Текст книги "Неотвратимость"
Автор книги: Владимир Печенкин
Жанр:
Криминальные детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)
Майор Хевели закончил информацию:
– Итак, Гурам был снабженцем на швейной фабрике. Чисто работал. Растрату делал – никто не замечал. Из Тбилиси ревизор приехал – сразу замечал. Большие деньги, большой срок грозил. Гурам не хотел в тюрьму, деньги достал, растрату покрыл. Где деньги взял? Ты не знаешь, я не знаю. Кто такая жена Гурама? Жена Гурама – бригадир на швейной фабрике. Благодарность получала. Ее отец тоже на фабрике работал, замечательный мастер был. Когда умер, вся фабрика за гробом шла, ордена за гробом несли. Гурам Адамия нехороший человек, жулик – что еще сказать могу! Жена его – простой человек, рабочий человек. Ее вызвал на 11 часов, в коридоре сидит, немножко волнуется. Спрашивай – протокол писать не спеши. Без протокола говори. Потом пиши.
Марина Адамия вошла робко, поклонилась, села на предложенный стул. Наташа подумала: что это она, предчувствует горе? Глухое черное платье, черный капрон на ногах, черное кружево до самых глаз.
– Вам не жарко, Марина Ясоновна, в такой одежде?
– Обычай у нас такой. В прошлом году родственник умер – траур носить должна.
В прошлом году, родственник… Надо же! Наташа удивлялась, что в летний полуденный зной на улицах встречаются женщины в черном, похожем на монашеское одеяние. Так долго носят абхазки траур! Живучи на Кавказе древние обычаи.
Наташа расспрашивала о детях'—двое их у Марины, пяти и семи лет мальчики. О старухе матери, о родственниках. Интересно поговорить запросто с человеком другой национальности, узнать о старинных обычаях других народов. Жаль, в следовательском кабинете не поговоришь запросто с вызванной гражданкой. Разделяет собеседниц невысказанный пока вопрос: зачем? что случилось? Нависло предчувствие беды, холодит беседу. Марина отвечает коротко, но охотно. И все время ждет, ждет того самого вопроса, из-за которого пригласили повесткой в милицию… Так уж спросить напрямик?
– Марина Ясоновна, вы знали такую девушку – Валю Красилову?
Худощавое лицо абхазки не дрогнуло. Подумала, сказала:
– В своей смене всех знаю, в другой смене не знаю. С нашей фабрики девушка?
– Нет, но раньше в Сухуми жила.
– Сухуми большой, девушек много.
Первая разведка ничего не дала. Наташа умело переменила тему, о фабрике спросила, о заработках швеи, о плане и реализации пошива, о снабжении материалами. Застенчивость Марины прошла, словно не в милицию вызвали, не со следователем беседует. И что, что следователь? Она тоже женщина, и интерес у нее женский: какие кофточки сейчас нарасхват, какие так себе и почему тех, что нарасхват, мало шьют. Разговорилась Марина, потомственная швейница.
– Модного материала нет, как шить будем? Правильное снабжение надо. Разве мы не хотим шить красивые, всем нужные кофточки? Разве не хотим себе хорошую зарплату? Но что сделать можем? Не дают материалы.
– Как же наладить снабжение? Вот ваш муж, он ведь работал на фабрике?
Не вышло у Юленковой, не получилось непринужденного интереса к снабжению: кончилась на том беседа двух женщин – начался допрос. Хоть и без протокола пока. Марина замкнулась сразу, без переходов, как и случается это с бесхитростными людьми.
– Кстати, муж где сейчас работает?
– Он торговый работник. Возит продавать колхозные фрукты.
– Хорошо зарабатывает?
– Не очень… Но нам хватает. Я тоже зарабатываю.
– Сейчас он куда уехал?
– На Урал. Какой город, не знаю,
– Кто еще с ним поехал?
– Не знаю.
– Как же так? Вы жена – и ничего не знаете?
– Мужское дело – как спросить могу?
– Да ведь не чужой, муж он вам!
– Обычай такой…
Опять обычай!
– Он и сейчас повез фрукты?
– Да.
– Вы сами видели эти фрукты?
– Нет. Зачем ходить смотреть?
