Текст книги "Исполнение желаний"
Автор книги: Владимир Круковер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)
– Конечно, погуляйте с Машей... Ты, Маша, надень синий костюм, на улице прохладно. А я полежу, по читаю. Что-то ревматизм прихватил. Выпроводив их, я врезал стакан коньяку и уехал в Домодедово.
Толчея аэропорта успокоила меня. Я бродил по залу ожидания, наметанным глазом определяя своих возможных клиентов, затем посидел в буфете, съел порцию шампиньонов и ломтик ветчины, выпил банку пива. Делать больше здесь было нечего... Дома было тихо и скучно. Я слил остатки коньяку в стакан, залпом проглотил, закусывать не стал. По думал, что так недолго и в запой уйти. В это время хлопнула входная дверь, в прихожке загалдели, засмеялись. Маша, забежав ко мне в комнату, встревожено замерла:
– Пригорюнился? Зачем пригорюнился? Ты не болеешь больше?
В проем дверей просунулся папаша. Он был уже заметно под шафе:
– Как вы себя чувствуете? Мы тут накупили всякой всячины, решили дома поужинать... Я хотел в цирк, а
она – домой, домой. Ох, ревную!
И опять потянулся скучный вечер с застольем, бес порядочной едой и питьем, откуда-то возникли соседи, называли меня чародеем, на Машу глазели, как на диковинный экспонат. Она насупилась, и я увел ее спать.
– Ты почитай мне, ладно? – попросила она.
– Сперва вымой ноги холодной водой, переоденься в пижаму, потом позовешь...
Пока мы разговаривали, все смотрели на нас с умилением, что ужасно меня раздражало. Может, я в зонах только об этом и мечтал, что когда-нибудь и кому-нибудь придется советовать вымыть ноги перед сном и именно холодной водой. И еще рассказывать сказки про царевну и драконов.
И в этот вечер фантазия ударила из моих уст, хрустальным фонтаном. Я всегда умел сочинять разные байки, но выдумывать сказки экспромтом – это было со мной впервые. Я мгновенно сымпровизировал принца с авантюристскими замашками, одел его в темно-зеленый облегающий костюм с искоркой и отпустил его на поиски приключений. Целью, к которой устремился мой принц, был заброшенный замок на краю земли. Там происходят всякие чудеса, а какие именно – никто не знает. И никто оттуда не возвращается. Мой принц мужественно одолел трехголового дракона, пересек озеро с мертвой водой, смел на пути к цели стаю кикимор во главе с лешим, добрался до замка, прошел сквозь анфиладу комнат со всякими страхами и чудесами, а в самой последней узрел свой собственный облик в большом зеркале. Отражение так сильно потрясло его, что принц впал в меланхолию и вообще перестал куда-либо и к чему-либо стремиться. Так до сих пор и живет он около этого замка и раз водит кроликов, чтобы не умереть с голоду. Когда я закончил сказку, Маша шевельнулась, Bысунув подбородок из-под одеяла, с минуту полежала молча, тихая, посерьезневшая, затем произнесла почти с материнской интонацией:
– Ты не беспокойся, все будет хорошо, я знаю.
Я посмотрел на нее потрясенно, а Маша, повернув голову чуть набок, сонно прикрыла глаза. Я вышел на кухню к гостям и стал с ними пить много и до мерзости жадно. Пьянел и понимал, что давно хотел этого – нажраться до одури. Движения собутыльников, обрывки их разговоров едва доходили до моего внимания и сознания, а потом и вовсе слились в беспрерывный и неясный шум... Очнулся я от прикосновения к вискам чего-то холодного. С трудом разлепил веки, и сквозь густую и болезненную пелену похмелья едва различил Машу. Она касалась моей головы ледяными ладонями, что-то речитативно произносила, но я не мог разобрать ни слова. Глаза болели, хотелось их снова закрыть, но какой-то непонятный страх удерживал меня от этого. Машино лицо медленно, словно проявляясь из-за призрачной пелены, стало приближаться ко мне. Затем лицо ее снова растворилось, остались отчетливыми только ее глаза, но со взглядом совершенно взрослой женщины – мудрой, многое понимающей. Поцелуй ее тоже был откровенно женским, но я чувствовал лишь бодрящую прохладу девчоночьих губ. Эта прохлада вдруг как-то внезапно разлилась по всему телу, и мне стало легко, спокойно, перестали болеть глаза, лопнули обручи, сжимавшие виски острой болью. Я потянулся к странному лицу, мне очень захотелось еще раз испытать исцеляющей прохлады ее губ и ладоней, но Маша отпрянула и по-матерински строго произнесла:
– Нельзя больше! Спи теперь!
