Текст книги "Профилактика"

Автор книги: Владимир Ильин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

Глава 21

И опять меня кто-то будил.

Господи, сквозь сон подумал я, как же вы все мне надоели!

– Альмакор Павлович, – повторял настойчиво женский голос. – Альмакор Павлович! Вас – к телефону!.. Слышите? Вам звонят!..

Я обнаружил себя сидящим в кресле в какой-то комнате, освещаемой лишь настольной лампой на письменном столе. Голова моя была откинута на спинку кресла. Представляю, какой храп я издавал в этом положении.

– Звонят? – переспросил равнодушно я, растирая онемевшую шею и вглядываясь в темноту. – Кто?

– Из шестой горбольницы, – сказала невидимая женщина. – Вы же сами просили разбудить вас, если оттуда будут звонить.

В комнате пахло почему-то спиртом и еще чем-то знакомым, но в данный момент не поддающимся определению.

– Да-да, – не моргнув глазом, соврал я. – Сейчас... Да включите же вы свет, черт возьми!

Щелкнул выключатель, и я зажмурился на миг, ослепленный ярким светом люминесцентных ламп.

Потом поморгал озадаченно. На мне был белый халат поверх костюма. В дверях стояла пожилая женщина – тоже в белом халате и с белой шапочкой на голове. А в стороне от письменного стола стоял шкафчик со стеклянными дверцами, заполненный какими-то пузырьками, склянками и баночками аптечного вида.

Да это же больница! Вот угораздило меня – и с какой, спрашивается, стати? Вроде бы никогда я не испытывал желания стать врачом, я даже панически боялся всего этого – кровь, ампутации, анализы... одна пункция спинного мозга чего стоит – бр-р-р!.. И все-таки в этом варианте я, несомненно, был врачом. А это, видимо, мое рабочее место. Кабинет или – как там у них это называется? – ординаторская... Судя по темноте за окном, сейчас ночь – значит, я дежурю в ночную смену. Узнать бы еще, по какой специальности я работаю – не дай бог, если хирург!.. Впрочем, это можно будет легко выяснить – достаточно выйти из кабинета и прочитать табличку.

Я потянулся и зевнул. Перспектива отвечать среди ночи на телефонные звонки из какой-то там больницы меня не прельщала. Небось кому-то я потребовался как медик, но удовлетворить этот запрос я все равно не смогу. Клизму – и то поставить не смогу, не говоря о чем-то большем!..

– И что же от меня надо шестой больнице? – спросил я, протирая глаза, словно засыпанные песком.

Женщина удивленно подняла брови. Потом поджала губы – видно, мои слова ее чем-то возмутили.

– Вам виднее, – сухо сказала она. – Подойдите, пожалуйста, они ждут... трубка у меня на столе лежит...

– А не могли бы вы сказать им, чтобы они перезвонили мне утром? – продолжал гнуть свою линию я. – Скажите, что вечером у меня было много работы, и я только что заснул... В общем, придумайте что-нибудь, а?

– Алик, ты что – с ума сошел? – изменившимся голосом осведомилась женщина. – Ты хоть отдаешь себе отчет, что говоришь?!

А что такого я сказал? И все-таки, наверное, в ее глазах допустил какой-то жуткий ляп, раз она стала обращаться ко мне, как мать к непутевому сыну. В принципе я действительно гожусь ей в сыновья, но, наверное, среди врачей принято называть друг друга по имени-отчеству...

– Я, конечно, не знаю точно, что они хотят вам сказать, – сдержанно продолжала женщина (кто она, кстати? Медсестра? Или тоже врач?). – Но думаю, что это связано с вашей мамой, Альмакор Павлович... Она ведь у вас, кажется, в шестой лежит?

Остатки сна слетели с меня в один миг. Мне показалось, что я ослышался. Этого не может быть!.. Ведь никогда еще изменения в моей судьбе не заходили так далеко, чтобы отменить ту проклятую катастрофу!..

– Что-о? – протянул я, вмиг оказавшись на ногах. – С мамой?! – Но Круговерть не прошла для меня даром, и я быстро опомнился. – Где? Где этот ваш чертов телефон?

– Я же сказала – у меня на столе, – покачала головой медсестра. – Идите быстрей...

