Текст книги "Свидетель защиты"

Автор книги: Владимир Монастырев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

– Это неправда, он не приходил в себя.

Свидетель повернул голову на голос, потом посмотрел на судью.

– Он пришел в себя, – повторил свидетель, – и я его спросил, как это произошло…

– Его взяли без АД, – снова перебил свидетеля Спицын вставая, – и он в машине в себя не мог прийти.

Спицын сделался совсем красный, лицо его выражало злость, голос срывался от негодования. Пока шло следствие, он много раз бывал в прокуратуре, осаждал следователей, настаивая и доказывая, что Николай Чижов убил Владимира преднамеренно, замыслив убийство заранее. Спицын наизусть выучил добрую половину Уголовного кодекса, вник в тонкости судопроизводства, усвоил специальную терминологию: обращаясь к свидетелям, говорить не просто «Вы сказали», а «Вы сообщили составу суда», не «артериальное давление», а, как заправский медэксперт, «АД».

Судья снисходителен к родителям убитого, уважая их горе, но все-таки он судья и вынужден предупредить Спицына:

– Не мешайте свидетелю давать показания.

– Я не мешаю, но он говорит неправду.

– Я не знал ни убитого, ни убийцу, – пожимает плечами врач, – какой смысл мне говорить неправду?

– Должно быть, есть смысл, – многозначительно произносит Спицын.

Судья, не обратив внимания на эти слова, просит свидетеля продолжать.

– Я спросил, как это произошло, – продолжает врач, – и он сказал: «Николай из ружья, нечаянно…»

– Не мог он это сказать, – опять выкрикнул Спицын.

– Я удалю вас из зала, – судья смотрит строго, и Спицын, хмурясь, кусая губы, опускает голову. – Что он еще сказал? – Это уже судья спрашивает у свидетеля.

– Больше ничего, – отвечает врач, – потому что опять впал в беспамятство.

Врача «Скорой помощи» сменяет немолодая женщина в серой кофточке с большими пуговицами, со старомодной – светлые волосы собраны на затылке в узел – прической. Она принимала раненого в больнице.

– Больной поступил в очень тяжелом состоянии, – говорит она, нервно тиская в руках сумочку, – но когда готовили его к операции, еще раз пришел в себя. Спросил: «А жив я буду?» Потом несколько раз позвал маму…

– Не приходил он в себя, – снова не удержался и вскочил отец убитого.

Судья сделал движение в его сторону.

– Свидетель вводит состав суда в заблуждение, – Спицын говорил быстро, дирижируя указательным пальцем. – Первоначально в истории болезни было записано, что его доставили без АД, а потом…

– Нам это известно, – перебил судья. – Еще раз требую не мешать свидетелям. В последний раз.

Спицын сел. Свидетельница смотрела в пол, бледная, расстроенная.

– Продолжайте, – обратился к ней судья.

– Потом он опять потерял сознание, – сказала она, не поднимая головы, – и через полчаса, во время операции, наступила смерть… Глубокий шок… он потерял слишком много крови… спасти не удалось… А что касается записи, – свидетельница подняла голову, – она оказалась неточной, ее потом пришлось… поправлять…

Андрей Аверьянович смотрел на свидетельницу, слушал невеселую историю про разные записи, и ему даже было немного жаль эту немолодую женщину, которая тут, перед многими людьми, должна была рассказывать о своем неблаговидном поступке. Если бы она знала, во что выльется ее «неточность», разве бы она… Ах, если бы мы строже относились к себе, думая о том, чем отзовется тот или иной поступок, слово. Если бы…

Размышления Андрея Аверьяновича прервал судья.

– У вас есть вопросы к свидетельнице?

– Есть. Вы знакомы с родителями подсудимого Чижова?

– Нет, не знакома.

– Не просил ли вас кто-нибудь изменить запись в истории болезни Владимира Спицына до того, как этот случай стал у вас в больнице предметом разбирательства?

– Нет, никто не просил.

– Спасибо, у меня больше вопросов нет.

Судья объявил перерыв до следующего дня.

Когда Андрей Аверьянович вышел из здания суда, уже смеркалось. У дверей стоял Костырин. Он весь день просидел в зале, внимательно слушал свидетелей.

