Текст книги "Свидетель защиты"

Автор книги: Владимир Монастырев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

4

Миновав проходную с окованными железом дверями, Андрей Аверьянович очутился в пустынном дворе. Перейдя его, вошел в трехэтажный корпус, по каменной лестнице поднялся в общую комнату. Отдал в окошечко вызов и сел у стены, развернув предусмотрительно припасенную газету.

Чаще всего тут многолюдно, и можно встретить адвокатов, следователей, но сегодня никто не окликнул Андрея Аверьяновича, он спокойно читал, пока из окошечка не крикнули:

– Товарищ Петров, занимайте седьмую комнату, вашего ведут!

Андрей Аверьянович пошел в седьмую комнату. Была она пустынна – стол с чернильницей, два табурета, зарешеченное окно. В комнате прибрано, а все равно кажется, что на всем лежит слой пыли, что здесь не чисто. Может быть, от специфического стойкого запаха – смесь карболки и хозяйственного мыла.

Конвойный ввел обвиняемого и оставил их одних.

– Садитесь, – сказал Андрей Аверьянович, коротким жестом показывая на табурет.

Олег Седых молча сел.

Андрей Аверьянович не торопился садиться, стоя спиной к окну, разглядывал своего подзащитного. Олег сидел, опустив голову, терпеливо ждал. У него было чистое, не потерявшее юношеской округлости лицо. На верхней губе пробивались темные усики. Андрей Аверьянович сел к столу и заглянул Олегу в глаза. Темно-серые, как у матери, они смотрели тревожно и настороженно.

– Давайте знакомиться, я ваш новый адвокат, – сказал Андрей Аверьянович и назвал себя.

– Здравствуйте, – Олег кивнул головой. – А меня зовут Олег. Олег Седых. – На минуту настороженность покинула его, глаза оттаяли, и Андрей Аверьянович увидел симпатичное мальчишеское лицо.

– Я буду защищать ваши интересы на суде, – начал Андрей Аверьянович и тотчас оставил официальный тон – не вязался он с этой открытой, очень молодой и ясной физиономией. – Прочитал я материалы следствия, и не все мне ясно. Давайте вместе разбираться. Вы согласны мне помочь?

– Да, – односложно ответил Олег, не глядя на адвоката.

– Первый вопрос: зачем вам понадобились деньги?

– Нужны были, – Олег передернул плечами.

– Может быть, вы хотели что-то купить?

– Да, да, – поспешно согласился Олег, – я хотел купить магнитофон. – По-прежнему он смотрел в сторону, и Андрей Аверьянович не сомневался, что магнитофон придуман только что.

– Магнитофон вы не купили, насколько мне известно, однако денег у вас не оказалось. Вы их истратили?.

– Да, я их истратил.

– На что?

– Ну, съел мороженого, купил торт…

– Молодой человек, – Андрей Аверьянович подавил вздох, – я ваш защитник, то есть буду охранять и отстаивать ваши интересы, и вы должны быть со мной вполне откровенны, иначе я не в состоянии вас защищать. Твердо обещаю – ваше доверие, вашу откровенность я никогда не использую во вред вам. Я должен знать правду.

Олег молчал. Он замкнулся и вовсе не хотел идти навстречу своему защитнику.

Андрей Аверьянович встал, прошелся по комнате. Остановясь у окна, долго смотрел на Олега. Упрямый и потерянный сидел он на своем табурете. Андрей Аверьянович почувствовал к нему жалость. Не раздражение, а только жалость. Юноша ему нравился. Несмотря ни на что вызывал симпатию. Он и лгать-то не умеет, и изворачиваться не может, горемыка. Что же с ним стряслось? Что привело его в тот злополучный день на лестницу дома, где живет Анна Георгиевна Козлова? На эти вопросы, видимо, придется отвечать без помощи Олега Седых. Андрей Аверьянович вернулся к столу, сел.

– Что ж, – сказал он, – оставим трудные вопросы. Что вы собирались делать после окончания школы?