– Кто у Гурама близкие друзья?
Абхазка не выдержала:
– Что с Гурамом?
Да, пора говорить открыто.
– Марина Ясоновна, ваш муж занимался перевозкой краденого золота.
Худощавое лицо стало серым под черным кружевом.
– Почему сказали так? Гурам хороший, добрый, он не крал!
– Возможно. Но он вез краденое золото, чтобы перепродать или передать. Кому?
– Не верю, не мог он!..
– Где он взял деньги, чтобы покрыть недостачу на фабрике?
– Взял взаймы. Взаймы умеет, красть – нет!
– Вы полагаете, Гурам не мог украсть?
– Нет. Воровать позорно, а Гурам честный абхазец.
– Но расхищал же он средства фабрики, когда работал там снабженцем.
– То совсем другое дело, как вы не понимаете! Вот так: даже передовая швея убеждена – кража у государства как бы и не кража, и не позор. Вот так…
– Гурам добрый, друзей много, одному деньги давал, другому деньги давал – один отвечал.
– Но кто же дал ему взаймы? Кто его друзья?
– Гурам часто уезжал, я на работе – откуда знаю мужские дела?
«Да», «нет», «не знаю»… Хорошая жена Марина, соблюдает древние неписаные законы. «Да», «нет», «не знаю»… В самом деле не знает?
– Бывали на руках мужа большие деньги?
– Не знаю.
Допрос свидетельницы ничего не дал. И Юленкова стала писать протокол, задавая все те же вопросы, получая все те же ответы.
– Вот и все, Марина Ясоновна. Прочтите, подпишите, и можно вам идти.
– А где… где Гурам?
– Задержан и находится под следствием. Мы должны узнать, кто втянул вашего мужа в аферу, кому предназначалось золото. Вы не хотите или не можете нам помочь…
– Хочу помочь. Но мужские дела – что я знаю?..
Марина долго-долго читала протокол. Добросовестно старалась вникнуть в строчки с «нет», «не знаю», а строчки скользили перед глазами, и Марина снова перечитывала – она привыкла все исполнять добросовестно. Или совесть тревожит потомственную работницу-швею? Не попытаться ли предъявить ей… Юленкова придвинула телефон и набрала номер.
– Майор Хевели слушает.
– Товарищ майор, нельзя ли найти понятых? Побыстрее бы?
– Сейчас будут.
Марина спросила:
– Где нужно подписать?
– Вот здесь. «С моих слов записано верно». И подпись. Извините, еще задержу вас, совсем недолго.
Вошли понятые – полнотелая русская курортница и старичок грузин.
– Марина Ясоновна: знаете ли вы кого-нибудь из этих граждан? – Юленкова разложила перед свидетельницей четыре фотографии.
Багровые пятна прожгли загар на щеках абхазки, она поднялась, склонилась над столом. Взяла фотографию. Три других для нее не существовали, не было тут ни понятых, ни следователя – с фотографии смотрела исподлобья Валентина Красилова, смотрела покорно и грустно, красивая даже на плохом тюремном снимке. И отступили древние обычаи…
– Она! Ее нужно судить!.. Испортила Гурама… как это?., приворожила, да!
– Эта женщина вам знакома? Как ее зовут?
– Зовут, не знаю… Гурам ночи не спал, плакал… Она заставила его…
– Марина Ясоновна, успокойтесь, выпейте воды.
Понятых прошу засвидетельствовать опознание. Спасибо, товарищи, вы свободны. Марина, давайте уж говорить все как было. Все равно мы установим истину, так уж лучше скорее это сделать, верно?
Обида жены и ревность женщины порвали молчаливую цепь древнего обычая…
В последний раз муж ездил на Урал зимой. И когда вернулся, Марина растерялась – так изменился Гурам. Обычно веселый, немного важный, немного ленивый – стал теперь нервным и злым, кричал на детей, на жену, пропадал где-то до глубокой ночи. Почему он кричит, почему ругается? Чем виновата Марина? Где ходит Гурам каждый вечер? Успокаивала себя: мало ли забот у мужчины. Пройдет у него.
