Текст книги "Гонки с дьяволом"

Автор книги: Владимир Кузьменко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

Глава XXXVII
ПУТЧ

Я открыл глаза и тотчас их зажмурил, ослепленный ярким светом фонаря. В висок мне уперся какой-то холодный металлический предмет.

– Спокойно, не шумите, – проговорил тихо, но решительно мужской голос.

Я снова открыл глаза. Луч фонаря отвели в сторону, и я увидел в комнате людей в офицерской форме. Двое стояли у постели. Один из них направил на меня пистолет.

– Тихо встаньте и оденьтесь! – приказал второй, в котором я узнал Покровского.

– Военный переворот? – стараясь быть спокойным, насмешливо спросил я.

– Вы догадливы, – ответил Покровский. – Надеюсь, мы будем удачливее. Думаю, вам не нужно разъяснять сложившуюся ситуацию. Полагаю, что вы проявите благоразумие и избавите нас от необходимости принимать жесткие меры.

Один из офицеров подал мне одежду.

– Старайтесь не шуметь, – попросил Покровский, – нам бы не хотелось тревожить сон вашей семьи.

Меня тихо вывели из дома и повели к зданию главного корпуса стационара. Во дворе бесшумно сновали люди. Однако вскоре послышались крики. Это ворвавшиеся в стационар офицеры арестовали ребят. Входя в подъезд корпуса, я услышал выстрелы, доносившиеся со стороны стоявшего на отшибе домика, где жил Алексей. Прозвучали две-три автоматные очереди, взревели двигатели танков. Уже спускаясь в подвал, я по шуму определил, что танки последовали к Грибовичам.

«Удалось ли Алексею уйти?» – этот вопрос занимал меня больше всего. Кроме меня, его и Паскевича, в стационаре из главных моих помощников никого не было, Кандыба жил в Грибовичах, Юрий был в отъезде.

Итак, военный переворот. «Интересно, – подумал я, – примкнул ли к нему Голубев? Вряд ли. Покровскому известна его роль в разложении и ликвидации „Армии Возрождения“.

Голубев жил в Озерске. Возможно, что его арестовали еще раньше. Меня закрыли в той самой камере, где когда-то мы держали пленного мальчишку из банды Бронислава. Здесь было маленькое закрытое решеткой окошко, выходящее во двор. Постепенно рассвело. Со стороны Грибовичей послышались выстрелы. Ухнула пушка танка, потом еще и еще.

Дверь каморки растворилась, и в нее втолкнули Паскевича. Он был без очков и подслеповато щурил глаза. Судя по свежему фонарю под глазом и по тому, как его грубо толкнули, он сопротивлялся при аресте.

– А, мы уже здесь! – разглядев наконец меня, сказал он и сел рядом.

– Не знаешь, Алексей бежал?

Сашка пожал плечами.

– Что, шеф, финита ля комедия? – спросил он после минутного молчания. – Я тебя предупреждал!

Сашка действительно не раз предупреждал меня о подозрительных хождениях офицеров к своему бывшему командующему. Он даже предложил немедленно арестовать Покровского и наиболее подозрительных офицеров. Я колебался. На аресте настаивал и Кандыба. Однако Алексей категорически возражал.

– Ты можешь предъявить им конкретные обвинения? – спросил он Паскевича. – Нет? Какие же основания для ареста? Мало ли кто с кем видится? Тем более, что эти визиты вполне естественны. Они служили вместе. Не вижу оснований не то что для ареста, но и вообще для каких бы то ни было претензий. Кто с кем встречается – это личное дело.

– Смотрите! – предупредил Паскевич. – Чтобы потом ко мне не было претензий.