Олег приподнял голову, не без опаски глянул на адвоката. Никакого подвоха, кажется, не было. Против него сидел еще не толстый, но уже утративший стройность немолодой человек, у него было крупное, с мясистым носом, спокойное лицо, от широкого лба к затылку уходили глубокие залысины, глаза внимательные, но без пронзительности. Олег вздохнул с облегчением и ответил:

– Я хотел идти в университет, на филологический.

– Любите литературу?

– Да, очень люблю.

– Есть у вас и любимые писатели?

– Конечно.

– Маяковский, – подсказал Андрей Аверьянович.

– И Маяковский. Но мне ближе Есенин, Твардовский. А из молодых – Евтушенко.

– А Вознесенский?

– Н-не знаю… Мне кажется, он искусственно усложняет стихи. Их надо иногда разгадывать, как шарады.

– Наверное, это отражение сложностей жизни, – сказал Андрей Аверьянович. – Жизнь, она не проста и нередко предлагает нам шарады. «Одна из них сейчас передо мной», – подумал он, но вслух не сказал. Вместо этого спросил: – Вы и сами, наверное, пишете стихи?

– Нет, – тотчас ответил Олег. – Только иногда для стенгазеты, рифмованные подписи. Но это же не стихи. Я доклады писал, читал их в нашем литературном кружке. О творчестве Ярослава Смелякова, «Героическое в литературе и в жизни»…

Он умолк едва не на полуслове, погас и понурился. Видимо, вспомнил, где находится и как нелепо звучат здесь разговоры о литературе, о героическом. Андрей Аверьянович понял состояние Олега, подосадовал про себя, что не сумел остеречь беседу от опасного поворота. Жаль, но ничего уже не поделаешь, на сегодня довольно.

5

Средняя школа, в которой учился Олег Седых, находилась в новом районе города. В стороне от трамвайных и троллейбусных линий на просторной площадке стояло большой буквой П пятиэтажное здание. Андрей Аверьянович, тщательно выскоблив подошвы на железной решетке, вошел в вестибюль. Паркетный пол чисто вымыт, в широкие окна вливаются потоки света, и кажется, что здесь светлее, чем на улице. Только плакатиков и самодельных монтажей на стенах было многовато, они словно бы стесняли это в общем-то просторное помещение.

Пожилая женщина в синем халате, наверное уборщица, показала, как пройти в учительскую. Андрей Аверьянович поднялся на второй этаж, пересек большой зал, в котором стены были заняты репродукциями с картин русских художников – от Кипренского до Герасимова, – открыл белую дверь с табличкой «учительская».

Длинная, светлая комната, заставленная шкафами и желтыми письменными столами, была пуста. Андрея Аверьянович собрался уже вернуться в зал, когда из-за шкафа вышла высокая женщина с рулоном карт под мышкой.

– Простите, пожалуйста, – обратился Андрей Аверьянович, – мне нужно видеть Зинаиду Харитоновну Загорулько, классного руководителя 10-го «А» класса.

– Она сейчас на уроке, вам придется подождать, – женщина взглянула на ручные часы, – четверть часа. Через пятнадцать минут будет перемена.

Женщина с картами вышла. Андрей Аверьянович прошелся между столами, прочитал написанное мелом на черной доске объявление:

«Всем классным руководителям! Не позднее 28-го сдать планы воспитательной работы».

Усмехнулся, представив себе, как чертыхаются про себя классные руководители, читая это объявление. Сколько им, бедолагам, приходится составлять планов, тезисов, конспектов. Жена его, бывало, стоном стонала от всяческой писанины, от внеклассной работы, собраний и заседаний.

Андрей Аверьянович сел за один из столов. Давненько он не бывал в школе, наверное лет пять. Да, не меньше. С тех пор, как умерла жена, в школу заглядывать не случалось. Пять лет назад этой школы, наверное, еще не было. То есть, школа, скорей всего, была, но размещалась в другом здании, а это строилось.

Раздался звонок, и здание стало наполняться шумом. Учителя с классными журналами в руках входили в учительскую. Многие здоровались с Андреем Аверьяновичем быстро и настороженно, как здороваются с незнакомым человеком, который неизвестно зачем появился – то ли новый инспектор из гороно, то ли родитель.

