Текст книги "Повесть о юнгах. Дальний поход"

Автор книги: Владимир Саксонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Ребята молчали.

– У него двоюродный брат – моряк. На Балтике воюет…

– Ничего, – сказал Юрка. – Завтра обязательно доберемся.

– Это он и узнал про школу юнг. Я подумал, ведь правда – до призыва еще ждать и ждать…

– Где лейка? – испуганно спросил Валька. – Мы ж так потонем. Посмотрите, сколько в шлюпке воды!

– Какая лейка?

– Ну, черпак, совок! Надо ж выкачивать, а они сидят!

Лейку мы не нашли и стали выплескивать воду руками.

У меня ничего не получалось. «Сейчас попрошу попить… – думал я. – Вот еще две пригоршни… Сейчас…» Руки окоченели. Спину было больно разгибать. Я попробовал встать («Сейчас попрошу!») и поскользнулся, упал – шлюпка чуть не черпнула бортом.

– Осторожно, – спокойно сказал Железнов. – Давайте бескозырками.

– У меня нету, – вздохнул Леха.

Мы вычерпывали воду бескозырками…

– Кажется, прибывает? – спросил Чудинов.

Юрка ответил:

– У меня уже в ботинках хлюпает.

– И у меня.

– Значит, прибывает…

– Поднажмем! – сказал Юрка.

Потом он велел нам надеть спасательные пояса.

– Это пробковые жилеты, – подал голос Валька.

Ему не ответили.

Небо очистилось.

Мы увидели звезды – первый раз с того вечера… Стали искать Полярную.

– Да, пораньше бы!.. – сказал Железнов.

– Вон опять туча наползает, видите? – спросил я.

– Где?

– Вон, справа…

Что же, так и ждать, пока потонем? Надо ведь что-нибудь делать!

– Может, погрести? – предложил Леха. – А то зуб на зуб не попадает.

– Это не туча, – сказал Юрка. – Это земля!

Когда шлюпка уткнулась в песок, у нас еще хватило сил ее вытащить. Потом мы лежали на траве и слушали, как шумят сосны.

IV

Капитан второго ранга Иванов стоял, заложив руки за спину, и смотрел на нас презрительно из-под полуприкрытых век.

– Салаги, – процедил он. – Грести не умеют, парус ставить не умеют, а тоже – в море!

Мы вытянулись по стойке «смирно» между письменным столом и дверью кабинета и смотрели кто куда: в пол, в потолок, на окно, на модель эсминца в застекленном шкафу… Глазам не прикажешь.

– Пацаны несчастные! – сказал Иванов. – Если бы вы приняли присягу, я бы должен был отдать вас под суд Военного трибунала…

Мы молчали. Пол все-таки еще покачивался.

– Вы как хотели воевать? Сами по себе? Без выучки? Не маленькие уже!

Лоб у меня под бескозыркой взмок, его щипало от пота.

– Салаги… Грести не умеют, парус ставить не умеют, а тоже – в море!

– Не думал, что нашей школе так быстро понадобится гауптвахта, – сказал Иванов. – Но ничего. – Он усмехнулся. – Вы же ее и построите. И обновите… По десять суток каждому!

– Есть! – пискнул Валька.

– Кру-гом! Привести себя в порядок и заходить по одному. Шагом марш!

Мы вышли в коридор.

– Пугает! – насмешливо сказал Заяц.

Леха поправил на голове новую бескозырку, проговорил негромко:

– Если бы мы пропали, под трибуналом был бы он.

Юрка молчал.

– Пойду! – решил Валька.

Он долго не возвращался. А когда вышел, у него, по-моему, не только нос – глаза тоже были красные.

Я пошел последним. Шагнул в кабинет, вытянулся:

– Товарищ капитан второго ранга, юнга Савенков по вашему приказанию прибыл!

Иванов молча меня разглядывал. Потом негромко, но очень ясно произнес:

– Маменькин сынок…

– Я хотел быть летчиком!

