Текст книги "Дверной проем для бабочки"

Автор книги: Владимир Гржонко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Глава одиннадцатая

Смерти нет. Но тогда и жизни тоже нет. Если бы всё было так просто, как об этом говорят, то получалось бы, что не существует ни начала, ни конца. Ведь на самом деле, как он запомнил из сонного бормотания священника в воскресной школе, даже Бог с чего-то начал. И сам Карлос тоже начался в тот момент, когда мать извивалась под очередным пьяным клиентом. Даже сам Бог… (Здесь Карлос почувствовал, что следовало бы испугаться собственной наглости, но почему-то спокойно додумал.) Даже сам Бог должен был когда-то начаться. Иначе никаких мозгов не хватит, чтобы понять… Что именно понять, Карлос не знал, но всё равно очень удивился тому, как свободно он размышляет на такие замысловатые темы. Толстяк Джо даже не сообразил бы, о чём это он. Не говоря уж об оставшихся в Мексике приятелях. Или о матери. Она, конечно, послушно бормотала свои молитвы и кланялась облупленной статуэтке Богоматери, но ничего, кроме грязных мужиков и текилы в жизни не видела. Да и не хотела видеть. Глупая несчастная женщина… Карлос снова удивился, что позволяет себе так думать о собственной матери. Но не одёрнул себя, не сказал (как делал это всегда, когда мысли его возвращались к родному дому): мать есть мать, и нечего ему её судить. Он вспомнил, как она плакала в ту ночь, когда он облил струёй деревянную Богоматерь. A-а, подумал Карлос, может быть, именно тогда-то всё и началось. И опять с некоторой даже гордостью удивился своему неожиданному умению так толково и связно рассуждать на темы, которые раньше не слишком его интересовали. До сих пор ничего похожего он за собой не замечал.

…В тот вечер мать наказала Карлоса – он уж и не помнил сейчас, за что. И наказание-то было совершенно обыкновенным: пара подзатыльников да прощальный пинок под зад на пороге – мать ждала одного из своих постоянных клиентов, Бандита Хорхе. Был ли этот необычайно крупный мужик настоящим бандитом, никто в округе толком не знал. Но, сталкиваясь с его тяжёлым мутным взглядом, Карлос, тогда ещё совсем мальчишка, охотно верил, что к его матери ходит убийца, страшный и беспощадный. Обычно Хорхе с матерью укладывались на широкий и ободранный матрас, стоящий на нескольких кирпичах вместо ножек, и Бандит сразу же принимался за работу. В детстве, когда к матери приходили мужики, Карлос внимательно прислушивался к ёрзанью и поскрипыванию старых пружин, и вовсе не из любопытства: он ждал, когда начнут падать кирпичи и матрас съедет на пол. Это обычно означало, что дело идёт к концу, и мать вскоре начнёт готовить обед. Правда, так раскачать тяжёлый, с деревянным остовом матрас мог далеко не каждый клиент. Но Бандит Хорхе обрушивал кирпичи всегда. Он был здоровый и ненасытный. Так, вздыхая, иногда говорила мать. Она как-то особенно нервничала перед его приходом, даже мылась в открытой кухоньке под навесом, загораживаясь от Карлоса старой юбкой. А он всё равно видел, как она старательно трет между ног, и с непонятным ему самому холодком отвращения пытался не смотреть в её сторону…

В тот вечер, надавав Карлосу затрещин, мать ощутимо пнула его коленом под зад и попала прямо по копчику. Остановись она на этом, ничего бы и не случилось. Но мать, наверное, сама больно ударила ногу и поэтому закричала на Карлоса. Она называла его «грязным выблядком» – таким же поганым предателем, как и его отец. Вонючим и подлым предателем!

