Текст книги "Неотвратимость"

Автор книги: Владимир Печенкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Владимир Печенкин
Неотвратимость

Отцы. Повесть

Иллюстрации – Евгений Александрович Бортников

1

Ночью выпал снег. Город проснулся чистый, опрятный, с бодрым морозцем. Владислав Аркадьевич вышел из подъезда на свежепритоптанную дорожку, огляделся и подумал, что научились все-таки у нас, слава богу, бороться с дымом и заводской копотью. В пору его детства, помнится, снег так прямо и падал грязным, серым. А теперь вон какая белизна! Приятно. Владислав Аркадьевич затянулся в последний раз сигаретой, бросил ее в сугроб и легко, но с достоинством понес свое солидное тело через двор к арке ворот.

– Извините, можно вас на минуточку…

– Мда-да, я вас слушаю. – Он остановился, с официально чуткой кабинетной улыбочкой повернулся всем корпусом к спешащей ему наперерез девушке.

– Извините, вы ведь Извольский?

– К вашим услугам.

Кто такая? Куртка импортная, волосы окрашены в рыжий цвет. Где-то видел. Не лицо помнится, да лица и не видно из-за рыжих косм. И очки, темные, большущие, весьма нелепые очки. Наверное, Радика знакомая.

– Так что вам угодно? – Извольский украдкой метнул взгляд на окна – не видят ли его с девицей? Мало ли, злые языки…

– Скажите, Радик дома не ночевал?

– М-да, кажется… А в чем дело? – шевельнулась тревога.

– Видите ли… их, наверное, посадили.

– То есть как? Куда посадили? Кого – их?

– Радика, Валеру и Олега. Точно не знаю, мне так сказали. Будто они ночью что-то там…

– Но что именно? – упавшим голосом прошептал Извольский.

Девица скривила большой крашеный рот.

– Не знаю. Один из наших видел, как их забрали и увезли.

– Один из наших, так… Позвольте, куда увезли?

– В милицию, конечно. Куда же еще.

– Но почему тогда он не позвонил?

Очки удивились, глупости вопроса.

– Они же арестованные!

– Ах, да да… Но что случилось? Серьезное что-нибудь?

– Вы знаете, Радик, если выпьет, он такой… Его надо выручать, его и остальных!

– Да, благодарю вас, э-э… Сейчас же еду в милицию…

– Забрали их на Садовой, они должны быть в нашей милиции… Ну, я побегу.

Тощая девица неженственно ссутулилась и исчезла.

Радик!.. Ах, какая неприятность! Кто есть из знакомых в милиции? Впрочем, самому не очень удобно. Придется просить Таланова, он со всеми знаком, повлияет. Или Щеглова. Нет, лучше Таланова, у него, кажется, в прокуратуре кто-то есть. А еще лучше, пусть жена всплакнет перед Идой Абрамовной, это успешнее будет. Но что натворил сын? Беда с мальчишкой. Ну, в институт не прошел, прошляпили родители – не на того понадеялись, кто же знал. Так сидел бы смирно год, до будущего приема. Вот подвел, собачий сын, ах… Не ночевал дома? Кажется, не ночевал. Собственно, какой в том грех, если где-нибудь и заночует. Но не в милиции же!

Владислав Аркадьевич шагнул на уже прокатанную транспортом мостовую и властно поднял руку. Такси плавно подставило дверцу. Бросил таксисту:

– В райотдел внутренних дел.

За деревянным барьерчиком сидел дежурный. Владислав Аркадьевич вскинул два пальца к шапке-пирожку:

– Где у вас кабинет начальника?

Дежурный прервал зевок.

– По коридору и направо.

Бронзовые буквы на коричневой пластмассе: слева дверь к начальнику, справа к заму. Секретарша копается в делах.

– Подождите, подождите, вам к кому? Начальник еще не пришел. В восемь будет.

– Простите, забыл его имя-отчество.

– Сергей Александрович.

– Да-да, я подожду.

