Текст книги "Гонки с дьяволом"
Автор книги: Владимир Кузьменко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)
Глава XXXV
СОБЫТИЯ МИНУВШИХ ЛЕТ
После окончательного развала «Армии Возрождения» мы смогли больше отдавать сил и времени хозяйству. Нас было около восьми тысяч и еще присоединились все или почти все изоляты в трехстах километрах вокруг. Многие из вновь прибывших селились в самом Острове. Постепенно он снова превращался в уютный и благоустроенный городок. Через год после описанных событий мы открыли там вторую школу, которую решили сделать семилетней. Среди присоединившихся к нам в последние два года были учителя, двое врачей и несколько инженеров. Поэтому университет тоже пополнился слушателями.
Голубев оказался хорошим хозяйственником. Ему принадлежала идея открытия конного завода. Выяснилось, что он понимает толк в лошадях. Среди нашего солидного табуна он обнаружил бог весть откуда попавшего пятилетнего жеребца ахалтекинской породы, который должен был стать главным производителем будущего конного поголовья. Я говорю «главным» потому, что был обнаружен и рысак, который, как мне казалось, был бы более полезен, если учитывать перспективы нашего сельского хозяйства. Голубев, однако, почему-то отдал явное предпочтение ахалтекинцу, потомство которого мало годилось в упряжку, а тем более – тянуть плуг.
Через год к нам присоединился и генерал Покровский. У меня с ним состоялся долгий разговор, но я так и не составил себе окончательного мнения об этом человеке. Он поселился в отдалении от всех остальных, на берегу озера, и редко появлялся в обществе. Как мне сообщили, жил он одиноко и почти не занимался хозяйством. Бывшие офицеры, из уважения к чину, а может быть из жалости, снабжали его продуктами. Эти подношения генерал принимал как должное. Ну, бог с ним. Мы уже не имели проблем с питанием. Наши поля были тщательно ухожены. На лугах паслись многочисленные стада, на фермах содержались сотни свиней, которых с каждым годом становилось все больше. Мяса хватало с избытком.
Мой старый знакомый майор превратился в заправского фермера. Сбылась его мечта. На его подворье гордо расхаживало десятка три индюков в окружении гарема индюшек. Как и предсказывала Евгения, майор разошелся со своей женой и теперь… Впрочем, это не мое дело. Жена его раза два приходила ко мне с требованием повлиять на своего бывшего мужа и заставить его вернуться. Мне пришлось ей долго объяснять, что власть моя не распространяется на семейные отношения и каждый строит свою семью на добровольных началах. Кажется, до нее это так и не дошло. Мне говорили, что с такими же требованиями она ходила к Голубеву, а затем к Покровскому. Кончилось все тем, что она стала вдруг проявлять религиозное рвение и все чаще и чаще проводить время в обществе отца Серафима. А потом и вовсе переселилась к нему в дом. Это чуть было не подорвало авторитет отца Серафима среди его прихожан, особенно богомольных старушек, которых, впрочем, было немного. Но потом все уладилось. Отец Серафим все-таки не удержался от соблазна и облачился в одеяние митрополита. Он был просто великолепен. Если добавить к этому, что наш служитель божий за год хорошо отъелся и совсем уже не походил на несчастного изможденного старичка, каким он мне показался при первой встрече, то надо сказать, что вид его был довольно внушителен.
Ради любопытства я зашел однажды во время богослужения во вновь отстроенную церковь. Я мало разбираюсь в тонкостях церковной службы, но, как мне показалось, отец Серафим говорил проповедь. Я стоял позади толпы прихожан и он меня, естественно, не заметил. Постепенно до меня стал доходить смысл проповеди святого отца. Речь шла о смирении. О покорности Богу, что само собой разумеется. Против этого я не возражал. Смысл религии, по-видимому, в этом и состоит. Но вот отец Серафим заговорил о покорности светской власти и о том, «что всякая власть от Бога».
– Пригласи отца Серафима ко мне, – шепнул я сопровождавшей меня Вере. – Пусть зайдет, когда ему будет удобно.