– А будете радистом, – усмехнулся Иванов. – Отличная специальность!

– Знаю, – сказал я. – «Интеллигенция флота»…

– Пришейте хлястик, интеллигенция! Сумеете, надеюсь?

Иванов отогнул подкладку фуражки и достал иголку с ниткой.

Пока я пришивал, он сидел напротив, за письменным столом, и смотрел на меня в упор – я чувствовал. Но хлястик пришил и положил иголку на край стола. Положено в таких случаях говорить капитану второго ранга «спасибо» или нет?

– Покажите руки! – приказал Иванов. – Ну, ясно… Мозоли натерли.

Если на то пошло, мозолями я гордился. Вернуться когда-нибудь домой с крепкими, огрубелыми руками – чем плохо? Но мозоли у меня не получались: вздувались какими-то нежными пузырьками, лопались и сходили.

– Мне говорили, что тут учат на морских летчиков! – соврал я, глядя на модель эсминца в шкафу.

– Не хотите учиться в школе?

Мне нельзя было отступать: пусть не считает меня маменькиным сынком.

– Я хотел быть летчиком!

Иванов устало вздохнул, пододвинул мне бумагу:

– Пишите рапорт!

Я растерялся.

– Вот ручка, – кивнул капитан второго ранга и поднялся из-за стола.

«Пишите рапорт» – и все? Так просто?

Краем глаза я видел, как Иванов шагает по кабинету.

Встать бы и сказать, что ничего я писать не буду, что вообще он еще посмотрит, какой я маменькин сынок… «Пишите рапорт»!

Ну и напишу – подумаешь…

– Знаете ли вы, товарищ юнга?.. – Иванов остановился у окна, спиной ко мне. – Знаете ли вы, что писал Александр Васильевич Суворов адмиралу Ушакову после победы русского флота при Корфу? Что желал бы быть в том сражении под начальством Ушакова хотя бы мичманом! Суворов – и хотя бы мичманом! Впрочем, не только писал, но приехал на корабли Черноморского флота и экзамены на мичмана сдал…

Но тогда авиации не было… Я тоже смотрел в окно – на кусок чистого, голубого неба над соснами. (Вот и солнца хоть отбавляй!) Хотя, если говорить честно, то дело не в авиации. Он мне не верит – думает, испугался. Думает – мозоли. Вот если бы школа была построена, он бы так не говорил.

– Первый залп Октябрьской революции – залп крейсера «Аврора». Именно матросам доверял самое ответственное Владимир Ильич Ленин. И сейчас – Одесса, Севастополь, Ленинград. Всюду моряки!

…Или, еще лучше, если бы добрались мы до фронта! Не было бы этого разговора.

– А через Северный полюс в Америку – кто? – сказал я. – Чкалов! А Талалихин, Гастелло?

– Да. – Капитан второго ранга кивнул. – Правильно и это… – Усмехнулся. – Пишите, я продиктую. Начальнику школы юнг капитану второго ранга Иванову. От юнги Савенкова…

«Запомнил!..» Я вытер вспотевшую ручку обшлагом шинели.

– …Ввиду того, что я хотел быть летчиком, прошу списать меня…

Тут капитан второго ранга замолчал, и я испугался, что он передумал.

Потом вспомнил про Юрку и Леху и еще больше испугался – а как же они? Их тоже отпускают? Или они не писали?

У меня дрожали руки. Значит, домой?

– Прошу списать меня… – повторил Иванов, снова отходя к окну.

Но как же Леха и Юрка?

– …Прошу списать меня по окончании школы юнг в летную часть в качестве стрелка-радиста… Подпись и число. Все.

Я долго смотрел в его спину.

Капитан второго ранга молчал.

Потом спросил:

– Написали?

– Да.

Он обернулся, и я встретил почти на ощупь твердый взгляд, потом увидел его тщательно выбритый подбородок, убийственно белый срез подворотничка.