Зинаида Харитоновна Загорулько оказалась немолодой женщиной с мелко завитыми крашеными волосами. Одета она была не то чтобы небрежно, а как-то неумело. Лицо у нее простое, даже грубоватое. Ей не следовало бы красить губы, но она красила. И выщипывала и подрисовывала брови. Весь ее облик не вязался с представлением о преподавателе языка и литературы.

Следующий урок Зинаида Харитоновна была свободна – «окно» в расписании, и, когда учительская опустела, Андрей Аверьянович смог поговорить с ней об Олеге Седых. Начала она с жалоб:

– Теперь во всем виноват классный руководитель, а я что – в душу к нему залезу? Нынешняя молодежь слишком умная, никого не признают, ничего святого у них нет. И вот результат. В школе ученик находится шесть-семь часов, остальное время где? Дома. С родителей надо прежде всего требовать. По-моему, у Седых дома неблагополучно, неправильно воспитывают, хотя мать сама учительница. Старший тоже у нас учился – сколько мы с ним беды натерпелись: зазнайка, учителям дерзил. Олег потише, но, видать, себе на уме, ишь до чего додумался…

Зинаида Харитоновна снова обрушилась на современную молодежь, только теперь, разгорячась, она говорила молодежь, с ударением на первом слоге.

– Значит, вас не удивляет, что Олег Седых совершил такое тяжкое преступление? – спросил Андрей Аверьянович.

– В школе поработаешь, ничему уже не будешь удивляться, – с сердцем ответила Зинаида Харитоновна.

– В деле есть письмо, подписанное тридцатью учащимися 10-го «А» класса. Вы знаете об этом письме?

– Вот с этим письмом тоже, – Зинаида Харитоновна недоуменно и сердито развела руками. – Собрались сами, со старшими не посоветовались и – пожалуйста – в прокуратуру письмо. «Не может быть, наш товарищ не такой» и тому подобное. Огульно и голословно все отрицают. А он признался. Вот вам и «не может быть». И опять виноват классный руководитель: не удержал, не разъяснил.

– Весь класс подписал письмо?

– Нет, не весь. Лида Горбик, староста класса, не подписала, проявила принципиальность. Так они теперь с ней не разговаривают. И опять виноват классный руководитель…

– А кто у вас ведет литературный кружок? – спросил Андрей Аверьянович. Он бы изрядно удивился, если бы Зинаида Харитоновна сказала, что ведет литературный кружок она.

Но удивляться не пришлось, кружок вела Ольга Степановна Бекетова, которая, как сообщила Зинаида Харитоновна, вот-вот должна прийти – у нее первые уроки во второй смене.

Андрею Аверьяновичу повезло: Бекетова пришла минут за сорок до начала своих уроков. Худенькая, подвижная, с лихорадочным румянцем на высоких скулах, она так и вцепилась в Андрея Аверьяновича.

– Очень хорошо, что вы к нам пришли, а то я сама собиралась вас разыскивать. Где бы нам расположиться? Подождите… – Куда-то сбегала и, вернувшись, повела Андрея Аверьяновича на третий этаж, в пустой класс.

– Садитесь. – Подвинула ему учительский стул, сама, откинув крышку, села за первую парту, подперла щеки кулаками. – Я вас слушаю.

– Это я вас хотел послушать, – улыбнулся Андрей Аверьянович. – Что он за человек, Олег Седых, и как, по вашему мнению, дошел он до жизни такой, что сидит в следственной тюрьме?

– Это очень способный, – решительно начала Бекетова, – я бы сказала, одаренный юноша. Очень ясный и добрый по характеру, по мыслям своим, совершенно не способный совершить то преступление, в котором его обвиняют.

– Но он признался, что совершил преступление.

– И все равно я не могу поверить.

– Вы его давно знаете?

– Пять лет.

– Вы знаете его по кружку?

– Да. Учится он у Зинаиды Харитоновны, но, уверяю вас, я его знаю не хуже любого из учителей, которые с ним занимаются в классе. В кружке ребята раскрываются так, как никогда не открываются на уроках. А сколько раз мы шли с занятий все вместе, спорили, думали вслух! Нет, Олег не способен на преступление.