Я уже шел. И не просто шел – летел мимо нее, чуть не сбив ее с ног. За дверью кабинета, естественно, оказался коридор. Длинный и слабо освещенный. Только в противоположном конце его светилась на столе за высоким барьером настольная лампа. Ага, значит, мне – туда...

Я подлетел к столу и, задыхаясь, схватил лежавшую трубку.

– Але? Ардалин слушает.

– Привет, Алька, – сказал в трубке незнакомый мужской голос. – Где тебя носит? Я аж устал ждать...

– Это неважно, – перебил я его. – Извините, не припоминаю ваш голос... трубка искажает, наверное...

– Вот так раз! – удивились в трубке. – Это Ефим, неужели ты меня забыл? Ефим Майзлин!

– А-а, – изобразил я озарение памяти. – Привет, Ефим... Так что там с моей... мамой?

Язык упорно отказывался произносить это сочетание – «моя мама». Бог ты мой, сколько же лет я не говорил о своих родителях как о живых?!

– Случилось? – усмехнулись в трубке. – Что ж, если можно так выразиться, действительно случилось... Надеюсь, ты помнишь ее диагноз?

Наверное, это была ирония со стороны этого неизвестного Ефима, но я ее не воспринял адекватно. Я почувствовал, как у меня все обрывается внутри, и мгновенно облился с ног до головы липким потом.

– Она... она умерла? – чужим голосом спросил я.

– В том-то и дело, что – нет! – вскричали в трубке. – Поэтому я и звоню тебе! Помнишь наш уговор?

Можно было сказать, что ни черта я не помню, потому что всего несколько минут тому назад появился в этом мире. Но я просто промолчал.

– В общем, так, – сказал Ефим. – Если хочешь использовать свой шанс, то это надо сделать сейчас. Иначе придётся долго ждать, потому что следующее мое дежурство будет только после Нового года... Ну, что молчишь? Решайся – да или нет?

– Я сейчас приеду, – сказал я. – И тогда мы с тобой поговорим, ладно?

– Я тебя понял, – произнесла трубка каким-то странным тоном. – Что ж, я тебя жду. Скажешь внизу охране свою фамилию – и тебя пропустят. Я уже их предупредил... Ну, давай... Кстати, будет лучше, если ты захватишь с собой свой халат... И не забудь это самое... ну, инструменты...

Я положил трубку и встал из-за стола.

Окна коридора были в морозных узорах, и от них несло еле ощутимым холодом. Если скоро Новый год, то сейчас должен быть декабрь.

– Простите, вы, случайно, не знаете, где моя одежда? – спросил я женщину, которая стояла, облокотившись на барьер перед столом.

– То есть? – не поняла она. – А сейчас вы что – голышом, что ли?

– Я имею в виду верхнюю одежду, – нетерпеливо пояснил я. – Ну, пальто там какое-нибудь... или куртку... Не помните, где я обычно их оставляю?

– В кабинете, где же еще? А вы что – собираетесь уходить?

– Мне очень надо, поймите!

– А дежурство?

Мысленно я возопил: «Да плевать я хотел на ваше дежурство! Там же – моя мама, понимаете? Мама, которую я видел только в раннем детстве!»

Но вслух я лишь сказал:

– Не бойтесь, я отлучусь ненадолго. Слетаю до шестой больницы – и обратно.

– Там что – совсем плохи дела? – почти шепотом спросила она, с сочувствием глядя на меня.

– Хуже не бывает, – мрачно сказал я, устремляясь в кабинет.

– Может, в отделении «Скорой» попросить дежурную машину для вас? – спросила она. – Где вы ночью такси будете ловить?

А она оказалась лучше, чем я ожидал. К тому же, я понятия не имею, где находится эта шестая больница, а уж водитель «Скорой» наверняка знает...

– Если можно, попросите, – сказал я. – Спасибо вам за все!

Эх, знать бы еще, как ее зовут, а то обращаюсь к ней, как к неодушевленному предмету. Но напрямую спрашивать неудобно, а рыться в бумагах в «своем» кабинете некогда.

– Дай бог, чтобы у вас все хорошо закончилось, – пожелала мне женщина, украдкой смахивая слезу.