Мне не хотелось приходить к нему домой, так как это послужило бы поводом для всяких домыслов.
Отец Серафим пришел на следующий же день.
– Рад вас видеть, отче, в полном здравии! – приветствовал я его.
Отец Серафим с достоинством поклонился.
– Послышав зов властей, поспешил явиться по вашему распоряжению.
– Просьба, просьба, отец Серафим. Я не имею права давать вам распоряжения. Просто я подумал, что здесь нам будет удобнее. Вы ни в чем не нуждаетесь?
– Благодарствуйте. Прихожане не оставляют своими щедротами недостойного служителя божьего.
– Ну и прекрасно! Я вот о чем хотел поговорить с вами, отче. Естественно, ни я, ни мои помощники никогда не будут вмешиваться в дела церкви, пока эти дела не вступают в противоречие с законами и политикой, проводимой правительством общины. Более того, мы воздерживаемся, как вы, наверное, заметили, от пропаганды атеизма и всего того, что может оскорбить религиозные чувства верующих.
– Не могу не согласиться с вами, сын мой! Но меня обеспокоил намек. Вы говорили о нарушении законов и противоречии с вашей политикой? Я не чувствую за собой вины и меня этот намек удивляет.
– Сейчас объясню. Но, повторяю, считайте нашу беседу дружеской, неофициальной. Дело в ваших призывах к смирению. Я бы просил вас ограничить область смирения Богом и не призывать верующих к смирению перед властями.
– Разве это приносит вред властям?
– Немалый, поскольку власть заботится о моральных устоях будущих поколений, воспитании у него чувства собственного достоинства личности и приверженности к демократическому образу правления. Призывая к смирению, вы, отец Серафим, даете вексель любой будущей власти, в том числе и власти, построенной на насилии. Я же хочу воспитать такое поколение, которое будет непримиримо ко всякого рода насилию. Надеюсь, вы меня понимаете? Это моя цель. Не уверен, что достигну ее, но стараюсь.
– Все в руках Божьих!
– В человеческих, отец Серафим. В человеческих! Вы обличаете гордыню. Но именно гордого человека, гордого своей свободой и своим достоинством хочу я воспитать с тем, чтобы эти качества были переданы детям и внукам. Только гордый и независимый человек сможет противостоять насилию. Когда я говорю «независимый», я имею в виду и моральную, и идеологическую, и материальную независимость. Вы, вероятно, заметили, что уровень нашей жизни за последние два года значительно вырос. Этого мы достигли тем, что свели налоги к минимуму. Мы хотим иметь зажиточное население, такое, которому было бы что защищать. Понимаете меня?
– Не совсем! То есть, я согласен с вами, когда вы говорите о повышении уровня жизни и зажиточности населения, но при чем тут моя проповедь о смирении?
– Смирение, отец Серафим, философия нищих! Нищих телом и нищих духом. Если вы сделаете людей нищими духом, призывая к смирению, то их легко будет сделать и нищими материально. Это взаимосвязано.
– Странно!
– Что вам странно, отец Серафим?
– Странно то, что вы, носитель верховной власти, призываете к неповиновению властям…
– Когда-то, отец Серафим, Авраам Линкольн, имя это вам, конечно, известно, сформулировал свою знаменитую триаду законной власти: власть из народа, по воле народа, для народа. Если из этой триады выпадает хоть одна составляющая, власть становится незаконной. Вы же говорите, что всякая власть от Бога. Следовательно, власть вопреки воле народа тоже от Бога и сопротивление этой власти будет незаконным, поскольку противоречит воле Бога.
– Церковь не раз выступала против тирании.
– Согласен с вами, но своей проповедью о смирении и признании всякой власти от Бога церковь способствовала установлению и укреплению тирании. Какого сопротивления незаконной власти можно ожидать от населения, преисполненного смирением?
– Ну а смирение перед законной властью?