Разговор этот состоялся в январе. В феврале я встретился с Покровским. Беседа, как мне показалось, прошла довольно дружески. Покровский сделал ряд ценных замечаний и советов. В частности, он сообщил координаты нескольких крупных поселений, о существовании которых не знал и Голубев. Эти поселения находились от нас километрах в пятистах на левобережье Днепра. Мы хотели войти с ними в контакт уже этой осенью. Единственное, в чем разошлись наши взгляды – о праве населения на владение оружием. Покровский сказал, что это создает взрывоопасную ситуацию и может привести к кровопролитию.

– Как вы вообще решились на это? Живете на пороховой бочке, которая в любую минуту может взорваться. По любому пустяку. Скажем, не поделили бабу или еще что-то. Один выстрел – и все летит к черту!

– До сих пор ничего же не произошло, – возразил я.

– Это может случиться в любой момент. Поверьте, я присмотрелся к вашей организации. В ней много рационального, но вы в любую минуту можете все потерять. Все труды пойдут насмарку из-за одного сумасшедшего или ревнивца.

– Ваши товарищи разделяют это мнение? – как бы невзначай спросил я.

Если бы он мне сказал тогда, что на эту тему у него не было разговора с его бывшими офицерами, немедленно арестовал бы его. Но он спокойно ответил:

– Естественно! Мы не раз обсуждали эту тему и все как один высказывали свою обеспокоенность. Видите ли, вы не первый, кто пытается создать гарантии демократии посредством вооружения народа. Ваши предшественники в конце концов вынуждены были проводить акции изъятия оружия у населения. Если это им не удавалось, то такое правительство неизбежно бывало низложено. Вспомните корниловский мятеж. Тогда Временное правительство раздало рабочим винтовки и через месяц было низложено.

– Мы не имеем хорошо известной информации по этому поводу. Во всяком случае, согласитесь, Временное правительство не препятствовало этому, хотя и могло бы, – он говорил спокойно, как бы нехотя, – если хотите стабилизации положения – постарайтесь изъять оружие у населения. Правда, это теперь сделать не так-то просто.

– Право владения оружием закреплено Конституцией.

– Разве вы не контролируете положение? – удивился он.

– Контролирую, пока мои действия совпадают с положениями Конституции и интересами нашей общины. Но, если я вдруг предложу что-то идущее вразрез с этим, то не думаю, что встречу понимание.

– Жаль!

Больше мы к этой теме не возвращались и до сегодняшней ночи не встречались.

Между тем со стороны Грибовичей продолжали доноситься пулеметные очереди и выстрелы пушек. Очевидно, жители оказали серьезное сопротивление. Насколько оно было организованным, покажет будущее. Я не думал, что Покровскому удалось набрать себе много сторонников. Скорее всего, это были приближенные к нему ранее офицеры. Тем не менее, первый раунд он выиграл. Ему удалось застать нас врасплох и захватить танки, которые фактически не охранялись. Мы были так уверены в своем положении, что около них дежурили только два или три бойца. Мы не ожидали нападения изнутри и спали спокойно, полагаясь на внешнюю охрану, которая выставлялась в десяти-двадцати километрах от поселений. Они были снабжены рациями и должны были предупредить о появлении противника.

В камеру вошли два офицера и потребовали, чтобы Александр Иванович следовал за ними. Я остался один. Мое внимание привлекли события, происходящие во дворе. На площадь вывели всех ребят, простите, я это по старой памяти, вернее сказать, – мужчин, живших в главном корпусе стационара. Их было немного. Всего человек двадцать. Остальные с семьями переселились в другие места. Кто в Грибовичи, кто в Остров, а кто – на берег озера. Они стояли плотной группой под охраной четырех офицеров, вооруженных автоматами.

На крыльцо вышел Покровский. Он успел переодеться в генеральскую форму. Когда он меня арестовал, то был еще без погон.

– Что это за сброд? – громко произнес он. – Капитан, постройте их!

– В две шеренги становись! – зычно подал команду капитан.

Толпа дрогнула, но осталась на месте. Охранники угрожающе подняли стволы автоматов.

– Кто вы такие, чтобы нами командовать?! – раздался голос из толпы.