* * *

Ефим оказался примерно моих лет, высоким, чернявым, с давно не бритым лицом и пухлыми губами. Он встретил меня у входа в отделение, которое располагалось на третьем этаже старого, явно требовавшего ремонта здания. Видимо, охранник из вестибюля предупредил его о моем появлении.

В больнице все спали, и я невольно старался ступать потише. Пахло несвежим постельным бельем, лекарствами и подгоревшим молоком.

– Ну, здорово, Алька, – протянул мне руку Ефим. – Быстро же ты добрался...

– Я на «Скорой» приехал, – сообщил я. – Медсестра, которая со мной дежурит, помогла с машиной...

Он вдруг сморщился, как будто я ляпнул какую-то глупость.

– Это ты зря, – посетовал он. – Надо было лучше ехать своим ходом, а сестру не посвящать, куда ты поехал...

– Почему?

– На всякий случай, – многозначительно поднес он палец к губам. – Ладно, будем надеяться, что шума не будет... Зайдем ко мне на минутку.

Мы прошли по коридору – почти полной копии того, который был и в нашей больнице, только с тем отличием, что пол тут был не покрыт линолеумом, а выложен грубой кафельной плиткой. И за барьером дежурной по отделению никого не оказалось. А где-то в противоположном конце коридора кто-то стонал так, что шел мороз по коже. В перерыве между стонами женский голос вскрикивал: «Ой. мамочки!.. За что же мне такие муки?.. Сделайте же что-нибудь, прошу вас!.. Больно!..»

Кабинет у Ефима оказался гораздо просторнее, чем «мой». В углу даже мигал экраном телевизор с выключенным звуком, а на столе имел место довольно шикарный ноутбук.

Ефим плотно прикрыл за мной дверь и показал мне на диван:

– Располагайся. Чай-кофе, надеюсь, ты не будешь распивать? – Я мотнул отрицательно головой. – И это правильно. Мы лучше с тобой как-нибудь в другой раз посидим, более основательно... Ну, что, ты готов?

– Конечно, – решительно сказал я. – Только ты мне вот что скажи – как она? Скоро поправится?

Он скривился в мрачной усмешке:

– Думаешь, в такой стадии может быть надежда? Ты Ведь вчера здесь был и сам видел, что ей все хуже и хуже...

– Значит, она скоро умрет? – упавшим голосом спросил я.

– В том-то и дело, что мы не можем ждать милости от природы! – Он подошел, сел рядом и обнял меня за плечи. – Алька, я отлично тебя понимаю как человека... Хоть она была и не подарком, но это все-таки твоя мать. Но мы же с тобой оба врачи, и мы-то знаем, что в таких случаях надлежит делать... Если бы те, кто принимает законы своими глазами ежедневно видели наших больных – они давно бы санкционировали эвтаназию. Сволочи! – Он нервно закурил. – Кстати, не вздумай потом мучиться угрызениями совести, а то я тебя знаю как облупленного еще с универа, гуманист ты наш!.. В принципе, я мог бы сам это сделать, но подумай – зачем мне лишние проблемы, а? А что касается последствий, то тут ты можешь не волноваться. Все будет шито-крыто. Петрович, наш завотделением, – в курсе и, в случае чего, прикроет... С моргом я тоже договорился насчет заключения. Да, кстати, с тебя потом бутылка – нашему патологоанатому нужно проставиться... Поэтому делай спокойно свое дело и не сомневайся!..

Я оторопело слушал ту околесицу, которую нес сидящий рядом со мной тип. А когда смысл его слов дошел до меня, я повернулся и взял его за грудки.

– Что ты сказал, гад? – задыхаясь, выдавил я. – Ты предлагаешь, чтобы я усыпил свою мать, да? Как бродячую собачонку?! Да ты хоть знаешь, что она для меня значит?

Он задергался, пытаясь освободиться, и просипел:

– Ты чего? Мы же с тобой... договорились!

Руки мои сами собой разжались.

– Договорились? – повторил я. – О чем?