В течение часа Андрей Аверьянович услышал два совершенно разных отзыва о своем подзащитном, два мнения. Собственно, у Зинаиды Харитоновны Загорулько ее личного мнения вроде и не было, просто она легко поверила в преступные возможности своего ученика. Другая не хотела верить. Может быть, Олег поворачивался к ним разными гранями своего характера, и поэтому они видели его так разно?

– А вот классный руководитель Олега Седых, Зинаида Харитоновна, полагает, что он мог совершить преступление, – Андрей Аверьянович произнес эту фразу так, будто размышлял вслух. И тотчас, как он и рассчитывал, услышал ответ собеседницы:

– Что ж, ее можно только пожалеть. Трудно жить на свете, не веря в добрые начала своих учеников. По натуре Зинаида Харитоновна не злой человек, но она не на своем месте, поэтому раздражена, задергана. Диплом об окончании педагогического института у нее есть, а настоящих знаний, культуры нет. Она может сказать «велисапед», прочесть «жа́ркое» вместо «жарко́е», а ученики все подмечают, поправляют ее, посмеиваются над ней. С Игорем Седых, это старший брат Олега, у нее были конфликты, которые доходили до педсовета. Игорь был мальчик резкий, невоздержанный, она его просто не терпела. Ну, и он ей отвечал тем же. У нее и с Олегом был конфликт. Когда проходили «Войну и мир». Писали они сочинение по вопроснику, и был там такой вопрос: «Героическая гибель Пети Ростова». А Олег написал, что Петя Ростов погиб нелепо, и ни о какой героической гибели речи быть не может. Зинаида Харитоновна поставила ему двойку, хотя работа была написана толково, грамотно, самостоятельно. Потом, когда эту историю разбирали, у нее спрашивали, откуда взяла она тот сомнительный вопросник. Оказывается, из давнего методического пособия, которого придерживалась слепо…

Бекетова умолкла и коротко усмехнулась:

– Вы не подумайте, пожалуйста, что я из каких-то недобрых побуждений дурно говорю о товарище по работе. Я говорю так, чтобы вы поняли, почему Загорулько может поверить в виновность Олега. Она просто не знает его и скорей всего не отличает от старшего брата, который доставил ей так много неприятностей.

– А в них много общего?

– Вы имеете в виду Игоря и Олега?

– Да.

– Нет, они очень разные. Даже внешне. Игорь похож на отца, лицо красивое, но холодное, временами надменное. Олега вы видели?

Андрей Аверьянович кивнул.

– Этого красавцем не назовешь, но симпатию к нему испытываешь сразу. И характеры у них разные: Олег открытый, восторженный. Игорь замкнутый, недоступный, у него и товарищей было немного: он обязательно должен был подавлять и командовать.

– И Олегом?

– Как вам сказать… Не могу привести примеров, но думаю, Олег позволял ему командовать. Он любил Игоря, и я сама слышала, как не без горечи говорил, что многие, в том числе и учителя, не понимают Игоря.

– Игорь тоже увлекался литературой?

– Нет, он сильней был в точных науках. Они во всем были разные, в склонностях и увлечениях тоже.

– Скажите, Ольга Степановна, а не могло случиться, что впечатлительный, начитанный и, наверное, склонный к самоанализу молодой человек, я имею в виду Олега Седых, подобно Федору Раскольникову испытал острую потребность в самоутверждении? Тот убил старуху, этот ограбил.

– Что вы, что вы! – Бекетова даже ладошками закрылась от Андрея Аверьяновича. – Совсем это не похоже на Олега, он очень ясный, открытый, без этих самых темных извивов души. Вот уж кто не годится в герои Достоевскому, так это Олег Седых.

– У Достоевского, знаете ли, разные герои. Очень разные. Одно их только, пожалуй, роднит – одержимость, очень русская черта… Кстати, работы Олега, которые он читал в кружке, не сохранились?

– Сохранились.

– И вы их мне дадите?

– Конечно.

