Текст книги "Разорванный круг"
Автор книги: Владимир Попов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)
Каждые десять секунд – автопокрышка, каждый час – триста шестьдесят, каждые сутки – восемь тысяч шестьсот сорок. А за год набирается два с половиной миллиона штук.
Последние годы Госплан не увеличивает количество покрышек сибирскому заводу, милостиво оставляет те же два с половиной миллиона. Те, да не те. Покрышки завод выпускает разные, и количество маленьких все уменьшается, а ассортимент гигантов растет. В штуках – цифра неизменная, в тоннах, в затратах труда – разница колоссальная. Заводчане знают это лучше, чем кто-либо другой, и всегда немного хитрят: разные свои мероприятия проводят исподволь, не шумят о них, не демонстрируют мощностей, которые наращивают к концу года. Однако ни разу не удалось им перехитрить Госплан. Больше того. Зачастую Госплан ставит такие задачи, которые кажутся совершенно невыполнимыми. Тогда в Москву снаряжается «спасательная экспедиция» – едут плановики во главе с директором завода. Случается, что Госплан сдается, а чаще всего нет. Представители завода возвращаются назад пришибленные и злые.
Всякая злоба, как известно, порождается бессилием. Но она же и рождает силы. Начинаются форсированные поиски способов, которые обеспечили бы план. Все поднимается на ноги, все подчиняется одной цели.
Бывший директор завода Лубан был умудрен жизнью. Как ни ругали его за консерватизм, все, что обеспечивало рост производства, он приберегал к концу года, когда новый план уже составлен. Вот почему такое предложение, какое, допустим, сделал вулканизаторщик Каёла, он приберег бы на последний квартал.
Брянцев был горячее и честнее. Появилась возможность сделать скачок в середине года или даже в начале – делал, не задумываясь над тем, что получится с планом на следующий год.
Ускорением режима вулканизации занимался в свое время еще Серго Орджоникидзе. Приехал он однажды на ярославский завод и сказал: «Число машин в стране растет, а шинники затоптались на месте. Надо увеличить количество шин».
Главный инженер и начальник цеха вулканизации с пеной у рта доказывали, что это осуществить невозможно, ибо производство строго ограничено режимом вулканизации, а режим научно регламентирован и никакому изменению не может быть подвергнут.
Серго не был специалистом ни в одной области техники, но добился сдвига во всех областях. Он не верил в незыблемость канонов: каноны устанавливают люди – люди их и опрокидывают. «Удивительное дело: царский режим свергли на пользу рабочих и крестьян, а режим вулканизации, видите ли, не можем изменить на пользу строительства социализма», – сказал он просто, без нажима, без аффектации, так, будто это была истина, сама собой разумеющаяся. И, пытливо вглядываясь в лица окружающих, добавил: «Я уверен, что среди вас найдутся добровольцы, которые помогут свергнуть и этот режим».
И они действительно нашлись. Пока Серго занимался другими вопросами, – его вагон продолжал стоять в тупике на заводской территории, – добровольцы победили, режим вулканизации был сокращен.
Серго не прошел мимо такого события, привел этот пример на собрании в подтверждение своего тезиса о хранящихся под спудом материальных и духовных резервах. И не столько в назидание, сколько для улучшения дела снизил поверженных консерваторов в должностях, а на их места назначил победителей.
С тех пор режим вулканизации неоднократно сокращался, а производительность автоклавов все возрастала. Но никто так и не додумался до способа, предложенного Каёлой. Шли более сложным путем: изобретали разные химические ускорители вулканизации резины.
Несколько позже Брянцев рассказал об этой истории Елене, признался, что ему стыдно, как сам не додумался до предложения Каёлы, такого незамысловатого, такого простого.
Она ответила ему словами, над которыми он потом долго размышлял: «Ты не кори себя за это. Музыканты делятся на творцов и исполнителей. Чтобы создавать музыку, нужен особый дар. Исполнители его не имеют, но они удивительно чувствуют и понимают музыку. Вот к таким относишься и ты в области техники. Ты можешь не создать свое, оригинальное, но с ходу, с налета понимаешь ценность созданного другими. И ты больше, чем исполнитель. Ты дирижер большого оркестра».