– Придурок! – с презрением сказал он. – Совсем с ума сошел? Вспомни: неделю назад, когда ей стало совсем скверно, ты сидел здесь, рыдал, как истеричка, и ныл: «Ефим, помоги мне!.. Она не должна так мучиться!» И помнишь, что я тебе тогда сказал? – Я угрюмо молчал. – Что, разумеется, я тебе по старой дружбе помогу... Что когда ее состояние окончательно выйдет из-под контроля, я позвоню тебе, и ты сам сделаешь ей укол... А теперь ты, значит, передумал? Ну что ж, это твое дело... Только знай: вчера она пыталась выброситься из окна палаты. Головой вниз. И если бы не сердобольные бабы, оказавшиеся случайно рядом с ней, она бы так и сделала. Возможно, это было бы лучше для всех нас. Но мы ведь не можем толкать ее на самоубийство, да и с нас – то есть, конечно, прежде всего с дежурного врача – потом спросят... Так что выход – только один. Один укол – и она заснет. Тем более что это не яд какой-нибудь, а обычное снотворное, только чуть больше обычной дозы. Ты же сам знаешь – она тебе первая спасибо за это скажет!..

Я молчал. Мысли мои путались и плясали, как сумасшедшие.

Неужели мне в этом варианте суждено стать убийцей? Причем не кого-нибудь, а собственной матери? А что скажет сестра? И отец, если он тоже жив? Завтра я, возможно, унижу их, но смогу ли я посмотреть им в глаза, если совершу этот тяжкий грех?

– А сестра? – машинально спросил я вслух.

– Какая сестра? – не понял Ефим. – Наша Ленка, что ли? Не бойся, баба она надежная – авось, не первый день У нас работает. К тому же, я ее отправлю с поста...

– Нет, – сказал я. – Моя сестра. Которую зовут Алла...

Он вытаращился на меня с открытым ртом.

– Ну, ты даешь, Алька! – произнес он немного погодя. – У тебя уже точно крыша поехала!.. Какая может быть Алла, если я еще с универа помню, что она погибла вместе с твоим отцом в авиакатастрофе, когда тебе было шесть лет?!

Ах, вот оно что. Значит, в этой жизни судьба поменяла слагаемые местами, и не мама тогда полетела с отцом отдыхать, а отправила вместо себя Алку... Представляю, как она потом мучилась всю жизнь, как проклинала себя за это!..

– Слушай, – сказал Ефим устало, – через пару часов наступит утро. Решай быстрее.

– Я хочу сначала посмотреть на нее, – сказал я, глядя в пол.

Ефим встал и подошел к сейфу, стоявшему рядом с письменным столом. Открыл его и достал оттуда коробочку с одноразовым шприцем. Взял какой-то пузырек и воткнул в его резиновую пробку иглу шприца.

– Это тебе – на всякий случай, – пояснил он, протягивая коробочку с наполненным шприцем. – Чтобы не возвращаться лишний раз, если все-таки надумаешь...

Я взял коробочку с такой опаской, словно опасался заразиться от нее какой-нибудь инфекционной заразой. Повертел в руках. Положил в карман халата.

Нет, я все равно не сумею воспользоваться этой штукой, даже если захочу. За время Круговерти я хотя бы поверхностно, но многому научился. Вот только уколы мне еще ни разу не приходилось делать.

– В вену? – спросил я.

– Там гидрохлорид морфина, – буднично сказал Ефим. – Пятикратная доза. Должно хватить. Как ты знаешь, можно вводить и подкожно. Рекомендую выбрать на теле такое место, где след от укола не будет бросаться в глаза...

– Действует мгновенно? – спросил я.

– Почти... Конечно, если бы ты сдержал свое обещание и раздобыл кенфентинал, было бы лучше. Эффект почти мгновенный, а следов в моче – никаких. Но, на худой конец, и морфин сойдет. Слушай, я что-то начинаю сомневаться, что сидел с тобой за одним столом в универе! Или ты так время тянешь?

– В какой палате она лежит? – спросил я, поднимаясь. Коробочка со шприцем жгла тело даже через одежду.

Мне уже было все равно, что обо мне подумает этот мой «бывший сокурсник».

– Там же, где и всегда, – равнодушно сказал Майзлин, беря пульт от телевизора и прибавляя громкость звука. – В девятой... Да ты и так не ошибешься. Это ее крики ты слышал, когда мы шли по коридору...

Я молча направился к двери, но он вдруг преградил мне дорогу.

– Подожди, – сказал он. – Там с ней Ленка сейчас... Я ее отправлю куда-нибудь на полчаса.

Пока Ефима не было, я тупо глядел в экран телевизора.