Иванов подошел, взял у меня рапорт. Положил его в папку и тщательно завязал тесемочки. Щелкнул ключ в ящике стола.

Мне показалось, что во мне что-то щелкнуло. И отлегло от сердца.

Я вскочил:

– Разрешите идти?

– Только Заяц и вы написали рапорты, – сказал Иванов. – Чудинов и Железнов отказались. Из этих ребят моряки получатся.

– Ну и что? – Я чувствовал, что лицо у меня горит. – Зато… в летную часть! Буду летать!

Но себя-то не обманешь.

Думал, что отправляют домой? Думал. Хотел этого? В какую-то минуту – да.

– Будете летать, – усмехнулся Иванов. – Но для начала отсидите десять суток. А потом окончите школу юнг. Все. Можете идти!

Я хотел козырнуть и повернуться по всем правилам, лихо.

Не получилось.

V

Вязли в песке гладкие глыбы валунов… Ближе к воде их занесло толстым слоем водорослей, высохших, золотистых сверху. А те валуны, что сползли в воду, обнажались сейчас тоже облепленные водорослями, но мокрыми – темно-бурого цвета.

Был час отлива.

Вода тихонько звенела и шлепалась о прибрежные камни. Дальше – до горизонта – лежала покойная гладь, высветленная белесым северным небом.

Теперь-то я знал, какая это гладь. Как говорится, «люблю море с берега».

– Сбор через тридцать минут, – сказал старшина. – Задача: набить и зашить… Все ясно?

– Так точно.

– Р-разойдись!

Каждому из нас еще утром выдали по две наволочки – для подушки и матраца. Надо было набить их водорослями.

– Только сухими, – предупредил старшина, – чтоб не прели!

Сегодня рота переселилась из палаток в кубрики. Мы с Юркой заняли койки на верхнем, третьем ярусе, а Леха – под нами, на среднем.

– Святая троица! – сказал Сахаров. – А вы ничего – отъелись на губе-то! Оказывается, не так уж плохо посачковать десять суток.

– Можешь попробовать, – ответил Юрка.

– На «слабо» дураков ловят, – ответил Сахаров, глядя на меня.

…Идти по водорослям было вязко, ноги утопали, как в мягком ковре.

Леха говорил:

– Это их во время шторма выбрасывает, я знаю. На Дальнем Востоке тоже так. У меня отец до войны служил в Приморье. Знаете, какая там тайга!

– И медведи есть? – рассеянно спросил Юрка.

– Конечно. Мы с отцом на охоту ходили. Тишина, снегом пахнет…

Железнов кивнул, не ответив, – смотрел на море.

– Значит, и медведи…

– Ну да! – сказал Леха. – Не веришь?

– Верю, почему же! – Юрка нагнулся. – Давайте собирать?

Мы разбрелись. Я прошел вперед. Потом оглянулся и увидел, что Юрка стоит и немного исподлобья, пристально смотрит на море. На переносице у него прорезалась короткая упрямая складка.

Откуда-то появился Сахаров. Мельком взглянул на меня и двинулся, растопырив руки, к Железнову:

– Кто кого?

Тот улыбнулся – складка исчезла.

– Давай…

Через несколько секунд Юрка сидел сверху. Поднялся, улыбаясь:

– Ну, что?

– Нога подвернулась, – сказал Сахаров. – А ты ничего… Тебе десять суток на пользу! – Отошел и закричал: – Братцы, с кем покурим?

Юрка все улыбался, глядя ему вслед:

– Чудак!

– Он жалеет, что сам не отсидел, – добавил Леха и усмехнулся. – Героем был бы…

Мы лежали на матрацах, набитых морской травой, хмелели от крепкого запаха водорослей и смотрели на море. Нет, не были мы героями, хоть и не каждый, может, решился бы… Закрутило нас оно, закружило!

– На Дальнем Востоке я первый раз и океан увидел, – задумчиво проговорил Леха. – И решил, что пойду на флот… А ты, Серега, не жалеешь?

– Нет! – ответил я.

