Текст книги "По ту сторону добра"

Автор книги: Владимир Кашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Говорил быстро, словно хотел не Коваля, а себя убедить; а в голове, наверное, билась страшная мысль: «А что, если неугомонный Коваль докажет ошибку! Ему тоже придется солоно! Но в самом худшем положении окажется он, следователь, который вел дело…»

Сейчас Коваль видел – забегали глаза у Тищенко. «Вспомнил, все вспомнил!»

Дождь хлестал все сильнее, брызги уже долетали до Коваля, который пододвинул стул к раскрытому окну. Дмитрию Ивановичу вдруг захотелось подставить голову под свежие пахучие струи, которые, сливаясь, казалось, очищали небо, землю и даже людей.

«А может, – мелькнуло в его сознании, – Тищенко изменился, стал лучше. Ведь жизнь, окружение, среда, наконец, время воспитывают и не таких, как он».

Вспомнился убийца Петров-Семенов, который в молодости совершил свое первое тяжкое преступление и не был разоблачен. Через много лет он доказывал, что, согласно научным данным, каждые семь лет происходит обновление живого организма. «Старые клетки отмирают и заменяются новыми. Это биология или физиология, но и душа человеческая обновляется! Со временем человек перевоспитывается. И через много лет вы будете судить фактически не того человека, который совершил преступление, а только его внешнее подобие, воспроизведенное по генетическому коду…»

Петрову-Семенову не удалось, конечно, заслониться этой своей философией… Но кое в чем он был прав. Именно поэтому и устанавливается срок давности уголовного преследования, в зависимости от характера правонарушения для всех, кроме военных преступников-фашистов, карателей…

Коваль еще раз внимательно посмотрел на Тищенко. Он как будто все время ждал от подполковника, казавшегося ему камнем с острыми гранями, какой-то каверзы. В круглых глазах его прятался страх.

Коваль притушил окурок в пепельнице.

– А что скажет нам уважаемый химик? Неужели никак не определить, что за яд попал в организм Залищука?

– Дело в том, – прокашлявшись, начал Павлов, не сводя глаз со спасительной бумажки экспертизы, – что в практике нашей криминалистической лаборатории еще не встречалось такого химического соединения. Выделены гликозид дигилен, наперстянка, валерьянка, то есть составные части обычных сердечных медикаментов. Правда, в больших дозах и наперстянка может стать для человека ядом, вызвать остановку сердца. При повторном анализе доза наперстянки у Залищука оказалась нормальной. – Павлов сделал паузу. – Все дело в том, что в организме погибшего нашли следы и сугубо ядовитого вещества. Это яд широкого действия, и есть в нем компоненты, нам неизвестные. Вещество растительного происхождения… Но какого именно растения, пока установить не удалось… Во всяком случае, такого, которое не встречается в Европе и европейской части Азии…

– С Марса подбросили… – пробурчал Тищенко.

– Ничего удивительного, что эксперт, первым осматривавший труп, ошибся и разрешил похоронить Залищука, – продолжал Павлов. – Он обратил внимание на гипертрофические изменения сосудов и сердца, обнаружил валерьянку, наперстянку и решил, что смерть Залищука вполне естественна – от сердечной недостаточности. У человека больное сердце, выпил лишку – вот и результат…

– В протоколе медицинского вскрытия сказано о поражении слизистой, – обратился Коваль к судмедэксперту Забродскому. – Объясните, почему? Если у Залищука не было язвы или какого-нибудь другого поражения желудка…

Тот только пожал плечами.

– Это и для нас загадка, Дмитрий Иванович. Но мы ищем причину…

Усики Забродского растерянно вытянулись, образовав клинышек. Коваль недовольно поморщился: выдумывают себе мушкетерские украшения! Д'Артаньяны какие, смотри, начнут и татуировку делать!..

«Как же он сказал тогда? – в свою очередь не мог успокоиться Тищенко, все время вспоминая давнюю историю с художником Сосновским. – «Вы сможете спокойно жить, Степан Андреевич, если окажется, что мы с вами ошиблись и невиновный человек будет из-за нас расстрелян?» Каким прокурорским тоном он говорил тогда с ним!..

В конце концов это был только случай в его, Тищенко, жизни, и незачем об этом сейчас вспоминать!