То, что мать выругалась, Карлоса не удивило и не обидело: она часто ругалась грязно, по-мужски, не стесняясь ничьего присутствия. Кажется, она употребляла матерные слова, даже стоя на коленях перед своей статуэткой. Потому что, замаливая грехи, подробно перечисляла их Святой Деве в таких выражениях, что Карлос только дивился. Но она никогда ничего не говорила Карлосу о его отце. Предполагалось, что его родителем мог быть любой из материнских клиентов. Тем более, что, как завистливо говорили соседи, в те времена, ещё до его рождения, мать была по-настоящему хороша собой и водила в дом много мужчин. Поди теперь разбери, кто это из них так постарался. И уж тем более мать никогда не укоряла его этим самым непонятным папашкой. Он что ли, Карлос, виноват в своём рождении! А тут – то ли от боли, то ли ещё почему – мать ругала его чуть не рыдая, и выходило из её ругани так, что знала она, кто именно позаботился о его появлении на свет, и что не клиент это был, пьяный и грязный, а тот, кому она доверилась и любила, любила как… Мать на секунду замолчала и, не находя слов, хотела было длинными грязными ногтями расцарапать себе щёку, но вовремя вспомнив, что вот-вот должен прийти Хорхе, передумала и только ударила кулаком по своему перекосившемуся лицу.

Карлос к тому времени уже успел переспать разок с соседской девчонкой (не за деньги – откуда у него деньги? – а так, задаром). И, хотя знал, что соседка была безотказной, что с ней хороводились почти все мальчишки в округе, помнил её лёгкость и сладость и горячую дрожь. Потому, наверное, что отдалась она ему участливо и по-хорошему торопливо, как если бы вынесла соседу кружку холодной воды в жару. Помнил Карлос и своё противное, безнадежно сосущее уныние и вялую злость, когда увидел её на следующий вечер, покорно идущую за сараи с одним из парней постарше – длинным и прыщавым обалдуем. Как будто в той кружке вместо холодной воды оказался теплый уксус… Конечно, не любил он эту поблядушку! Какая уж тут любовь, не в кино ведь. Но всё-таки почему-то решил, что только с ним она такая… Карлос тогда, проклиная себя, тоже прокрался за сараи и смотрел, как она, стоя на четвереньках, вся подставляется тому обалдую, как улыбается ему, поворачивая голову, когда он отрывает от земли её по-детски разбитые коленки. Карлос взвыл, швырнул в увлёкшуюся парочку здоровенный камень, но не добросил и убежал. А его давнишний дружок, Педро, говорил ему потом по-взрослому рассудительно: «Что ж ты хочешь, парень, она ж ещё молодая совсем, горя не знала, вот и ласковая со всеми подряд, шалава…» И почему-то смущённо смеялся.

А теперь получается, что у него, Карлоса, был какой-то отец – не клиент, которого мать любила и была с ним, наверное, такой же лёгкой и мягкой… не то что с другими мужиками. Так вот оно как! И почему это его отец оказался предателем? Уж не потому ли, что она, мать, тоже была тогда со всеми сладкой и податливой? Карлос постоял немного посредине их маленького дворика, в тёплой, ещё не остывшей за день пыли, и вдруг страшно обозлился на мать. Это не было похоже на ту лёгкую привычную обиду на назойливую и глупую полупьяную мамку, раздающую свои нестрашные подзатыльники. Сейчас он почувствовал, как от злости, а главное, от жалости к себе покалывает под языком, дёргаются губы и словно наливается уксусом желудок. Он не знал, что ему подумать, а неповоротливые мозги тщетно пытались раздробить твёрдую, как орех, мысль, связавшую его мать с той доверчивой поблядушкой. Только тогда, за сараями, он бросил камень просто так, от разочарования, а теперь ему хотелось кинуться на мать и бить её, терзать, кусать за дряблые щёки и пухлую распаренную грудь. Но он не успел даже шагу ступить, как во дворе появился Бандит Хорхе.

Этот Хорхе никогда с ним не разговаривал, как не разговаривал ни с кем в округе. Просто приходил к ним, коротко кивал матери в сторону старого матраса и с треском захлопывал за собой дверь. Карлосу даже казалось, что тот вообще не умеет говорить. Звуки, которые издавал Хорхе, роняя матрас на пол, скорее походили на мычание немого или животного. Карлос всегда отчаянно боялся этого Бандита Хорхе, чего уж тут скрывать, пацан всё-таки. Всегда, но не в этот раз. И Бандит Хорхе это, наверное, почувствовал. Он остановился рядом с Карлосом и уставился ему в лицо нехорошим взглядом. А Карлос, совсем сопляк, даже не отвернулся: уксусная обида всё ещё жгла губы. В тот момент он ощущал себя настоящим мачо. А тут ещё мать на пороге… улыбалась жалко, но, как показалось тогда Карлосу, мстительно. Конечно, сказать что-нибудь Бандиту Хорхе он не посмел. Но зато скривил губы и сплюнул под ноги, в пыль. Тогда Хорхе тоже скривил свою небритую морду в ухмылке, а потом без замаха ударил Карлоса в грудь. Не ударил даже, а, скорее, коротко толкнул. И пошёл к матери. Карлос глупо плюхнулся на землю и сквозь муть пыльного облачка увидел, как передёрнул плечами Бандит Хорхе. И ещё – как мать в дверях одобрительно покачала головой. Именно это, а вовсе не полученный унизительный удар, мгновенно высушило обиду и тут же подожгло её как спичку.