– Жду вас, – сказал он, – есть потребность поделиться впечатлениями. Вы не торопитесь?

– Нет, – ответил Андрей Аверьянович, – с удовольствием пройдусь по воздуху, тем более что к ночи, кажется, подмораживает.

Они зашагали по боковым улочкам, где было немного прохожих.

– Я пришел на суд не из праздного любопытства, – говорил Костырин. – Действующие лица этой драмы учились в нашей школе, их родители живут в микрорайоне, к школе примыкающем. Как живут, чем живут – мы не всегда знаем. А надо знать.

– Знание жизни, вынесенное из зала суда, – сказал Андрей Аверьянович, – может оказаться односторонним.

– Разумеется, – согласился Костырин, – жизнь имеет и другие грани, более привлекательные. Кстати, сегодня в клубе дорожников молодежный вечер. Тот же микрорайон. Меня пригласили бывшие ученики нашей школы. Пойдемте.

– Меня-то не приглашали.

– Я вас приглашаю. Обмен визитами: я – у вас, вы – ко мне.

– Это, наверное, скучно.

– Но почему скучно, такие вечера бывают весьма интересными, – возразил Костырин.

– Мне будет скучно, – поправился Андрей Аверьянович, – вечер молодежный, а я уже далеко не молод.

– Не понравится, уйдете.

Костырин умел быть напористым, и Андрей Аверьянович заколебался. В этот вечеру ему не хотелось оставаться одному. Отупляющей усталости, которая гонит домой, к тахте и торшеру, сегодня не было, и он согласился.

– Вот и отлично, – обрадовался Костырин, – нам с вами полезно побыть среди молодежи, посмотреть на счастливые человеческие лица. Признаться, из зала суда я вышел удрученным. Я уже не говорю о подсудимом и его родственниках, которые весьма несимпатичны, уж вы меня простите за откровенность…

– Они мне тоже несимпатичны, – сказал Андрей Аверьянович.

– Но вам нужно их защищать.

– Не их, а право подсудимого на объективное разбирательство.

– Это, конечно, разные вещи, но мы, обыватели, привыкли слово «защита» понимать широко.

– Пожалуй, слишком широко.

– Согласен с вами. Так вот, не только эти Чижовы удручают, но и Спицыны. Отец убитого повергает меня в печальное изумление. Он же только одного жаждет – мести. И что меня просто поразило – это как они с женой слушали показания врачей. Самые для них душераздирающие, на мой взгляд, показания – о последних словах их мальчика, о том, как он звал маму, впадая в предсмертное беспамятство. Да я бы, окажись на их месте, задохнулся от рыданий, слушая такое. А они только злобились и пытались уличить свидетелей во лжи. Зачем? Разве затем, что если раненый умер на месте, то убийце наказание больше? Есть такой закон?

– Не в том дело, – ответил Андрей Аверьянович, – Спицын во что бы то ни стало хочет доказать, что Чижов убил умышленно, поэтому отметает показания врачей о том, что сын приходил в сознание и сказал какие-то слова о случайном выстреле.

– Но то, что говорили врачи, особенно женщина, по-моему, нельзя выдумать, это же будет кощунство.

– Ну, это не юридический термин. Что касается показаний, то я тоже думаю, что врачи говорили правду. Но вот поправки в истории болезни Владимира Спицына дают его отцу повод подозревать подлог, подкуп и все такое прочее.

– Воспаленное воображение?

– Его можно понять – он потерял сына. Можно ему и посочувствовать, но я обязан при этом отстаивать права убийцы на справедливость.

– По Спицыну, справедливость – око за око, зуб за зуб.