Коваль, конечно, стал еще более упрямым и неконтактным. Высунулся в окно, жмурится, как ребенок, под каплями, которые падают на лицо… Старый милицейский волк, у которого уже стерлись зубы! В конце концов, что ему до характера Коваля. Подполковник должен сейчас выполнять конкретные задания по розыску доказательств преступления, возможно, и самого преступника. И все. «От» и «до»… Командовать парадом, как и полагается по закону, будет он, Степан Андреевич Тищенко… Коваль опытный оперативник, и это хорошо, что именно он поведет розыск. Кто-кто, а уж Коваль точно установит – преступление это или случайное самоотравление. Хуже иметь дело с бездарным оперативником, тогда все бремя дознания ложится на следователя.

– Что ж, подозревать преступление некоторые основания у нас есть, – словно отвечая мыслям Тищенко, произнес Коваль, и тот почувствовал, что Дмитрий Иванович недоговаривает. Это его задело – перед ним нечего играть в прятки!

– Хорошо! – сказал Тищенко. – Поскольку уголовное дело об отравлении Залищука заведено, давайте составим план работы и наметим оперативные задачи. Эксперты должны дать точный аргументированный ответ о причине смерти Залищука и определить состав яда. Сейчас главная работа у милиции… Возможно, Дмитрий Иванович, вам придется осуществить и отдельные следственные действия. Но конкретное поручение я дам позже. Какие у вас соображения?

Коваль отодвинулся от окна, кивнул Струцю. Тот подал ему листок бумаги.

– Прежде всего определим круг людей, с которыми встречался в тот трагический день Борис Сергеевич Залищук. – Дмитрий Иванович сделал паузу. – Выясним, кто имел реальную возможность совершить преступление. И у кого были причины желать гибели Залищука, кому это было нужно… Возникает еще ряд вопросов, на которые должен ответить розыск, но это уже потом. А пока придется изучить многих людей, их жизнь, прошлое и настоящее, характеры, надежды, мечты… – Коваль снова помолчал. – В тот вечер на даче у Залищука были и иностранцы, английские подданные, – сестра жены Залищука с дочерью… Это несколько усложняет задачу…

– По закону имеем право допросить их как свидетелей и даже как подозреваемых, – вставил Тищенко. – Нормы нашего уголовного кодекса, как известно, распространяются и на иностранцев, которые находятся на нашей территории… Если, конечно, это не дипломатические представители…

– Не в этом дело. – Но в чем оно, Коваль так и не сказал.

– Надеюсь, вы не думаете, что они приехали из далекой Англии, чтобы отравить какого-то пьянчужку Залищука? – Тищенко улыбнулся. – Нонсенс!

– Почему пьянчужку? – возразил Коваль, которому не понравилось пренебрежительное отношение к погибшему человеку. – Конечно, это не гости совершили… что им Борис Сергеевич… Здесь надо копнуть глубже.

– Дел у вас полные руки, – согласился Тищенко и пошутил: – Ваши милицейские работники говорят, что когда известна жертва, то это уже полдела.

– Да, – кивнул Коваль. – Но в данном случае, мне кажется, и первая половина дела будет нелегкой…

– Как это?! – глаза Тищенко округлились. – Жертва известна.

– Только одна… – пробормотал Коваль.

– Вы что, ждете новых жертв?! – Лицо Тищенко от удивления и возмущения вытянулось так, что утратило свои пухлые, детские очертания.

– Я еще ничего не знаю и ни о чем не могу говорить определенно, Степан Андреевич, – уклончиво ответил подполковник.

– Значит, и намекать не нужно. А то мне уже показалось, что вы хотите создать нам дополнительные хлопоты, – натянуто улыбнулся Тищенко и обвел взглядом присутствующих, словно хотел сказать: видите, каков этот ваш Коваль.

Эксперты и Струць ничем не проявили своего отношения к спору следователя и подполковника милиции. Павлов листал бумаги, словно хотел найти в них ответ на вопрос, что же это за таинственное растение, от которого погиб Залищук; медик рассматривал свои пальцы, а лейтенант Струць уставился в окно.