В облаках появился просвет, выглянуло солнце. Море в одной стороне зарябило, заискрилось, а в другой чуть потемнело. Ветер очнулся и пробежал к лесу.

Освещенные солнцем, повеселели сосны.

– Станови-ись! – повисло над берегом.

Началась строевая подготовка.

Я иногда оглядывался – смешно было видеть со стороны: матрацы лежали, грелись на солнышке, как тюлени, а их хозяева – вся рота – небольшими группами топтались на берегу, утрамбовывали и без того твердый, наверное, смерзшийся уже песок.

– Равняйсь! Смирно!

И пауза.

– Напра-во! Отставить! Резче надо. Напра-во!

И опять пауза.

– Нале-во! Резче, резче! Кру-гом! Отставить!

Отставить – значит так же четко вернуться в исходное положение.

– Шаго-ом…, марш! Нале-во! На месте!

Мы поворачивались, шли, опять поворачивались, останавливались, поворачивались, шли.

Со стороны, может, было и смешно…

Занятия с нами вел новый командир смены старшина первой статьи Воронов – сухощавый, жилистый, лет сорока пяти; лицо с морщинами, а глаза хитровато-веселые. Бескозырка у него была без каркаса, без пружины под кантом; около звездочки – две лихие вмятинки. Так носили бескозырки революционные матросы-балтийцы в семнадцатом году.

– Будем отрабатывать подход к командиру, – сказал Воронов, когда мы сто первый раз остановились и повернулись налево.

Он стал вызывать нас из строя по одному.

Вот так же бывало на репетициях в драмкружке: краснеешь почему-то за товарища, когда он выступает, и думаешь: «Сейчас моя очередь…»

– Юнга Железнов, ко мне!

Юрка нерешительно бежит (рассчитывает, когда останутся три шага, которые нужно пройти «строевым»), переходит на строевой и, останавливаясь, подносит руку к бескозырке:

– Товарищ старшина первой статьи, юнга Железнов по вашему приказанию прибыл!

– А что вы смотрите исподлобья? – спрашивает вдруг Воронов.

В строю – хохоток. Я вижу, как Юркина рука вздрагивает.

– Становитесь в строй.

– Есть!

Железнов поворачивается кругом. На переносице у него складка. Покачнувшись, делает первый шаг.

– Юнга Чудинов, ко мне!

«Все ясно, – думаю я. – Привязался к нам троим».

Широкое лицо Лехи пылает: у него не сразу получается. Ничего, я постараюсь за всех. А может, пронесет?

– Юнга Савенков, ко мне!

– Товарищ старшина первой ста…

– Отставить. Как держите руку?..

– Юнга Савенков, ко мне!

– Товарищ старши…

– Отставить. А нога?..

На третий раз получается.

– Юнга Сахаров, ко мне!

Артисты – такой народ… Сахаров тонок, строен, шинель ладно подогнана (когда он успел?). Четко подходит, козыряет… У артистов получается, хоть в душе он, может, и не так хорош, как кажется.

– Потренируйтесь-ка друг с другом, – решает старшина.

Он разделяет нас на пары. Нарочно, что ли?

– Юнга Савенков, ко мне! – злорадно кричит Сахаров.

Бегу к нему, а он отступает спиной к лесу и ждет, криво улыбаясь.

Делаю три строевых шага.

– Товарищ… командир, юнга Савенков по вашему приказанию прибыл!

Сахаров молчит.

Я опускаю руку.

– Ну?!

– Разговорчики! – Он округляет глаза. – Команды «вольно» не было!

Несколько долгих секунд мы смотрим друг на друга.

– Кру-гом! Шагом марш! Напра-во! Юнга Савенков, ко мне!

И опять мы лицом к лицу.

Он молчит. Потом усмехается:

– Можете идти.

– Есть!

Ничего, подойдет и моя очередь.

– Во-оздух! – кричит кто-то.

И наступает такая тишина, что в ней слышен один только звук – подвывающий, прерывистый.