– Законная власть не нуждается в смирении. Как раз отсутствие смирения является гарантией законной власти. Ибо, отец Серафим, если власть перестает быть законной, то население вправе и обязано, я подчеркиваю, обязано свергнуть такую власть.
– Перед кем обязано?
– Перед своими детьми. Разве не долг родителей заботиться о счастье детей? И нет большего несчастья, чем лишение свободы. Именно поэтому я против насаждения смирения. Мы гарантируем сохранение свободы и законности власти системой выборов и, главное, вооружением населения.
– Я знаю! Вы раздали оружие. Но не таит это угрозу разгула насилия и кровопролития?
– Видите ли, отец Серафим, насилие и кровопролитие можно осуществить и при помощи обыкновенной дубины. Дело не в том, каким оружием это делается, а есть ли причины, побуждающие людей к правонарушениям и насилию. Вы живёте здесь уже два года. Скажите, было ли совершено за это время хоть одно преступление?
Священник развел руками.
– Вот видите. А тем не менее, все мужское население вооружено автоматами. Раздав оружие, мы, во-первых, хотели этим самым подчеркнуть свое доверие к людям, во-вторых, создать у них чувство уверенности в защищенности и, наконец, в-третьих, дать в руки конкретное средство защиты от произвола самой власти. Власть, отец Серафим, развращает. Но, когда носители верховной власти знают, что народ может их в любой момент смести и имеет для этого средства, такое положение укрепляет мораль и нравственность самих носителей власти.
– Вы поужинаете с нами, отец Серафим? – раздался голос Кати.
Лицо священника расплылось в улыбке. Они с Катей были знакомы.
– С удовольствием! Наслышан о вашем кулинарном искусстве, – он встал, оправляя рясу.
– В таком случае я вас обрадую. Сегодня у нас на ужин индейка, фаршированная белыми грибами и с брусничным соусом.
– Ох! – только смог произнести отец Серафим. – Грешен, каюсь, чревоугодием. Гореть мне за это в аду.
– А что матушка Софья?
– Не наградил ее Бог искусством сим великим.
Мы сели за стол.
– Может быть рюмочку? – предложил я, – поскольку и монахи ее приемлют.
– Поелику, поелику! – поправил меня отец Серафим, подставляя свою рюмку, которую Катя наполнила коньяком.
За этим занятием нас застал Александр Иванович, который ввалился ко мне в дом в сопровождении Алексея, Кандыбы, Голубева и майора.
Женщины захлопотали, расставляя на столе чистые тарелки, рюмки, ножи и вилки.
– Нашему преподобному пану епископу мое глубокое уважение! – приветствовал Фантомас отца Серафима, высказывая полное невежество в своих познаниях церковной иерархии.
– Митрополиту Песочному и всея Грибовичей, Острова, Озерска и прочия-прочия, – поправил его Алексей, садясь рядом со священником.
Отец Серафим давно перестал обижаться на выходки наших «оголтелых атеистов», которые, впрочем, никогда не носили обидного характера. Между ними установились довольно дружеские отношения, особенно с Голубевым, который не уступал его преподобию в любви к вкусной пище и хорошему выдержанному коньяку. Как и предупреждал меня майор, Голубев любил крепко выпить. Он обычно долго мог сдерживать себя и не пить два-три месяца, но потом отключался дня на три. Из всех жителей нашей общины только отец Серафим мог составить ему компанию. Остальные почти не потребляли спиртного. Но надо отдать должное, что отец Серафим, разделяя компанию с Голубевым, никогда не напивался. Голубев в этом случае оставался на ночь у священника. Раз я серьезно поговорил с ним на эту тему. Полковник обещал мне больше не пить и, действительно, последний год сдерживал себя.
– Твоя? – указывая на красующуюся посреди стола индейку, спросил Паскевич майора.
– Моя! – ответил тот, приподнимаясь и принимая из рук Беаты тарелку с солидным куском.
– Не дохнут? – деловито осведомился всезнающий Фантомас, имея в виду индюшечий молодняк.
– Им надо обязательно давать рубленную крапиву… – начал было майор.