– И смерть за смерть. Какая же это справедливость? Спицын немало сделал для того, чтобы направить следствие по неверному пути. Сначала Чижову было предъявлено обвинение по статье 102, пункт «б» – умышленное убийство из хулиганских побуждений. Но на эту статью следствие «не вытянуло». Дело переквалифицировали по статье 103 – умышленное убийство без отягчающих обстоятельств. Тоже серьезная статья. Главные доводы – показания Спицына. И запись врача, принимавшего раненого, играла тут немалую роль. Показания врача «Скорой помощи» почему-то оставались втуне, их всерьез не принимали, во всяком случае, не сличали с первой записью в больнице. Когда я читал дело, это сразу бросилось в глаза. Поговорил со следователем. Надо сказать, что следователи по делу Чижова менялись, я говорил с третьим или четвертым по счету. Если следователи меняются, делу это, как правило, пользы не приносит. Но тут новый человек посмотрел свежими глазами и согласился, что следствие что-то упустило. Когда занялись первой записью всерьез, оказалось, что сделана она не сразу после того, как врач осмотрел раненого, а позже, когда Владимир Спицын уже умер. Было записано, что больной поступил без артериального давления, а дело обстояло не совсем так: переливание крови дало некоторый эффект, но на короткий срок, и вывести раненого из шокового состояния не удалось.

– Но почему же врач не записала все, как было? – спросил Костырин. – Забыла?

– Нет, не забыла. Не хотела портить показатели. Если доставили без артериального давления – одно дело, если не смогли минимальное удержать – другое. Отделение и так поругивали за большую смертность, зачем «вешать» на коллектив еще одного покойника, тем более что от неточной записи ему уже ни тепло ни холодно. Побуждения, как видите, почти добрые – забота о благополучии коллектива. Не так ли и у вас в школе случается, когда вы круглому балбесу «натягиваете» троечку, чтобы не портить показатели в четверти?

– Ну, это не совсем одно и то же, – возразил Костырин.

– Я и не говорю, что совсем. В принципе… Так вот, врачу, допустившему неточность, объявили взыскание. Вы ее видели сегодня, вовсе не плохой человек, расстроена случившимся, тем более что Спицын, после того как запись в истории болезни Владимира изменили, подозревает ее в связях с родителями Чижова. Но следствие не установило и намека на такую связь. Что касается Клавдии Михайловны Чижовой, то она не постеснялась бы и подкупить, если б нашла – кого. Как только она узнала, что Владимир Спицын умер, так сейчас же разыскала Ваню Соколова и просила не говорить лишнего на Николая. Просила сказать следователю, что выстрел был случайным, обещала щедро отблагодарить.

– Почему именно Соколова?

– В тот момент, когда раздался выстрел, он сидел рядом с Владимиром Спицыным, единственный очевидец.

– И Спицын-отец это знает?

– Знает. Ваня Соколов из визита Клавдии Михайловны не делал тайны.

– М-да, трудам вашим не завидую: подзащитные не облегчали вам задачу, – вздохнул Костырин.

– У меня один подзащитный. Клавдия Михайловна под судом не состоит.

– А жаль. Ей бы тоже надо сидеть на скамье подсудимых рядом с сыном, – с сердцем сказал Костырин.

– Не буду с вами спорить. Если случится ей оказаться под судом, не позавидую ее защитнику. Ну, а что касается дела Николая Чижова, то после расследования больничной истории всякому мало-мальски грамотному юристу стало ясно, что предъявлять ему надо статью 106 – неосторожное убийство. Это как раз то, за что его надо судить.

Свернув на небольшую, пересеченную трамвайной линией площадь, они оказались возле клуба дорожников.

Пройдя под колоннами у входа, Костырин и Андрей Аверьянович оказались в узкой раздевалке, сдали пальто и двинулись в зрительный зал. Костырин раскланивался направо и налево.

– Всё бывшие ученики, – не без гордости пояснил он. – Вот тот, в синем костюме, заочно кончает технологический институт… А тот, что разговаривает с девушкой в бежевом платье, учится в дорожном техникуме…

Андрей Аверьянович видел вокруг себя молодые, оживленные лица, девушки были одеты по моде, нередко со вкусом. Не все они умело пользовались гримом, не все ребята умели носить костюмы и могли похвастать хорошими манерами, но все равно смотреть на них было весело.

В зале Костырин предложил сесть поближе к проходу.

– Мне, наверное, в президиум придется идти.

– Завлекли и покидаете, – попенял Андрей Аверьянович.

– Это ненадолго, – всерьез стал оправдываться Костырин. – Я в некотором роде один из организаторов этого вечера, наши старшеклассники тоже здесь присутствуют. Совместный вечер на тему «Будь мастером своего дела».