Майор пришел раньше восьми.

– Здравия желаю, товарищ майор! – бодро встретил его в коридоре Извольский. – Дело к вам, Сергей Александрович, вы позволите? Надеюсь, ненадолго задержу.

– Прошу. – Вошли в кабинет, и майор указал на стул: – Прошу.

Он старше Владислава Аркадьевича лет этак на десять. Седеющий, лысеющий, но сохранивший давнюю выправку. С этакими обычно трудно договориться. На кителе орденские планки. Воевал мужик. Учтем.

– Сергей Александрович, мы ведь с вами встречались в горисполкоме, – для начала соврал Извольский. – Не помните? Я Извольский, заместитель директора торга. Сейчас к вам не по работе, а по сугубо личному. Понимаете, сын не ночевал сегодня дома, и я как отец… Словом, почти не спал, беспокоился. Утром побежал к знакомым и…

– Да, мне доложил дежурный. Извольский Радий, так? Он и еще двое задержаны ночью. Пьяные совершили нападение на девушку с целью… с какой целью, выясним.

– Как-кие мерзавцы! Кто же они?

– Один – ваш сын.

– Несомненно, его втянули в эту историю те, другие! Возможно, силой втянули. Радий положительный юноша, студент… то есть абитуриент. Мы с женой занимаем определенное положение в обществе и, разумеется, воспитываем сына на моральных принципах…

– Верю, что вы не воспитывали из него хулигана и насильника. Однако и родители его сообщников – начальник цеха, директор завода. Особенно директор – умный, талантливый руководитель, бывший фронтовик. И вот, тем не менее…

Владиславу Аркадьевичу стало немножко легче – те тоже влиятельные отцы, не ему одному придется хлопотать.

– Сергей Александрович, насколько это серьезно?

– Трое пьяных набрасываются на идущую с работы девушку, избивают ее – как, по-вашему, серьезно это?

– Только побили? Больше ничего? Слава богу!

– Какая там слава! Их вовремя задержали.

– Послушайте, Сергей Альсаныч. – Майор чуть заметно поморщился. – Мальчику девятнадцать лет, возраст проб и ошибок, как говорят ученые. Подросткам особенно необходимо внимание, понимание. Развивающийся организм требует заботливого отношения. Даже если он совершил э-э…

– Преступление, – подсказал майор.

– Ну, предположим. Вспомним, как учил Макаренко… – Владислав Аркадьевич хотел присовокупить что-нибудь подходящее из Макаренко, но никак не мог вспомнить, чему он там учил. Заметив на лице майора скучающую досаду, заспешил: – Прошу, не примите мои слова как… Поймите меня правильно, ведь я отец! У вас тоже, несомненно, есть дети. Сергей Альсаныч, прошу, умоляю вас… От вас зависит судьба.

– Судьба зависит прежде всего от него самого. Мог ведь не пить, не хулиганить. От меня же ровным счетом ничего не зависит. Дело будет передано следователю, выяснится конкретная вина каждого из соучастников, кто организатор.

– Понимаю, понимаю… – «Эх, ничего не вышло с этим формалистом, придется к Таланову обратиться». – Разрешите, по крайней мере, увидеть сына. Надеюсь, на это имею право?

– Свидание можно бы. Но дежурный доложил мне, что ваш сын всю ночь нарушал порядок, выражался нецензурно. И, между прочим, грозил, что всей милиции попадет, так как его отец, то есть вы, занимает высокий пост. Судите сами, как при таком поведении давать свидание?

«О черт, какой идиот Радий! Даже сесть в милицию не умеет корректно!»

В кабинет входили сотрудники в форме и в штатском. Пришлось Извольскому встать и скорбно удалиться.

Не успел майор начать инструктаж, как зазвенел телефон, и голос секретарши из динамика сказал:

– Сергей Александрович, вас.