Но проходили недели и месяцы – не проходила тоска Гурама. Не сидел он с приятелями в шашлычной, не пел песен, не радовался весне. Приходил ночью как в чужой дом, где ничего не мило, садился к столу и один пил вино, чачу. Пил, вздыхал. А потом метался по дому, скрипел зубами, грозил кому-то. Валился на постель и плакал. И плакала Марина, лежа в своем углу, от неизвестности и тревоги за семью, которой, она чувствовала, угрожает что-то. Спросить бы Гурама – ноне смела, к мужу теперь не подступиться.
Тревога за Гурама и семью толкнула на нехороший поступок, было то уже в начале июля. Нехороший поступок, некрасивый, стыдный. Но ведь это ее муж!
Шла по улицам, стыдясь себя, встречных людей, все равно, знакомых или нет. Далеко впереди жалко сутулилась знакомая спина в ею же самой сшитой и выглаженной рубашке. Когда Гурам останавливался, Марина жалась к дереву или забору – не заметил бы… Не заметили бы люди, что она, хорошая жена, выслеживает мужчину, мужа, позоря тем его.
На бетонных ступенях у входа в кино сидела старуха, у ног ее корзина цветов. Гурам купил у цветочницы-старухи несколько алых тюльпанов. Зачем ему?
В аллее сквера Марина увидела ее… Видела, как чуть не бегом бросился навстречу ее муж Гурам, который всегда был немножко ленивый, немножко важный в своем доме. Ее Гурам!.. Откуда взял, где нашел такую улыбку?! Блестят белые зубы, все лицо сияет, а в глазах робость, как у мальчика перед царицей… Для Марины у Гурама не было такой улыбки – был высокомерный смех. Для Марины не было робкого и счастливого блеска глаз… Для жены не было тюльпанов. Все – для русской, злой, нехорошей, которая его околдовала… Подбежал и вложил в руку девушки тюльпаны, хотел ее обнять… Она оттолкнула Гурама. Хлестнула цветами по лицу… Бросила тюльпаны в пыль и пошла. И Гурам покорно принял удар женщины. С жалкой улыбкой тащился за ней как побитая собака…
Марина больше не хотела видеть его унижение. Ее муж Гурам!.. Девушка была красивая, очень красивая…
Ночью он пришел домой, сел за стол и налил себе крепкой чачи.
– Гурам, – сказала ему Марина. – У тебя есть дом и семья. Зачем тебе русская девушка?
Он выпил чачу, поднялся и ударил жену по щеке. Она забилась в свой угол и плакала. А он сразу о ней забыл. Пил чачу, плакал, опять кому-то грозил.
Через два дня хмуро буркнул, что поедет торговать фруктами на Урал.
– Теперь ясно, Алеша, что Адамия и Красилова знакомы. И оба отрицают это.
– Не просто знакомы, а состояли в преступном сговоре.
– Вот это еще не доказано. Могли быть у них и просто… ну, скажем, лирические отношения. Впрочем, подожди-ка! Ты, кажется, говорил, что он приносил ей цветы, тюльпаны?
– Это тебе рассказала жена Адамии. Тюльпаны, вот поди ж ты! А он как будто не из тех, кто приносит цветы. Такие, как Гурам, чаще приносят деньги…
– Тот студент, Костей его зовут? Он дарил Красиловой цветы? А Гурам, ты полагаешь, деньги? Интересно, куда повернулось ее сердце – к тюльпанам или к рублям?
10– И больше вам нечего сказать, Валя?
– Гражданка следователь, ну чего вы все меня спрашиваете? Зачем в Сухуми привезли? Дело-то мое ясное… Ну, украла, сделала глупость такую опять, ну и судите по сто сорок четвертой статье, чего ж еще? Если я в непризнанке, тогда другое дело. А я сразу честно все признала – виновата. Одного хочу – чтобы не отправляли в прежнюю колонию. Пусть в Красноярске, в Сухуми, хоть где, лишь бы там меня не знали, прежнюю… Тогда, может, последняя это моя ходка. Ну, в какую колонию, от вас уж не зависит, вы свое дело сделали.
– Не сделала еще, Валя. Но обязательно сделаю, найду правду. Чуть раньше или чуть позже, но найду. Помогите мне, Валя.