...Стоя на оживленной улице, человек с микрофоном говорил, глядя на меня:

«Сегодня мы решили узнать, что же для людей является самым большим несчастьем. И вот что нам отвечали наши сограждане».

Смена кадра.

Женщина в теплом пуховом платке, с морщинистым лицом и вставными железными зубами:

– Несчастье? Господи, спаси и сохрани!.. Ну, наверное – тяжкая болезнь.

Смена кадра.

Парень в яркой куртке, с белозубой улыбкой до ушей:

– Если «Спартак» в следующем матче проиграет «Зениту»!..

Смена кадра.

Мужчина в костюме и галстуке:

– Если я завтра лишусь работы, то это будет для меня самым крупным несчастьем!..

Смена кадра:

«Провести остаток жизни в инвалидной коляске».

Смена кадра:

«Если коммунисты снова придут к власти!»

Смена кадра:

«У всех людей планеты – одно несчастье. Посмотрите, что творится с экологией! Озера высыхают, леса гибнут, повсюду – сплошная химия».

Смена кадра:

«Смерть».

Смена кадра:

«Конечно, смерть».

Смена кадра:

«Если я умру».

Смена кадра:

«Если бы в мире существовал Бог».

Вместо очередной смены кадра камера дала крупным планом лицо того, кто сказал это: человек средних лет, немного похожий на американского киноактера, – фамилию его я не помнил.

«Но почему? – удивился тележурналист. – Вы имеете в виду, что Бог устроил бы человечеству Страшный суд?»

«Нет, – покачал головой мужчина в кадре. – Наоборот, он бы всячески пытался спасти людей от самих себя».

Повернулся и пошел, не оглядываясь, прочь. Камера оторопело смотрела ему в спину.

«Интересная точка зрения, не правда ли?» – послышался из-за кадра голос репортера.

Тут вошел Ефим и хлопнул меня по плечу.

– Ну, Алька, путь свободен, – объявил торжествующе он.

И я пошел.

Глава 22

Когда я вернулся к «себе», было все еще темно.

– Ну, как съездили, Альмакор Павлович? – поинтересовалась женщина, привставая со своего места за барьером дежурной. – Как. мама-то себя чувствует?

– Теперь ей хорошо, – устало сказал я.

Может быть, ей действительно теперь будет хорошо? В другом мире, в другом варианте своей судьбы? Надеюсь, что сегодня она проснется там, где с ней будет папа, и Алка, и я, и мы будем жить дружно и счастливо. Возможно, когда-нибудь ей тоже надоест Круговерть, и тогда она проклянет меня за то, что я сделал, но надеюсь, что я об этом никогда не узнаю.

– Ну, и слава богу, – вздохнула медсестра. – А я-то уж, признаться, подумала, что... На вас ведь прямо лица нет, Альмакор Павлович!

– Устал я.

– Жалко, что отдохнуть вам уже не придется, – посетовала она. – До конца дежурства совсем немного осталось, скоро надо готовить данные к утреннему обходу... Я вам там на стол положила сведения за ночь, посмотрите сами, хорошо?

– Хорошо, – кивнул я.

Потом спросил:

– Скажите, а у нас кенфентинал имеется?

– Откуда? – удивленно сказала она. – Он же только под расписку идет... А зачем он вам понадобился?

– Да не мне, – возразил я. – Понимаете, маме все хуже и хуже, а эти сволочи в шестой уже не хотят на нее лекарства тратить... Вот я и договорился, что достану – специально для нее. Знаете, когда она спит, то совсем не чувствует боли...

– Да-да, конечно, – поспешно закивала головой медсестра. – Я понимаю... Рак – это страшная штука. Ой, простите, Альмакор Павлович! – Она покаянно зажала рот.

– Ничего, ничего, – сказал я. – А этот... гидроморфин хлорида – есть?

– Ну, этого добра у нас полно, – махнула рукой она. – Если вы имеете в виду гидрохлорид морфина...

– Хорошо, тогда принесите мне его в кабинет прямо сейчас, ладно?

– Да что с вами, Альмакор Павлович? – удивилась медсестра? – У вас же в шкафчике стоит двухпроцентный раствор!..