Мне не хотелось спать, мне хотелось утвердить в теле эту ясность и легкость, но Машины ладони упреждающе стиснули мои виски:
– Спи, обязательно спи! Это хорошо – спать...
И я уснул!
Утром меня разбудил хозяин, смущенно предложил опохмелиться. Видно было, что ему неловко общаться со мной, его смущала моя свежесть после вчерашнего. Впрочем, меня она тоже смущала.
– Спасибо, я лучше кофе, – Я прошел в ванную, включил воду и вспомнил ночное происшествие. Если все приснилось, то почему нет похмелья? Я мылся и думал, думал и мылся, пока Маша не постучала и не спросила: не утонул ли я? Точь-в-точь, как я ее часто спрашивал.
Приснилось, решил я, утираясь. Надо какую-то бабу найти, чтоб не чудилось разное.
Хозяин звонил в свое министерство. Он решил еще денек сачкануть от дел и, вроде, договорился. Он все же опохмелился и стал собираться с Машей на ВДНХ. Звали и меня, но я категорически отказался. Вышел я после них, долго бродил по улицам, пообедал в чебуречной, посмотрел какой-то индийский двухсерийный фильм и уже к вечеру очутился на Красной Пресне. Я пошел в сторону сахарной фабрики и наткнулся на маленькую церквушку, где толпился народ. Тихие голоса, благовонный запах ладана, купол свободного воздуха над головой, благочинная обстановка и слабый, но красивый голос священника. Я подо шел к нему почти вплотную и долго стоял, погруженный в себя.
У метро меня заинтересовала девушка в зеленом плаще – она стояла, откинув головку чуть назад, чутко смотрела по сторонам. Я подошел и спросил:
– Девушка, скажите, сколько времени, а то я в Москве впервые, да и как еще познакомиться, когда имени не знаешь?
Она улыбнулась и сказала просто:
– Я сегодня одна, похоже. Только не берите в голову разные глупости.
– Как я могу их взять и голову? Там уже от старых глупостей места нет, куда же новые брать. Есть хотите?
В ресторан она идти отказалась, видимо, посчитала свою одежду слишком скромной, но мы неплохо по ужинали и в шашлычной. Кормили там на редкость скверно, но Таня ела с завидным аппетитом, видимо, ее гипнотизировали все эти названия: сациви, шашлык на ребрышках, лобио, лаваш. Пила она тоже активно, быстро опьянела и сообщила, что живет в общежитии, что я ей нравлюсь, что учится в торговом техникуме. Я пригласил ее покататься по вечерней Москве, она с радостью согласилась, а в такси охотно отозвалась на поцелуй.
Я еще не назвал шоферу конкретного адреса, и он просто мотался по городу, поглядывая ехидно в зеркальце, а я наглел, лаская молодое тело и обдумывая, куда ее везти: за город или шофер поможет найти койку на ночь, когда машину тряхнуло.
– Подбросьте с ребенком, – прогудел мужской голос.
– Ты что же под колеса лезешь, не видишь, – занят! – заорал шофер.
– Девочке моей плохо! .
Я выглянул и увидел своего хозяина с Машей на руках. Сердце захолонуло:
– Что, что случилось?!
Я затаскивал их в машину, отнимал у него Машу, а он растерянно сопротивлялся.
– Заснула почему-то, – сказал он, – капризничала все, домой просилась, а потом села и идти не может.
– Что за чушь! – Я приподнял ей головку, потер щечки, дунул в лицо.
Маша открыла глаза:
– Я спала, да? Ты почему ушел? Ты не уходи, ладно?