– Я? Чем же я-то помогу? Я – воровка…
– Трудно поверить, Валя. Вот сидите вы здесь, обыкновенная хорошая девушка… Скажите, Валя, была у вас любовь?
– На что вам? Любовь уголовно не наказуема. И не смягчающее обстоятельство.
– Думается мне – для вас смягчающее.
– Как так?
– В колонии вы совсем другая были, злая, грубая. А сейчас…
– Тогда я совсем дура была, вот что. Ничего не понимала.
– Отчего же сейчас поняли? Не от любви?
– Нет, так… Надоело прежнее. Вы для дела какого-нибудь спрашиваете? Или так, по-человечески?
– Дело делом, а человек сам по себе ведь интересен.
– И я?
– Вы тем более. У вас сейчас какой-то перелом.
Красилова отвернулась и сказала:
– Не перелом, а все вдребезги. Если вы не для протокола, а по-человечески… то скажу вам вот что: счастья у меня нет и не будет, а раз так, то мне теперь все равно – что срок тянуть, что хоть бы и умереть. А отчего так, это уж мое дело, только мне подсудное. Вам ни к чему, понятно?
– Понятно. Вы сами себе преступница, себе злодейка, так? И никакой суд вас сильней не накажет, не отнимет того, что сами у себя отняли. Так?
Что это – Красилова готова заплакать? Глаз не видно, скрыты за волной волос, но пухлые губы вздрагивают, уголки их горестно опустились.
– Поверьте, Валя, мне очень жаль вас.
– Не надо, Наталья Константиновна…
Как не пожалеть – такая славная девчонка пропадает. По имени-отчеству впервые назвала… Девчонке в двадцать лет, Вале, самый близкий человек сейчас – следователь. Не с кем больше говорить по-человечески Вале. Придется отпустить в камеру, допрашивать в минуту расслабленности ее – душа не поворачивается. Вроде как воруешь откровенность. Придется отпустить в камеру.
Или как? Если не сейчас, то когда? Когда очерствеет в камерах и потеряет эти слезы? Да и слезы – не обычная ли то блатная сентиментальность? Не похоже… Но нет, прерывать допрос не следует.
– Одного не могу понять, Валя. Ну, вам все равно. Но есть другие девушки, которым не все равно, которые хотят по-настоящему жить. Может быть, кому-то из них грозит такая же судьба, как у вас. Или вам не жаль их? Так помогите обезвредить тех, кто толкает девушек на преступление.
Губы перестали вздрагивать, отвердели. Красилова отвела волосы, посмотрела исподлобья. Что ж, в камеру отпускать поздно, надо идти в атаку, идти сейчас,
– Или боитесь Гурама?
– Не знаю никакого Гурама!
Надо идти в атаку.
– Знаете. Вы вместе летели в Магадан.
Красилова выпрямилась. В еще влажных глазах злость.
– Ах, вон вы чего, гражданка начальница! Ловите, да? А я-то дура!.. Ха, жалко ей меня стало!
– Да, жаль. Несчастная вы. А могли бы… Понимаете ли вы, что вас любили! Не знаю, как вы, а вас очень любили. Вы в красноярской тюрьме сидели, а Костя Гурешидзе все еще надеялся, что вернетесь, приносил вам цветы. Тюльпаны. Помните Костю?
– Врете! Вы врете! Откуда вы знаете? – И тихо-тнхо: – Вы откуда знаете?
– Хотите, он сам скажет это?
– Нет! Не надо! – И совсем потерянно, по-настоящему плача: – Ему сказали, что я… что я?
– Ничего ему не сказали. Придет время, сами объясните.
– Никогда…
– Вы Костю не любили?
– Что уж теперь?.. Наталья Константиновна, прошу, не говорите Косте, никогда не говорите! Он меня с самого начала за порядочную принимал…
– Что же вам обоим мешало?
– Подождите, я сейчас, я сейчас…
Она плакала, уронив лицо в скрещенные на столе локти. Дать ей воды? Не надо. Пусть плачет. Тяжело ведь. Затихая, вздрагивая, спросила из локтей:
– Откуда знаете, что цветы приносил?
– Роза Черказия говорила, подруга ваша.
– А она знает, что?..
– Нет, зачем же.
– Где сейчас Костя?