– Ах, сука! – прошептал Карлос, сам ещё не зная, к кому он обращается, но чувствуя, как маленький огонек превращается в большое стойкое пламя. – Ну погоди тогда!

Он немного посидел на тёплой земле, бессмысленно буравя пальцами нежный песок. Когда из дома донеслись знакомые звуки, Карлос встал, потёр грудь в том месте, куда его ударил Хорхе, и неторопливо отправился к узкому проходу между своей и соседской развалюхами. По дороге в незаметно наступившей темноте Карлос попал босой ногой в какую-то скользкую дрянь, но даже не остановился и не вытер ногу, а как-то даже порадовался: ну что ж, пусть мне будет хуже! Он вспомнил бандитскую рожу Хорхе и то, как мать, блестя глазами, одобрила издевательство над ним – выблядком – и как до этого она мылась у него на глазах, чтобы ему было противно… А Карлос ещё, как дурак, отворачивался! Карлос приостановился и, наклонясь, пошарил рукой по земле. Наткнувшись на что-то мерзкое и мягкое, он пошевелил в нем пальцами, поднес руку к носу и, убедившись, что не ошибся, провел всей пятерней по лицу. Гады, подумал Карлос удовлетворенно, все суки и гады! И я тоже! Ну и, значит, всё правильно!

Стекла в окошке их хижины никогда и не было, только болталась на двух гвоздях старая занавеска. И та непонятно зачем. Любой желающий мог бы легко заглянуть в их дом, если бы захотел. Да только кто будет тащиться в загаженный проулок, чтобы полюбоваться, как его мать разбирается с клиентом? Больше в их комнатёнке ничего интересного не происходило. Разве что в дождь, когда они вдвоём с матерью мирно сидели за столом и играли в карты на щелобаны. Он-то, дурак, когда выигрывал, бил не сильно: не выбивать же у неё последние мозги! Мать всё-таки… А сейчас пожалел, что только щёлкал, а не бил со всего размаху, как тогда, когда играл с приятелями. Проигрывала она ему часто, хотя и шельмовала, передёргивала в потемках карты…

Карлос стоял перед окном, с перемазанным дерьмом лицом, держась рукой за ветхую раму, но заглядывать внутрь не спешил. А почему? Видел он это! Сколько раз видел! Да мать не больно-то и скрывалась, подумаешь! Особенно когда поддатая была. А про клиентов и говорить нечего, им вообще наплевать, даже если ещё чего-то соображают. Только чаще совсем беспамятные попадались. И как она с ними управлялась, с пьяными, непонятно. Но Бандит Хорхе – это совсем другое дело. Этот всегда трезвым приходит, ну или почти трезвым. Далась же ему мать! Вон в городе полно молодых девок – и в борделях, и просто на улицах. Карлос с друзьями сколько раз ходил поглядеть, дурака повалять. Они же, бляди, если на улице, то и мужиков чаще всего прямо тут, в кустах, обслуживают. Или в закоулке. А пацаны тихонько подкрадываются к ним в темноте и в самый интересный момент, когда мужику уж вроде ни до чего, на – получи! Из всех орудий, залпом! Бывало, пока эти сообразят, с головы до ног их окатывали из всех своих шлангов.