Дождь понемногу утихал. И так же разом, в какую-то минуту даже быстрее, чем налетел, он окончился, и только отдельные капли его, не успевшие скатиться с крыши и сорваться с листвы, падали на асфальт в тишине, особенно остро ощутимой после размеренного шума.

Однако Коваль уже полностью окунулся в работу, забыл о дожде, о давнем конфликте с Тищенко, и ничто его больше не интересовало, кроме Залищука, отравления и возможных версий.

Оперативное совещание продолжалось.

Когда все было обсуждено, был составлен оперативный план и каждый участник группы получил задание, Тищенко поднялся, сложил свою папку и, обращаясь к Ковалю, подчеркнуто любезно произнес:

– Мы сейчас вместе, Дмитрий Иванович, должны решать общую задачу. У вас есть десять дней на розыск и дознание. Пока первое слово принадлежит вам, вашему опыту…

После того как следователь, попрощавшись, вышел из кабинета, ушли и эксперты. Коваль еще долго сидел в задумчивости. Лейтенант Струць не вставал, боясь прервать мысли подполковника, и ждал от него заданий.

3

Городская комната Таисии Притыки была маленькая и настолько заставленная, что Коваль невольно остановился на пороге. С удивлением подумал, что высокой, крупной Таисии Григорьевне тут непросто хозяйничать. И как только они вдвоем с Залищуком здесь умещались?.. Наверное, поэтому до самых заморозков и оставались на даче…

Коваль глянул на стену, где над тахтой была наклеена театральная афиша и висел портрет Марии Заньковецкой под красочным рушником. Единственное окошко, вышитые крестиком красивые петушки на занавесках, смятые подушки и в спешке небрежно накрытая одеялом постель, на которой хозяйка явно только что лежала. Да и двери в квартиру открыла соседка. Таисия Григорьевна вышла в коридор, на ходу поправляя взлохмаченные волосы, когда Дмитрий Иванович уже направлялся к ее комнатке.

О теперешней жизни вдовы говорили пустые бутылки из-под дешевого портвейна, сгрудившиеся под окном возле отопительного радиатора.

Наибольшее впечатление произвело огромное зеркало напротив тахты. Оно было вмонтировано в стенку так, что, казалось, само служило прозрачной стеною, делало комнатку светлее, просторнее и словно наполняло ее воздухом. Дмитрий Иванович подумал, что экзальтированный человек мог днем поверять ему свои надежды, а в сумерках видеть в нем тени, казалось, уже осуществленных мечтаний. Остро пахло валерьянкой, пролитым вином и какими-то неизвестными травами.

Коваль представился и осторожно втиснулся в старенькое кресло в углу, которое, когда он сел, казалось, готово было развалиться.

Таисия Григорьевна – высокая, со следами былой красоты женщина, с опухшим от слез лицом – опустилась на тахту. Голубые глаза ее были полуприкрыты покрасневшими веками, густо покрашенные губы выглядели налепленными. Толстая, впопыхах закрученная коса сидела гнездом на макушке, выбиваясь из-под черной кружевной наколки.

Разговаривать с Ковалем Таисия Григорьевна не желала. Безразличная ко всему, она словно отупела и оглохла, смотрела на подполковника бессмысленным взглядом.

Направляясь к ней, Дмитрий Иванович понимал, что женщина в трауре и нужной беседы может не получиться. Но он искал ответа хотя бы на несколько вопросов, без чего не мог вести дальше свой розыск.

Сейчас решил ничего не записывать, не доставать ручку и блокнот и сочувственно ждал, пока хозяйка придет в себя и привыкнет к его присутствию.

На коммунальной кухне загремели посудой, и вскоре к комнатным запахам, к которым Коваль уже адаптировался, примешались запахи подгоревшего мяса.

– У меня к вам, Таисия Григорьевна, несколько вопросов, – осторожно начал Коваль, считая, что паузу выдержал вполне достаточную.

Таисия Григорьевна посмотрела на незваного гостя уже осмысленным взглядом, который неожиданно приобрел какое-то заискивающее выражение, очевидно, как подумалось Ковалю, усвоенное за годы неудач и на сцене, и в жизни.

Взгляд этот обжег его. Дмитрий Иванович видел в своей жизни глаза разные – счастливые и грустные, глаза обреченных и спасенных, – поэтому понял, что беседа, которая была ему нужна, сейчас и впрямь не получится. Собственно, формальный допрос он и не собирался проводить.