Она снова закрыла глаза и всю дорогу тихо посапывала, может, спала. У дома легко вышла из машины, притопнула. Я попросил водителя подбросить молчавшую, как рыба, девушку до дома, дал ему деньги и пошел в подъезд. Маша обложила меня нежностью со всех сторон, мне грозило преображение в крупного ангела...
Прошло несколько дней. Счастливый отец уехал в Хабаровск. Он хотел забрать Машу, но я убедил его повременить, так как резкая перемена климата и обстановка могут быть для нее неблагоприятными. Он оставил мне пачку денег и “пригрозил” выслать еще. Он даже помолодел. Неплохой, наверное, был он человек, счастливый своим незнанием себя самого, дочки, меня.
Осень продолжалась, деньги опять были. Мы с Машей надумали поехать на юг, покупаться в морях-океанах. Но тут я заболел.
Началась моя болезнь с того, что под вечер сильно распухло горло. Утром поднялась температура, глотать я не мог, все тело разламывалось.
Маша напоила меня чаем с малиной, укутала в одеяло и пошла в аптеку. Я пытался читать, но буквы сливались, глаза болели и слезились.
Потом меня начали раскачивать какие-то качели:
взад-вперед, взад-вперед, сознание уплывало, тело растворялось, руки стали большие и ватные, а в голове стучал деревянный колокол.
Температура к вечеру немного спала. Маша сменила мне пропотевшие простыни, пыталась покормить. приезжала неотложка. Они хотели забрать меня с собой, но Маша подняла шум, они заколебались и по обещали приехать утром.
А у меня начался бред. Мне чудилось, что комната накренилась и в нее упала огромная змея. Толчки, толчки, комната раскачивается, я вижу ее сверху, будто огромную коробку, и вот я уже лечу в эту коробку, и змея разевает пасть.
Потом провал и новые видения. Я плыву по течению, река чистая, дно видать в желтом песочке, лодку несет кормой вперед, чуть покачивает и причаливает к песчаной косе под обрывом. Я лезу на этот обрыв, соскальзывая по глинистой стенке, забираюсь все же, но не сам, а уже держась за поводок большой собаки. Тут у меня на плечах оказывается лодка, в которой я плыл, я несу ее к избушке, вношу в сени и застреваю там вместе с лодкой. Навстречу бросается собака, лижет мне лицо, повизгивает...
Тут я очнулся, но повизгивание не прекратилось. Я с трудом поднял голову и увидел, что Маша лежит на своей кроватке и горько всхлипывает.
– Ну, Маша, перестань же... – я попытался сесть, спустил ноги, но меня так качнуло, что я откинулся на подушку и замолчал.
Да и что было говорить? Все глупо началось и глупо кончилось.
– Ага, – бубнила Маша– сквозь слезы, – ты уйдешь, я знаю.
– Ну и что? – я все же привстал. – Ну и что же Машенька, ты главное, верь и жди. Тебе будет хорошо – мне будет хорошо. Я, может, вернусь, лишь бы ты сдала.
Маша подошла ко мне. Глаза ее были глубокими, слезы исчезли.
– Хочешь остаться?
Она сказала это так, что я почувствовал: скажи я “хочу” – произойдет чудо.
– Не знаю... – сказал я робко.
Маша отвернулась и вышла из комнаты. Я вытянулся, закрыл глаза и стал чего-то ждать. Одно время я зашибал легкие деньги в роли фото графа. Я как раз оказался на абсолютной мели в род ном Иркутске, даже за квартиру нечем было платить. Тем не менее, продав несколько, книг, я наскреб не большую сумму, которой хватило для того, чтобы взять напрокат фотоаппарат “Зенит”. Дальше было просто. Я вышел на набережную Ангары и за день нащелкал фотографии сотни желающих увековечиться на фоне знаменитой реки. О том, что я всех снимаю на одну, давно засвеченную пленку, клиенты, естественно, не догадывались.