Я кивнул и пошел по узкому полутемному коридору, скупо освещенный дежурными лампами и оттого напоминающий пресловутый туннель, который видят умирающие перед тем, как отправиться на тот свет.

В кабинете я стащил с себя куртку, швырнул ее прямо на диван и закрыл дверь изнутри на ключ.

Потом достал из кармана коробочку со шприцем. Долго рылся в шкафчике, разбирая латинские названия, пока не нашел картонную коробочку с ампулами. Заправил шприц прозрачной, остро пахнущей жидкостью, как водитель авто заправляет бензобак – до краев. Поднес острие иглы к руке.

В голове автоматически всплыло недавнее видение: сухая рука с дряблой серой кожей, похожая на потемневшую от времени деревяшку. И лицо на подушке – ничего похожего на ту маму, которую я помнил и которая осталась жить только на фотографиях. Эта женщина, которая лежала на кровати передо мной, была лишь отдаленно, смутно похожа на мою маму – и, скорее всего, не болезнь была тому причиной. В этом одутловатом лице с набрякшими, опухшими веками, кругами под глазами и жидкими, спутанными волосами угадывалось, что жизнь у этой женщины была одной сплошной мукой. Пьянство втихую курение крепких дешевых сигарет, неприкаянность и ненужность – вот что читалось на этом лице. Когда я вошел, она не обрадовалась и не удивилась – лежала, равнодушно уставившись в потолок, и постанывала время от времени, словно подвывала. Ефим сказал, что ей недавно сделали очередную инъекцию болеутоляющего, которой хватит на несколько минут.

«Мама, – сказал я, присаживаясь на край кровати, – это я, Алька».

«Вижу, – скрипучим голосом отозвалась она, не поворачивая ко мне головы. – Явился – не запылился. Ну что ты сюда ходишь, а? Или тебе приятно смотреть, как я тут загибаюсь?»

«Ну что ты, мам, – сказал я. – Я же так давно тебя не видел!»

Она покосилась на меня, и теперь я увидел: нет-нет, это действительно моя мама. Глаза, во всяком случае, остались прежние, только теперь они были наполнены болью и усталостью.

«Скажите, какие телячьи нежности, – насмешливо протянула она. – Ты еще скажи, что любишь и всегда любил меня! Да ведь если бы я не попала сюда подыхать, ты бы и не вспомнил, что у тебя есть мать! Помнишь, как ты мне сказал тогда, когда уходил? Помнишь?! „Лучше вовсе не иметь матери, чем иметь такую мать, как ты!“...

Господи, потрясенно подумал я. Неужели я тут оказался способен на такое?

«Прости меня, мама, – вслух сказал я. – И знай: это был не я, а... а мой двойник. Потому что я на самом деле всю жизнь мечтал о том, чтобы вы с отцом остались живы».

«Вообще-то, сейчас бредить положено мне, а не тебе, – медленно проговорила она. – Ну да ладно. Все это теперь – в прошлом... Ты принес шприц?»

«Что? – подумав, что ослышался, удивился я. – Какой шприц?»

«Да ладно тебе, Алька, не притворяйся... Твой Ефим мне все рассказал. Я ведь ему уже все уши прожужжала, чтобы он усыпил меня. А он не хочет брать грех на душу...»

«Мама, я не смогу сделать это!»

«Если ты хочешь, чтобы я тебя простила напоследок, ты сделаешь это», – жестко сказала она.

Некоторое время мы молча смотрели друг на друга.

А потом я полез в карман...

Игла вошла в мою кожу удивительно легко. Вот что значит – опыт есть. Уже выдавив поршень до середины, я вдруг вспомнил, что забыл стравить воздух из иглы, как это делают в фильмах врачи-профессионалы. А это грозит закупоркой сосудов. Эмболия – так, кажется, это называется.

А, плевать!.. Какая разница, от чего именно я умру – от пузырька воздуха, перекрывшего артерию, или от медицинский отравы?

И тут до меня вдруг дошло.

Идиот, разве ты забыл, что ты не способен умереть? К. чему эта комедия с самоубийством? Или ты хочешь испытать то же, что испытывала она, и тем самым как бы выпросить прощения у самого себя?

Тело охватил озноб.

Ну, вот и все.

Прощайся с этим миром, Алька.

Как сказал тот тип в телевизоре? «Если бы Бог существовал...»