У него вдруг появилось странное ощущение: он видел сразу двух одинаковых женщин – одну перед собой, вторую – сбоку, в зеркале, на двух постелях, словно в двух комнатах. Видел и себя как бы в голографическом изображении: свой профиль и то, как шевелятся у него губы, когда он говорит. Это было новым: видеть себя со стороны во время работы.

Чтобы разрядить обстановку, осторожно повернулся в кресле и спросил с шутливой интонацией:

– А оно подо мной не развалится?

В ответ Таисия Григорьевна разрыдалась.

– Это было его любимое кресло. Боже мой, как я теперь жить буду!

Подполковнику Ковалю было нетрудно представить себе жизнь этой женщины и ту пропасть, перед которой ее поставила смерть Залищука, аналитически расчленить в своем представлении на составные части черты ее характера.

– Успокойтесь и перестаньте плакать! – сказал строго, решив, что только так остановит слезы. – У нас серьезный разговор.

Таисия Григорьевна и вправду перестала всхлипывать. Пошарив под подушкой, достала скомканный носовой платочек. В больших голубых глазах блеснул прежний подобострастный огонек, который так не понравился Ковалю.

– Вы Таисия Григорьевна Притыка?

Она кивнула.

– Почему у вас с мужем были разные фамилии?

– Мы не расписывались… Жили на веру… Кто мог знать… – Она готова была снова заплакать, но Коваль вовремя остановил ее.

– Расскажите о последнем вечере на даче. Кто у вас был?

Таисия Григорьевна, словно слепая, опять пошарила по одеялу и, нащупав платочек, собралась с силами:

– Сестра приехала, Катя, с дочкой. Они в Англии живут… Еще земляк наш, врач Андрей Гаврилович. Больше никого.

– Расскажите о них.

И она кое-как пересказала историю сестры, которую во время войны фашисты угнали в Германию, рассказала о земляке-враче, сумевшем избежать такой же участи… Понемногу приходила в себя и уже не мяла судорожно платочек, превратившийся в ее руках в мокрый комок.

Подполковник Коваль пошевелил в зеркале губами, повернулся к себе спиной.

– Вы, наверное, репетировали свои роли дома? – спросил он, заметив, что Таисия Григорьевна тоже взглянула в зеркальную стену и поправила на голове черную наколку.

– Все было, – она скорбно кивнула. – Но я не потеряла надежды вернуться на сцену, – сказала вдруг довольно твердым голосом.

«Есть, – мысленно отметил Коваль, – ключик найден».

И действительно, забыв о слезах, Таисия Григорьевна начала рассказывать о своей сценической карьере. На кухне дожарили мясо, и горелый запах начал уже развеиваться, а она все рассказывала, как девчонкой пришла на сцену, какие серьезные роли играла в областном театре, как попала в Киев, где ее «съели» бездарности и завистники.

Коваль терпеливо слушал, рассматривая в зеркале свое большое правое ухо и клок на затылке, который уже начал закручиваться, – давно пора постричься! И удивился: прожил жизнь и не знал, что на затылке у него кудрявятся волосы. Какой у него глупый вид в зеркале! Старый толстый мужчина в немодном мешковатом костюме расселся в кресле. Кто бы мог подумать, что это известный инспектор уголовного розыска! И сразу рассердился сам на себя: он пришел сюда не кудри свои рассматривать.

Таисия Григорьевна тем временем увлеклась воспоминаниями о своей театральной жизни, говорила о своем таланте, который не нашел признания, и Ковалю невольно вспомнилась давняя беседа в Закарпатье со своим коллегой майором Бублейниковым, который возмущался тем, что поэты повсюду тычут свое «я».

«Ну, пусть бы, – соглашался майор, – великие какие, Пушкин там или Лермонтов. «Я памятник воздвиг себе нерукотворный…» Это понятно. Этот достоин, имеет право… Но когда какой-нибудь юнец, успевший написать три стихотворения, присваивает себе такое право – это уже нескромно. А если он к тому же комсомолец – то еще и не самокритично… И противно слушать…»

Коваль смеялся так, что майор обиделся. Пришлось объяснять:

«Каждый поэт, каждый художник, Семен Андреевич, должен верить, что он и только он откроет людям неизведанное, принесет им новый Прометеев огонь, иначе у него не будет крыльев и не взлетит он в высокий мир искусства».

Чванливый Бублейников решил, что они не поймут друг друга, и прекратил спор.

Сейчас, в этой маленькой обители Дмитрий Иванович понял, что Таисия Григорьевна истинно верила в свое призвание, в то, что может нести людям огонь. Видя, как собственный рассказ понемногу успокаивает ее, Коваль, улучив момент, сказал:

– Давайте поговорим о том вечере. – И – без перехода: – Кто-нибудь выходил из комнаты, когда вы сидели за столом?

Таисия Григорьевна все еще не могла отрешиться от своих театральных воспоминаний.

– Ах… да. Гости? Нет…

– И никто не приходил?

– Нет, – повторила она и вдруг вспомнила: – Ой, Боренька ходил за вином, – и судорожно сжала мокрый платочек.

– Долго отсутствовал?

– У нас магазин близко. Минут двадцать – тридцать.

– А не мог он где-нибудь выпить, забежать, скажем, к приятелю?

– Что вы! Мы ведь ждали… А для него было делом чести принести бутылку, чтобы не только гости ставили. Особенно от Катерины ничего не хотел брать…

– А в магазине… Вы имеете в виду ларек по дороге к метро? Там ведь продают в розлив. И он мог пропустить стаканчик…

– Что вы! У Бореньки было денег ровно на бутылку портвейна. И ни копейки больше.

– Но его могли угостить.

– Нас тут никто не угощал. Не те люди живут… Только бандит Крапивцев… угостил его навек!..

Глаза Таисии Григорьевны снова наполнились слезами.

– Успокойтесь, – попросил Коваль. – Лучше расскажите о том вечере по порядку. Когда пришли гости, как уселись за стол, что пили, ели… Значит, приехала сестра с дочерью и земляк Андрей Гаврилович…

– Да, – кивнула Таисия Григорьевна. – Только Катруся приехала сначала без Джейн, с Андреем Гавриловичем.

– Ваш муж, Борис Сергеевич, в это время был дома?

– Да. Потом вдруг появилась Джейн.

– Искала мать?

– Нет. Прибежала напиться, с пляжа. А когда увидела мать, то обрадовалась. Спросила: «Тебе лучше?»

– Значит, беседовали, выпивали. Кто-нибудь еще заходил?

– Больше никого не было.

– А долго вы сидели?

– Порядком.

– Кроме Бориса Сергеевича, никто не выходил?

– Нет. Потом мы все вышли на свежий воздух… в сад.

– И муж тоже?

– Боренька? – Таисия Григорьевна задумалась. – Боренька? – спрашивала она себя. – А как же! Вот, правда, в саду не припоминаю… Но, наверное, был…

– А Крапивцев в тот день не приходил к вам?

– Нет.

– Возможно, когда вы были в саду, сосед зашел к Борису Сергеевичу?

– Крапивцев у нас вообще редко показывался. Раза три-четыре всего…

Коваль пока еще вслепую пробирался к цели. Лишь отдельные незначительные детали вызывали у него вспышку озарения.

– О чем вы беседовали за столом?

– Больше всего об Англии. Катя рассказывала.

– Ссоры никакой не было?

– Что вы! – Она замахала на Коваля руками. В зеркале, казалось, пробовала взлететь тяжелая нескладная птица. – Правда, Боря немного критиковал врача. Это он умел…

– Бутылки, которые принесла ваша сестра и земляк, были запечатаны?

– Конечно.

– Сколько их было?

– Две.

– А та, что принес Борис Сергеевич?

– Тоже.

– Вы уверены, что он взял ее в ларьке?

– Где же еще!

Коваль ничем не проявлял своего нетерпения, снова и снова возвращался к тому вечеру, который так трагически закончился на даче. Хозяйка комнатки все чаще посматривала в зеркало, и Коваль решил, что ее можно расспрашивать обо всем.

– Когда Борис Сергеевич пошел к Крапивцеву?

– Это когда Катруся с Андреем Гавриловичем поехали в город, а мы с Джейн отправились на Днепр.

– На дворе было еще светло?