На другой день я уже имел возможность нанять помощника – подростка, который записывал на конвертах адреса клиентов и проставлял номер заказа. Табличка, приколотая к дереву, гласила, что заказы выполняются в цвете в течение недели и высылаются заказчику по почте. Стопка квитанций, экспроприированных в химчистке, придавала фирме необходимую солидность. На случай проверки имелась копия договора с КБО (комбинатом бытовых услуг), от которого я якобы работал.
Сейчас на этом уже бизнеса не сделаешь. Я мерил шагами коридор туберкулезного диспансера и обдумывал варианты быстрой аферы в славном столичном городе.
Как ни сопротивлялась Маша, скорая все же увезла меня с резким обострением туберкулеза. Месяц я про валялся в палате для острых, одурел от рифмицина, сильнейшего антибиотика, – от множества инъекций, но выкарабкался и теперь разрабатывал предполагаемую в будущем операцию по очистке карманов медицинского персонала данной больницы.
К Маше я возвращаться не собирался. К ней по телеграмме, посланной мной из больницы, прилетела мать, они навещали меня. У Маши все было более-менее благополучно, и я вовсе не собирался вновь связывать себя с этой странной девочкой. Мне и без экстрасенсов жилось несладко.
ЖЕЛАНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
1
Я – не шалю. А ты – шалишь.
Ты за усы судьбу теребишь,
Судьба затихла, словно мышь,
А ты иной судьбою бредишь.
Да, жизнь – бред. А может, – сказка,
Что сочинил шальной поэт,
И подарил дочурке с лаской.
А может, кто-то пошалил -
Всерьез мы шалость принимаем -
И нас на жизнь осудил...
Что мы про этот суд узнаем?
Шалят и Боги. Жизнь – игра!
А мы – капризные игрушки.
И нам давно пришла пора
Заснуть у Бога под подушкой.
Но не иссяк еще завод,
Мы суетимся в спальне детской,
Как будто нас на Новый Год
Завел ключом ребенок дерзкий.
Есть в мозгу орган – гиппокамп: своеобразный коммутатор. Говоря компьютерным языком, – Посредник между оперативной памятью и памятью долговременной. Он решает, что именно записать на винчестер. Он же извлекает по мере надобности с основного диска заархивированные файлы с информацией.
Считается, что гиппокамп принимает решения, исходя из эмоциональной значимости информации. То есть фамилию случайного знакомого ты скорее всего не запомнишь, а фамилию своего начальника – запомнишь и будешь помнить, пока от него зависишь.
Охотник запомнить информацию, связанную с привычками животного, за которым охотится. Врач, механически вылавливает информацию медицинского характера, пропуская (не откладывая в долговременную память) особенности поведения животного.
Ну, а если человек еще не определился? Если он пока не рыба, не мясо? Но уже не ребенок. Тогда он будет отлавливать и складировать информацию, помогающую ему выжить. Или – просто хорошо жить. Причем, ведущую роль будут играть животные инстинкты: пища, жилище, размножение. И будет накапливаться информация о способах безопасной добычи пищи, улучшения жилищных условий, привлечения к себе самок. И эмоции будут развиваться именно в этом аспекте.
Отшельник гасит обычные эмоции, считая их вредными. Он получает удовольствие от преодоления естественных потребностей и желаний. В результате – те же животные инстинкты наоборот, мазохизм на религиозной почве.
До встречи с Посредником я запоминал только два типа информации – ту, которая мне полезна и ту, которая мне приятна. Теперь я пропускаю через свой мозг слишком многое, чтоб на все равнозначно эмоционально реагировать. Растет объем равнодушия. Созерцаю, не отзываясь душой. Почти не читаю; на фоне реальностей в интерпретации Проводника литература кажется безжизненной. Совсем не смотрю кино. Зачем мне кино, если проводник транслирует в мой мозг столь яркие картины, что по сравнению с ними кинофильм кажется выставкой восковых фигур.
Как-то я написал странное стихотворение.
Написал его в дороге, утром, после того, как поезд ”Янтарь” (Фирменный поезд маршрута Москва – Калининград) ночью переехал женщину, о чем я еще не знал, когда написал это стихотворение. Узнал утром, спросив проводника, почему мы опаздываем на восемь часов? – – Ночью женщину переехали, стояли долго, буксы от торможения полетели, – объяснила она.