– У него каникулы, уехал в Сибирь с другими студентами, на стройку. Может быть, надеялся вас найти?
Валя притихла, замерла. Потом распрямилась рывком, отерла мокрое лицо.
– Пишите! Ладно! Знаю я Гурама! Будь они прокляты!
– Кто они?
– Гурам. И Леонтий Ионович. Чего глядите? Не знали про него? Ладно, все равно пишите! Они друг друга ненавидят, а я их любить и беречь должна! Нет уж!..
– Да кто он, этот Леонтий Ионович?
– Есть тут такой. Пишите.
11Привык ли Гурам к своему положению, родной ли абхазский воздух подействовал, только выглядел подследственный бодро, посвежел, щеки выбриты. Со следователем – как со старым уважаемым знакомым. С видом давно раскаявшегося бьет себя в грудь, таращит сверхчестные глаза, клянется, что да, немножко виноват – соблазнила его та девушка, Ивлева. Такая красивая девушка, скажи?!
– Значит, продолжаем играть в подкидного дурака, Адамия? Не довольно ли?
– Слуш, я честно подкинул вам козырную даму! Что еще хочешь?
– Не приму. Ивлева не козырная дама. Кончайте игру, все равно проиграете. Вы и ваши партнеры без козырей.
– Какие партнеры?
– Ваша дама – Валентина Красилова. Но и она не козырная.
Ай да Адамия – глазом не моргнул! Ясно: в камере научили – не сознавайся ни в какую.
– Какой Валентина? Немножко ездил, женщин имел – про какую Валентину спрашиваешь?
– Можем и уточнить. Идя навстречу пожеланиям любознательного гражданина Адамия, устроим очную ставку.
– Пожалуйста! Сижу, давно женщин не вижу,
– Верно, с самого Красноярска не виделись. Как же вы ее в Красноярске упустили, а? Признались бы добровольно, Адамия. Чистосердечное признание, как указано в законе, является смягчающим…
– Э, кому оно смягчило… правду говорю – а толку?
– Пока правды от вас не слышно, Гурам Дмитриевич, два года назад, когда ревизия обнаружила у вас крупную недостачу, вы внесли всю сумму. Откуда взяли деньги?
– Не растратил, нет! Себе брал, машину купить хотел. Ревизия пришла, говорит: нечестно делал, Гурам, тебя тюрьму посадим, Гурам. Я подумал: буду в тюрьме сидеть – зачем тогда машина? Все деньги брал, в кассу отдавал. Стыдно теперь, ах!.. – Адамия подергал себя за ворот, ударил кулаком в грудь. – Мне стыдно! Такое плохое дело получилось! Что теперь сделают? Дорогой, дай воды, пожалуйста! Сердце болит, голова болит… Пусти в камеру, совсем больной стал!:
– Наташа, пора устроить им очную ставку. Гурам обнаглел, сидя в общей камере. Видимо, на что-то надеется, верит в надежность сообщников, кто бы они ни были. Очная ставка с Красиловой сделает его откровеннее.
– Не рано ли? Представь, вдруг Красилова откажется от своих показаний? Увидит Гурама, струсит да и заявит: наговорила, мол, под настроение. Не забывай, она воровка, всего ждать можно. А фактов у нас никаких, кроме этих ее показаний. Нет, очную ставку рано. Лучше присмотрись к завмагу Чачанидзе.
– Какое отношение имеет Чачанидзе к делу?
– А все-таки проверь. Майор Хевели по моей просьбе представил на него оперативные данные. Порочащих фактов вроде бы никаких. Магазин постоянно выполняет план, ревизии проходят гладко, сам Чачанидзе на хорошем счету, общественник, добрый семьянин– ему приходится ухаживать за больной женой. В молодости был ювелиром. И вот первое, пожалуй, единственное пятнышко в его безупречной биографии: десять лет назад судим за незаконный сбыт ювелирных изделий. Срок получил большой, освобожден досрочно. К ювелирному делу возратиться не захотел, а стал торговым работником. Впрочем, есть и второе пятнышко. Правда, недоказанное. Три года назад здесь судили одного следователя-взяточника. Не часто, но проникают и к нам такие. И вот когда вели следствие по делу о взятках, то двое свидетелей заявили, что видели в бумагах того прохвоста-следователя материал на Чачанидзе – по поводу опять-таки «левой» торговли сувенирами. Заявление свое те свидетели ничем не могли подтвердить, так как в изъятых документах Чачанидзе нигде не упоминался, а обвиняемый отрицал что-либо подобное. Как видишь, немного. Но Красилова назвала завмага вместе с Адамией как афериста – это уж не пустяк.