– Начальник райотдела? Здравствуйте. Беспокоит вас Канашенко, с завода металлоконструкций. Мой сын…

Да, его сын, Валерий Канашенко, был вторым из задержанных ночью. Майор коротко повторил Канашенко-отцу то же, что сказал Извольскому-отцу. Этот был начальником механосборочного цеха, его фамилию майор не раз встречал в газетных статьях – цех перевыполнял план, считался маяком производства. Этот о снисхождении для сына просить стеснялся. Только хотел узнать, серьезное ли дело, дойдет ли до суда. И, выслушав ответ, помялся – нельзя ли как-нибудь обойтись без широкой огласки, потому что, видите ли… и так далее.

– Гласность от милиции не зависит, – ответил по телефону майор. – А до суда, я полагаю, на этот раз дойдет. Ваш сын и без того имеет несколько приводов, попадал в вытрезвитель. Плохо за ним смотрите. Тем более он рабочий вашего же цеха. Двойная ответственность на вас.

– Так бить его, что ли?! – Майор дипломатично промолчал: вам, дескать, решать, товарищ отец и начальник. – Вот лихо на мою голову! Товарищ майор, сильно вас прошу, не сообщайте пока нам… то есть официально не сообщайте в цех, на завод. У нас, знаете, распишут, раскрасят, а авторитет начальника цеха – штука хрупкая. С начала года план никак не идет, а тут еще ЧП… Поймите меня правильно, я не о себе забочусь. Но подобные ЧП снижают в коллективе производственный подъем…

– Насчет подъема ничем помочь не могу.

– Нет, это я к слову… Можно приехать, поговорить с сыном? Спасибо, товарищ майор, спасибо. Так… Сейчас вызывают на совещание к начальнику, и мне не хотелось бы объяснять свое отсутствие… ну, вы понимаете… А может, им разрешат пока находиться дома? Никуда ж они не утекут. Ну да, ну да, понятно. Во второй половине дня приеду.

Окончив телефонный разговор, майор не сразу продолжил инструктаж.

«Струсил начальник цеха, боится огласки. Авторитет бережет. Еще будет третий отец… Как мне говорить с третьим? А с матерью как?»

2

Секретарша Мария Яновна привыкла, что директор распахивает дверь порывисто, настежь, из кабинета выходит твердым широким шагом, напористо подавшись широкой грудью вперед и чуть пригнув красивую, с седой волнистой шевелюрой голову, словно высокий проем низок ему. Мария Яновна женщиной была замужней и мужа любила, но к директору с давних пор чувствовала своеобразную привязанность, безгрешную влюбленность без тени чинопочитания или дамского вздыхательства – просто как к мужчине умному, сильному. И сейчас, когда вот так странно, медленно и беззвучно растворилась дверь, руки Марии Яновны недоуменно замерли над клавишами машинки.

Директор вышел неуверенно, лицо его пожелтело, осунулось, как это бывало в прошлые времена, когда еще «горел» частенько план, лихорадили завод и директора штурмовые бессонные «концы месяца». Но тогда в серых воспаленных глазах, несмотря на усталость, светились энергия и воля. Сейчас в них пугающая пустота. Директор притворил дверь, постоял так, держась за ручку. Левая бровь поднялась не то с обидой, не то в вопросе…

Шестилетняя совместная работа приучила Марию Яновну не задавать лишних вопросов. Так и сидела над клавишами, смотрела на его седой затылок. Не поднимая головы, он сказал:

– Я уйду на час или полтора. К одиннадцати… да, к одиннадцати вернусь.

Секретарша секунду ждала – может, еще что будет. Спросила:

– Вызвать машину, Николай Викторович?

– Не нужно. И вот еще: должны приехать из СМУ. Передайте, что я просил подождать. И что прошу извинить за…

Не так уж часто ему доводилось ездить в трамвае. Час «пик» миновал, пассажиров немного. Но Николай Викторович не заметил свободных мест. Он смотрел в окно на чистый, ночью выпавший снежок, искрящийся под солнцем, с синими тенями от домов и обнаженных тополей. Девчушка-школьница несколько раз взглянула из-под белой шапочки на Николая Викторовича и наконец встала, хотя были еще свободные места.

