он говорит правду?

– Я его знаю без года неделю. Но – допустим, я ему верю. Что из этого? Для суда это не доказательство. Нельзя же встать и заявить: «Граждане судьи, я верю, что Кушелевич не стрелял, поэтому прошу оправдать его». Заявить-то так можно, но это будет полная бессмыслица. Нужны аргументы, доказательства. А их нет, улики против Кушелевича.

– Бывает же такое стечение обстоятельств! – Валентин Федорович даже ладонью о стол прихлопнул от досады.

– Бывает, – подтвердил Андрей Аверьянович, – каких только казусов не бывает, – он смотрел на мохнатую голову зубра и прикидывал, что раньше сделать: побывать на месте происшествия или собрать сведения о Кушелевиче здесь, в городе. Еще не решив окончательно, спросил:

– Мы сможем навестить семью Кушелевича?

– Конечно, – ответил директор. – Когда бы вы хотели?

– Сегодня. Если не возражаете, сейчас.

– Идемте, – Валентин Федорович встал, высокий, сухопарый, взял с вешалки соломенную шляпу и остановился у двери.

Андрей Аверьянович не без сожаления и не так легко покинул свое глубокое удобное кресло: устал за день. Кивнул, как старым знакомым, зубру и оленю и вышел из кабинета.