– Ты добилась от Красиловой?..
– Кое-что добилась. Но если откажется? Нужны факты.
– Наташа, давай им очную ставку! Факты никто не принесет нам готовенькими…
– Может быть, принесет.
– Кто?
– Да опять же майор Хевели. Красилова назвала еще некоего Багдасарова из Гудауты, работавшего прежде на колымских приисках. Из Магадана известили: они там, исходя из наших сообщений, держат под наблюдением приискового ловкача. Майор Хевели адрес Григоряна им отправил. Искать будут. Дома-то его нет.
12На Гудауту пролился хлесткий веселый дождь. Пролился, прогрохотал раскатистой грозой и умчался разгонять пляжников в Пицунде. А Гудаута отряхнулась ветерком и, свежая, умытая, заулыбалась солнечными каплями на ветвях.
Симон Багдасаров обходил лужицы, Стараясь не мочить, не пачкать новых лакированных полуботинок, обкодил сторонкой и деревья, роняющие капли на асфальт. Шел Симон, посвистывал. Легко дышится после грозы.
Пришел Багдасаров в милицию, заглянул в открытую дверь паспортного стола. Тут сидел за своим столом паспортный начальник. И с ним посетитель, наверно. Круглолицый, с черными усиками бабочкой. Курили они, болтали о погоде, «Боржоми» пили.
– Заходи, – помахал паспортный начальник.– Что хочешь?
– Ничего не хочу, – ответил Багдасаров, входя. – Узнать пришел, что милиция хочет. Участковый сказал: Симон, у тебя с пропиской непорядок, зайди в паспортный стол.
– Очень хорошо, дорогой, что зашел. Так какой у тебя непорядок?
– Откуда знаю? Ты начальник, смотри, вот паспорт. Старая прописка есть, новая прописка есть. В чем дело, начальник?
– Ты тот Багдасаров, который недавно дом купил и переехал?
– Купил, переехал, все бумаги оформил, прописку сделал. Что еще нужно, скажи?
Начальник лениво посмотрел в паспорт, налил «Боржоми», выпил. Круглолицый с усиками на Симона смотрел, сигарету курил, спросил:
– Хороший дом купил, кацо?
– Ничего. Почти новый. Двухэтажный. Сад есть, водопровод.
Вообще-то Багдасаров не хвастун. Но если дом и в самом деле хорош – как не похвалишь покупку, а значит, и себя тоже.
– Ай молодец! – похвалил круглолицый. – Интересно, сколько стоит такой хороший дом у вас в Гудауте?
– Ты не здешний?
– Из Сухуми. Так сколько отдал?
– Десять тысяч. Но такой дом стоит десять тысяч!
– Ай молодец! – круглолицый покуривал, посматривал. И стало отчего-то неприятно Багдасарову, неспокойно. Он сказал паспортному начальнику:
– Слушай, паспорт не газета, зачем долго читать? Зачем меня вызывал?
Начальник паспорт закрыл, но Симону не отдал, а отдал тому, с усиками.
– Почему?! – возмутился Багдасаров.
– Извини, дорогой, разговаривать нужно. Я из уголовного розыска, майор Хевели меня зовут.
– Почему?.. – опять спросил Симон. Лоб его сразу вспотел, захотелось пить, а еще бы лучше – уйти. Но сухумский майор повел его в другой кабинет, где сидел младший лейтенант, местный, знакомый.
Майор Хевели добродушно, весело даже, посматривал на Симона, записывал всякие там анкетные данные, словно это Багдасаров сам сюда пришел поступать на работу. И вдруг так же добродушно:
– Скажи, Симон, ты Чачанидзе давно знаешь?
– Какого это? – совсем оробел Симон. – Того, что у вокзала вином торгует?