И это кладбище,
однажды...
Но в третий раз, в четвертый раз;
и каждый
похоронен дважды,
хотя и не в последний раз.
Какой-то странный перекресток:
На красный цвет дороги нет.
Столетний разумом подросток
Ехидно шепчет мне: “Привет”.
“Здорово, – отвечаю скучно, -
Чей прах тут время хоронит?”
Могилы выкопаны кучно
И плесенью покрыт гранит.
И повторяется,
однажды...
В четвертый раз и в пятый раз;
места,
где похоронен каждый,
хотя и не в последний раз.
Пылает красный. Остановка!
От перекрестка ста дорог.
В глазах столетнего ребенка
Есть не стареющий упрек.
Могилы – в очередь к исходу,
Надгробья – в плесени веков,
Дурацкий памятник народу
В скрипучей ветхости без слов.
Как красный глаз шального Бога,
Как светофор с одним глазком,
Моя – вдоль кладбища – дорога
С присохшим к разуму венком.
И повторяется,
однажды...
И в пятый раз, и в сотый раз,
Апрельский поезд,
Зной
И жажда,
И чья та смерть,
Как Божий глас...
Впрочем, я зря занимаюсь самоунижением. Или – самоуничтожением. Короче – самоедством. В чем-то я зауряден, в чем-то недоразвит, в чем-то гениален. Как большинство людей. Из тех, что уже встали на задние лапы. Другое дело, что эти люди почти никогда не способны реализовать лучшие свои характеристики. Одним мешает среда, другим – спинной мозг, зовущий к животному образу жизни. В таком образе жизни есть своя прелесть: удовлетворение инстинктов всегда приносит удовольствие. Кайф от еды, от совокупления (особенно разнообразного), от сна, от движения, от обрядовых тряпок и украшений, от зависти стада и от восхищения тобой членов стаи...
И превращается возможный талантливый математик в расчетливого менеджера, поэт – в афериста, конструктор – в частного мастера по ремонту, врач – в ветеринара по вызову, художник – в парикмахера, философ – в редактора бульварного издательства...
(Сплошные многоточия. Тянет на рассуждения, назидательно вещать хочется. Одинок я в последнее время. Но в данном отчете многословная дидактика совершенно ни к чему.)
Приедается жить.
Надоевшее время теченья
Завивается дымом
Исхоженных ранее троп,
Приедается быть.
Все заметней строфа повторений,
И не хочется СМОЧЬ
Что когда-то хотел, но не смог.
“Приедается все.
Даже морю дано примелькаться” —
Ты прости антитезу, прекрасный поэт Пастернак, -
То, что будет еще,
Все прибоем должно повторяться,
И нельзя по другому,
Нельзя по иному никак.
Приедается петь.
А без песни я жить не умею.
Не могу без звенящей,
Такой аккуратной строки.
Надоело НЕ СМЕТЬ.
Но и СМЕТЬ я уже не посмею,
А бессмертие так же
Пока мне еще не с руки.
Понимая свободу, как приумножение и скорое утоление потребностей, искажают природу свою, ибо зарождают в себе много бессмысленных и глупых желаний, привычек и нелепейших выдумок...
Старик Зосима был прав. У нас не учат на Человека. Общество ставит перед собой задачу подготовить квалифицированного участника производственного процесса. В этом оно находится на уровне 18-19 столетий. Систему производителей не интересуют остальные потенции человеческого разума, поэтому в массе современный человек остается человеком пещерным, неспособным связывать несовместимые понятия и явления, получать удовольствия от изучения связей и закономерностей, если они не касаются непосредственного удовлетворения самых примитивных социальных инстинктов. Иначе говоря, современная система воспитания и образования не развивает в человеке чистого воображения, фантазии и – как немедленного следствия – чувства юмора. Человек воспринимает мир, как некий по сути своей тривиальный, рутинный, традиционно простой процесс, из которого лишь ценой больших усилий удается выколотить удовольствия, тоже в конце концов достаточно рутинные и традиционные. Неиспользованные потенции до сих пор остаются скрытой реальностью человеческого мозга. Задача научно педагогики состоит в том, чтоб привести в движение эти потенции, научить человека фантазии, привести множественность и разнообразие потенциальных связей человеческой психики в качественное и количественное соответствие с множественностью и разнообразием реального мира. А, если вспомнить о том, что фантазия позволяет человеку быть и разумным существом и наслаждающимся животным, если добавить к этому, что психический материал у человека невоспитанного поставляется самыми темными, самыми первобытными рефлексами, то нетрудно представить и понять (но не простить) тот жуткий соблазн, который дают наркотики...