На свою любимую тему он мог говорить часами, если его не остановить.
– Что делает Покровский? – быстро спросил я полковника, чтобы перевести разговор с индюшечьей темы на другую.
Полковник пожал плечами:
– Я с ним почти не вижусь.
– Что же, он один все время?
– К нему часто заглядывают его бывшие офицеры, – сообщил Александр Иванович, который, как вы помните, руководил у нас «службой госбезопасности».
– Разве? – сделал удивленный вид полковник. Я бросил быстрый взгляд на Паскевича и он меня понял. В последнее время мы стали замечать эти участившиеся посещения. Паскевич, поняв, что продолжать разговоры не стоит, поспешил переменить тему.
– Кстати, я все забываю спросить вас (полковник был, пожалуй, единственным человеком, которому Александр Иванович говорил «вы»), что послужило для вас первым подозрением в камуфляже? Я имею в виду ваше посещение.
Паскевичу, как я уже писал, сильно досталось тогда в письме Голубева.
– Ваши орденские планки, – улыбнулся полковник.
– Вот как?
– Да! Вы там, Александр Иванович, поместили ленточку медали за победу над Германией. Учитывая ваш возраст… – полковник не успел договорить, как все присутствующие буквально покатились со смеху.
Сашка покраснел как рак.
– А в остальном, в остальном вы были на высоте, – продолжал полковник. – Особенно, когда мы с вами впервые встретились. Помните, как вы гарцевали на высоком жеребце? Ни дать ни взять – генерал Скобелев! Если бы не эта ленточка, – продолжал «добивать» Паскевича полковник, – то я бы, пожалуй, не стал так уж подозрительно присматриваться ко всему, что тут у вас происходило. Мелочь, конечно. Но иногда, знаете… Вы, конечно, помните, что маршал Груши опоздал всего лишь на пять минут и Наполеон проиграл сражение. Мелочь в нашем деле может стать начальным звеном цепи самых непредвиденных событий.
Алексею стало жалко Паскевича, и он примирительно проговорил:
– Ладно, друзья! Все это в прошлом. Пора забыть. Саша, – обратился он к понурившемуся Паскевичу, – тебе что – коньяк, водку?
– Водку!
– Ну так что? – поднял рюмку майор. – Выпьем за прошлое! За нашу цивилизацию, за путь, который прошло человечество в радостях и горе, в мучениях и счастье, за культуру, которую оно создало, за науку, за то, чтобы этот путь не был напрасным и мы смогли его продолжить!
– Нет! – решительно поставил рюмку Кандыба. – За прошлое я пить отказываюсь! Не такое уж оно было хорошее, чтобы… – он замялся, не найдя подходящего слова, – словом, не туда мы шли… И, кто знает, не разразись эта катастрофа, то не случилось бы потом чего-нибудь похуже. После чего на земле нашей не осталось бы ни людей, ничего живого. Не поймите меня, что я радуюсь катастрофе… Нет! Но мне страшно обидно, что мы, люди, носители высшего разума, так глупо, я бы сказал, по-идиотски, вели себя и по отношению к себе самим и по отношению к окружающей нас природе. Мне теперь кажется, что катастрофа – это закономерный финал прошлой цивилизации.
– Нулевой вектор! – вставил свое слово Алексей и пояснил:
– Это когда точка конца движения совпадает с точкой начала. Я хочу сказать, что путь нашей цивилизации оказался именно таким нулевым вектором, иначе говоря, мы пришли к тому, от чего начинали, с той лишь разницей, что теперь мы имеем истощенную природу и загрязненный генофонд. То есть, мы начинаем теперь в худших условиях, чем наш одетый в звериные шкуры предок.
– Будем уповать на милосердие Божее и силы природы-матери нашей, – осенил себя широким знамением отец Серафим.
– Вы помолитесь, ваше преподобие, – с тщательно скрытой иронией обратился к нему Паскевич, – чтобы Господь Бог снял свое заклятие с чрева жен наших и чтобы они разрешались от бремени младенцами не только женского, но также и мужского пола!