– «Юнкерс»!

Это я сказал. Сам не знаю, когда успел рассмотреть. Мы уже бежим к лесу. Кто-то визжит. Визг все сильнее, пронзительнее. И я вдруг соображаю, что это бомба.

Валун…

Кидаюсь под него.

Визг еще не оборвался, а взрывная волна уже схватила меня за шиворот, ударила пониже спины, бросила к лесу, до которого я двух шагов не добежал.

Рядом тотчас падает Воронов. Это он меня, а не взрывная волна…

А визг прекратился. Жутко.

– По-пластунски в лес! – вполголоса приказывает старшина.

Слева ползет Леха, впереди – маленький лупоглазый Вадик Василевский (правда, что «прыткий») и сам Сахаров… А где Юрка?

– Железнов! – рявкает старшина. – Куда?!

– Может, он парашютистов сбросил? Надо же посмотреть!

Отрывисто затявкали зенитки.

– В лес! Без тебя обойдутся.

Мы ползли и ползли – между сосновых стволов, под лапами елей. Наконец Воронов приказал подняться и огляделся:

– Юнга Железнов, ко мне!

Я услышал треск сучьев, увидел, как Юрка поднес руку к бескозырке. Глаза у него обиженно блестели.

– Товарищ старшина первой статьи, юнга Железнов по вашему приказанию прибыл.

– Найдите командира роты. Доложите, что бомба, по моим наблюдениям, упала в районе трех валунов на южном мысу и не взорвалась. Ясно?

– Так точно! – заорал Юрка и бросился сквозь кусты напролом.

Поднялся гвалт:

– А я ее видел!

– Ой ты, как завизжит!

– За нами охотятся! Пронюхали, что ли, что мы здесь?

– Матрацы бомбили! Ха!

– И то не взорвалась!

– Цыц! – сказал Воронов. – Второй фронт тут открыли…

VI

Разные бывают дневальные по роте. Некоторые орут «Подъем!» с таким откровенным злорадством, что хочется в них чем-нибудь запустить. Ему, дневальному, надоело, конечно, стоять одному, вот он и радуется: «Подъем!»

Я открываю глаза. Совсем близко надо мной, на потолке, колеблется круглое пятно: это внизу, на столе, горит коптилка.

Не слышно ни ветра, ни сосен.

Подъем…

А вставать нам не хочется. Все проснулись, но никто и не шелохнется. В кубрике тише, чем ночью, – не храпят. Это уже не тишина, а молчание, и такое враждебное, что дневальный повторяет неувереннее:

– Подъем!

Молчание.

Мы знаем: ему надо бежать и в другие кубрики. Ого, как хлопнул дверью.

Метнулось на потолке пятно света. Внизу скрипят кровати командиров смен – нашей и соседней, которая спит напротив, у другой стены кубрика.

Юрка покряхтел, поворочался и затих.

– Что же ты? – шепнул я.

– Да ну… – Он вздохнул. – Не встану. Подумает еще, что выслуживаюсь…

– Подъем, – спокойно, даже заинтересованно сказал Воронов.

В ответ кто-то тягуче, с наслаждением зевнул.

Мы насторожились.

– Так, – сказал старшина.

И вдруг мы услышали шлепок. Кто-то испуганно ойкнул и кубарем скатился со своего матраца:

– Кто бросается-то? Ща как дам!

– Дай-ка сюда. Мой ботинок, – спокойно сказал Воронов.

Леха прыснул.

– Гы-ы! – обрадовался Юрка. – Во дает!.. – и спрыгнул вниз.

За ним с веселым гоготом посыпались остальные.

Натягивая брюки, Леха восхищенно крутил головой:

– Ты знаешь, что он на «Авроре» служил? Знаешь?