Только потом бежать надо было быстро. Очень быстро. Какому мужику понравится, чтобы его обоссали, да ещё в такой момент! А если на настоящего мачо нападешь… Один такой, говорили, раз как-то пацана замочил. Полгорода с голым задом пробежал и на окраине в овраге догнал-таки… И ножом по горлу. А перед этим штаны с парня содрал и оприходовал. То, что он на бабе не успел растратить, этому пацану досталось. Но всё равно и Карлос, и ребята ходили, здорово веселились. Жаль, что часто нельзя было – примелькаешься ещё, самого обоссут, да и замочат. Запросто… Вот оно! Карлос ясно представил себе картинку мщения. Пусть Бандит Хорхе его потом ловит!

Карлос заметался по переулку, кинулся в соседний двор и нашёл наконец то, что было нужно, – большой ящик. Правда, ящик оказался картонным и хлипким даже на ощупь, но выбирать было некогда. Карлос рысцой вернулся к своему окошку, аккуратно поставил ящик на землю и прислушался. Матрасные пружины скрипели вовсю, но кирпичи, похоже, ещё не начинали падать. Значит, времени было достаточно. Карлос осторожно наступил на ящик. Вроде бы держит. Тогда он легко отодвинул занавеску. Как всегда, когда мать была занята, матрас стоял прямо посредине комнаты. Комнату освещала только самодельная лампадка перед фигуркой Богоматери, стоящей на тумбочке между кроватью и окном. После почти полной темноты переулка крошечный огонёк этой неуклюжей коптящей лампадки почему-то слепил глаза. Но все равно Карлос смог разглядеть статуэтку с чётками на расставленных руках и мать, которая вцепилась в большое тяжёлое тело, лежащее сверху, как будто тонула, как в болоте, в жёстком матрасе, и только Бандит Хорхе мог помочь ей удержаться на поверхности. На белесых ягодицах Бандита вздувались сеточки мышц; они вздрагивали, как от укола, и сжимались, сотрясая всё его тело, и мать, и матрас. Ну вот, подумал Карлос, самый тот момент. Сейчас я им…

Вспотевшей рукой он полез в штаны и с радостью почувствовал, что еле удерживается, что мочевой пузырь, кажется, вот-вот лопнет. Карлос торопливо прицелился и уже сладостно представлял себе, как струя коснётся широкой раскаленной спины Хорхе… И, выдохнув, напряг низ живота. Но тут тонкий мятый картон под ногами у Карлоса начал медленно проседать. Карлос, понимая, что сейчас упадет, хотел было остановиться, но из него уже лилось, и лилось неудержимо. Он попытался ухватиться за подоконник, но пальцы скользнули по облупившейся краске, и Карлос, взмахнув руками, стал запрокидываться назад. Он ещё успел заметить, как струя, вместо того чтобы опозорить мать и Бандита Хорхе, описала дугу и, гася зашипевшую лампаду, окатила деревянную Мадонну. И даже лёжа на спине, Карлос с удивлением увидел, что его запас ещё не кончился и что он по-прежнему поливает комнату через окно. Попробовал бы он сделать это специально, ни за что не получилось бы!

В каморке было на удивление тихо. Струя слабела и наконец иссякла, обдав самого Карлоса тёплыми каплями. Он всё ещё лежал, смотрел в густое, провисшее под тяжестью крупных звёзд небо и непонятно чему улыбался. От улыбки присохшее к щеке дерьмо стало осыпаться, но Карлос этого не замечал. Наверное, получилось даже лучше, чем он предполагал. Он хотел только оскорбить мать, а оскорбил её любимую фигурку, погасил лампадку. Что означает для его матери быть политой мочой? Да ничего, если разобраться. С ней случались вещи и похуже. А так… Над этой статуэткой она тряслась, жаловалась ей, молилась… хоть и матерно, но молилась. Нет, сам Карлос никогда не придумал бы такой классной мести! И ещё теперь получалось, что ему не надо бояться Хорхе: тому-то что, его-то он не полил! И на верующего он не очень похож, чтобы за статуэтку обидеться. Ха, Бандит Хорхе, убийца, и чтоб в Бога верил! Никогда в жизни! Нет, всё получилось просто замечательно! Карлос улыбнулся ещё шире. А девку эту соседскую, вдруг подумал он с удовольствием, надо будет завтра же оттрахать! Да так, чтоб потом долго сидеть не могла, сучка недоросшая! Карлос тут же начал рисовать себе в деталях, как именно он это сделает. И его рука невольно потянулась к расстёгнутым штанам…