Костырина действительно пригласили в президиум и усадили в первом ряду, у стола, покрытого красным бархатом. Он положил руки на бархат и смотрел в зал, стараясь быть бесстрастным, но губы его то и дело трогала улыбка. Ему нравилось сидеть за этим столом, рядом с руководителями автобазы, с ударниками коммунистического труда, чьи портреты появлялись в газете и висели на досках Почета. Он был причастен к шумному молодому люду, заполнившему зал, и радовался этой своей причастности.

Андрей Аверьянович хорошо понимал сейчас Костырина и, пожалуй, немного завидовал ему.

За трибунку, стоявшую поодаль от стола президиума, пошел молодой еще человек в ладно сшитом темном костюме, в белоснежной сорочке с твердыми манжетами – представитель горкома. Предупредив, что не собирается делать доклада, он заговорил о высоком призвании молодых рабочих, о рабочей гордости, о том, как важно знать свое ремесло, быть мастером своего дела.

Андрею Аверьяновичу понравилось, как говорил молодой человек, стоявший за трибункой, – свободно, не обращаясь к бумажке, которую он все-таки имел перед собой. И то, что он говорил, находило отклик у Андрея Аверьяновича.

– Настоящий мастер сделает больше и лучше, – убеждал выступающий, – что выгодно и ему самому, и государству. Имею в виду выгоду не только материальную, но и моральный выигрыш для советского общества, ибо в наше время не может быть истинного мастерства без прочных знаний, без высокой культуры. Следовательно, речь идет не просто об умелых руках, о навыке и сноровке, но о воспитании нового человека, сознательного гражданина социалистического общества. Именно социалистического, где личное и общественное сочетается гармонично. У нас много пишут и говорят об экономической реформе, но зачастую только о материальном выигрыше, какой дает она рабочему и служащему. Об этом надо все время помнить, но нельзя забывать и о том, что цель, которую ставит перед обществом Коммунистическая партия, – это укрепление новых социалистических отношений между людьми, воспитание человека, свободного от корысти, от пут частной собственности…

В зале изредка покашливали, но слушали терпеливо: оратор умел увлечь аудиторию, хорошо чувствовал ее. «А понимают ли эти молодые слушатели коренной смысл того, что он говорит? – задался вопросом Андрей Аверьянович. – Не скользят ли привычные слова мимо?» Мысленно возвратясь в зал суда, Андрей Аверьянович подумал о том, что дух корысти и стяжательства, развращающий человека, разрушающий личность, – это еще реальная опасность. Это, увы, пока не разбитый окончательно враг. «Он враг и мой, отъявленный и давний», – мог бы сказать словами поэта Андрей Аверьянович. Он помнил чванливых и невежественных торгашей двадцатых годов, помнил и ненавидел их густое хамство, неуважение к людям, которых они считали бедней себя, и холуйское подобострастие перед теми, кто был богаче их. Все это он видел и на себе испытал еще мальчишкой, сын мелкого служащего, бегавший в палатку к лавочнику Лыкову за калачами. В конце месяца калачи приходилось брать в кредит до отцовской получки, выслушивая назидание Лыкова, который учил мальчонку беречь копеечку и не брать пример со стрекулистов, живущих в долг. С тех пор прошло много лет, но Андрей Аверьянович и сегодня помнил чувство стыда и унижения, которые он тогда испытал.

Только пожилые люди помнят нынче частные лавочки и палатки, где продавали калачи в кредит. Лыкова, наверное, и на свете давно нет, мордатых частников, как и кулаков с обрезами, можно увидеть только на старинных плакатах. Много с тех пор воды утекло, многое переменилось, но вот столкнулся Андрей Аверьянович с делом Николая Чижова, заглянул в жизнь этой семьи, и пахнуло на него знакомым духом корысти и стяжания, невежества и чванства, неуважения к людям и густого хамства. Кажется, что общего у Клавдии Михайловны с канувшим в Лету «красным купцом» Лыковым? Разное время, разные формы бытия. А дух тот же. Ох, живуч он, этот смрадный дух, отравляет вокруг себя все живое.