Бекетова по-прежнему решительно и быстро вышла из класса и скоро вернулась с двумя тетрадями – одна обычная, другая потолще, сшитая из нескольких ученических. Андрей Аверьянович взял тетради, поблагодарил Бекетову и распрощался.

6

На улице шел дождь. Слышно было, как он барабанил по жестяному козырьку за окном. Андрей Аверьянович отложил книгу на диванную тумбочку. Он с удовольствием прочел еще одну главу у Чарльза Сноу. Глава называлась «В жилище отшельника». Речь шла о некоем Поле Яго, который, удалясь от дел в колледже, доживал свой век на покое. «Именно те, кто проявляют живейший интерес к людям, – сказал этот самый Яго Люису Элиоту, – и становятся в конце концов отшельниками».

Мысль эта звучала парадоксально. И, как всякий парадокс, настораживала. Андрей Аверьянович любил побыть наедине с самим собой, одиночество его не тяготило, но вместе с тем он с годами не утратил живейшего интереса к людям. Правда, он еще не удалился от дел. Но он и не собирался настолько от них удаляться, чтобы жить затворником. Он жил в иной атмосфере, нежели герои Чарльза Сноу, и не жалел об этом, хотя в атмосферу романа погружался с удовольствием, как если бы ехал в гости к людям, которые его очень занимали. Побыть с ними интересно, а жить в их обществе постоянно – нет, это не его стихия.

В другое время Андрей Аверьянович почитал бы еще – спать не хотелось, он чувствовал себя отдохнувшим. Но сегодня его тянуло к тетрадям, принесенным из школы. Дело Олега Седых, за которое он взялся нехотя, занимало его все больше. Теперь он был убежден, что оно вовсе не простое, и Вера Сергеевна Седых, предположившая, что, может быть, спасать Олега надо от него самого, не так уж далека от истины.

Андрей Аверьянович раскрыл тетрадь потоньше. В ней был доклад, посвященный творчеству Ярослава Смелякова. У автора доклада был недурной слог, он связно и логично выражал свои мысли. Уже это, наверное, выделяло его среди других учеников не только на уроках литературы, но и в кружке.

Автора доклада привлекали простота и ясность стихов Смелякова. Он приводил немало цитат, по которым можно было судить, что он чувствует поэтическое слово, у него есть вкус. Он уверенно и откровенно опирался на суждения критиков, ученически следуя их схемам и построениям. Но где-то во второй половине доклада стали прорезываться и собственные суждения Олега Седых, его любимые мысли. Они тоже подкреплялись цитатами и суждениями критиков, но брались те суждения уже из источников, прямого отношения к стихам Смелякова не имеющих. Юный докладчик еще не решался собственные мысли выражать своими словами.

Любимые мысли у Олега были добрые и демократичные. Он выражал их с помощью таких стихов Смелякова, как «Винтик», где поэт отвергает распространенное в свое время представление о человеке как о «малом винтике в огромном механизме страны. «…Известен или неизвестен, – переписал в тетрадь Олег, – ты все равно незаменим, живущий вне хулы и лести страны Советской гражданин». Дальше он обращается к стихотворению того же настроя «Простой человек». Совсем не прост наш, именуемый в газетах простым, советский человек. Не прост и «За все, что миру нужно, товарищ верный тот отнюдь не простодушно ответственность несет».

Автор доклада читал и последние стихи Смелякова, публиковавшиеся в повременных изданиях. Ссылаясь на эти стихи, он по-юношески горячо высказал мысль, что лирический герой автора не просто в ответе за все, но болеет болью людей и что каждый порядочный человек должен чувствовать боль и поднимать голос, против непорядочности и несправедливости в жизни. Тут цитировались последние строки стихотворения Смелякова о женщинах, которые выполняли трудную мужскую работу: «…А я бочком и виновато, и спотыкаясь на ходу, сквозь эти женские лопаты, как сквозь шпицрутены иду».