Он и не заметил, как в комнате зажгли свечу: электричества у них в хижине отродясь не было. Не заметил и того, что измаранная им занавеска исчезла, а на её месте появилось лицо матери с всклокоченными волосами, подсвеченными, как нимб, откуда-то изнутри. Он вернулся к действительности только тогда, когда его неожиданно подхватили под мышки и грубо поставили на ноги. Над Карлосом нависла оскалившаяся бандитская физиономия, и мягкий ночной воздух почему-то сразу показался ему колючим и жёстким. А что, если он всё же попал на Хорхе? Карлос тоже попытался оскалиться, но вместе с остатками дерьма с него посыпались и былая решимость, и отчаянная готовность сдохнуть. И ведь не убежать: штаны подло сползли к коленям, а ноги запутались в идиотском ящике. Карлос начал было умирать – пока ещё только от страха, – но тут Хорхе громко хмыкнул, как будто хрюкнул, и улыбнулся. По крайней мере, Карлосу очень хотелось думать, что гримаса на лице бандита была именно улыбкой. Но тут же нехороший холодок скользнул вниз по напрягшемуся животу. А что, если Хорхе, как тот мачо в городе, прежде чем убивать… Железными пальцами Хорхе сдавил шею Карлоса, что-то просипел себе под нос и поволок его из переулка во двор. Придерживая руками штаны, Карлос старательно перебирал ногами. Ящик, окончательно развалившись, остался лежать посреди двора, и весь остаток пути Карлос пробежал за Бандитом Хорхе, ни о чём не думая и только пытаясь ослабить тяжёлую хватку у себя на шее.

Мать ждала его в доме, стоя у тумбочки с деревянной Богоматерью. В подрагивающих руках прямо перед собой она держала свечу. От этого Карлосу показалось, что глаза её совсем запали и превратились в две пустые чёрные дырки, а короткий нос и круглый подбородок, наоборот, вытянулись и масленно залоснились. На ней была надета её обычная, распахнутая на груди рубаха. Она стояла, положив крестом одну босую ногу на другую и смешно шевелила толстыми пальцами, как будто только что наступила на угли и здорово обожглась. Наверное, на полу осталась изрядная лужа… Бандит Хорхе подтолкнул Карлоса к матери и убрал железную руку с его шеи.

– A-а, так это ты. Ну да, конечно, – сказала мать на удивление спокойно, наклонив голову, отчего тени поползли по лицу вверх. – Ну что ж, целуй давай!..

Карлос настолько был готов к истерическим ударам, к крику и возне, что даже не сразу понял, о чём это она. Зато Бандит Хорхе быстро всё сообразил: он снова ухватил Карлоса за шею и силой заставил опуститься на колени перед опозоренной статуэткой.

– Да, сынок, – мягко и необычайно нежно сказала мать. Он и не помнил, чтобы она к нему когда-нибудь так обращалась. – Целуй ей ножки, целуй, сынок! Каждый пальчик целуй! Всё языком оближи…

Карлосу стало и смешно, и противно. Вон как ласково мать заговорила! Может, стоит почаще что-нибудь сотворять, чтобы она с ним так обращалась? Но лизать обоссанную им самим статуэтку?.. Он повернулся к матери и совсем не узнал её. Стоя на коленях, он не видел её глаз, потому что мать высоко подняла голову, а по тёмным губам скользила невиданная прежде улыбка. Да, подумал вдруг Карлос, кажется, Хорхе-то я могу не бояться, не говоря уж о матери. А вот как насчет… Он посмотрел на стоящую вровень с его лицом безмятежную Мадонну. He-а, сказал он себе, пугаясь и пытаясь подбодриться одновременно, она точно такая же, как и была. Деревяшка она деревяшка и есть! Чего там! Но всё равно было очень страшно. Так страшно, что Карлос быстро, как будто спасаясь бегством, склонился вперёд и обхватил губами влажные деревянные ступни. И сразу же почувствовал на своей голове руку. Но не тяжёлую руку Бандита Хорхе, а мягкую материнскую ладонь. Поглаживая, она слегка давила на затылок, ещё больше прижимая его губы к статуэтке. Всё правильно, решил Карлос, ведь измазал же он себе зачем-то щёку. Значит, так ему и надо. И он стал усердно водить языком по бугоркам грубо вырезанных ног. На мгновение ему показалось, что эти ноги чуть дрогнули, а пальцы пошевелились, как от щекотки… Но тут мать опустила свечу пониже и, будто очнувшись, сказала:

– Давай, сынок, торопись. А то ведь Хорхе-то ещё не закончил. Нельзя его заставлять ждать, сам понимаешь. Не такой он человек.