– Помолюсь, сын мой, помолюсь! – серьезно пообещал священник.
– Помолитесь, святой отец, помолитесь, – Сашка встал и поклонился священнику, – а мы в поте лица своего будем трудиться, дабы молитвы ваши дошли до Вседержителя!
– Вы кушайте, Александр Иванович, – Евгения подложила ему в тарелку еще один кусок индейки, – а то в трудах праведных сойдете с дистанции прежде, чем молитвы отца Серафима дойдут до Господа Бога!
Алексей фыркнул как кот. Сашка застыл с открытым ртом, потом засмеялся, покачал головой и укоризненно поглядел на меня: «Дескать, как ты только позволяешь в своем доме обижать меня?»
– Ты когда-то утверждал, Саша, – напомнил ему Алексей, – что девки у нас рождаются от крахмала. Теперь мяса достаточно! Ешь и «роди богатыря нам к исходу сентября».
– Напрасно смеетесь, – с сарказмом в голосе ответил Паскевич, – как бы плакать не пришлось! Вы понимаете, к чему мы идем? У нас за пять лет родилась масса девочек и всего три мальчика. Тут совершенно верно говорили о генетическом отягощении современного человека. Но это еще не все. При таком соотношении полов в будущем вероятность близкородственных браков еще более усилится! Я дополню твою цитату из Пушкина:
Родила царица в ночь
Не то сына, не то дочь,
Ни мышонка, ни лягушку,
А неведому зверушку.
Вот что ждет нас, я имею в виду тех, кто будет жить потом, лет через сто. Сейчас надо думать, как избежать такого положения. Мы тут с вами радуемся, что разгневанная на человечество природа пощадила нас. А она не пощадила, а только отодвинула свой приговор лет на сто-двести.
За столом воцарилась гнетущая тишина. Еще две минуты назад здесь царило веселье. Теперь все сидели мрачные, отодвинув от себя рюмки и тарелки.
– Я вот еще что хочу сказать и обратить на что ваше внимание, – продолжал Паскевич. – Катастрофа оставила сотую часть процента мужчин на Земле. Что же дальше? А дальше то, что и сейчас число мужчин продолжает убывать. Мы убиваем друг друга с превеликим усердием. Разве не так? Сейчас подсчитаем. Нас было в самом начале человек восемь взрослых и человек пятьдесят детей в возрасте от 16 до 18 лет. Тех, кто мог носить оружие. За это время мы перебили… Сейчас подсчитаю… Так… Банду Виктора… более сорока, затем банду Можиевского – около трехсот человек. Итого, пусть – триста сорок. То есть, из четырехсот человек осталось пятьдесят восемь. Хороший баланс, не правда ли? Что же дальше? Я думаю, что мы не одни такие и такие же события происходят на всей планете. Иными словами, за пять лет число мужчин, из оставшихся после катастрофы, уменьшилось раз в пять! И вы думаете, что процесс взаимоистребления остановился? Нет, он продолжается и будет продолжаться!
Мне вспомнились кучки камешков, которые показывал мой ночной знакомый. Не имел ли он в виду то, о чем сейчас говорит Саша? Если верить классике, то яблоком раздора всегда служили земля и женщины. Классический пример этому – судьба мужского населения на острове Баунти. На границе XVIII – XIX веков на этот маленький островок высадились мятежники, захватившие корабль, шедший с Таити с грузом хлебных деревьев. Они захватили на Таити женщин и мужчин. Первый конфликт на острове произошел из-за женщин, потом из-за земляных наделов. Кончилось тем, что мужчины перебили друг друга. Остался в живых только один, который и дал начало будущему населению островка.