– Садитесь, пожалуйста.

– Что? А, спасибо.

Сел. И опять смотрел на белый снег.

Или этот веселый солнечный мороз, или давнее, с фронта, умение сжимать нервы в кулак при тяжелых ситуациях – но из трамвая вышел уже обычный, владеющий собой Николай Викторович Ельников, директор завода, каким его всегда знали. Только левая бровь поднята все в том же недоуменном вопросе… Перейдя площадь, мельком глянул на монументальную бетонную Доску почета, где среди прочих предприятий города значилось имя его завода, – и отвернулся. У подъезда замедлил шаг. Потом, пригнув голову, как всегда напористо, толкнул дверь.

Бывал он здесь не раз и не два, изредка по делу, чаще попутно, заездом к товарищу по военным годам, по фронту: проходил узким коридором с зелеными в его рост панелями, с пластиковым покрытием на полу, мимо закрытых дверей кабинетов справа, мимо чего-то ожидающих людей, сидящих на стульях вдоль глухой стены, – к всегда открытой настежь приемной начальника районного отдела милиции. И вся здешняя обстановка никогда не отмечалась им как нечто тревожное, даже угрожающее. Учреждение, и ничего особенного.

На этот раз тревожную особенность коридора он ощутил. Стесненный этим, Николай Викторович терял уверенность, и коридор казался незнакомым.

– Куда! Очередь не видите, что ли!

Николай Викторович остановился. У приемной сидело несколько человек, смотрели на него равнодушно и пусто. Только женщина в зеленом пальто с вызывающе дерзким прищуром усмехнулась и, уловив его растерянность, добавила:

– Как начальство, то другие уж и не люди для их!..

Рядом с ней старик с тросточкой осуждающе кашлянул и опустил взгляд.

– Извините, я не знал.

Николай Викторович отошел и сел на свободный стул.

По коридору слонялся длинноволосый парень без шапки, глазел на дверные таблички, на плакаты, тихо посвистывал сквозь зубы и подрыгивал коленкой. Поодаль еще сидели какие-то хмурые фигуры. Николай Викторович вздохнул и принялся ждать. Смотрел рассеянно на женщину в зеленом. Одета прилично. Сравнительно молода еще. Но в аляповатой накрашенности лица, губ, ресниц, в космах песцового воротника, в косых морщинах капрона на тонкой ноге над красным широким сапогом сквозило что-то неряшливое.

Вышла секретарша начальника, скользнула по людям равнодушным взглядом, хотела что-то сказать. И узнала Николая Викторовича.

– Ой, здравствуйте, товарищ Ельников. Вы к майору? Заходите.

Он краем глаза заметил, как ощетинился песец на воротнике неряшливой женщины, уловил выразительный кашель старика с тростью.

– Я по личному делу. Я подожду.

Секретарша секунду удивлялась молча.

– Н-ну, как хотите… – И уже другим, «служебным» тоном женщине: – Зайдите.

Та скривила торжествующе губы – во, осадила начальника! – и небрежной развалочкой вошла в приемную.

Ельников ждал. Занятие непривычное для него. Ждать приходилось, разве когда вызывали в главк. Но скоро свои, сегодняшние мысли снова овладели им. Не заметил, как уходила по коридору сердитая женщина в зеленом, как перестал посвистывать, замялся и неохотно пошел к начальнику длинноволосый парень, как, покашливая и покряхтывая, следом за ним уплелся старичок. Потом еще кто-то. Очнулся, когда тронула за плечо секретарша:

– Заходите же.

Майор писал. Но сразу отложил ручку, вышел из-за стола, протянул широкую ладонь.

– Здравствуй. Садись.

Ельников пожал его руку и выдохнул нетерпеливо:

– Ну?

Майор потрогал бритую щеку, потер высокий с залысинами лоб.

– Ну? Говори, Сергей.