Я узнал Мишу Каменцева, бывшего когда-то одним из самых строптивых моих воспитанников. Его отец – инженер одного из крупных киевских предприятий, решил определить сына в нашу школу после того, как Миша связался с компанией хулиганов и был задержан милицией, когда стоял «на стреме» при грабеже киоска. Учился он вначале плохо, не вылезая из «двоек». Но в девятом классе неожиданно подтянулся. У него оказался незаурядный дар художника. Портреты его работы, в том числе и мой, украшали стены нашего «исторического музея». Алексей, помню, потратил несколько часов в одной из наших совместных поездок в Пригорск, чтобы раздобыть ему краски и кисти.

К Мише подскочил один из охранников и хотел ударить его прикладом, но Покровский остановил его.

– Друзья! – обратился он к ребятам. – Должен сообщить вам, что этой ночью вся полнота власти перешла к Военному Совету. Бывшее правительство низложено и арестовано. Причиной, побудившей Военный Совет взять на себя полноту власти, послужила крайне опасная ситуация, сложившаяся в последнее время. Нам грозили анархия, а возможно, и гражданская война.

Он так и сказал – гражданская война! Положительно, этот генерал страдал шизофренией.

– Нам, – продолжал Покровский, – не оставалось ничего другого, как взять на себя ответственность, чтобы предотвратить кровопролитие.

Как бы в опровержение его слов со стороны Грибовичей раздались взрывы. Это были не выстрелы танков, а именно взрывы. Я понял их происхождение.

– Сейчас, – спокойно, как будто ничего не произошло, продолжал Покровский, – воинские силы Совета заканчивают подавление сопротивления кучки безответственных лиц и вскоре везде будут восстановлены спокойствие и порядок. В эти ответственные минуты я обращаюсь к вашему гражданскому самосознанию и призываю проявить мужество и сознательность, поддержав действия вооруженных сил. Кто, – он возвысил голос, – желает вступить добровольно в ряды вооруженных сил, прошу сделать шаг вперед.

Он выдержал полминуты и добавил:

– Те, кто сейчас запишется в состав добровольцев, в скором времени будет произведен в офицеры. Итак?

Наступила тишина. Потом раздался спокойный голос Миши:

– Генерал! У нас есть встречное предложение.

– Я слушаю вас.

– Извините, генерал, я оговорился, – продолжал Миша, – не предложение, а, если вы позволите, совет.

– Ну, говори!

Генерал приблизился к пленным и, найдя глазами в толпе Каменцева, приказал охранникам вывести его из толпы.

– Я сам, – отстранив охранника, Миша вышел вперед.

– Слушаю тебя! Что ты хотел мне посоветовать? – насмешливо спросил генерал юношу.

– Я бы вам посоветовал немедленно сложить оружие и сдаться властям. То, что вы затеяли – авантюра. Не пройдет и суток, как стационар будет взят. Вы слышите? – он указал рукою в сторону Грибовичей. – Там идет бой. Ваш переворот не удался! Не могу вам ничего гарантировать, но прекращение сопротивления сможет облегчить вашу участь. Еще раз прошу простить меня за совет младшего старшему. Я понимаю, что это не совсем вежливо, но таковы обстоятельства.

Несмотря на свое положение, я почувствовал прилив гордости за своих воспитанников. Никто из них не согласился на предложение генерала, но своим поведением и спокойным вежливым ответом они показали образец выдержки и мужества. Не было обычных в таких случаях, если верить художественной литературе, смелых оскорбительных выкриков, проклятий, бросаемых в лицо ненавистному врагу. Был вежливый ответ и молчание. И это оказалось более внушительным. Покровский растерялся и не нашел что ответить. Некоторое время он молчал, потом махнул конвоирам рукою, чтобы они увели арестованных. Ребят погнали в подвалы. Сквозь толстую дверь своей камеры я слышал шум их шагов по длинному коридору. Затем все затихло. А со стороны Грибовичей продолжали доноситься стрельба и взрывы. Пальба то затихала, то возобновлялась с новой силой и яростью. Мне даже показалось, что она приближается. Во дворе поднялась суета. Я увидел, как проехало несколько грузовиков с прицепленными пушками. В Грибовичах, «Лесной сказке» и Острове мы имели склады оружия, о которых было известно только нескольким членам Совета. На этих складах кроме обычных боеприпасов хранились противотанковые ракеты ручной наводки. По всему было видно, что Кандыбе удалось их взять и применить в деле. Стрельба между тем приближалась. Совсем рядом ухнула пушка.