Провожаемый аплодисментами, ушел на свое место понравившийся Андрею Аверьяновичу оратор. Прочитали список, молодых шоферов, повысивших классность, и стали торжественно вручать им удостоверения. Потом выступали сами шоферы – молодые и постарше, наездившие огромное количество километров.

Андрей Аверьянович отметил – выступали не без гордости за свою профессию, за то, что могут сутками сидеть за баранкой, водят машины через заснеженные перевалы и сам черт им не брат, когда они за рулем. И рождалось в зале ощущение профессионального братства, которое движет людьми, идущими на выручку товарищу, заставляет забыть о себе в опасности.

За трибунку стал тот самый мужчина с копной смоляных волос, что давал свидетельские показания в суде. Только сейчас был он в темно-сером костюме и застегнутой на все пуговицы белой рубашке. Андрей Аверьянович обрадовался ему, как старому знакомому.

– Правильно тут за шоферов говорили, – начал он, – что они геройские люди. Конечно, не как летчики, скорость у них не та, но все-таки и у них в жизни бывают всякие моменты. В прошлом месяце на верхней дороге бензовоз с обрыва загремел и завис над пропастью на сосенке. Как она, бедная, его удержала, уму непостижимо. А шофер в кабине сознание потерял. Другой, который сзади шел, полез к нему. Дверцу открыл, тросом обвязывает, а сосенка уже на двух корешках, считай, держится, вот-вот оба с машиной вниз загремят, а там – метров шестьдесят до дна, если не больше. А он обвязывает, вниз не глядит. Гарбузов его фамилия. Не с нашей автобазы, но это, я считаю, значения не имеет. Обвязал, выцарапался на дорогу и вытащил товарища. Вот какие бывают моменты в жизни шоферов.

Выступающий помолчал, глядя в зал, словно вспоминал что-то. И зал, затаив дыхание, ждал, когда он вспомнит.

– А то бывает, – качнул он черноволосой головой, – кончится бензин или обломаешься, ну, конечное дело, загораешь на дороге. А мимо едет такой же, как ты, шоферюга и не остановится. Бывает так?

Из зала отозвалось несколько голосов:

– Бывает.

– Редко, но бывают и такие моменты в нашей жизни, – продолжал оратор. – Отрицательные, я скажу, моменты. Как его назвать, такого подонка?

– Подонком и назвать, – охотно ответили из зала.

– Согласен, так его и будем называть, если встренется он нам на дороге, – усмехнулся черноволосый. – Или вот еще пример. Был я сегодня на суде. Судят бывшего шофера Чижова Николая, он у нас на автобазе работал. Купили ему папа с мамой ружье, сначала духовое, потом настоящее охотничье, ходил он, на всех эти ружья наставлял, игрался. И доигрался – застрелил товарища, Володьку Спицына, тоже, наверное, знаете, работал у нас в мастерских… Тут сегодня, я вижу, много молодежи, так я вам вот что хочу сказать: уважать надо друг друга, как товарищ товарища, из беды выручать, а не то что некоторые – ружьем в живот тыкать или еще какое хулиганство делать. Будем уважать и крепить шоферское товарищество, тогда и план выполним, и народ нам скажет спасибо. Вот я как думаю.

И пошел в зал под аплодисменты.

После выступлений объявили перерыв. Вернулся из президиума Костырин.

– Как вам? – спросил он.

– Слушал с интересом, – ответил Андрей Аверьянович.

– И на дело Чижова был комментарий, по-моему, толковый.

– Весьма. Оратор зрил в корень.

– Иронизируете?

– Отнюдь. Говорю вполне серьезно.

Они вышли в фойе.

– Я, пожалуй, пойду, – сказал Андрей Аверьянович.

– Наскучило?

– Нет, я вам благодарен, что привели меня сюда. Смотрел и слушал с интересом. Одно только огорчает.

– Что именно?

– Не вижу я тут никого из тех молодых людей, что прошли у нас свидетелями по делу Чижова. А ведь большинство из них работают на автобазе или около, живут в том же, как вы изволили выразиться, микрорайоне.

– Да, их что-то не видно, – согласился Костырин, – а жаль.