– Скверное, брат, дело…

– Знаю, что скверное. Потому говори сразу.

– Ладно. Задержали их в полпервого ночи на углу Садовой и Пушкинской. Олег и с ним еще двое. Пьяные, конечно. Шли из ресторана. Встретили девушку, с работы шла. Сначала приставали, а когда вырвалась, догнали и… били. На ее счастье, люди шли как раз со смены. Ну, эти бежать. Задержали их. Собственно, и все.

– Били, значит?

– Да. Больше ничего не случилось. Но девушка упала.

– Сильно ударилась? А он где? В камере?

– Ночь провели в вытрезвителе. Сейчас ждут дознания.

Лицо Николая Викторовича побелело, под глазами выявились синие тени, и глубже стали морщины у рта. Майор кивнул на стул:

– Ты садись, Коля.

– Угу, спасибо. Ты сам с ним занимался?

– Нет, и не видел еще. Даже не решаюсь как-то.

Ведь очень хорошо вас всех знаю… Олега-то с пеленок… Дело их у Евстафьева, молодой лейтенант, но толковый. -

– Дело? Ну да, дело… Послушай, может быть, тут что-нибудь не так, а?

– К сожалению, все так.

– И что за это?

– Ты же знаешь, определяет суд.

– Но все-таки?

– Н-ну, если дойдет до суда… до трех лет.

– А до суда дойдет?

– Если потерпевшая подаст заявление, то прокуратура, я думаю, даст санкцию на возбуждение уголовного дела.

Ельников грузно опустился на стул. Майор сел рядом. Николай Викторович спросил:

– Зачем ты все рассказал жене? Ты бы мне сперва, уж я Лену подготовил бы как-нибудь.

– Да ведь я понимаю, что не следовало бы! Позвонил, надеясь тебя застать дома, да ты уехал уже. Сказал я Лене, что по заводским делам ты нужен, и трубку положил, думал немного погодя на завод позвонить. Только матери, они к беде чуткие. Тем более что дома Олег не ночевал. Лена сразу же опять меня вызвала. Я было успокаивать, да… Словом, вытянула из меня всю правду. Как она, Лена-то?

– У нее ж сердце больное. Хотела сама к тебе ехать – не смогла. Соседи «неотложку» вызвали. Но почему?! Почему?!

Ельников вскочил и заходил по кабинету.

– Да, почему?! Я не пьяница, не скандалист, не жулик, всегда ему толковал о порядочности, о совести, о… Мой тут какой-то просчет, но в чем? В чем тут моя вина?..

Он круто остановился.

– Твоя – не знаю. Разве лишь в том, что забот у директора завода всегда по горло, а времени для семьи всегда дефицит. Да ведь и не один ты его воспитывал. Мальцам каждый встречный немножко воспитатель. А встречные, они разные. Хоть бы и старшие, наше поколение взять…

– Поколение? Ну, знаешь… Наше поколение и трудом, и кровью советское.

– Да, но вот сейчас здесь, у дежурного в камере, спит некий Додонов. Систематически пьянствует, во хмелю же не человек. Дебоширит, орет, лается. Трезвый – изоврался вконец. А ведь тоже воевал, до Будапешта дошел, медали у него. И вот существует же. Награды сохранил, совесть потерял.

– Но Олег мой сын! Мой, а не его!

– Ты на своем заводе сидишь, а Додонов на улице, на виду буянит.

– Так вы-то на что, милиция?

– Что – мы… Он преступления не совершил пока. Пятнадцать суток ему давали. Посадить за хулиганство в колонию, по указу? Так нам все время твердят: избегайте мер с лишением свободы, воспитывайте.

– Тогда ссылать таких куда-нибудь в тайгу, чтобы молодежь не пачкали!

Майор вздохнул:

– Организовать такую «тайгу» не в полномочиях начальника райотдела. К сожалению.

– А что в полномочиях?

– Ну… беседы, внушения. Пятнадцать суток вот. Или штраф.