А может быть, Он и вправду существует? Может быть, именно Он и организовал для меня эту прогулку по вариантам судьбы? Но чего Он хочет, чего?

Ясно одно – добро Ему почему-то от меня не нужно.

Другое Ему нужно, совсем другое.

Видимо, Ему нужно, чтобы я творил зло, как можно больше зла. Иначе чем объяснить, что в последнее время Он то и дело подсовывал мне такие варианты, где я должен был убить кого-то – то узкоглазого охотника на одиноких водителей, то охранника-садиста, то бродячего пса. А сегодня Он пошел ва-банк и подстроил все так, чтобы мне некуда было деться.

И я сделал это. Я выполнил то, чего Он хотел.

Так пусть же Он исполнит мое желание.

А какое у меня осталось заветное желание? И разве у меня еще есть желания?

Да, сказал я, с трудом фокусируя зрение на расплывающейся в странном тумане комнате.

Я хочу вернуться в тот мир, откуда я пришел. Пусть там все было скверно и я погибал там от одиночества. Но я хочу жить там, только там и нигде иначе, так перенеси же меня туда и оставь там навсегда. Ты слышишь меня, Господи?..

* * *

– ...следующая остановка – улица Подъемных Кранов, дом двадцать один.

Голос ворвался в сознание, возвращая меня к жизни, и я открыл глаза.

Автобус. Я сижу у забрызганного ископаемой грязью окна, за которым мелькают фонари на вечерней улице. Рядом со мной стоит женщина. Она по меньшей мере на восьмом месяце, если судить по размерам ее живота.

Есть еще два обстоятельства, которые мигом сгоняют с меня сон. Даже три, если быть исчерпывающим.

Во-первых, на мне – голубая рубашка и темно-синие брюки. Точно такие же, какие я носил, работая в метро.

Во-вторых, за окном – лето, хотя в предыдущем варианте дело происходило в декабре, если не ошибаюсь. Такого временного сбоя Круговерть никогда еще не допускала.

И, наконец, в-третьих, автоинформатор только что объявил ту автобусную остановку, на которой я обычно сходил в своей первой жизни, когда возвращался домой.

Я принялся лихорадочно оглядываться. Позади меня сидел мужчина в полосатой кепке, изучавший «Вечерку». На титульном листе газеты значилась дата – третье июня. а год был тем самым, когда я сбежал из метрополитена!..

Неужели один круг замкнулся, и теперь все начинается сначала? Неужели все события последних трех лет привиделись мне во сне?!

Однако раздумывать над этим было некогда – автобус сбавлял ход, и, значит, мне пора было выходить.

– Садитесь, пожалуйста, – вскочив с насиженного места, буркнул я беременной.

Она приняла это как должное и даже не поблагодарила. Осторожно опустилась на сиденье и сразу отвернулась, утратив ко мне интерес.

Ах да, если это был тот самый автобус, то, помнится, перед тем как провалиться в дрему, я выдержал ожесточенное давление со стороны попутчиков, поскольку не желал уступать место ни старушкам, ни этой будущей мамаше.

Интересно, а тело мое осталось тем же, трехлетней давности? Я придирчиво оглядел себя, но никаких особых изменений не обнаружил. Хотя, наверное, только в старости разница была бы заметной, а когда ты молод, то не имеет особого значения, двадцать пять тебе или двадцать восемь...

А вот и отличный шанс окончательно удостовериться, где я нахожусь. Насколько мне помнится, в этом подземном переходе сейчас должны будут грабить слепого старика-певца...

Есть! Уже отсюда слышна музыка. «Лаванда, горная лава-анда... наших встреч с тобой белые цветы»...

А вот и обалдуи, которые околачиваются около музыканта, чтобы стащить из коробки-дароносицы крупные купюры. Все, стащили... теперь уходят к противоположному выходу.

А когда он их окликнет, они вернутся и всадят ему под рёбра нож.

Может быть, это твой второй шанс начать жить так, как подобает нормальному человеку? И неужели ты рискнёшь его не использовать?

– Эй, орлы! А ну, стойте! Стоять, я сказал!..

Это не старик сказал. Это, кажется, мой голос.

Троица на ходу оглянулась. Нет, останавливаться на окрик какого-то субъекта, причем явно не крутой внешности, они не собирались.