– Очень жаль. Руководители автобазовского комсомола, кажется мне, допускают тот же просчет, что и деятели антирелигиозного фронта. Те читают лекции, как правило, для неверующих, верующие не ходят на лекции. Так и здесь – нет на вечере тех, кто больше всего нуждается в общественном воздействии и воспитании. Благополучных ребят, которыми можно гордиться, конечно, большинство, но и те, неприкаянные, из бывшего Волчьего тупика, ныне именуемого Вторым автобазовским, тоже члены нашего общества, не так ли?

– Так, разумеется. Тут что-то надо предпринимать. А что – сразу не придумаешь.

– Сразу-то и не надо.. Нужно всегда, постоянно. Ныне и присно, и во веки веков….

– Аминь, – усмехнулся Костырин.

– Аминь – это, насколько я помню, восклицание финальное, а тут финала быть не может… Ну, еще раз спасибо и – разрешите откланяться.

– А то остались бы: самодеятельные артисты доставят вам удовольствие, есть весьма даровитые.

– Не сомневаюсь. Но мне надо еще подумать над своим выступлением, завтра суд, видимо, закончится.

– Приду вас послушать: завтра во второй половине дня я свободен.

– Милости прошу.

Костырин проводил Андрея Аверьяновича до дверей и с чувством пожал руку на прощание.

Допрос Клавдии Михайловны Чижовой подходил к концу. Стояла она перед судейским столом усадистая, оплывшая книзу, сзади очень похожая на свою мать. Андрей Аверьянович видел ее лицо, сухоносое, с выщипанными бровками, уже тронутое морщинами. Она не смотрела ни влево, ни вправо, не оглядывалась назад, спиной чувствуя осуждающие взгляды.

На вопросы Клавдия Михайловна отвечала уклончиво, когда уличали ее во лжи, начинала злиться, но, видимо вспомнив, где она находится, сникала.

– Почему же вы ни разу не выслушали соседей, которые приходили жаловаться на хулиганские выходки вашего сына? – спрашивает народная заседательница.

– А потому что напраслину на него возводили, что бы кто ни сделал во дворе, все на него, такую моду взяли.

– Но ведь они по делу жаловались, – старается убедить Клавдию Михайловну заседательница, – стрелял в девочек не кто-нибудь, а ваш сын.

– За это нас оштрафовали.

– В соседку вашу, – заседательница называет фамилию свидетельницы, рассказавшей, как возле нее в ствол дерева ударилась пулька, – тоже стрелял.

– Это надо доказать, что он стрелял. Может, и не он.

– Никому-то вы не верите, никого не уважаете, – говорит заседатель осуждающе, – и вот вам результат.

– Я должна всех уважать, – в голосе у Клавдии Михайловны слезы, – а меня никто? Всякие сплетни про меня распускают, воровкой крестят и по-всякому, а я их уважай? Пусть они меня попервах уважают, а потом я их…

– Вы предлагали взятку Ивану Соколову, – спрашивает судья, – за то, чтобы он сказал, будто выстрел был случайный?

– Не предлагала.

Судья листает дело, находит показания Вани Соколова.

– А он утверждает, что под вечер, в день убийства, вы его вызвали из дома и уговаривали дать показания, которые бы смягчили вину Николая Чижова, вашего сына, и обещали хорошо отблагодарить.

– Брешет, – лицо Клавдии Михайловны становится жестким и непреклонным, – ничего я ему не обещала.. Просила говорить правду, как было, лишнего на Николая не наговаривать.

– А почему он стал бы наговаривать?

– Мало ли почему. Чтобы засудили Николая.

– Кто же в том заинтересован, чтобы засудили вашего сына?

Клавдия Михайловна сделала движение, будто хочет повернуться влево, где сидят Спицыны, но не повернулась.

– Есть такие, – она смотрит в пол, и мелкие морщины на ее лице деревенеют. Сейчас она очень похожа на бабку Семеновну.

Ваню Соколова сержант пригласил вслед за Клавдией Михайловной. Он подтвердил свои прежние показания:

– Да, обещала отблагодарить и просила не говорить на Николая лишнего.

– Не говорить лишнего или сказать, что выстрел был случайный? – уточняет судья.