– Эх вы, бедняги, – сказал Ельников и задумался. Майор взял со стола карандаш, повертел, положил на место.

– Коля, ты повидаться с Олегом не хочешь? Поговорить?

– А это разрешается?

– Запрещения такого нету.

Ельников ответил не сразу.

– Тяжело… Но надо. Что уж теперь от беды прятаться. Меня в камеру проведут? Или его сюда?

– Лейтенант Евстафьев дежурит, кабинет его свободен.

– Ладно. Подожди… – Николай Викторович постоял минуту молча. И повернулся к двери. – Куда идти?

И опять он ждал. Узкая комната, шагов пять в длину. Стол, сейф, три стула. Солнечный мороз за окном.

Шапку Ельников оставил в кабинете начальника, но пальто не снял, и все равно было зябко, набегала дрожь, которую приходилось сдерживать, унимать. Николай Викторович пытался представить сына здесь, в этой комнате, – и не мог. Стоял перед глазами облик того прежнего, домашнего Олега, остроумного, самоуверенного, всегда немного небрежного, с чистым здоровым лицом и красивой прической – Николай Викторович не уважал гривастых юношей. Олег интересовался спортом – без увлечения, современной музыкой – без модного меломанства, книжки почитывал – без читательских восторгов, учился без двоек, но и без похвальных грамот. Веселую компанию любил, но… нет, пьяным не видели сына. «Средний» парень, от которого в дальнейшем ожидали– конечно же! – большего. Ожидали… А теперь?

Что же, постригли его уже? В чем он, в куртке или в пальто? Наверное, холодно в… камере. Нет, как все непонятно, невероятно! О чем с ним говорить? Надо держать себя в руках, чтобы без этой дрожи. Не отапливают здесь, что ли? Если он в куртке, надо принести пальто. Будет суд… Может, все-таки не будет? Как же так, ведь еще вчера вечером ничего подобного и представиться не могло. Ни боли этой, ни дрожи, ни кабинета этого…

Дверь приоткрылась, заглянул милиционер. Все в Ельникове напряглось.

– Входи.

Олег… В куртке он. Руки за спину. Шагнул, и дверь закрылась. В побледневшем лице, во всей фигуре – помятость… Сын! На правой щеке, от темного пушка на верхней губе до уха – две тонких царапины.

– Здравствуй, папа…

– Здравствуй.

Николаю Викторовичу стало трудно дышать. Года полтора назад, простудившись и схватив жестокий бронхит, он бросил курить. Сейчас захотелось вдруг затянуться папиросой, и он машинально трогал карман рукой. Сын, поникнув плечами и все еще держа руки за спиной, уставился в пол.

Волна дрожи миновала, Ельников овладел собой.

– Как ты… попал сюда?

Олег шевельнул плечами.

– Выпили… – Голос хриплый какой!

Ельников подождал.

– Ну?

– Выпили мы, домой пошли…

От этого плавающего голоса, от недвижной сутулости и рук за спиной стала Ельникова заливать неприязненная брезгливость. Твердо, напористо он поторопил:

– Ну!

– Я был выпивши, сильно выпивши… плохо помню…

– Врешь.

– Ну, так получилось… Хотели пошутить сначала… – Он поднял пустые, невидящие глаза. – Просто пошутить… Я даже не знаю как…

Больше не было дрожи. Ельникова жгло возмущение, обида, злость, словно был он отцом не этого перетрусившего хулигана, а той неизвестной девушки, которая бежала ночью с работы.

– Вы избивали женщину. Одну – трое здоровых парней. – Олег дернулся, словно протестуя. – Что? Ты хочешь что-то сказать?

– Она сама вцепилась мне в лицо! Вот смотри, – провел пальцем по царапинам.

– Вот как! Значит, это она напала на вас? И ты защищался? Спасал свою драгоценную жизнь? Что молчишь?