Воронов, уже одетый, молча поглядывал то на нас, то на свои большие наручные часы, поворачивая руку так, чтобы на нее падал свет коптилки. Фитиль, вставленный в гильзу от снаряда, освещал кубрик плохо. В полумраке слышно было сопение, стук ботинок, переругивание: кто-то надел не свои портянки, кому-то на спину спрыгнул сосед сверху. А напротив так же копошилась другая смена, и старшина их всё приговаривал вполголоса:

– Ну-ка, юноши, не посрамимся…

Начался первый день жизни в кубрике, первый день занятий. А сколько уже было всякого: море, разговор с капитаном второго ранга, бомба… Я, пока одевался, обо всем этом передумал. И опять видел, как тонет Лехина бескозырка, как противно дрожит Валькино лицо: «Ребята, я не пил…» – и как смотрит на меня Иванов: «Маменькин сынок…» А бомба!.. Ее подорвали минеры из учебного отряда. Я слышал, я всем телом почувствовал, что земля сдвинулась. Всю душу перевернули мне эти дни, и вот настал новый день – и будто ничего не произошло: опять команды, команды…

– Становись!

Построились.

Воронов посмотрел еще раз на часы, на нас и рассмеялся:

– Умора!

Мы тоже улыбнулись – растерянно. В чем дело? Мы гордились тем, что встали сразу и посрамили все-таки «юношей» из соседней смены – они еще не строились.

– Умора! – повторил Воронов. – Семь минут одевались. А? Как вас назвать-то после этого?

Мы не знали, как нас назвать.

– Смирно! Напра-во! На физзарядку бего-ом марш!

В этот момент дверь кубрика распахнулась:

– Выходи на физзаряд…

Выполняя команду старшины, мы сшибли остолбеневшего дневального с ног.

Главстаршина Пестов командовал:

– И… раз!

Мы коротко нажимали на головки ключей – точка.

– И… раз, два!

Нажатие на два счета – тире.

– Теперь прием на слух. Не пытайтесь считать, сколько в знаке точек и тире, – говорил главстаршина Астахов, прохаживаясь между столами. – Так вы никогда не станете радистами! Знаки нужно запоминать на слух.

– Например, – подхватывал Пестов, – семерка – это два тире, три точки. Но запоминайте на слух: та-а, та-а, ти, ти, ти – дай, дай закурить. Ясно?

– Спрячьте ваши улыбочки! – приказывал Астахов. – Лучше попытайтесь запомнить двойку. Две точки, три тире: ти, ти, та-а, та-а, та-а – я на горку шла. Ти, ти, та-а, та-а, та-а – пирожок нашла…

– Tи, ти, ти, та-а, та-а – какая ра-адость! – сдержанно улыбался Пестов. – А это я пропел тройку…

Занятия радистов начались в общем большом классе, где на столах были смонтированы радиотелеграфные ключи, а на стенах висели длинные листы со значками азбуки Морзе. Азбука казалась нам такой же непостижимой, как первоклассникам – таблица умножения.

А эти «я на горку шла» трудно было принять всерьез, – сколько же времени нужно, чтобы стать радистом, если начинать с такой чепухи?

Мы внимательно приглядывались к нашим инструкторам. За четыре часа занятий они по очереди садились за ключ. На Пестове – черноволосом, с бачками, идеально выбритом – все блестело: тщательно причесанные волосы, бляха ремня, ботинки и зубы, если он приоткрывал рот. А рот у него открывался, когда главстаршина работал на ключе, – такая, наверное, у него была привычка.

Его звали Михаилом. Он и свое имя и Астахова – Леша – оттарабанил на ключе. (Мы, конечно, на слово ему поверили.) А главный старшина Астахов не был похож на своего спокойного, даже немножко медлительного друга, – светловолос и, кажется, вспыльчив. И, когда работал на ключе, губы у него сжимались… Но мы нашли все-таки какое-то сходство между ними, как между братьями.

И в первый же день к обоим пристало новое, комбинированное имя: Милеша Пестахов.

Это Сахаров придумал. Правда, тут же сказал Юрке:

– Я бы на их месте вроде вас на фронт сбежал и трибунала бы не побоялся… «Пирожок нашла»!..