Андрей Аверьянович перевернул последнюю страничку тетради и взялся за вторую, с докладом о героическом в жизни и в литературе. И здесь автор сначала шел проторенными дорожками, показывая немалую начитанность. Привлекались многие литературные источники – от «Слова о полку Игореве» до «Волоколамского шоссе» Александра Бека, от «Князя Серебряного» Алексея Толстого до «Коллег» Василия Аксенова. В этом пестром наборе событий и героев легко было заблудиться и увязнуть, но автор неизменно выбирался на твердое, держась за ниточку своей главной мысли: в борьбе за справедливость, за правду и человечность русские люди, не задумываясь, жертвуют всем, даже жизнью.

Дойдя до конца, Андрей Аверьянович вернулся к первой странице и еще раз прочел эпиграф: «…Пока свободою горим, пока сердца для чести живы…»

Не вызывало сомнения, что все, написанное в тетрадях, было написано искренне, от взволнованной и благородной души. Но тогда при чем здесь пенсионерка Козлова, и как могло случиться, что этот взволнованный, благородный юноша, стукнув старуху по голове, отнял у нее сумочку с тридцатью рублями?

Андрей Аверьянович сидел в глубоком раздумье. Потянулся было к роману Чарльза Сноу, но так и не взял его с тумбочки: сейчас ему нечего было делать среди хитроумных профессоров аристократического колледжа.

7

И вновь Андрей Аверьянович листал дело Олега Седых. И чем больше в него вчитывался, тем меньше соглашался с выводами следователя. Видимо, безоговорочное, непонуждаемое признание обвиняемого притупило остроту и зоркость его, и он не проверил и не подтвердил то, что надо было проверить и подтвердить.

Взять хотя бы книгу, оброненную преступником на лестнице. Следователь не сразу спросил о ней у Олега. Сначала выслушал его признание и объяснения, а потом задал вопрос, что у Олега было в руках, когда он шел следом за Козловой и напал на нее. Олег сказал, что в руках у него не было ничего. Следователь уточнил: а не было ли книги? И Олег снова ответил: нет, не было. Человек во всем признался, а тут путает и запирается. Зачем? То, что у него в руках была библиотечная книга, не отягощает вины, ничего не меняет, так почему же он не признается, что имел с собой томик Эдгара По? Забыл? Маловероятно, то есть просто невероятно.

Еще одно противоречие в показаниях обвиняемого обратило на себя внимание Андрея Аверьяновича.

Черную сумочку, в которой пострадавшая Козлова несла деньги, следователь не нашел. Олег на допросе показал, что, вынув деньги, бросил сумочку в урну. Вместе со следователем и понятыми он выезжал на место происшествия, провел их по улицам и показал урну, куда будто бы бросил сумочку.

В урне сумочки не оказалось. Ничего удивительного в этом нет – урны каждый день очищаются. Удивительно другое. Олег повел следователя и понятых вправо от ворот дома, где жила Козлова. А свидетельница Курочкина показала, что парень в коричневом плаще с сумочкой под мышкой пошел из ворот налево, то есть совсем в другом направлении.

Кто же дал ложные показания? Дворник Курочкина уверенно заявила – обвиняемый пошел по улице влево. А Олег повел следователя в другую сторону. Забыл, куда пошел после нападения на старуху? Не может этого быть. Пытается ввести следователя в заблуждение, запутать следы? Зачем, если он во всем признался?

Андрей Аверьянович пожалел, что Игорь Седых болен и с ним нельзя поговорить. Вопреки утверждениям Веры Сергеевны он, видимо, что-то знал. На эту мысль навели Андрея Аверьяновича показания соседки Седых, Аси Владимировны Люшниковой, которые он перечитал еще раз.

Ася Владимировна видела, как в квартиру Седых вошли люди в милицейской форме – она как раз собралась в магазин и спускалась по лестнице. Выйдя из дома, она встретила Игоря Седых и сказала ему: «У вас в квартире милиция». Тот направлялся домой, но, услышав сообщение Аси Владимировны, круто повернулся и ушел. Это было в двенадцать часов дня, а через сорок минут пришел из школы и был арестован Олег.