Ах, ты!.. Карлоса передернуло. Да что же это?! Он свою дрянь с ног у Мадонны вылизывает, а она, мать, только и ждет, чтобы тут же козла этого мыкающего обслужить? Чтобы он по ней елозил, кирпичи ронял, хлюпал в ней своей елдой? А как же Мадонна? Ах он дурак! Вот ведь купился! Мать, значит, покается и тут же, прямо перед Ней… И ничего? И всё правильно?! Да пускай Она ему теперь задницу своим деревянным языком вылижет, раз она такая! Вот суки-то, вот бляди! Да он сейчас эту деревяшку вообще спалит к едрене фене!

Оказалось, Карлос выплюнул все эти слова прямо в лицо Мадонне. Потому что покачнулась, как пламя свечи, и вытаращила глаза мать и захохотал своим нечеловеческим голосом, подвывая и похрюкивая, Бандит Хорхе, сидящий теперь с ногами на матрасе. Сам Карлос понял, что орет вслух, только тогда, когда материнский локоть толчком повалил его на пол, а его собственный крик перекрылся её визгом. Не обращая внимания на рассыпавшиеся по полу четки и опрокинувшуюся лампадку, мать подхватила статуэтку на руки бережно, как расшалившегося ребенка.

– Нет, – выдохнула мать, – нет! Она всё видит, она всё понимает! Она… Она такая же! Такая же! Вот! Вот! Вот! Смотри!

Короткими движениями, как будто заново месила, словно размягшую глину, старое дерево, мать ощупывала ладонью драпированную грудь статуэтки. Потом опустилась ниже, пытаясь раздвинуть покрашенный белой краской балахон. Потом повернула фигурку спиной и вдавила свои пальцы с грязью под ногтями в твёрдые выпуклые ягодицы. Грудь матери тяжело и беспокойно двигалась под рубахой, соски вздулись и просвечивали сквозь жидкую ткань. Забывшись, мать переступала с ноги на ногу, как будто ей нестерпимо хотелось на двор. Она вела себя словно заворожённая. Даже сильно подвыпив и устраивая истерику недоплатившему клиенту, она не бывала такой. Карлосу стало страшно. Это был другой страх – не похожий на тот, который он испытал, увидев под окном Хорхе, и даже не тот, который заставил его целовать ноги деревянной Мадонны. Женщина, бок о бок с которой он прожил много лет, – его собственная мать – вдруг показалась ему незнакомой: какой-то светлой и лёгкой, что ли… И потому страшноватой. Карлосу на минуту представилось, что статуэтка у неё в руках и действительно мягкая, совсем живая. Что ещё немного, и мать сдерёт с нее деревянную одежду, ощупает со всех сторон тёплое тело и бесцеремонно полезет толстыми пальцами между ног…

Тут снова заржал Бандит Хорхе, только ещё громче и ещё отвратительней. Карлос услышал, как у него за спиной с угрозой всхлипнули пружины и хотел обернуться, но не успел. Наверное, Хорхе все же основательно сдвинул кирпичи, потому что тупо стукнулась о пол матрасная рама и Бандит Хорхе всей тушей повалился на Карлоса. Мать опять взвизгнула, а Карлос, основательно получивший по голове жёстким коленом, неожиданно взлетел и поплыл вверх, прямо сквозь крышу хижины. Быстро и легко он проткнул беременное брюхо звёздного неба и оказался в совершеннейшей пустоте, где не было ни цвета, ни запаха, а только всё покалывало под языком, как будто он напился безвкусной газированной воды. И сразу же подумал о том, что уже умер. Потому что, если смерти нет, то и жизни тоже нет… Потому что все существующее должно же где-нибудь начинаться и где-то заканчиваться. И даже Бог…