– Я вот так сделал рукой, чтоб заслониться, а она упала и…

– И вы продолжали бить ее лежащую. Ради самозащиты? Олег, неужели от меня научился ты трусливо врать?

Николай Викторович отвернулся к окну. Отвернуться было необходимо, чтобы совладать с собой.

– Папа, я все понимаю… не знаю даже, как могло… Пьяные мы были, в этом все дело. Мы готовы просить у нее прощения…

– А у меня?! А у матери?!

– Что? Да, конечно, извини, папа.

Николай Викторович ждал, что Олег хоть сейчас спросит о матери. Не спросил. Собой занят. Молча стояли они, не зная, что еще сказать, и каждый чувствовал себя непонятым.

Ельников пошел к двери. Олег удивленно посторонился и, когда отец подошел уже к порогу, позвал упавшим голосом:

– Папа! Так как же?

– Что – как?

Ну, я не знаю… Ведь можно же… Я попрошу прощения…

– Я не народный судья.

– Папа! При чем народный судья?! Из-за этого! У меня скоро сессия, и вообще… Для чего портить мне все, из-за случайности…

– Случайность! Ты мог погубить чужую жизнь.

– Но я же сказал, что все понял! И, наконец, Сергей Александрович твой друг… Поговори с ним…

Ельников больше не мог. Толкнул дверь и вышел. Милиционер приложил руку к козырьку, но Ельников не заметил. Быстро прошел коридором к выходу и лишь на улице, почувствовав студеный ветерок, вспомнил, что оставил шапку. Пришлось вернуться.

Майор подписывал паспорта. Тотчас отпустил сотрудницу.

– Ну что?

– Шапку забыл.

– Олег что говорит?

– А что ему сказать…

Николай Викторович взял со стула шапку, помял рассеянно, надел.

– Пойду. До свиданья, Сергей.

– Подожди! – Майор схватил карандаш, положил, кашлянул. – Ты бы поговорил с ней…

– Да, просто не представляю, как она…

– Скажи ей, что мальчик он еще, в сущности.

– А? Постой, с кем это – с ней?

– Да с потерпевшей.

– Ах ты вот что! Я думаю все про жену, про Лену… Так советуешь поговорить с потерпевшей? Уговорить, чтоб заявление не подавала? Так, что ли? Сергей, это чтоб за твоим отделением лишнего происшествия не числилось?

– Перестань! – вскинул голову майор. – Я не лакировщик! С каких пор перестал ты меня уважать, Коля! Но тебе-то за что несчастье? Лене за что муки – с передачей ходить?! Разве ты мне чужой? Разве чужие вы мне? Или я забыл, кто в сорок третьем под Ржевом выволок меня из окружения?! Не заслужил ты, директор, орденоносец…

– Наши ордена сыновьям не прикрытие. И хватит, Сергей, хватит об этом. Делай с хулиганами, что должен делать.

Майор подошел и положил ладонь на рукав Ельникова.

– Извини. Час назад на этом самом месте один папаша взывал о снисхождении к… к развивающимся организмам… Извини, Коля. Ты сейчас едешь к Лене? Крепитесь, друзья мои. Если с девушкой все благополучно, как-нибудь, возможно, обойдется и без лишения свободы.

– Спасибо. Пойду я.

Трубку взяла секретарша Мария Яновна.

– Алло? Приемная директора. Алло, алло!

– Это я, Ельников. Мария Яновна, из строительномонтажного управления приехали уже?

– Из… Нет еще… нет.

Мария Яновна никогда еще, кажется, не лгала своему директору. Но голос его в трубке звучал так разбито…

– Когда приедут, просите подождать. Мне необходимо еще полчаса. У жены с сердцем плохо.

– Хорошо, Николай Вик… – она спохватилась и оглянулась на двух насторожившихся посетителей из СМУ.

Ельников вышел из будки телефона-автомата и прижался плечом к шершавому камню стены. Мимо проходила курьерша из заводоуправления, взглянула мельком на пожилого мужчину у стены. Но не узнала директора.