Впрочем, эти рассуждения принадлежат не мне, а братьям Стругацким. Они об этом тревожно упоминали в “Хищных вещах...”.
Наступит день и я сойду со сцены,
И маску надоевшую сниму,
Пока ж играю,
Но играю скверно,
А для чего играю – не пойму.
Наступит день и я свой грим отмою,
Сотру черты усталого Пьеро,
И свой костюм, приросший, вместе с кровью
Сорву и брошу в мусорник, в ведро.
Наступит день и больше арлекином
Я перестану публику смешить,
И смою всю браваду вместе с гримом,
И буду в правде жизни скромно жить.
Наступит день...
А если не наступит?!
А если сценой, как проказой, заражен?
А если роль чужая не отступит,
А если быть артистом обречен?..
Ишь ты, на лирику потянуло. Ладно, все к черту. Какие грандиозные планы я строил в тюрьме, ожидая слияния с Проводником! Какие возможности воображал! Пора, пора в Иркутск. Не дай Бог, я его не найду. Жизнь тогда потеряет смысл!
Все мне чудится печальный,
Запоздалый, светлый свет,
Облик девушки случайной,
Той, которой больше нет.
Той, которая мелькнула,
Словно луч в тени ночной,
Той, которая сверкнула,
Серебристою луной.
Все мне чудится смиренье
И смятенье этих уст,
Как подлунное свеченье
Серебристо-нежных чувств.
Как надлунные печали
Эти нежные уста,
И в глазах горит свечами
Неземная красота.
О, Луна! Планета ночи.
Спутник грусти и теней;
Вечер. Девушка. И осень.
И мерцание очей.
О, любовь! Каким причудам
Ты порой подчинена.
Осень. Вечер. Ты – и чудо,
И печальная луна.
И всегда, когда я вижу
Одинокую луну,
Я в ее свеченье вижу
Эту девушку одну.
Вижу вечер, вижу осень,
Серебристый вижу свет,
И луны на челке проседь,
И тебя, которой нет.
2
Семена, которые прорастают мгновенно. Оружие мира? Или войны? Представить страшно, как мгновенно из маленького семени вырастает дуб или баобаб. Растительный взрыв, подобный ядерному, но без вредных излучений.
Но мне, собственно, не до фантазий. Правдами-неправдами, очумелый после болезни и Девочки, я сижу в поезде. Плацкартная полка, почти никаких вещей. В кармане. Деньги медицинского персонала.
Удача приходит к тем, кто ее ищет. Лечащий фтизиатр обратился ко мне с вопросом: что это за вагончики стоят у речного вокзала, написано, что цирковые, но никто в них не живет.
– Наши, – мгновенно среагировал я. – Изготовлены в Ставрополе, будем скоро продавать дачникам.
К обеду новость облетела всю больницу, и я стал
для медиков самым важным человеком.
Цена, установленная мной в 700 долларов, по остаточной, так сказать, стоимости, была смехотворно низкой. Главный врач уговорил меня съездить, посмотреть. Конечно же, он просто хотел выбрать для себя самый лучший. Действительно, стояли старые вагончики, в одном из которых жил сторож. Цирк-шапито собирался их пустить с аукциона. Директора этого шапито из парка Горького я, как ни странно, знал – полный, очень деловой армянин. Мы с Машей были у него в гостях, когда Маша возжелала поближе познакомиться с тюленями. Знал я и то, что шапито в России прогорали. Перестройка... Деньги у людей расходовались на хлеб, а не на зрелища.