Дверь камеры отворилась, и два офицера пригласили меня выйти. Меня провели на 3-й этаж. В пашей комнате «у камина», где обычно мы проводили свои совещания, в кресле у самого огня, перемешивая кочергой угли, спиною ко мне сидел человек в генеральской форме. Услышав, что мы вошли, он повернул голову, и я узнал… Голубева.

– Вы?! – невольно вырвалось у меня.

– Как видите, – проговорил он, вставая. – Оставьте нас, но будьте поблизости! – приказал он офицерам.

– Вы! – невольно повторил я. – Как вы могли? Пойти на такое бессмысленное дело, предательство!

– Не предательство, а хорошо разыгранный эндшпиль.

– Предательство, да еще двойное. Сначала вы предали Покровского, развалив «Армию Возрождения», а теперь – нас!

– Вот вы меня тоже не понимаете, как не понимал раньше и Покровский. Вы играете в шахматы? Тогда вам должно быть известно такое понятие, как жертва фигуры. Мой переход был ничем иным, как такой жертвой. Как я уже объяснял, мы не могли тогда оказать серьезного сопротивления. И я решил, что нам надо проникнуть в вашу организацию и взять ее изнутри, получив все преимущества вашего развитого хозяйства и соединить его с нашей административной системой и управлением… Как видите, это нам удалось! Мы не собираемся делать каких-либо серьезных изменений. Все почти останется так, как и было. Или – почти так. Вот только для начала изымем у населения оружие. Многое из того, что вы создали, я бы сказал, сделано прекрасно. Меня восхитило то, что вы, несмотря на постигшее нас всеобщее бедствие, создали школы и что-то наподобие университета. Это все останется без изменения и даже будет развиваться.

На протяжении всей его речи я молча смотрел на него. «Кто он? – спрашивал я себя. – Злодей? Авантюрист?» Он наконец замолчал и с усмешкой посмотрел на меня.

– А вы все-таки оказались плохим психологом, – сказал он в заключение.

– А вы – плохим шахматистом! – отпарировал я. – Если не можете отличить митшпиль от эндшпиля! Ваша жертва не привела к цели. Далее последует простой размен фигур. Ваша партия, можно считать, проиграна. Захватив танки, вы решили, что сможете перевести игру в ладейное окончание, но не учли нашего преимущества в пешках и легких фигурах. И теперь потеряли, как мне кажется, все свои тяжелые фигуры. Вам грозит мат в два хода.

– Откуда у ваших людей оказались противотанковые и ручные пехотные ракеты?

– Они были всегда.

– Почему я не знал? Ведь я заведовал последнее время вооружением.

– Вы многого не знали…

– Значит, мне не доверяли? – Голубев, казалось, был ошеломлен. – И это после всего того, что я для вас сделал?

– Видите ли, полковник, нам стало кое-что известно о вашей деятельности в «Армии Возрождения». Вы были одним из ее главных создателей. То есть были убеждены в своей правоте. Не так ли?

Голубев кивнул.

– Потом вдруг быстро изменили своим принципам. Я допускаю такую трансформацию, но человек, идущий на нее, должен быть либо гением, либо абсолютно беспринципным. Гений – это тот, кто может зачеркнуть весь свой накопленный опыт и учиться новому, человек, способный преодолеть консерватизм мышления. Я присматривался к вам и считал, да и сейчас считаю вас умным человеком. Но не вижу гения. Я хотел понять, куда вы дели свои старые убеждения. Не получив ответа, мы, естественно, держали вас на неполном информационном обеспечении. Простите!