– Не говорить лишнего, – повторяет Ваня.

В задних рядах, где сидит молодежь, кто-то прыскает в кулак: Ваня и здесь вызывает у них смех, хотя ничего смешного не говорит.

– Расскажите, как это произошло, – предлагает судья.

– Ну, вышел он из дома…

– Нет, нет, – говорит судья, начните пораньше. Как вы оказались возле дома Чижовых?

– Ну, как, пришел к Николаю, мы собирались в этот день поехать купаться.

– Кто «мы»?

– Николай, я и Володя Спицын.

– Итак, вы пришли…

– Я пришел, а Володька уже там, сидит на старой кровати. Я опросил: «Где Николай?» Он говорит: «Сейчас выйдет». Я сел рядом. А Николай из окна выглянул в это время…

– И наставил на вас ружье, – подсказал судья.

– И заставил ружье.

– Потом?

– Потом он вышел из дома. С ружьем. Сказал: «Пойдем на гору постреляем, а после поедем купаться».

– Значит, и Спицын собирался с вами идти, а потом ехать купаться?

– И Спицын.

– Они не были в ссоре, Владимир Спицын и Николай Чижов?

– Да нет, не были.

– Были! – выкрикнул Спицын-старший. – Были в ссоре, и ты не выгораживай своего приятеля.

Судья постучал карандашом по графину, призывая Спицына к порядку.

– Так как же, были они в ссоре или нет? – обратился он к свидетелю.

Ваня пожал плечами.

– Мы и перед этим втроем ездили купаться, никакой ссоры не было.

– А раньше, зимой?

– Зимой не знаю, мы редко собирались.

– Почему?

– Холодно, а из подъезда стали гонять: шумите, говорят, мешаете.

– Что же было дальше? – продолжал судья. – Николай Чижов вышел из дома с ружьем.

– Вышел с ружьем, переломил его и заложил в стволы патроны…

– И запер стволы?

– Нет, так и оставил открытыми и подошел к нам.

– Как он держал ружье?

– Под рукой, стволами вниз. Подошел и стал против Володьки.

– Близко от него?

– Почти рядом. А Володька говорит: «Убери ты свое ружье». А Николай спросил: «Боишься?» Володька говорит: «Боюсь» – и хотел рукой отвести стволы. И тут раздался выстрел.

– Он что же, схватился рукой за стволы или ладонью хотел их отвести?

– Может, и ладонью, я как-то не заметил. Только услышал выстрел, и Володька крикнул: «Что же ты наделал, ты меня убил».

– Что было потом? Как вел себя Николай Чижов?

– Он бросил ружье и побежал к гаражу, вывел машину и уехал.

– Куда?

– Он крикнул: «Еду за скорой помощью».

– Вы не замечали в поведении Николая Чижова чего-нибудь странного последнее время? – спросил заседатель.

– Чего странного? – не понял Ваня.

– Чтобы он был задумчив, мрачен?

– Нет. Он был веселый последнее время, гонял на «Москвиче»…

– А к Владимиру Спицыну как он относился? Почему именно к нему он подошел с ружьем, а не к вам?

– Володька боялся ружья, вот он и наставлял на него.

– Пугал?

– Для смеху, шутил…

– Хорошие шуточки, – осуждающе сказал заседатель.

– Не шутил, а угрожал, – крикнул Спицын-старший.

Ваня Соколов, вызвав приглушенные смешки среди сверстников, сел на заднюю скамью.

В зал пригласили Майю Лопухову.

Вошла и стала против судейского стола среднего роста девушка с вздернутым носиком, подкрашенными глазами, с темной челочкой на лбу, сдержанно кокетливая, как и ее мать. Она старается не показать робости и смущения, но это ей плохо удается. Она косит взглядом в сторону деревянной загородки: очень хочется взглянуть на подсудимого, но прямо это сделать не решается.

Майка отвечает на вопросы довольно связно, становясь спокойней, уверенней. Говорит, что знает Николая Чижова с детства, как и других ребят во дворе. Вспоминает, как встречали Новый год, но про то, как ездили они втроем на водохранилище, не рассказывает.

А ведь они ездили туда и вдвоем с Николаем.