Сторож остался в святой уверенности, что я – заместитель этого армянина. Главврачу же я посоветовал именно вагончик сторожа, как самый приличный. Дальше было просто. Главврач подготовил письмо в цирк с просьбой продать коллективу больницы семь жилых вагончиков по остаточной стоимости, нарколог собирал деньги с сотрудников вместе с заявлениями на покупку, был оговорен мой комиссионный процент по тысяче рублей с каждого вагончика.. Удивительно доверчивы наши люди. Все время и все их обманывают: и правительство, и руководители предприятий, учреждений, и продавцы а магазинах, и доморощенные аферисты. А они все продолжают во что-то верить, на что-то надеяться. Но я – человек деликатный. Я не стал брать всей суммы: объяснил, что главное сейчас – внести аванс, сделать частичную предоплату, чтоб вагончики не перекупили какие-нибудь предприниматели. О своем гонораре я вообще сказал небрежно – успеется.
Принесли из кладовой мою одежду. Выгладили ее. Вместе с главврачом и тремя тысячами баксов я до ехал до шапито в парке. Попросил его посидеть в машине, не вмешиваться. Зашел в кабинет директора. По говорил с этим милым армянином, вспомнили мы с ним покойную слониху Кингу, высказали несколько бранных слов по адресу погубившего ее директора. Вышел. Не просто вышел, а в сопровождении директора, который жал мне руку, прощаясь, приглашал заходить. Из машины содержание нашего разговора слышно не было.
– Добросьте меня на Пушкаревскую, к "Союзгосцирку", – сказал я, усаживаясь. И заедете за мной через пару часов. Директор согласился, мы даем ему штуку
сверху, а он отпускает вагончики по оговоренной цене. Так что вам дачный домик на колесах достанется почти даром. Сейчас я внесу деньги в бухгалтерию главка, оформлю все бумаги. Через пару часов жду.
Я вышел у главка с нетронутой суммой в кармане. В запасе у меня было два часа, а то и больше, пока медики спохватятся и заявят в милицию. Вполне хватит, чтобы забрать вещи и сесть в какой-нибудь поезд. Я зашел в здание главка, которое теперь именовалось не "Союзгосцирк", а "Российская всецирковая компания". В вестибюле список служащих на отдельном золотом щите возглавляла некая Гаирова, только именовалась теперь не директором главка, а президентом Российской... и т. д. Тунеядцы, сосущие деньги у артистов, жиреющие за служебными столами в то время, когда настоящие трудяги цирков – от рабочего до дрессировщика – за нищенскую зарплату гробят здоровье, мотаются без приюта, без нормального быта по всей стране, перекрасились и процветали в том же здании. Я плюнул на пол вестибюля и вернулся на улицу через черный ход. Медицинская машина ждала у главного подъезда. Метро, благо, было рядом. И Маша должна была быть еще в школе, ведь день только начался, так что я успевал забрать свое дорожное имущество.
Все получилось, как я задумал. Через два часа фирменный поезд "Пекин" повез меня в Иркутск. Я сознательно взял плацкарту, чтоб не привлекать ничьего внимания. Даже менты по заяве врачей станут искать в СВ или в купейных. Они же будут своими ментовскими мозгами считать, что человек с кучей долларов не поедет в нищенском плацкарте…
Боже! Сколько лет я мечтал о возвращении Проводника. Только в этих мечтах мне и удалось осознать всю огромную силу власти, которую я могу с его помощью обрести. Какой же я был малограмотный дурачок, когда таскал на руке чудо и не мог извлечь из этого чуда практическую выгоду! Только б не снесли то дерево, под которым лежит браслет связи!!
3
Чувствую, что никак не могу заставить себя перейти к моменту восстановления связи с Проводником. Лезут в голову какие-то дурацкие сравнения с первой брачной ночью, с глотком воды, умирающего от жажды... Все же в писательстве есть нечто наркотическое. Хочется писать красиво и возвышено. И все время сбиваешься на некие стандарты прочитанных тобой книг. Так и тянет отдать стилистику на полнейшее управление Проводнику, а самому только сбрасывать информацию. Но графоманство – сильный наркотик. Меня уже кумарит, если не надиктую хоть пару страниц.