Теперь у нас избыток и земли, и женщин, а тем не менее мы продолжаем истреблять друг друга. Почему? Почему, даже получив столь грозное предупреждение, как бактериологическая катастрофа, мы не можем остановиться? В чем причина? В XX столетии, а вернее, еще в XIX, мы были уверены, что все наши невзгоды, войны – все это результат социального неустройства. В XVIII веке отцы Великой Французской революции провозгласили: «Мир хижинам, война дворцам!» Союз братских республик, освободившихся от феодализма и монархии. И что же? В XX веке монархия практически перестала существовать, и феодализм заменен был капитализмом. Вспыхнули две жесточайшие войны, унесшие десятки миллионов жизней. В конце XX века мир жил буквально в состоянии пятиминутной готовности начать самоуничтожение. Тогда, как откровение, возникло «новое мышление», провозглашающее примат общечеловеческого. Мышление, основанное на исключении насилия во взаимоотношениях между народами. Но возможно ли исключить насилие во взаимоотношениях между народами, если оно сохраняется внутри самого народа, государства? Может ли быть здоровым целый организм, состоящий из больных органов?
– Забыли люди Бога, а первая заповедь Отца нашего милосердного гласит: не убий! – прервал затянувшееся молчание священник.
– А! – поглощенный своими мыслями отмахнулся от него Алексей, – люди верили в Бога сорок столетий, а в библейского – двадцать. И что? Убивали все сорок столетий друг друга и церковь, между прочим, не отставала от остальных… Не в этом дело!
– Церковь учит милосердию! – не сдавался отец Серафим, – призывает к прощению раскаявшегося преступника. Может быть вам не стоило так жестоко карать заблудших…
– Это кого – бандитов Можиевского? – удивленно переспросил Алексей.
– Да! Если бы они раскаялись. Но вы, как я знаю, даже не пытались их направить на путь истинный…
– Такой раскаявшийся бандит, при удобном случае, отец Серафим, не задумываясь всадил бы нож в спину любому из нас.
– Вот тут ты может быть и не прав, Алексей, – возразил Александр Иванович, – возьми хотя бы нашего полковника.
Он дружески положил Голубеву руку на плечо.
– Ну знаете, Александр Иванович! – вскочил со стула Голубев. Его лицо дышало негодованием. – Прошу не сравнивать… Я этого от вас никак не ожидал.
– Успокойтесь, полковник, прошу вас! – вмешался я. – Саша, немедленно принеси извинения. Это черт знает что! И вы, полковник, простите ему оговорку. Вы прекрасно понимаете, что мы никогда не ставили знак равенства между вашей организацией и бандитами.
Александр Иванович, поняв, что он допустил бестактность, принес свои извинения. Полковник немного успокоился.
– Давайте вернемся к нашему разговору! – начал я, – Ты, Саша, обеспокоен продолжающимися убийствами. Твое беспокойство мы вполне разделяем. Но, чтобы понять явление, надо знать его причину. Не так ли? – я повернулся и вопросительно посмотрел на отца Серафима.
– Совершенно верно! Причинность, то есть, детерминизм, есть основа философии.
– Не совсем с вами согласен, но это не относится к делу. Итак, если отбросить эмоциональные причины, типа «Каин – Авель», «Отелло – Дездемона», то что же является основной причиной убийства? Убийство – это завершающий акт насилия. Цель насилия – присвоение собственности! Подожди! – пресек я попытку Паскевича, хотевшего возразить. – Именно присвоение чужой собственности. Под этим понимается многое. Волк, убивающий овцу, преследует присвоение собственности этой овцы, то есть ее тела. Не так ли?
Главной ценностью человека, человеческого общества является его труд. Это его собственность. Но, чтобы присвоить его труд, надо в той или иной форме заставить человека работать на себя, насильника. А заставить, значит лишить свободы. Поэтому главная цель любого насилия в человеческом обществе – лишение человека права распоряжаться самим собою, лишение его свободы. С этого отправного момента и началась организация человеческого общества на пути исторического развития.