Но младший лейтенант сказал:
– Зачем путаешь? Который у вокзала, того фамилия Чинчинадзе.
Майор подхватил:
– А Чачанидзе Леван в Сухуми торгует… и еще кое-где. Ты забыл, Симон?
Багдасаров вытер пот, не жалея рукав новой рубашки.
– Сухумских торговцев откуда знаю? Совсем редко бываю в Сухуми.
– А Гурама Адамию знаешь?
– Адамия? Кто такой?
Вот оно в чем дело-то! Рукав рубашки промок, пот в глаз попал, майорские усики бабочкой расплылись, обернулись крыльями ястреба…
– Тебе жарко, Симон? Младший лейтенант, открой окно, пожалуйста. Симон Хаджератович, ты большой дом купил, я видел. Большие деньги отдал. Где брал большие деньги?
– На Север ездил, два года работал… там мороз, пурга, очень холодно. Там большие деньги заработал. Соседей спроси, всех спроси!
– Вспомни, дорогой, с какого месяца, года? По какой месяц, год?
– Не помню… Два года работал на Севере… Хочешь, у паспортного начальника спроси!
– Не нужно начальника беспокоить, у тебя в паспорте отметка есть. Два года, ты все правильно сказал, а я записал. Прочитай, нет ли ошибки в протоколе?
Буквы качались, плавали, с трудом дочитал Симон протокол.
– Все правильно, начальник.
– Подпиши, пожалуйста, Симон Хаджератович.
Давай попробуем снова, а? Ты работал на прииске «Бурхала» в Сусумане. Так? Молодец. Два года добывал золото. Ты его не воровал? Нет. Заработал за два года 5119 рублей. Так? Опять забыл, Симон Хаджератович? Чачанидзе не помнишь, деньги не помнишь, ай-ай. Но это ничего. Вот смотри, выписка из твоей платежной ведомости на прииске. Из Сусумана специально прислали, чтобы ты вспомнил. Видишь, всего заработано 5119 рублей 71 копейка. Очень хорошо. Ты не пил, не ел, все пять тысяч домой привез, большой дом за десять тысяч купил… Слушай, а где еще пять тысяч взял? Симон Хаджератович, говори, пожалуйста.
– Нашел…
– Ах, Симон Хаджератович, ты меня не понял. Я просил не просто так чего-нибудь говорить, а правду только говорить. Откуда деньги? Ну?
Сердце щемило, словно сухумский майор тискал его большой волосатой пятерней… Сидит майор, смотрит как сама судьба, все знает… Пропал дом, большой дом с водопроводом и садом! Почти год, как вернулся он с Севера, все тихо было, спокойно… Вызвали прописку только проверить… Что делать? Что говорить? Нечего говорить… Так внезапно взял майор сердце, мозг Симона…
– Мы слушаем тебя, Симон Хаджератович. Скажи сейчас, потом поздно будет каяться.
Что говорить?!
– Брал золото… на прииске…
– Много?
– Нет! Одну тысячу грамм… тысячу триста…
– Кому продавал?
– Абхазцу одному… Клянусь, я его не знаю! Случайно познакомился в Магадане.
– За сколько?
– Три тысячи.
– Очень хорошо. Будем считать, будем торговаться. Не пил, не ел, пять тысяч заработал. Дом стоит десять тысяч. А? В другой раз сколько продал Адамии золота?
– В другой раз… Ты все знаешь, зачем спрашиваешь?
– Не сердись, Симон Хаджератович, у меня служба такая. Сколько в другой раз?
– Две тысячи сто пятьдесят…
– Тоже Адамии?
– Ему…
– Для кого Адамия скупал золото?
– Не знаю…
– Э, Симон Хаджератович, теперь уже запираться поздно. Теперь, дорогой, ни к чему. Для кого скупал золото Адамия? Скажи, я слушаю. Как фамилия того завмага?
Багдасаров вскочил, замахал руками:
– Ты знаешь, знаешь! Зачем мучаешь!
– Фамилию, Симон, фамилию, быстро!
– Ты знаешь… Чачанидзе…
– Кто сейчас ворует для него золото на Колыме? – ковал майор горячее, мягкое железо.
– Захаркин, он больше моего крал, он…