Решив проверить мелькнувшую догадку, Андрей Аверьянович позвонил в школу и попросил к телефону Зинаиду Харитоновну Загорулько. Когда она взяла трубку, он назвал дату ареста Олега и спросил, можно ли установить, когда в тот день окончился последний урок в ее классе. Она ответила, что, конечно, можно и, сверившись с расписанием, назвала время.

Андрей Аверьянович записал и задал еще вопрос: «А нельзя ли установить, присутствовал ли в тот день Олег Седых на последнем уроке?»

Зинаида Харитоновна попросила позвонить через двадцать минут – идет урок, и классного журнала в учительской нет.

Через двадцать минут она сообщила: последним в тот день был урок истории, Олег Седых на нем отсутствовал.

Поблагодарив, Андрей Аверьянович положил трубку. Выходит, Олег ушел с последнего урока, торопясь домой, чтобы отдать себя в руки милиции. Будто знал, что его ждут. А может быть, и в самом деле знал? Услышав, что в их квартире милиция, Игорь поспешил в школу, дождался перемены и сообщил Олегу, что за ним пришли. И тот, схватив шапку в охапку, бросился домой. По времени так оно и получается. Значит, не только во всем признался, но и прибежал домой, как только узнал, что явилась милиция.

Андрей Аверьянович снова перелистал дело. Игоря, старшего брата, не допрашивали, показаний его в деле не было. А жаль. По всей, вероятности, он в этой истории играл какую-то роль. И, скорей всего, немалую.

Вернувшись к первому допросу, Андрей Аверьянович еще раз внимательно вчитался в протокол, особенно в то место, где следователь пытался установить, что произошло на лестнице. Олег показывал: догнал старуху, вырвал сумочку и бросился бежать. «Козлова упала?» – спрашивает следователь. «Кажется, да», – отвечает Олег, словно бы и не запомнил толком, что и как он делал в ту минуту. Далее он не сразу припомнил, что ударил Козлову по голове. Получалось вроде бы так, что не он рисовал следователю картину преступления, а следователь воссоздал ее, и Олег согласился, так оно и было. Приняв эту версию, он от нее уже не отступался, все подтверждая на последующих допросах.

Забыл, что в руках у него была библиотечная книга, забыл, в какую сторону свернул, выйдя со двора, не мог сразу вспомнить, что ударил старуху… Здоровый молодой человек страдает такой забывчивостью. Последний пункт – ударил или не ударил – имеет значение для квалификации преступления, но первые два никак не отягощают и не облегчают положение обвиняемого, зачем же ему путать следователя, вести понятых не туда, куда ушел парень с сумочкой? Либо у преступника есть какие-то хитроумные соображения, либо он не был в тот момент на месте преступления и не знает, как ограбили старуху.

Андрей Аверьянович вспомнил Олега, каким увидел его в тюрьме, характеристику, написанную его товарищами. Не было в нем изощренной хитроумности, если он что и путал, то скорей по незнанию. Значит, оговорил себя? Признался в преступлении, которое не совершал?

Чем больше раздумывал Андрей Аверьянович над протоколом, тем больше склонялся именно к этой версии.

В конце дня зашла в юридическую консультацию Вера Сергеевна. С того вечера, когда встретились они у Костырина, Андрей Аверьянович видел ее дважды, но оба раза накоротке, разговаривать-то было не о чем – Андреи Аверьянович только знакомился с делом.

Вера Сергеевна села на предложенный стул и вопросительно посмотрела на Андрея Аверьяновича. Он пожал плечами.

– Пока не могу сказать, что мне все ясно в этой истории. Убежден в одном – следствие не сделало всего, что могло и должно было сделать.

В конторе было тесно, неуютно, и Андрей Аверьянович предложил:

– Пойдемте на свежий воздух.

Вера Сергеевна тотчас поднялась и молча вышла. Андрей Аверьянович последовал за ней, на ходу закутывая шею шарфом.

Они направились в сквер с детскими качелями и каруселью. Вера Сергеевна зябко прятала нос в поднятый воротник бобрикового пальто, и Андрей Аверьянович пригласил ее в кафе-аквариум. Взяв две чашки черного кофе, они уселись в углу за пластмассовый столик.