Если бы заповедь Божия говорила бы не «Не убий!», а «Не лишай своего ближнего свободы!» и, если бы человечество придерживалось этой заповеди, то не было бы ни убийств, ни войн. Но церковь не могла призывать к этому, а человечество не могло этому следовать, ибо это лишало бы человечество возможности развиваться, так как лишение части людей свободы и обращение их в рабов, высвободило другую их часть для интеллектуальной деятельности. Следовательно, Бог, если он существует (простите, отец Серафим), не мог дать людям заповеди охраны свободы, а санкционировал насилие и грабеж, ограничив его благим пожеланием «не убий», которое ни к чему не обязывало. Мне вспомнилось, что Петр I, вводя фактическое рабство в России, передавая помещикам полицейские права над крепостными крестьянами, лицемерно сокрушался, что помещики продавали крестьян на рынках, аки скот. Чего же тут сокрушаться, если сам создал для этого условия? Но это так, между прочим. Итак, на первых порах, да и в последующих этапах исторического развития насилие играло главную роль в организации общественных структур. В виде отнятия свободы и личной собственности на труд, то есть, было замаскированным рабством.
– Так что же? – взволнованно проговорил Алексей. – Замкнутый круг и мы никогда из него не выйдем?
– Сейчас попробуем разобраться. Катя, дай, пожалуйста, шпильку.
Я согнул из шпильки неправильный многоугольник.
– Ты, Алексей, хорошо сказал о нулевом векторе. Что это?
– Нулевой вектор! – ответил Алексей.
– А теперь? – я разъединил концы фигуры и поднял один из них вверх.
– Спираль.
– Именно! Наша задача состоит в том, чтобы превратить нулевой вектор нашего развития в восходящую спираль. Если победят банды, то путь, по которому начнет развиваться общество, будет иметь нулевой вектор.
– Но как и какими средствами? – спросил Голубев.
– Начнем со средств. Их, в основном, два. Первое – мы должны сохранить культуру, культурное наследие, спасти все, что в наших силах. Без этого все наши потуги напрасны. Второе – замена в организации человеческого общества насилия на взаимопонимание. Организация не на принуждении, а на понятии целесообразности. Следовательно, не организация, а самоорганизация, процессы синергизма. Не управление, а самоуправление и самое решительное, я подчеркиваю, решительное и жесткое подавление всяких попыток свернуть на старый путь развития, основанный на лишении свободы и присвоении труда. Мы не избавимся от насилия, если не противопоставим ему еще более жесткое и решительное насилие против насилия. Мы уже здесь говорили с отцом Серафимом и, кажется, согласились, что нам надо воспитать гордое, исполненное чувства собственного достоинства поколение, уважающее свою и чужую свободу. Если нам это удастся, то тогда и исчезнет основная причина убийств, войн. А до этих пор… – я отпустил поднятый конец шпильки и оба конца соединились.
– Видите? Для того, чтобы эти концы не соединялись, необходимо приложить усилие. Так и нам придется прилагать усилия, чтобы не дать восторжествовать старому пути развития. Катастрофа высвободила и выплеснула наружу самые дремучие, самые отвратительные свойства человеческой сущности. Мы в этом убедились. И, чтобы победить, нам надо быть сильнее. Нам надо стать многочисленнее! На сегодня это главное. Это позволит нам избежать родственных браков и генетического вырождения. Надо искать людей и звать их к нам. Но надо, чтобы они шли к нам добровольно. А добровольно они пойдут только тогда, когда увидят, что вместе с нами им будет лучше жить и в смысле безопасности, и в смысле материального благосостояния, и в смысле сохранения человеческого достоинства.
Я положил шпильку на стол и сел. Некоторое время все молчали.
– Так за что же выпьем? – спросила не проронившая ни слова за весь вечер Беата.
– За спираль! – одновременно воскликнули Алексей и Кандыба.
– За спираль, за Надежду, за Будущее! – поддержали остальные.
– И за духовную сущность человека. За его гордость и терпимость, за великий божеский дар разума и свободолюбия! – в глазах нашего доброго священника стояли слезы.
– Дети мои! – воскликнул он, не стесняясь их, – да будет благословение Божее вашим замыслам и делам великим, ибо веруете вы в силы Добра и Разума, а Бог есть Добро и Любовь.