Голубев покраснел.

– Все равно вы находитесь в матовом положении! Ваш король, то есть вы сами, блокирован.

– И здесь вы показываете себя плохим шахматистом, Голубев. Путаете испанскую партию с сицилийской защитой.

– Не понял?!

– Проще простого. Если бы вы, подобно авантюристам Писаро, имели дело с крайне тоталитарной системой, то достаточно было бы захватить Сапу Инку, и партия была бы выиграна. Вы же имеете дело с демократической системой, где любой из моих помощников может заменить руководителя. Вот и сейчас эту роль выполняют или Алексей, или Кандыба.

Голубев слушал меня внимательно. Затем взял пару поленьев и положил их на раскаленные угли.

– Немного холодновато, – заметил я.

– Вполне естественно, – согласился Голубев, – ноябрь. А вы хорошо это придумали с каминами. Я, знаете, с детства люблю смотреть на пылающие угли в костре и всегда вот мечтал иметь дома камин. К сожалению, так и не удалось построить такой… И все же, – продолжил он, возвращаясь к теме разговора, – мы используем то преимущество, которое имеем. Кстати.

Он заговорил официальным тоном:

– Я призываю вас способствовать прекращению ненужного кровопролития.

– Я и сам бы хотел, чтобы оно поскорее закончилось, – согласился я.

– Вот и обратитесь по радио к населению с призывом сложить оружие и подчиниться Военному Совету!

– Это бесполезно, Голубев. Меня не послушают.

– Но вы это сделаете?

– Нет.

– Вот как?! Тогда, я очень сожалею, но нам придется прибегнуть к крайним мерам.

– Расстреляете?

– И не только вас. Поймите, мне самому это омерзительно, но слишком серьезное положение и слишком большая игра. Посмотрите! – он подошел к окну.

Во дворе, под охраной трех автоматчиков стояла вся моя семья.

– Я знаю, что вы храбрый человек, но неужели вы не пожалеете свою семью? У нас нет иного выхода! Мы должны воспользоваться любым шансом… Сейчас льется кровь и погибают люди… Мы должны все сейчас взвешивать…

– Я понимаю, – ответил я, – как сложно вам, офицеру, поднять оружие на женщин и детей…

– Не читайте мне морали! Я не меньше вас переживаю. Но, повторяю, у нас нет выхода.

– У порядочного человека выход всегда есть…

– Хватит! Да или нет?

– Я должен подумать.

– Думайте здесь. И поторопитесь. Каждая минута стоит нескольких жизней.

– Хорошо, приведите мою семью сюда.

– Зачем? – подозрительно взглянул на меня Голубев.

– А, новоиспеченный генерал боится безоружных женщин и детей?

– Я ничего не боюсь. Но не вижу в этом смысла.

– Все очень просто. Если, скажем, я обращусь к населению, а оно не послушается меня, сохраните ли вы мне и моей семье жизнь?

– Клянусь честью офицера!

– М-да… Ну, предположим, что так. Но, я не верю в ваш успех. Вы проиграете, и после такого обращения я буду обречен на всеобщее презрение, мне грозит изгнание. Я думаю, что люди сохранят мне жизнь, но подвергнут изгнанию. Поэтому я должен заручиться согласием моей семьи. Если мои близкие пойдут со мною в изгнание, я сделаю то, о чем вы меня просите, если нет – я предпочту умереть… Это мое последнее слово.

В глазах Голубева блеснули радостные огоньки.

– Я вас понял! Откровенно говоря, зная вас, не надеялся…

Он подошел к двери и отдал распоряжение. Минут через пять в комнату привели всю семью. Пристально глядя в глаза Евгении, я стал излагать положение, в котором мы очутились, и то предложение, которое сделал мне Голубев. Евгения вначале смотрела на меня, явно не понимая ничего. Я перевел глаза на пылающий камин и снова пристально посмотрел ей в глаза.