– Как здоровье Игоря? – спросил Андрей Аверьянович.

– Спасибо, неплохо, его скоро выпишут, пусть полежит дома, а то в больнице он скучает, нервничает.

– Мне кажется, он что-то знал. Во всяком случае, есть основания предполагать, что именно он предупредил Олега о появлении у вас дома работников милиции.

– Возможно, – после некоторого раздумья сказала Вера Сергеевна, – он мог что-то знать и не сказать мне: Игорь всегда был скрытным и по сравнению с Олегом замкнутым мальчиком.

– И не странно ли, узнав о том, что за ним пришли (а он, конечно, должен был понимать, что пришли за ним), Олег поспешил домой.

– Это можно понять: Олег знал, что я дома, и тревожился, наверное. Он был очень чутким и внимательным сыном.

Губы у Веры Сергеевны дрогнули, но она сдержалась и не заплакала. Андрей Аверьянович опустил глаза, занявшись своим кофе: ему не хотелось, чтобы собеседница догадалась о его мыслях. А подумал он о том, что матери, сами того не сознавая, могут быть ужасны в своем эгоизме. И Вера Сергеевна не лучше других. Но она все-таки была лучше, потому что нашла в себе силы вспомнить.

– И этот чуткий и ласковый мальчик, – сказала Вера Сергеевна с болью, – ограбил старую женщину, ударил ее по голове. Чудовищно! Или мы, матери, так слепы? Но я что угодно могу вообразить, только не эту картину.

Андрей Аверьянович мелкими глотками пил кофе и помалкивал. Он бы тоже мог сказать добрые слова об Олеге, но сидевшая напротив женщина ждала от него не добрых слов, а доказательств, хотя бы того, что сын ее не по своей воле совершил преступление. А доказательств он пока не имел. Было много недоуменных вопросов, которые могли серьезно поколебать обвинение. Но он рассчитывал добиться большего, хотя говорить об этом вслух полагал преждевременным.

Вера Сергеевна справилась с волнением и тоже принялась за кофе.

– Мы сегодня собирались к вам с мужем, – сказала она, – но муж задержался на работе, и я отправилась одна. Сейчас поеду домой, – Вера Сергеевна вздохнула, – скажу, что ничего нового и утешительного. А как хотелось бы его чем-то обрадовать, он так переживает. Вида не показывает, носит в себе, но ведь от этого еще трудней.

– Он сейчас дома, ваш муж? – спросил Андрей Аверьянович.

– Если еще и не дома, то вот-вот придет, – ответила Вера Сергеевна.

– Мне бы хотелось познакомиться с ним. Вы не сочтете за назойливость, если…

– Что вы! Я не считала возможным затруднять вас. Едемте, пожалуйста.

Они вышли из кафе, сели в троллейбус и отправились в район новой застройки, где жила семья Седых.

– С учителями Олега вы знакомы? – спросил Андрей Аверьянович.

– С Ольгой Степановной Бекетовой мы одно время вместе работали. И, разумеется, я бывала в школе, там учились оба наших сына. Олег не доставлял огорчений. С Игорем было сложней. Учился он неплохо, но с учителями не ладил. Он не хулиганил, нет, но был резок, порой груб. Особенно много претензий имела к нему Зинаида Харитоновна. Учительница она не из сильных, ребята частенько знали предмет лучше ее и не стеснялись показать это на уроке. Особенно Игорь. Хороший учитель легко справляется с такими умниками. Зинаида Харитоновна не умела. Значит, конфликты, жалобы, приглашения родителей в школу. Я не оправдываю Игоря, есть в нем заносчивость, желание уязвить. Тут не только безжалостность молодости, но и характер. Олег мягче, деликатней и терпимей.

Вера Сергеевна умолкла, Андрей Аверьянович не тревожил ее вопросами. Сошли они на улице, обстроенной пятиэтажными домами, настолько одинаковыми, что отличить один от другого было невозможно. «Легко заблудиться, – подумал Андрей Аверьянович, – и своего дома не найдешь».

Они вошли в подъезд одного из домов, поднялись на третий этаж, и Вера Сергеевна открыла дверь.