Стоп! Карлос споткнулся о собственные мысли. Он уже думал об этом! О жизни, о смерти. И о Боге думал. И ещё удивлялся, как это у него лихо получается – разумно и складно. A-а, догадался Карлос, я попал сюда из вагона метро, после того как Очкарик… Ну, в общем, теперь всё ясно. То ли это он сам вдруг научился хорошо соображать, то ли место, куда он попал, было таким, что волей-неволей всё становится понятным само по себе, но перед Карлосом сразу развернулись все невероятные события его жизни. Как будто разложенные веером карты повернулись к нему лицом, и каждая их них лежала на своем месте. Довольный самим собой и пришедшим пониманием, он приободрился и одним взглядом окинул всю свою жизнь. Как мальчишка, допущенный в закулисный мир фокусника, он с интересом рассматривал то один её эпизод, то другой. Вот мать с её Мадонной, вот маленькая безотказная поблядушка… Вот неизвестный ему отец. Даже дурачок Хозе тоже тут. А вот и она – та лёгкая и прохладная, которую он называл Мэри там, в Техасе. Как же он сразу-то не понял! Хотя где ж ему было понять – ещё недавно такому тупому да дикому… А вот Матильда – огромная, светящаяся, с необъятной сладкой грудью. И Маленькая женщина, и Очкарик… Каждый из этих людей был не случаен в его жизни, каждая история для чего-то была нужна, и в этот момент он точно знал, для чего именно. Погоди-ка! Одно место в этой приятной своей простотой картинке показалось ему чёрным зловещим провалом. Одна карта почему-то оказалась не перевёрнутой! Почему он и Очкарик висели рядом на крестах в той большой церкви? Что это означает? Карлос забеспокоился. Почему Некто, подарив ему такую ясность в мозгах, такую глубокую уверенность и понимание, сделав его совсем другим человеком, – почему этот Некто вдруг спрятал от него один в общем-то пустяковый эпизод? Но может быть существуют и другие провалы?..

Слегка запаниковав, Карлос ещё раз, как мелкие монетки, зажатые во вспотевшем кулаке, пересчитал свою жизнь. Нет, только этот случай в церкви уродливо зиял в открывшемся ему ряду событий, словно дырка от выбитого зуба. Один-единственный! Разбойник с его собственной физиономией, висящий на кресте рядом с Иисусом-Очкариком! Ну это надо же! Умудренный Карлос больше не верил в совпадения. И сразу же ему стало тошно. Всё его понимание съёжилось и поблекло. Ушла ясность, ушла лёгкость, и голова снова стала мутной и тяжёлой. К тому же Карлос чувствовал, что отпущенное ему время уже истекает, что он постепенно возвращается обратно, на грязный пол в вагоне метро, к ногам Маленькой женщины… Возвращается униженный больше, чем тогда, когда провалился в эту пустоту. Пустоту? Никакой пустоты уже не было. Маленькая женщина с озабоченным видом стояла перед ним на коленях и держала прохладную ладонь у него на лбу. А рядом, тоже стоя на коленях, знакомо, совсем как та соседская девчонка, улыбалась Другая женщина, бесстыдно пристававшая к Очкарику.

– Ну как ты, очнулся? – спросила Маленькая женщина и коснулась собственного лба. – Падаешь в обморок, как какая-нибудь барышня.

Похоже, она здорово испугалась и теперь, увидев, что Карлос пришёл в себя, разозлилась. Пол вагона покачивался: поезд деловито бежал по темному туннелю. Карлос глубоко вздохнул, приподнялся на локте и неожиданно для себя самого сказал:

– Я хочу в церковь! Прямо сейчас!

Маленькая женщина округлила глаза, а та, другая, звонко расхохоталась, перекрывая стук колёс. Но тут же оборвала смех и ловко вскочила на ноги:

– Вот это правильно! Молодец! Что время-то терять?

Она проворно, как резиновый мячик, подскочила к блестящей загогулине стоп-крана и, сорвав пломбу, рванула ее на себя. Все существующие в мире отвратительные звуки сорвались с цепи и помчались по пустому вагону.

– Приехали, – заорала другая, сумасшедшая женщина, – вылезаем!

И торжествующе нахлобучила себе на голову измятую шляпку.