– Нас многое связывает, – не отводя от нее взгляд, напомнил я, – ты помнишь тот день, когда мы лежали рядом в лесу, ожидая друзей Виктора. Тогда я отослал тебя, а теперь прошу остаться.

Я снова посмотрел на камин. Мне показалось, что она поняла меня.

Дверь отворилась, и в комнату вошел Покровский. Это значительно осложняло то, что, я задумал.

– Я принес текст обращения к населению, – сообщил Покровский.

– Подождите, мы еще не решили! Я хочу получить согласие своей семьи, – напомнил я.

– Решайте. Время не ждет.

– Мы должны посовещаться, – потребовала Евгения.

Когда женщины вошли, Голубев «попросил» меня сесть за дальний угол тяжелого дубового стола, за которым обычно проходили наши совещания, сам же остался по другую сторону, около камина. Там обычно было мое место. Он вытащил пистолет и положил его рядом с собой. Покровский сел неподалеку от меня и протянул текст обращения.

– Почитайте!

Я сделал вид, что читаю. Между тем Евгения перешептывалась с Катей.

– Мы хотим гарантий! – наконец сообщила она.

– Какие именно? – спросил Покровский.

– На тот случай, если вы потерпите поражение.

– Что вы предлагаете?

– Нам необходим грузовик с заправленными баками и грузом всего необходимого, чтобы мы смогли бежать, если сюда вернутся отряды Кандыбы.

– Это исключено. Мы их разобьем.

– Вот если разобьете, то тогда мы останемся! – возразила Катюша. – Мне жаль будет покидать свой уютный дом и скитаться по лесам и болотам.

Я обменялся взглядом с Евгенией. Она на секунду прикрыла глаза.

– Тут нужно внести дополнение в текст, – я протянул Покровскому бумагу.

– Какое? – он взял текст и пробежал его глазами.

– Надо дать гарантии возвращения к демократическому образу правления.

– Зачем?

– Иначе я не согласен. Да и без такого обещания вряд ли что-либо получится.

– Он прав, – поддержал меня Голубев, – обещание надо обязательно дать.

– Понял! – Покровский вытащил ручку и приготовился писать, – как это сформулировать?

– Пишите, – сказал я, вставая и подходя к Покровскому.

– Временное правительство в лице Военного Совета, гарантирует населению, что после того, как исчезнут причины, побудившие…

– Не так быстро, – попросил Покровский. Я взглянул на Катю. Она стояла рядом с Голубевым и, улыбаясь, что-то тихо ему говорила.

– Генерал, – раздался голос молчавшей до сих пор Беаты, – здесь слишком прохладно. Не откажите в любезности, подбросьте пару поленьев.

– Побудившие?.. – переспросил Покровский.

– …Военный Совет взять власть в свои руки, – ответил я, обрушивая на его голову стул.

В это же время наклонившийся к камину Голубев получил от Катерины сильный удар ногою в зад. Потеряв равновесие, новоиспеченный генерал влетел головою в топку. Подскочившая мгновенно Беата опустила решетку камина так, что плечи полковника очутились зажатыми и он не мог вырваться. Комната наполнилась диким ревом.

Я рванул кобуру Покровского, но меня опередила Евгения. Схватив лежащий на столе пистолет Голубева, она двумя точными выстрелами уложила появившихся на пороге офицеров. Оставив Покровского, я втащил застрявшие в дверях тела убитых.

– Быстро! – крикнул я, задвигая засов двери и пытаясь придвинуть к ней массивный дубовый стол.