Я перешел на бег, чтобы догнать их. Теперь-то они были вынуждены остановиться. Бежать втроем от одного видимо, показалось им нелепым.

– Ну, чего тебе надо? – спросил один из них, с прыщавой толстой мордой.

– Верните деньги, которые вы стащили у старика, – приказал я.

– Какие деньги? – с деланым удивлением протянул второй. – Ты че, кореш, бредишь?

– Второй раз я повторять не буду, – упрямо сказал я.

Третий, плюгавый, вдруг сунул руку в карман джинсов, и в воздухе что-то звонко щелкнуло. Ага, это и есть тот самый ножик с выкидным лезвием, которым они тогда убили старика. Только теперь испытать его остроту выпало мне.

В следующий момент они бросились на меня. Все втроем. Под несмолкаемую мелодию «Лаванды».

Страшно мне не было. За время Круговерти я отучился бояться смерти.

Но и покорно подставлять грудь под нож я не собирался. Тем более что опыт множества жизней-однодневок оказался в этом плане полезным. Сколько раз мне приходилось драться во время скитаний по вариантам своей судьбы! Не всегда, правда, удачно, но кое-какие навыки все же приобрел.

Естественно, первым я постарался обезвредить того придурка, что был с ножом. Я пнул его в пах и, кажется, удачно, потому что он, взвыв, согнулся в три погибели, а нож со звоном выпал из его руки на бетонный пол. Однако развить успех мне не дали двое остальных. От сильного удара в лицо потемнело в глазах, второй удар (почему-то по затылку) выбил искры из глаз. Превозмогая боль в разбитом носу и расплющенных губах и стараясь не обращать внимания на кровь, льющуюся по лицу, я переместился вбок и наугад ударил с правой туда, где должны были находиться мои противники. Кулак мой угодил в чью-то физиономию – судя по твердости поверхности, в скулу. Кто-то по-заячьи вскрикнул, и я воспользовался короткой паузой, чтобы вытереть кровь с лица и осмотреться. Музыка играть уже перестала, старик, подняв лицо, настороженно вслушивался, видимо, не в силах понять, что происходи г, а в переходе обнаружилась еще стайка женщин, которые возмущенно орали в том смысле, чтобы мы прекратили безобразничать. Тот, что был с ножом, успел прийти в себя и опять готовился вступить в драку, а его двое дружков кружили вокруг меня, прикидывая, как лучше вырубить, чтобы затоптать ногами.

Мордастый, видимо, грешил восточными единоборствами, потому что наступал на меня, задирая свои конечности на уровень моего подбородка. Увернувшись пару раз от его каблука, я решил, что мне это надоело, и, схватив ногу мордастого, потянул на себя. Он чувствительно приложился спиной о бетонный пол и принялся грязно материться. Женщины вдруг закричали пуще обычного, и, развернувшись, я увидел, что плюгавый поднял нож и целит мне в спину. Все приемы вылетели из моей головы, и я просто успел подставить левую руку под лезвие. Предплечье обожгло болью, но я все же сумел уцелевшей рукой с силой врезать плюгавому под дых, и он, издав булькающий звук, переломился пополам. В этот момент тот, кому я успел поставить фингал под глаз, схватил меня сзади за руки, я принялся отбрыкиваться и лягаться без особого успеха, а он крикнул своим дружкам: «Бей его, Леха, я держу его!» Мордастый мгновенно оказался на ногах и с остервенением принялся дубасить меня по физиономии, стараясь непременно сломать мне переносицу.

Ну, вот и все, подумал я. Супермена из меня не вышло, и сейчас они меня зарежут.

А потом отключился.

* * *

Кто-то похлопывал меня по щекам – не сильно, но достаточно, чтобы привести в чувство.

Я судорожно вздохнул, чуть не захлебнувшись кровью, которой успел наполниться рот, и открыл глаза.

Я сидел, привалившись спиной к бетонной стене, и это был явно тот же самый подземный переход, в котором я выключился. Это не могло не радовать – значит, Круговерть не намеревалась повторяться.

Смотреть мне что-то мешало, и я догадался, что оба моих глаза заплыли и превратились в узкие щелки. Тем не менее, я сумел разглядеть человека, который хлопал меня по щекам.