Брянцев сначала даже обиделся на Елену: обрекла на творческое бесплодие. У него тоже возникают идеи, вот и идея съемных протекторов бродила. Но, подумав, убедился в правоте ее слов. От брожения идеи до ее реализации – дистанция огромного размера. Чего-то у чего не хватало для преодоления этой дистанции. Легче всего оправдать себя недостатком времени. Но он был слишком честен с собой, чтобы только в этом видеть камень преткновения.
Еще раз удивился он способности этой женщины любить человека таким, каков есть, нисколько не идеализируя. Она и в годы юности знала ему цену. Что ж, это хорошо. Такая любовь гарантирована от разочарований. Возможно только охлаждение.
Углубление гнезда плунжера почему-то обеспокоило Карыгина. Поздно вечером, когда Брянцев сидел в кабинете один, Карыгин пришел к нему и положил на стол докладную записку. В ней сообщалось, что некоторые цеховые работники высказывают сомнение в надежности работы ослабленного гнезда.
Брянцев прочитал записку, не понял ее смысла и признался в этом.
– Я обязан поставить вас в известность.
– Занимались бы вы лучше своим делом. – Брянцев отложил докладную в сторону. – Отдел сбыта до сих пор не укомплектован грузчиками, каждый день за простой вагонов платим, приходится авралы устраивать, из основных цехов людей брать. Вы же ведаете кадрами.
– Вот я и беспокоюсь, чтобы с ними ничего не случилось.
Это был какой-то новый ход заместителя. Брянцев не стал разбираться в деталях его хитроумной дипломатии и решил раз и навсегда показать Карыгину, что тот не является для него загадкой. Размашисто, через всю докладную он написал: «Подшить в досье. Если что-либо случится, использовать как обвинение директора в непринятии мер».
Протянул записку и углубился в бумаги. Он не видел, как давнишняя затаенная ненависть Карыгина выплеснулась наружу и тут же спряталась, словно пламя, вырвавшееся на миг из печи.
– У меня еще один вопрос, – невозмутимо сказал Карыгин, сделав вид, будто не понял, что получил пощечину.
– По технике безопасности? – спросил Брянцев самым невинным тоном.
– Заварыкин поговаривает о расчете.
– За-ва-рыкин? Ну, это уже свинство. Получил хорошие две комнаты, может подождать отдельную квартиру.
– Жены не ладят.
– Не слышал.
– Человека можно извести не только скандалами, но и нравоучениями. Этого не делай, это делай так. И если с утра до ночи…
– Разберусь, – резко сказал Брянцев.
– Тогда у меня все.
Едва за ним закрылась дверь, Брянцев вскочил с места и заходил по кабинету, чтобы как-то встряхнуться, прийти в себя. Есть люди, которые ему противопоказаны. Карыгин из их числа.
А тут появился на заводе еще один человек, имени которого Брянцев не мог слышать равнодушно, – Чалышева. Молчаливая, тихая, она напоминала ему очковую змею, которая лежит, притаившись, и жалит исподтишка.
О ее приезде Брянцеву доложил насмерть перепуганный Целин. Он был убежден, что прибыла она не с добрыми намерениями, и ждал от нее любых неожиданных козней.
Чалышева не сразу пожаловала к Брянцеву. Сначала походила по отделам, знакомилась с какими-то материалами, разговаривала с людьми и только потом решила нанести директору визит вежливости.
– Могу я узнать, что вас интересует на заводе? – придирчиво спросил Брянцев.
Ей не хотелось говорить правду, но и лгать было бессмысленно – все равно доложат. И она, умолчав о том, что послал ее сюда Самойлов посмотреть все своими глазами, сказала, что ей захотелось ознакомиться с практикой применения антистарителя ИРИС-1 и методикой его испытаний. Прошлый раз, когда заводские работники приезжали в институт, она так была предубеждена против их работы, что даже не слушала их, а сейчас решила разобраться в причине таких диаметрально противоположных выводов.
Брянцеву показалось, что Чалышева слегка повернулась другой, незнакомой ему стороной, и он, быстро откликавшийся на любое душевное движение, неожиданно для себя, а еще более для Чалышевой, сказал:
– Вы бы переезжали к нам на завод. Ну скажите, разве это правильно? Все научные работники засели в институтах, а такой крупный завод не имеет ни одного человека со степенью. Здесь, поверьте мне, необъятное поле для приложения своих способностей. И результаты работы видны скорее. К этому нас вынуждает необходимость. Квартиру дадим, не такую, какие дают в Москве. Мы живем пошире.
В кабинет с довольным видом победителя вошел инженер Лапин, специалист по рецептуре резины, человек небольшого роста, неопределенного возраста, в очках. Чалышева знала его. Он отличался петушиным характером, любил задираться и не раз выступал на совещаниях, иногда не без успеха опрокидывая установившиеся понятия. Любое свое выступление он начинал с цитаты из Эйнштейна, которую приводил наизусть: «Лейтмотивом в трудах Галилея мне представляется его страстная борьба против любых догм, опирающихся на авторитет. Только опыт и тщательное рассуждение он считал критерием истины».
За любовь к этой цитате Лапина прозвали Галилеем. В НИИРИКе – с издевкой, на заводе – любя.
– Эврика! Получилось! – торжественно доложил Лапин и поднял большой палец.
Брянцев не помнил, что должно получиться или не получиться у Лапина, – в голове этого инженера всегда роилось множество мыслей об улучшении состава резин.
Невероятно сложна эта рецептура. Более чем восьмьюдесятью химическими веществами оперируют резинщики, и в разных сочетаниях это дает тысячи разных рецептов. Недаром один из немецких ученых сказал фразу, которая стала летучей: «Бог все знает, однако и он не знает, из чего делают резину и колбасу». Не только простому смертному, но и опытному резинщику не запомнить и десятой доли рецептов. И когда не хватало какой-либо из составляющих, без Лапина не обходилось. К нему звонили и днем и ночью, спрашивали, что чем заменить, чтобы не ухудшить качества резины каркасной, брекерной или протекторной, и Лапин решал такие задачи мгновенно, с быстротой вычислительной машины. Только помимо обязательных оперативных задач, решал он еще множество своих, которые ставил перед собою сам.
– Что получилось? – спросил Брянцев.
– Новый ускоритель вулканизации. Дешевый, простейший и очень активный. Вы полюбуйтесь на кривую, посмотрите, как выросло плато вулканизации.
Лапин расстелил перед Брянцевым диаграмму.
Посмотрела на диаграмму и Чалышева. Она присутствовала при рождении изобретения. Появись такое в стенах института – шуму было бы на год. Скрупулезные теоретические исследования процесса и так и эдак, подготовка диссертации, патентование… Лапин, конечно, не сможет теоретически обосновать свое изобретение, да и некогда ему. Завтра отдаст его цеховикам и начнет работать над чем-нибудь другим.
У нее заныла душа. Все-таки их институт мало связан с производством. Вот этим изобретением нужно было бы тотчас заинтересоваться, проверить и сразу же распространить на других заводах. Но кому интересоваться, если каждый занят своей проблемой, пусть плохонькой, но своей, каждому хочется сказать свое слово в науке, хоть маленькое, но свое. Она случайно узнала обо всем. И тема не ее. Но ее долг обратить на это внимание института. Впрочем, там и так должны узнать – заводские лаборатории сообщают в институт о своих значительных работах. Только судьба их какова? Кто-то просмотрит, когда-то просмотрит, а может быть, никто никогда.
– Если отвечает действительности – великолепно, – сказал Брянцев. – Какие возможности открываются, особенно на крупных шинах! Молодцы. Кто работал?
Лапин назвал фамилии рабочих-исследователей. В их числе был и Каёла.
– Каёла? – удивился Брянцев. – Он только что свое предложение внес. И совсем другого порядка.