Общими усилиями мы сдвинули его с места и приперли дверь. Я снял автоматы с убитых и кинулся к стоящему в углу книжному шкафу. За ним была маленькая дверь, ведущая на чердак и крышу корпуса. Над этой дверью когда-то потрудились мои племянники, сварив ее из стальных плит. Между плитами была толстая дубовая дверь. Изнутри, с чердака, дверь запиралась массивными стальными засовами. Мы изготовили се, когда ожидали нападения «Армии Возрождения». На чердаке хранились запасы оружия, боеприпасов и, в том числе, противотанковые ракеты ручного наведения. Кроме того, мы собирались поставить на крыше вертолет на специально оборудованной для этого площадке, но не успели. Переход на нашу сторону Голубева и развал «Армии Возрождения» сделали эту работу лишней. Я мысленно крепко выругал себя за то, что не довел работу до конца. На чердак вели еще два люка, но и они запирались толстыми стальными плитами.

Пропустив женщин и детей, я вернулся в комнату и, схватив Покровского за шиворот, потащил за собою на чердак. Дверь в комнату уже содрогалась от мощных ударов. Едва я успел закрыть засов, как в нее ворвались мятежники.

Генерал весил не менее восьмидесяти пяти килограммов. Мне стоило больших трудов тащить его по узкой железной лестнице. Оставив его на попечении Евгении, я подбежал к другим входам в чердачное помещение и быстро задраил люки. Теперь можно было перевести дыхание. Генерал тем временем пришел в себя и заворочался.

– Успокойся, – проговорила Женя, стукнув его по темени рукояткой пистолета.

Генерал хрюкнул и снова обмяк. Крышка стационара была плоской, огражденной со всех сторон невысоким барьером. Еще тогда, когда мы готовились к нападению, мы поставили там броневые козырьки с бойницами, несколько спаренных пулеметов и пару передвижных установок для запуска ракет. С крыши как на ладони были видны пушки мятежников. Возле них хлопотала прислуга, ведя огонь по лесу, в котором, видимо, залегли бойцы Кандыбы. Вблизи, у самого берега, горел, чадя черным дымом, подбитый танк.

Пора было все кончать. Я направил установку так, чтобы ракета разорвалась сзади метрах в двадцати от пушки. Когда раздался взрыв, пушкари замерли на месте, крутя во все стороны головами. Я пустил еще одну ракету в тыл другой пушки, стоящей от первой метрах в двадцати.

– Эй! – заорал я в мегафон, который был здесь, среди оружия. – Мать вашу!.. Прекратить огонь, иначе разнесу вас к…

В общем, выражался я довольно непечатно. Кандыба потом говорил, что такого мата он не слышал даже в банде Можиевского. В бою применение такого жаргона оказывало необходимый эффект.

Катя, находившаяся рядом, потом уверяла меня, что ничего не слышала. Она дернула меня за рукав и указала влево. Там стояла еще одна пушка. Обслуживающие ее офицеры разворачивали ее стволом к корпусу.

Я пустил туда ракету, и она разметала всю прислугу, перевернув орудие. Воспользовавшись заминкой, бойцы Кандыбы быстрым броском захватили пушки и ворвались в стационар. Офицеры почти не сопротивлялись.

К своей радости, среди ворвавшихся на площадь я увидел Алексея. Левая его рука была перевязана. Появился Кандыба и вслед за ним… отец Серафим. В левой руке он держал массивный серебряный крест, тот самый, который я подарил ему при нашей первой встрече. Настроен он был весьма воинственно. Он что-то выкрикивал сбившимся в кучку в центре площади офицерам.

Я крикнул Кандыбе, который, задрав голову, приветственно махал мне рукою, что сейчас спускаюсь вниз, и уже было направился к входу на чердак, как вдруг почувствовал сильный толчок и отлетел в сторону. Тут же услышал сухой треск пистолетного выстрела. Меня толкнула Беата. Я увидел, как она медленно оседает вниз и на ее белой шерстяной кофточке расползается красное пятно. Стрелял Покровский. Он метил в меня. Прозвучал второй выстрел. Стреляла Евгения. Я держал на руках Беату. Она не дышала. Пуля попала ей в сердце…