В окна заглядывали кроны сосен.

Астахов, сжав губы, нажимал на ключ:

– Повторяю: семерка!

А Пестов прохаживался между столами и спрашивал:

– Запомнили?

В тот вечер мне удалось пробраться поближе к печке – даже роба на коленях нагрелась и лицу было жарко. Трещали дрова, отсветы огня плясали на лицах ребят, и давно знакомым казался хриповатый голос Воронова.

– Солнце едва взошло, – рассказывал старшина, – только клотики и осветило. Вода в гавани тихая. Ровненько, борт к борту, стоят миноносцы. А на корме каждого – горнист. И вот, значит, солнце, склянки бьют, и разом во все горны – подъем!

Леха вздохнул:

– На кораблях, конечно, всё по-настоящему…

– Да, там моряки, – усмехнулся старшина.

– А за сколько минут встают моряки, товарищ старшина? – нагловато заискивая, спросил Сахаров.

– Умора! – ответил Воронов. – «За сколько минут»… За одну. Ясно?

– На миноносцах и мы так будем.

– Это как повезет… Подложи-ка еще поленце, Савенков. Вот так… Это куда направят, а то и на «самоваре» служить придется.

– Гы… – Юрка замер.

– «Гы»!.. Была тут на Северном флоте такая боевая единица. Ее-то самоваром и прозвали… Между прочим, любое судно, если оно ходит под военно-морским флагом, – это боевая единица. Даже шлюпка. Ясно? Ну, а ребятам обидно было…

У нас на шлюпке флага не было. И какая там боевая единица! А там ребятам еще бы не обидно, думал я, глядя на огонь, еще бы… Служить на маленьком паровом катере, у которого только и почета, что военно-морской флаг… В море он не ходит – мал. Команда – три человека: старшина за командира, рулевой да моторист. По береговым постам продукты развозят, горючее – вот и вся их морская служба. Самоваром и прозвали..

– Чапает катерок через гавань, а с кораблей: «Эй, на самоваре! Труба раскалилась! Как бы вам не закипеть!» А труба – красная, длиннющая, с этаким коленцем…

Нет, наверное, нас на такие боевые единицы посылать не станут. Мы – юнги. Радистами будем…

– Перекрасили они трубу в другой цвет, в небесно-голубой, – хитровато сощурился старшина. – Не помогло. Смеху еще больше. Гудок у самовара сиплый, тоненький такой, с присвистом. Ну, точно – поспел… – Воронов вздохнул. – Больше всех рулевой страдал. У него с девушками не ладилось из-за места прохождения службы.

– Гы…

Я толкнул Юрку локтем.

– Отправился рулевой как-то на кладбище кораблей и притащил на катер гудок от океанского парохода. Приладил его ночью вместо старого. И никому ничего не сказал.

Слабо стрельнуло в печке. Угли отбрасывали ровный свет на лицо старшины. Худощавое, с резкими складками около губ и чуть великоватым носом, оно казалось усталым.

– Утром они отправились по делам. А эскадра в то время выходит в море – на учения. Тогда рулевой самовара дает приветственный гудок… Забасил – на всю гавань, мощно. Катер аж трясется весь! Понятно, у всех глаза на лоб.

А он… – Старшина крутанул головой. – А самовар-то побасил, побасил да и остановился. Ни туда ни сюда: пар весь выпустил!

Воронов подождал, пока мы немного поутихли.

– Ну, вот… Началась война. Служба на самоваре все та же. Пошли они как-то на дальний береговой пост и на пол-пути увидели перископ – немецкая подлодка! Фашист на них никакого внимания не обратил. Поворочал перископом и не спеша опустил его. А катерок полным ходом к подлодке…

– Строиться на вечернюю поверку! – ворвался в кубрик дневальный по роте.

Хлопнула дверь. Воронов замолчал.

– Ну? – спросил Леха.

– Строиться на вечернюю поверку, – поднялся старшина.