Недели через две после первой поездки Майка сама остановила Николая во дворе и спросила:

– Чего же ты больше не приглашаешь на водохранилище?

– Поедем, хоть завтра, – ответил Николай.

– Давай завтра.

– Володьку предупредить? – спросил Николай.

– А ты что, без Володьки уже и не можешь?

– Почему не могу?

– Так в чем же дело?

– А не побоишься?

– Кого же мне бояться?

– Меня.

– А тебя надо бояться?

– Да пет, я так просто… – вдруг смутился Николай.

На другой день они поехали на водохранилище вдвоем.

Машину поставили на прежнем месте.

– Давай выкупаемся, – предложила Майка.

– Давай, – согласился Николай.

Она через голову стянула платье и осталась в трусах и узеньком лифчике. Раздеваясь, Николай не мог оторвать глаз от Майки. Идя к воде, она спиной ощущала его взгляд и чуть поеживалась.

Майка первой вошла в воду и саженками, как мальчишка, поплыла, потом перевернулась на спину и лежала, раскинув руки, пока не подплыл Николай. Она поплыла дальше, Николай плыл рядом. Когда повернули к берегу, Майка сказала:

– Что-то я устала, – и положила ему на плечо ладонь.

И Николай плыл, неся тяжесть Майкиной руки, готовый скорее пойти ко дну, чем признаться, что ему трудно. Зайдя за машину, Майка сказала:

– Не смотри сюда.

Он отвернулся и стоял, как истукан, пока она выжимала трусы и лифчик и надевала платье. Потом они сидели в машине и ели хлеб с сыром, запивали лимонадом, прямо из горлышка, передавая друг другу бутылку. У Николая подрагивали от волнения руки, а Майка была спокойна, будто сидела на порожках своего дома.

Выбросив в окно пустую бутылку, Николай, преодолев робость, потянулся к Майке, обнял за плечи и поцеловал. Майка не противилась и ответила на поцелуй. Но когда Николай попытался положить ее на сиденье, решительно отодвинулась в угол.

– Но-но, – сказала она. Не было в ее голосе страха, и звучал он властно. И Николай подчинился. Он уже не мог ей не подчиниться, и она это чувствовала.

Посидев немного молча, они опять стали целоваться.

– А я думал, что тебе Володька нравится, – сказал Николай, переводя дыхание.

– С чего это ты взял? – усмехнулась Майка.

– Так вот казалось.

Она молча помотала головой и подставила губы.

– Майка, я на тебе женюсь, хочешь? – спросил Николай.

– А жить где будем? – спросила она. – У нас негде.

– У нас будем жить.

– Твоя мама меня живьем съест.

– Еще чего! Будет как миленькая. Будет делать, как я скажу.

Определенного ответа Майка не дала, но целовать себя разрешила, и они сидели в машине, пока не стало смеркаться.

После этой поездки Николай, казалось ему, не по земле ходил, а летал по воздуху. Он приглашал ребят кататься в «Москвиче», водил их на гору стрелять из ружья. В эту пору возобновилась их дружба с Володей Спицыным, и того часто можно было видеть возле дома Чижовых.

– У вас вопросы к свидетельнице есть? – обратился судья к Андрею Аверьяновичу.

– Есть. Скажите, свидетельница Лопухова, вы ездили с Владимиром Спицыным и Николаем Чижовым в конце мая прошлого года на водохранилище?

Майя прямо, не таясь, посмотрела на подсудимого, словно хотела спросить, что он рассказал адвокату и что тому известно. Но Николай Чижов ничем ей не помог – по-прежнему сидел опустив круглую голову и не поднял на Майку глаз.

– Ездила, – наконец ответила Майка.

– Что вы делали у водохранилища?

– Ну, что? Поели, погуляли.

– Чижов и Спицын не ссорились между собой?

– Нет, не ссорились.

– Еще вопрос. Две недели спустя, уже вдвоем с Николаем Чижовым вы ездили на водохранилище?

Майка закусила губу, ее мать встала со своего места, не решив, как ей отреагировать на этот вопрос, беспомощно огляделась. Прежде чем мать пришла в себя от изумления, Майка, подняв голову, ответила: