Текст книги "По ту сторону добра"

Автор книги: Владимир Кашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Из глубин памяти выплыла картина, казалось навеки забытая.

…Это случилось сразу после войны в приморском городе, где он начинал милицейскую службу. Ночью случайно напал на след банды, которая занималась в городе грабежами и насилием. Он прошел суровую школу войны, но в милиции был новичком и еще толком не знал, что в отличие от фронтового боя, где с врагом чаще всего встречаешься грудь в грудь, тут нужно быть в сотни раз осторожнее. Тут враг мог оказаться не только впереди, но и на флангах, и в тылу, и среди случайных знакомых, и среди давно известных людей; здесь приходилось пользоваться тем же набором неожиданностей, ловушек, тем же арсеналом хитростей, уловок, которые без ограничения применяет преступник.

…Той глухой ночью, уставший после нелегкого суточного дежурства, он шел узкими переулками на окраине города, направляясь к центру, где находилось общежитие милиции. И вдруг услышал крик: «Помогите!»

Бросился к дому, из которого раздался крик.

Из-за двери доносилось женское рыдание. Постучал. Дверь сразу приоткрылась, словно его ждали. Вынув на всякий случай пистолет, переступил порог. И тут же на него обрушилось что-то тяжелое. Через несколько минут отчаянной борьбы его, обезоруженного, со связанными руками, втолкнули в большую, освещенную керосиновыми лампами комнату, где гуляли с портовыми девицами подвыпившие преступники.

Он понял, что очутился в логове давно разыскиваемых бандитов, что живым уйти отсюда ему не удастся и что, обезоруженный, не сможет даже дорого отдать свою жизнь. Его пистолет держал пьяный атаман банды по прозвищу Сифон. Ковалю ничего не оставалось, как умереть с честью.

Никто не плакал, никого не обижали; наоборот, все хохотали – и бандиты, и их девицы. Оказывается, его поймали на очень простую приманку. От этой мысли ему стало так больно. Горечь обиды и бессилия – как легко, по-глупому попался! – заглушила в нем естественное чувство страха.

Сифон, мордатый мужик из бывших полицаев с красным рубцом на подбородке, – по этой примете, указанной в ориентировке уголовного розыска, Коваль и узнал его, – перестал хохотать, и все тоже притихли.

«Что же это такое получается, – писклявым голосом, скоморошничая, проговорил он, – разный мусор к нам в гости начал жаловать. Ну, если заглянул, то садись за стол… И фуражечку синенькую за столом сбрасывай, как подобает у православных… Раздражает она что-то меня…»

Коваль стоял как вкопанный, ни один мускул на лице не дрогнул.

«Подведите его ко мне, – прогундосил Сифон, разваливаясь в каком-то старом, обитом кожей кресле, – он плохо слышит».

Двое бандитов, хихикая, подскочили к Ковалю и подтолкнули ближе к столу.

«Слушай, Сифон, – спокойно произнес Коваль, – тебе уже недолго осталось жить и людей мордовать, и не думай, что спасешься… За мою голову свою шкуру отдашь».

«Я попросил тебя снять фуражку, – кривляясь, просительным тоном заканючил атаман. – Сделай одолжение… Ах да, у тебя руки связаны. Развяжите!»

Один из бандитов чиркнул по веревке острой финкой.

«А теперь прочистите ему уши, братцы», – с теми же просительными, жалостливыми интонациями в голосе обратился Сифон к своим приспешникам.

Сильный удар в голову чуть не сбил Коваля с ног. Упала фуражка. Он наклонился, поднял ее, рукавом кителя стряхнул пыль с загрязненного верха и снова надел. Он должен выстоять, выстоять любой ценой! Шесть вооруженных бандитов, на чьей совести не одно убийство, – что он мог с ними сделать?!

Сифон встал, вышел из-за стола и приблизился к Ковалю. Он был намного ниже ростом молодого лейтенанта.

«Ах ты, сявка! – прошипел бандит и, став на цыпочки, плюнул в лицо Коваля. – Получай мою заразную блямбу!» – крикнул Сифон и отскочил на безопасное расстояние.

Коваль вытер рукавом лицо. Выстоять, выстоять, выстоять!.. Не сорваться!.. Голова кружилась. Сердце сжимала такая тупая боль, какой раньше никогда не знал.

Сифон вернулся к столу, взял пистолет, вытащил обойму с патронами и бросил его к ногам Коваля.

«Бери и убирайся прочь! И не попадайся больше на глаза!»

Коваль повернулся и медленно двинулся к двери, каждую секунду ожидая удара ножом в спину.

Он не побежал. Лишь боль, горькая, ни с чем не сравнимая боль, охватила уже, казалось, не только сердце, а и руки, ноги, голову…

«И не вздумай меня искать со своими мусорами. Вторично так легко не отделаешься!» – бросил вдогонку Сифон.

Коваль не понимал, почему вдруг бандит отпустил его. Испугался еще одного «мокрого» дела? Нет, у него столько убийств, что одним больше, одним меньше уже не имело никакого значения. Испугался, что милиция, узнав об убийстве сотрудника, начнет его разыскивать еще старательней? Нет, он и так находился уже на краю гибели – был окружен, словно волк в загоне. Чем-то понравился ему молодой инспектор милиции? Тоже нет. В чем же дело? Ведь знает, что он, Коваль, сразу бросится в райотдел за помощью. А может, они хотят привлечь все внимание милиции к этому дому, чтобы беспрепятственно совершить грабеж тем временем в другом месте?..

Той же ночью Коваль убедился, что его размышления имели основания: банда Сифона пыталась ограбить сберкассу в другом конце города…

…Вскоре подполковник поднялся на гору, миновал студенческое общежитие. Прохладный ветерок с Днепра подул в его разгоряченное лицо. Наконец около старого четырехэтажного дома, расположенного на площади – в нем помещалось Управление внутренних дел, суд и другие административные учреждения города – у Коваля все четче стали определяться вопросы, на которые он пока еще не находил ответа.

Почему Джейн так упрямо не хотела писать заявление? Почему отказалась ехать на экспертизу? Конечно, следы насилия можно установить и завтра. Они не исчезнут за одну ночь.

Но почему?

Пожалела в последнюю минуту этого красавчика? Жалеть негодяя, преступника?! Если бы его пожалел он, Коваль, это еще можно понять. Но Джейн… Ее жалость кажется странной.

Дмитрий Иванович пошел медленнее. Задумался о психологии девушки из чужого мира, которая привыкла к легкой жизни, привыкла удовлетворять все свои прихоти.

Подполковник перенесся мысленно в далекий Лондон – он представлял его только по книгам и кинофильмам – и словно увидел там Джейн, которая прогуливается вместе со своим женихом Генри в зеленом благоустроенном парке, каких так много в английской столице. Генри представился ему худощавым англичанином в добротном костюме, с лакированной тростью в руке. Лицо продолговатое, немного бледное, серые глаза уверенно осматривают встречных, нос с горбинкой и ямочка на подбородке подчеркивают твердость характера. Джейн рядом с ним похожа на розовую куколку. Такой, подумал Коваль, действительно не будет долго ждать невесту. Потом Дмитрий Иванович прошелся вместе с ними в магазин к ювелиру, где Генри купил Джейн украшения, – он видел на шее у девушки колье – подарок жениха.

Подполковник привык изучать всех людей, так или иначе связанных с расследуемым им событием. Не только самих людей, а и среду, в которой они живут, их связи… Однако в случае с Томсонами он был лишен такой возможности, и это усложняло расследование. Правда, к главному событию, которым он занимался, сын туманного Альбиона Генри никакого отношения не имел… Вот только эта беда с Джейн! Кажется, преступление Струця отодвинет на второй план отравление Залищука…

«Нет, такая, как Джейн, не сможет во имя какой-то абстрактной жалости простить преступнику, растоптавшему ее честь… В таком случае почему же она отказалась писать… Мы толком и не знаем, в чем преступление лейтенанта. Изнасилование? Или только попытка? Нападение с преступной целью?.. Ни одно, ни другое еще не установлено. Даже потерпевшая не говорит прямо об этом… Допустим, что ей неудобно было о таком рассказывать мне, естественная девичья стыдливость. Но ведь и заявления не захотела написать…»

С такими противоречивыми мыслями Дмитрий Иванович подошел к подъезду Управления внутренних дел. Заметив его, часовой у входа козырнул. Подполковник механически поднес руку к голове и, вспомнив, что не в форме, опустил. Остановился. Несколько секунд постоял так, лицом к лицу с часовым, и вдруг вместо того, чтобы подняться по ступенькам и войти в здание, направился через дорогу в небольшой скверик, который находился между Управлением и жилыми домами. Сел там на массивную каменную скамью и задумался.

«Действительно, очень странно… Наверное, я погорячился, – упрекнул себя Коваль. – Меня так ошеломила эта история с лейтенантом. Погорячился и забыл об элементарных вещах. Все же не откладывая нужно было установить: «А был ли Иван Иванович?» – Подполковнику припомнилась пьеса Назыма Хикмета под таким названием. – Установить наличие преступления и допросить лейтенанта… В этот раз я сделаю иначе. Сначала поговорю со Струцем, а потом займусь экспертизами. Во-первых, он еще, естественно, не обвиняемый и, во-вторых, никто пока не лишил его звания лейтенанта милиции. Но не сейчас же, уже позднее время… Потерплю до утра, когда Струць появится в райотделе. Лейтенант никуда не исчезнет, и применять к нему такую предупредительную меру, как задержание, нет нужды…»

Коваль поднялся со скамьи и направился к остановке троллейбуса. Вокруг гасли фонари. Будто возвращая ночи ее естественные контуры и краски, вырисовался в небе полный месяц и залил землю бледным светом.

Заснуть этой ночью Коваль долго не мог.

Чтобы не мешать Ружене, взял подушку и отправился в свой кабинет, где по старой холостяцкой привычке улегся на диван…

7

Перед Ковалем сидела женщина в коротком вылинявшем платье, едва прикрывавшем колени. Сначала сухо, а потом, разговорившись, уже более живо отвечала на вопросы.

Мысль о том, что девушка хочет броситься под поезд, появилась у нее, стрелочницы, когда увидела, как та, взлохмаченная, расхристанная, нервно ходила вдоль насыпи.

– Вы можете указать время? – спросил Коваль, записывая ее слова.

– А как же! – обрадовалась стрелочница подвернувшемуся случаю помочь милиции. – Пять минут десятого, двадцать один ноль пять, ну в крайнем случае ноль шесть.

– Вы так точно заметили время?

– А как же! В двадцать один тринадцать проходит электричка. И девушка, вероятно, собиралась броситься под нее.

– Она знала расписание электричек на вашем участке?

– Конечно нет. Это я сама так соображаю. Миновав незнакомку, я сделала еще несколько шагов и оглянулась. Оглянулась и она. Это мне не понравилось. И с этого момента я не спускала с нее глаз. Двинулась следом на некотором расстоянии, потом спряталась за деревом. Девушка села на насыпь и, плача, стала поправлять на себе одежду.

– Еще было видно?

– А как же! Смеркалось. Но рассмотреть можно было… Поняв, что я за ней слежу, девушка накричала на меня. Я догадалась, что она иностранка, так как путала наши слова с какими-то непонятными. Не обращая внимания на ругань, я подошла и стала ее утешать. В ответ девушка вдруг расхохоталась как ненормальная. А когда донесся шум электрички, вскрикнула и бросилась вниз по насыпи. – Женщина вздохнула и на секунду умолкла. – По шуму вагонов я поняла, что электричка вот-вот появится из-за поворота. Тогда и я сбежала на полотно, чтобы сигналами остановить ее, потому что та дуреха уже была на рельсах. Машинист меня заметил, тормознул, аж рельсы заскрипели. Несчастье случилось бы, если бы я не оттолкнула ее в сторону. Машинист все время давал гудки, но мы уже были не на полотне, и электричка миновала нас. Пока электричка приближалась, девушка вырывалась из моих рук. – Женщина потерла левое плечо. – До сих пор болит, так она меня ударила! А потом, когда электричка прошла и я ее отпустила, побежала по направлению к городу… Какой-то сукин сын довел девку до беды и удрал…

– Как вы узнали об этом?

– Она же через несколько минут возвратилась к моей будке: или снова надумала под поезд, или, может, заблудилась, потому что стемнело. Я ее на путях и встретила.

– Одну?

– А как же! Одну. Привела на пост, дала воды, отряхнула с нее пыль и землю.

– Как вы узнали, что «какой-то сукин сын довел девку до беды и удрал»? – Коваль специально повторил дословно выражение стрелочницы.

– А она сама рассказала.

– Вы ее расспрашивали?

– Нет. Она сначала ничего не говорила. Но когда я хотела позвонить в милицию, чтобы за ней приехали, стала умолять отпустить ее к матери в гостиницу. Сказала, что она из Англии и что у нее будут крупные неприятности, если в эту историю вмешается милиция. Она тогда долго не сможет вернуться домой, где ее ждет жених. И еще сказала, что у нее больная мать, которой врачи запретили волноваться. Я была очень сердита. И не только потому, что, бросившись под поезд возле моего поста, она и мне причинила бы большие неприятности. Меня возмутило и другое: молодая красивая девушка и не дорожит жизнью! Но она так просила пожалеть ее, пожалеть мать, так просила! И в конце концов я уступила.

Раздался гудок дистанционного телефона. Женщина поднялась с табурета, взяла трубку, взглянула на часы.

– Пост номер восемь слушает… Пятьсот семнадцатый проходит… – повторила она слова диспетчера. – Сейчас поезд, – объяснила Ковалю, беря в руки сигнальные флажки.

Подполковник тоже поднялся. Из-за поворота показалась красная грудь электровоза. Рельсы тянулись внизу, между холмами, словно в каньоне, и Коваль подумал: если бы не стрелочница, Джейн, скатившись на рельсы, непременно погибла бы.

Женщина, свернув желтый флажок, возвратилась в помещение. Подполковник вошел следом за ней. Она устало опустилась на скамью, сняла оранжевую куртку. И, видимо, все еще находясь под впечатлением воспоминаний, сама, не ожидая вопросов Коваля, продолжила рассказ:

– Когда она сказала, что ее то ли изнасиловали, то ли хотели изнасиловать, я накричала на нее: «Скажешь правду и дашь слово, что больше не будешь делать глупостей, отпущу домой». Знаете, мне вообще-то не очень хотелось впутываться в эту историю. Пойдут всякие вызовы, расспросы, не один день потеряешь, а у меня семья, дети, муж больной, своей беды по горло… Да вот не удалось… Девушка снова начала плакать, клясться, что не бросится под поезд, хотя ее оскорбили. Она, мол, и не собиралась бросаться, просто убегала от какого-то нахала… и решила попугать его.

– Вы его видели, этого «нахала»?

– Нет, может, он где-то в кустах прятался, но я не видела.

Эти слова успокоили Коваля.

– Набросила ей на плечи свой ватник, так трясло глупую, словно в лихорадке. Тем временем совсем стемнело. А тут пришла моя напарница Надя, и я попросила ее остаться за меня, потому что боялась отпустить девушку одну.

– Так что же все-таки с ней произошло? – словно сам себя спросил Коваль.

– Что произошло? – повторила его слова стрелочница. – Знаете, товарищ подполковник, она мне говорила как-то туманно, но я все поняла, как бы сказать, сердцем. Оскорбил ее тот баламут. А как же! Сначала пригласил погулять. Она понимает по-украински, хотя выросла в Англии. А он будто бы английский учит и хотел с ней по-ихнему поговорить… А потом… Какие там разговоры! Набросился на нее!..

Женщина умолкла и опустила глаза.

– Значит, набросился?

– А как же!

– Ну и что же?

– Что? – стрелочница снова опустила глаза. – Дальше ничего не знаю… Да оно и так понятно, товарищ подполковник. Чего еще, если девка под поезд бросается. Не верю, что она кого-то там пугала. Это ей стыдно было признаться. От простого поцелуя еще никто на рельсы не ложился.

– А не от простого? – Коваль слегка улыбнулся и этим смутил женщину. – Итак, ничего конкретного о самом происшествии вы не знаете. Сами ничего не видели… Ну, а кто же этот кавалер? – спросил опять Коваль будто самого себя.

Стрелочницу, очевидно, не только удивил, но и задел спокойный, даже с нотками удовлетворения тон Коваля.

– Какой кавалер?! – выкрикнула она гневно. – Бандит, а не кавалер! А как же!

– Чтобы судить, нужно знать; чтобы осудить, нужно поймать, – ответил все так же спокойно Коваль. – А чтобы поймать, нужны приметы. Девушка не говорила, кто он, где работает, как его звать?

Женщина покачала головой:

– Нет, не сказала… Да неужели вы, милиция, не найдете? Говорят, что и таких находите, которые кто знает где прячутся.

– Только с помощью людей, – заметил подполковник.

– А вы у нее спросите. Почему же она вам не рассказала?

Коваль не успел ответить. Снова прозвучал густой низкий звонок дистанционного телефона, и женщина схватила трубку. На подходе был новый состав.

Коваль уже знал, что Джейн не хочет предавать большой огласке имя своего обидчика. Выходит, только троим – самой Джейн, миссис Томсон и ему, Ковалю, – известно, что это был лейтенант Струць. Но почему Джейн скрывает, что, собственно, произошло у нее с лейтенантом? Если Струць так тяжко ее обидел, что решила броситься даже под поезд, то какое для нее имеет значение, узнает об этом милиция или не узнает? В таком случае она сама должна бы отложить отъезд и свадьбу… Да, здесь как-то не сходятся у нее концы с концами…

Когда стрелочница вернулась в будку и положила свои флажки, Коваль снова спросил:

– Значит, никаких примет не назвала?

– Этого мерзавца?.. Нет. Спросила ее, как она отважилась с незнакомым парнем идти под вечер в лес. Дурочка, говорит, поверила, что он хороший. Какой-то начальник…

– Умгу, – промычал Коваль. Впрочем, подумал, в глазах Джейн и лейтенант мог показаться начальником. – Ну, а дальше? Как вы попали в гостиницу?

– Дальше? – медленно произнесла, словно собиралась с мыслями, женщина. – Я вышла с ней на дорогу, остановила такси и отвезла ее к матери. А как же! Она всю дорогу дрожала, даже под ватником.

– А как ее зовут, эту девушку?

Женщина молчала.

– Забыли?

– Да нет, – растерянно ответила. – Она не назвалась. А я не спросила. Не до этого было.

– Хорошо. – Коваль встал. – Теперь пойдемте к месту происшествия.

Он попросил стрелочницу показать, где бросилась на рельсы Джейн, где находилась в это время электричка. Потом снял часы – старенький «Луч», – дал женщине, а сам, поддерживаясь на руках, опустился на рельсы и попросил засечь, за сколько секунд он поднимется и отбежит от путей…

8

Как ни ждал сегодня Дмитрий Иванович появления лейтенанта Струця, как ни готовился к встрече с ним, но, когда тот открыл дверь, весь напрягся.

– Здравия желаю, товарищ подполковник! – бодро приветствовал его инспектор.

Не поднимая головы от бумаг на столе, за которым сидел, Коваль пробурчал в ответ что-то неразборчивое.

Лейтенанта не смутил холодный прием. Начальство, иронически подумал он, как и все люди, тоже имеет право на плохое настроение. Впрочем, люди такого возраста все сварливые, он убедился в этом, наблюдая за своим отцом, полковником в отставке, – а теперь вот и Коваль уверенно приближается к критическому этапу и полковничьему званию. И тут же с удовлетворением отметил, что ему, лейтенанту, до этого возраста, как и до высокого звания, еще очень далеко. На его устах появилась довольная улыбка.

Очевидно, эта улыбка и была последней каплей, переполнившей чашу терпения Коваля.

– Я с самого утра побывал у Крапивцева… – начал Струць.

Подполковник жестом оборвал его, поднялся из-за стола и, как всегда, когда волновался, стал мерить шагами комнату. Струця, который удивленно следил за ним, он будто не замечал.

Так прошло несколько минут. Вдруг Коваль резко остановился и внимательно посмотрел на лейтенанта, словно впервые увидел: черные туфли, брюки с тоненьким красным кантом, форменная серо-голубая рубашка, молодое, теперь уже растерянное лицо, карие глаза и чертова девичья родинка над губой…

– Вы лучше расскажите, что делали вчера вечером!

Коваль, пожалуй, впервые в жизни повысил голос на подчиненного. Кто-то открыл дверь в кабинет и тут же закрыл.

– Дмитрий Иванович… товарищ подполковник… – Струць не понимал, почему вдруг налетела такая гроза. На лице его была уже не только растерянность, но появился и страх за Коваля, которого он успел узнать как человека выдержанного. – Товарищ подполковник, я ничего не понимаю. – И внезапно лейтенанта охватила злость. Какое имеет право Коваль кричать на него, офицера, как на мальчишку?! – Почему вы кричите на меня?!

Подполковник взглянул в лицо Струця и осекся. Через несколько секунд, овладев собой, спросил:

– Так где вы были вчера вечером, лейтенант? С кем? Что делали?

– Объясните, пожалуйста, товарищ подполковник, что случилось? – твердым голосом произнес Струць.

Коваль видел, как возмущение все больше охватывало молодого офицера.

– Я жду вашего ответа, лейтенант. Что вы делали вчера вечером?

– У меня было свободное от службы время…

– Мы с вами всегда на службе, – перебил его Коваль. – Особенно когда ведем розыск. Были вы вчера в лесу с Джейн Томсон?

– Был.

– Что между вами произошло?

Струць растерялся. Неужели подполковник узнал о той глупой выходке Джейн? Не хиромант же он, в конце концов. И не верится, чтобы вслед за ними посылал какую-нибудь ищейку. Или сама Джейн наболтала? Впрочем, от нее всего можно ожидать…

– Ничего особенного, – наконец произнес Струць. Не будет же он рассказывать Ковалю о том, как Джейн раздевалась, как закружилась голова, когда девушка прижалась к нему.

– Тренировались в разговорном английском? – язвительно спросил Коваль.

– Да, разговаривали.

– По моему заданию?

– Да.

– И что же нового выяснили в деле Залищука? Что дали нам эти ваши разговоры? Садитесь и рассказывайте подробно.

Струць опустился на стул и, наклонив голову, какое-то время молчал.

Коваль терпеливо ждал. Нервная вспышка, которая была следствием бессонной ночи, уже прошла, к нему возвращалось выработанное годами равновесие. Успокаиваясь, он посмотрел в окно, на укорачивающиеся тени деревьев и строений, на кусок голубого неба…

Эта ночь для Дмитрия Ивановича была не только бессонной. Она будто перечеркнула все его прежние находки и размышления. Впервые, пожалуй, он усомнился в своем опыте и способности предвидеть события. Среди ночи ему позвонил администратор гостиницы и сообщил, что Джейн Томсон забрала «скорая помощь» с признаками тяжелого отравления.

Дмитрий Иванович тут же оделся, подумал: как хорошо, что лег спать в кабинете – не потревожит Ружену, и помчался в больницу, куда отвезли Джейн.

Девушке уже промыли желудок, дали противоядие и поместили в палату. Врачи «скорой помощи» заверили Коваля, что жизни мисс Томсон ничего не угрожает, но поговорить с ней не разрешили: ей нужен покой.

«Неужели после неудачной попытки броситься под поезд Джейн решила отравиться?! – начал размышлять Коваль. – Что это за яд? Где она взяла его? Эксперты пока ничего уверенно не могут сказать, но врачи «скорой» подозревают, что в желудок попал растительный яд, который причиняет сильную боль. Джейн, рассказывали, кричала от этой боли, пока ее везли в больницу…»

Ему вспомнились слова Таисии: «Животик у него еще был тепленький… Один, брошенный, корчился на мокрой земле…».

Подполковник подумал с горечью: его опасения, что яд ходит по рукам, что после Бориса Сергеевича будут новые жертвы, начинают сбываться… И он не помешал этому!

Чувствовал себя так, словно попал в лабиринт и не может из него выйти. События накатывались лавиной, он не успевал всюду и не мог поймать преступника, который, возможно, выбирает сейчас себе новую жертву.

Борис Сергеевич и мисс Томсон – двое потерпевших. Но какие это разные люди! Разве они могут стоять в одном ряду, то есть представлять одинаковый интерес для преступника? Но оба ли они жертвы? Это тоже нужно еще выяснить. А может, Залищука погубили по ошибке и яд с самого начала предназначался Джейн? Возможно, это случайное стечение обстоятельств, что вино выпил Борис Сергеевич?..

Коваль признавал существование случайностей, которые являются результатом объективного стечения обстоятельств. Но поскольку такое совпадение случается редко и не может быть своевременно предвиденным, его считают незакономерным и не принимают во внимание.

Черт возьми, кажется, в своем розыске он возвращается к исходной точке! Кому же предназначалась отрава, если не хозяину дачи? Ее пустили в ход в тот вечер, когда Томсоны и врач Найда были в гостях у Залищуков. Если не Борису Сергеевичу, то кому же из четырех присутствующих? Таисии?.. Абсурд! Врачу Найде?.. А кому Найда мешает? Он не связан ни с кем из участников… А может, Кэтрин не все рассказала о нем, может, за доктором есть какие-то грешки и он боялся, что женщина разболтает?.. Выходит, удар был направлен им на Кэтрин, на бывшую свою любовь?..

Что-то протестовало в душе Коваля против такого завершения светлой юношеской любви, которая претерпела не менее тяжкие удары судьбы, чем любовь Ромео и Джульетты.

А кому нужна была смерть Джейн? И не по ошибке ли она выпила отраву? Нет, чепуха! Другое дело – мать Джейн. Даже у Бориса Сергеевича могли быть серьезные претензии к Кэтрин, ведь она собиралась забрать от него Таисию в Англию.

И в самом деле все перепуталось. Он действительно возвратился к исходной точке, и все труды и его, и лейтенанта, который сидит сейчас перед ним потупившись, и исследования экспертов – все идет прахом.

А что все-таки делать с этим Струцем? Вчера ночью он подумал, что, возможно, вся эта история с лейтенантом вымысел Джейн. Потому она и сказала: «Мы с мамой не будем поднимать шум… А вы за это помогите мне завтра же вылететь к жениху…»

Шантаж? Очень похоже. Но слезы, истерика, порванная юбка? И почему не захотела поехать на медицинский осмотр? Выкручивалась как только могла.

Разговор со стрелочницей подкреплял сомнения в отношении рассказа Джейн. Уже и на нее падало какое-то подозрение…

Вполне возможно, что это была только имитация попытки самоубийства. Спектакль, который Джейн талантливо сыграла для единственного зрителя – стрелочницы. И плакала в тот момент по какой-то другой причине: при малейшей неудаче женщины могут горько обливаться слезами, что является естественным проявлением обычной женской слабости. Да и бросилась она на рельсы так, чтобы остались шансы на спасение.

Эксперимент, который провел Коваль, свидетельствовал, что и он, не такой уж и быстроногий, успел бы убежать от электрички. По подсчетам подполковника, электричка, даже не притормаживая, наехала бы на Джейн не раньше чем через минуту после того, как появилась из-за поворота. За это время Джейн могла бы спокойно встать с рельсов и уйти. И стрелочнице она поддалась лишь тогда, когда почувствовала, что электричка близко и вырываться ни к чему.

Конечно, до сих пор и на Джейн могло падать подозрение в отравлении Залищука. Но внезапное отравление ее самой вроде бы снимало подозрение и снова перепутывало все карты.

Так что же у Джейн? Самоубийство? Ни в коем случае! Ни один спасенный самоубийца не повторит попытки покончить с собой. Ладно, находясь теперь в больнице, она пройдет полный медицинский осмотр, и все прояснится.

Лейтенант Струць наконец поднял голову:

– Ничего особенного у нас не произошло. Гуляли в парке потом забрели в лес.

– В каком настроении была Джейн?

– В хорошем. Она бегала между деревьев, рвала цветы на полянах. Я пытался разговаривать с ней по-английски, хотя это вызывало у нее смех, расспрашивал названия цветов.

– В котором часу вы встретились?

– В пять вечера возле метро «Крещатик».

– А когда распрощались?

– Где-то в половине восьмого.

– Вы проводили ее до гостиницы?

– Она попросила меня оставить ее одну.

– Почему?

Лейтенант замялся. Коваль понял, что попал в точку.

– Я не придал этому значения, – понуро сказал Струць. – Она заявила, что хочет побыть одна. Тогда я сел в автобус и поехал.

– И вы оставили ее? Это не по-джентльменски, лейтенант, – язвительно заметил Коваль. – Вы ее привезли в лес и должны были доставить домой… Кто-кто, а вы знаете, как опасно бросать под вечер в лесу девушку одну-одинешеньку. Так что у вас произошло?

– Она не захотела, чтобы я ее проводил…

– Почему не захотела?.. Неужели мне из вас, лейтенант, нужно вытягивать правду, словно из какого-нибудь подследственного…

– Я не подследственный, – возмутился Струць. – Если хотите, то Джейн не осталась в лесу.

– О-ля-ля! – Коваль прошелся по кабинету. – Значит, не осталась?

– Нет. Она сказала: «Мне не нужен конвоир».

– То бежала на свидания с вами, а то вдруг не захотела. Странно. Не догадываетесь, почему?

– Понятия не имею…

– Вы, конечно, были в гражданском?

– Да… Но, товарищ подполковник, Джейн не осталась в лесу. Я видел, как она шла на электричку.

– И видели, как села в вагон?

Струць на секунду задумался.

– Нет, – сказал после паузы, уже поняв свою ошибку, – видел только, как вышла на платформу. Мой автобус двинулся раньше, нежели прибыла электричка.

– Эх, лейтенант, – покачал головой Коваль. – Это самое маленькое, что вы должны были сделать.

У него снова промелькнула мысль, что, возможно, Джейн обидел не лейтенант, а кто-то другой, но она теперь хочет использовать эту свою беду для шантажа.

– Вспомните точнее, когда вы распрощались.

– Приблизительно в половине восьмого, самое позднее – без двадцати… Это можно уточнить по расписанию электричек.

Остановившись напротив лейтенанта, Коваль согласно кивнул.

«С полвосьмого до начала десятого, когда пыталась броситься под поезд, чем она занималась? Где была эти полтора часа? С кем?»

– А теперь докладывайте подробно о вашем разговоре. Только не о цветочках.

– Ну, говорила об Англии, об их обычаях, о своей поездке в Венецию и Рим. Потом я сам составлял английские фразы, большей частью такие, какие встречаются в учебниках и разговорниках…

– Об отравлении Залищука ничего не спрашивала? Своих соображений не высказывала?

– Единственное, чего все время добивалась: когда сможет вернуться домой. Во всем обвиняла Крапивцева… Я, правда, ей сказал, что вина его не доказана и что теперь возникает новая версия. – Струць опустил слова «у меня», что в данной ситуации было самым главным. – Тогда она словно взбесилась.

– То есть как?

– А так… – неопределенно ответил Струць. – Ну, начала дуреть, смеяться…

– Шутить?

– Нечто похожее…

«Шутить! Очутился бы этот старый ворчун на моем месте! Но, в конце концов, это не имеет существенного значения для дела».

– Ну, а дальше?

Лейтенант пожал плечами:

– Это и все. Дальше вы знаете… Попросила оставить ее.

Коваль сел за стол, повернулся к окну.

Тени во дворе становились все короче, время летит, а у него сегодня еще миллион дел, и все неотложные: нужно ехать к экспертам, – возможно, уже установлен химический состав яда, который приняла девушка; потом – больница, непременно надо поговорить с Джейн до появления Тищенко, ему тоже сообщено об отравлении англичанки, и он обязательно приедет в больницу. Джейн расскажет ему о происшествии в лесу, и следователь вцепится в молодого лейтенанта, хотя вина того еще не доказана.