– Да. Мы пошли на вечерний клев.

– В котором часу?

– У меня нет часов, – Таисия Григорьевна развела виновато руками.

– Хотя бы приблизительно…

– Кажется, в восьмом.

– Клев уже давно начался, – заметил Коваль.

– Мы опоздали немного… Зато посидели на берегу.

– А Борис Сергеевич?

– Он не пошел с нами. Отправился к Крапивцеву.

– Откуда вы знаете, что именно к Крапивцеву, а не к кому-нибудь другому?

– Он сам сказал: «Зайду к жмоту, чего он за межу лезет!» Крапивцев навозил земли под проволоку, которая разделяет наши участки, посадил там помидоры, у самого края, и окучил их так, что растут они на его стороне, а земляная насыпь наполовину на нашей земле. Так с полметра шириной по всей меже и забрал. Там у нас была узенькая тропинка вдоль проволоки, простите, к туалету, а теперь она засыпана… пришлось новую прокладывать…

– Настроение у вашего мужа было воинственное?

– Как всегда, когда выпьет.

– Много выпил?

– Больше всех. Но ему в последнее время и стакана хватало.

– Расскажите, как вы его нашли.

Таисия Григорьевна тяжело вздохнула и опустила голову. После длительной паузы продолжала, уже не глядя ни на подполковника, ни в зеркало:

– Он долго не возвращался, и я забеспокоилась. Уже стемнело, ветер сорвался, стало накрапывать. Сперва подумала, что засиделся и пережидает дождь, но когда вспомнила, с каким настроением пошел к соседу, мне стало страшно. Будто чуяла беду… – Она начала ломать свои пальцы.

– Продолжайте, пожалуйста, – поторопил Коваль, не давая ей уйти в свое горе.

– Когда дождь перестал, он был недолгим, я набросила платок и побежала на улицу. Никогда не забуду этой ночи! Все было наполнено тревогой! Ветер срывал с низкого черного неба последние капли дождя, набросал в наш узкий переулок мокрых листьев. Я спотыкалась в темноте, хваталась за деревянные заборчики, шла, не зная, где искать мужа. Боялась, что он поскользнулся и упал, разбился. Завернула за угол к Крапивцевым: может, он еще у них. Сердце в страхе сжималось, в темноте рисовались всякие видения, столбики ворот казались человеческими фигурами, всякий кустик под забором – Боренькой… Шла, выставив вперед руки, боялась удариться…

Казалось, что она и сейчас еще шла в ночи, сопротивляясь порывам ветра. Не сидела с подполковником милиции в комнатке перед громадным зеркалом, а пробиралась по холодному мокрому переулку на Русановских дачах. Повсюду черный ветер, черные разметанные тучи и черный страх в сердце.

Ковалю представилось, что он идет рядом с ней и собственными глазами видит в темноте испуганную, дрожащую женщину.

– И вдруг я натолкнулась на него! – почти вскрикнула Таисия Григорьевна. – Нет, сперва увидела – и глазами, и сердцем. Бросилась к нему. Он лежал, бедненький, на земле, привалился к вросшему в землю заборчику… Заговорила с ним, расстегнула мокрую рубашку, целовала его, звала, но он молчал… – Таисия Григорьевна не выдержала, и обильные слезы потекли по щекам… – Животик у него еще был тепленький… Если бы кто довел домой, он бы жил. Я спасла бы его, дала бы травок попить… Один, брошенный, корчился на мокрой земле…

Коваль переждал, когда она выплачется, поднялся.

– Простите, что потревожил вас, Таисия Григорьевна. Этот разговор был нужен для установления истины.

– Это он отравил его, он!

– Кто?

– Крапивцев! Потом стал заботиться о похоронах… Я была не в себе… Ничего не видела, я не разрешила бы…

– Разве это похоже на то, что он отравил?..

– Я не знаю, я ничего не знаю… освободите меня от этого! – вдруг нервно вскрикнула Таисия Григорьевна.

– И еще одно: вы не запомнили время, когда нашли Бориса Сергеевича?

– Это было сразу после двенадцати… Когда шла, я слышала, как бьют куранты… Из уличного репродуктора…

С тяжелым сердцем оставлял Коваль комнатку бывшей актрисы.