Специально пробежал отрывки уже написанного. Попросил Материализатор реализовать их, распечатать. И пробежал глазами. И изничтожил с помощью того же Материализатора. (В дальнейшем буду писать вместо неуклюжего “Материализатор” просто “Матр”. Неудачное я название придумал для этого фантастического прибора, давшего мне абсолютное могущество. Сокращение тоже неуклюжее, но сойдет. Я, в конце концов, не поэму сочиняю. Достаточно того, что стихи свои сую куда только возможно. И все чаю надежду, что не такие уж они скверные. Тем более, что стихи я писал и до встречи с Проводником.)
Короче, не буду описывать щемящие мгновения встречи, страх и сердцебиение, весь комплекс человеческих эмоций на полную катушку, пока добирался до санатория, искал то дерево, копал руками стылую землю, сдирая кожу о задубевшую хвою и шишки... Нечто подобное, наверное, испытывает начинающий пользователь компьютера, когда впервые в жизни выходит в интернет. Но в то время, о котором сейчас идет речь, в России компьютеров было мало и 386 модель считалась верхом совершенства. А мне так и не довелось испытать восторга хакеров, так как на руке у меня был Проводник и любой современный компьютер по сравнению с ним был более чем убог.
...Контакт с Проводником произошел мгновенный, и я сразу завалил его вопросами. Как ни странно, но сперва я спросил его – не скучал ли он. И это долбанный информатор сразу вылили на меня ушат холодного безразличия.
– Не получал такой команды, – сообщил он жестяным голосом, – эмоции так же должны задаваться и программироваться. На данный момент имею одну программу чувств – заботиться о твоем здоровье. Поэтому сообщаю, что общий анализ физиологического состояния скверный, по ряду параметров организм близок к патологии, следует в ближайшее время начать лечение. Предоставить список неполадок и рекомендаций?
– Успеется, – пробурчал я мысленно. – Ты лучше скажи, что представляют собой существа, тебя создавшие? Они на нас хоть чуток похожи?
– По форме – ни в коей мере. Самый близкий аналог на вашем языке форм моих создателей – энергетические сгустки. По образу мышления – да. В той же мере, как мышление простейшего млекопитающегося с человеческим.
– Они имеют с тобой связь, контакт?
– Конечно.
– Постоянный?
– Естественно.
– И как они относятся к тому, что ты общаешься с простейшим млекопитающимся?
– С некоторой долей интереса.
– Выходит, они через меня изучают человечество?
– Ни в коей мере. Они о человечестве знают все, как и о других видах разумной деятельности.
– Зачем же тогда тебя сюда забросили и связали со мной?
– Этой информацией не располагаю.
– Что так? – спросил я ехидно.
– Дорогой человек, – сменил он интонацию на душевную, – это только с точки зрения землян я всезнающ и всемогущ.
– Ладно, мы еще вернемся к этой теме. Сейчас меня интересует другое. –
Я разговаривал с Проводником, естественно, в уме, беззвучно, а сам тем временем вернулся к такси и уже ехал обратно в город, в аэропорт. Находиться в холодном Иркутске мне совершенно не хотелось. Достаточно я намерзся в краслаге за эти годы. Мой путь лежал куда-нибудь в тепло, хотя сейчас было сложней, чем в СССР, попасть в Таджикистан или Туркмению. Да и опасно там, говорят, для русских.
До аэропорта было еще достаточно далеко, шофер, слава богу, попался молчаливый, поэтому я полуприлег на заднем сидении старой “волги”, закурил свой любимый “соверинг” и задал важный вопрос:
– Как мне предельно быстро и без опаски стать очень богатым? И чтоб никакой уголовщины.
– Взаимоисключающие задания. Не нарушив ни одного закона очень быстро стать очень богатым почти невозможно. Самый быстрый способ не предусматривает уголовной ответственности, так как недоказуем на данном уровне технического развития землян. Кроме того он не аморален с человеческой точки зрения, так как не приносит никому значительного ущерба.
– Тьфу, – сказал я. – Вот уж не думал, что инопланетный компьютер может быть столь болтливым.