Лапин усмехнулся:
– Это же закономерное явление, Алексей Алексеевич. Вначале исследователи работают над чужими идеями, потом начинают выдавать свои.
В кабинет вошел Целин и, увидев Чалышеву, мирно сидевшую рядом с Брянцевым, оцепенел. Брянцев взглядом предупредил возможный выпад с его стороны.
– Илья Михайлович, познакомьте… – Брянцев, к стыду своему, так и не вспомнил ее имени и отчества, – товарища Чалышеву со всеми материалами о применении антистарителей. И пожалуйста – ничего не тая.
Не выразив никакого энтузиазма, Целин пригласил Чалышеву к себе.
Предупреждение Брянцева не было излишним. Целин отличался чрезмерной подозрительностью. Он знал, что к изобретениям нередко примазываются, что их даже крадут, и всегда вел себя осторожно. Он никому не открывал секрета ИРИСа-1, хотя и своевременно подал заявку в комитет по делам изобретений и открытий. Авторов было два – он и инженер нефтеперегонного завода. Хотели привлечь в соавторы и Брянцева, который дал немало дельных советов и стал душой этой поисковой работы. Но Брянцев от соавторства отказался, объяснив свой отказ так: «Предложение без сопротивления не пойдет, а я, как соавтор, буду стеснен в своих действиях. Пойду напролом – скажут: вот как он свои предложения пробивает. Если же я не буду связан этой нитью, никто не упрекнет меня. Делаю во имя дела – и все».
Позже Целин убедился, насколько прав был Брянцев. Сейчас он неуязвим. Он просто директор, который верит в пользу изобретения и добивается его признания.
С нефтеперегонным заводом у Целина большой контакт. Но только с нефтеперегонным. А вот с другими содружество не получается. Посылая антистаритель на другие шинные заводы с просьбой опробовать, Целин на всякий случай не сообщал его химического состава. И охотников вводить в такое сложное и капризное химическое вещество, как резина, неизвестный препарат не находилось. Больше того: чрезмерная осторожность вызывала к изобретателям недоброжелательное отношение. Прямо им об этом не говорили, не писали, но препарата нигде не пробовали. Секретничаете, мол, – и черт с вами.
Обычно на заводах поступают иначе. Изобретут что-нибудь полезное – и сразу же предлагают другим заводам: берите, пользуйтесь. Случается порой, что находятся любители выдать чужие разработки за свои. За это их ударят по рукам, но стиль общения между заводами остается прежним. Целин вел себя иначе. Говорили, что он продает кота в мешке, и никто этого кота, естественно, покупать не собирался. У себя на заводе он нашел поддержку, но не приобрел союзников на других. Брянцев же по своей занятости не мог вникнуть во все тонкости общения с другими заводами и понять, почему их предложение не поддерживается. А на ярославцев даже обижался. За их шины со съемным протектором он воевал как за свое, заводское новшество, уделял этим довольно трудоемким шинам столько внимания, будто они были его детищем, а ярославцы игнорировали ИРИС-1.
К Чалышевой Целин отнесся с максимальной подозрительностью, и было бы весьма странно требовать, чтобы он принял ее с распростертыми объятиями. Столько лет была она его злым гением, – мешала поискам, снимала его тему, где только могла, писала уничтожающие письма. Его все время сверлила мысль, что ей надо, какими материалами хочет она запастись, чтобы опрокинуть его окончательно?
Целин не старался сделать вид, что появление Чалышевой доставило ему удовольствие. Он не грубил, но и радушия не выказывал. Даже когда приходило время идти в столовую, старался оторваться от своей преследовательницы и исчезал в любом направлении. Чалышева понимала, что на другое отношение рассчитывать не может, и не обижалась. Все данные испытаний лаборатории – стендовых, ускоренных дорожных и эксплуатационных – она штудировала, как прилежная ученица, и исписывала столбиками цифр страницы толстой общей тетради.
С таким же рвением обследовала Чалышева образцы резины и шины, подвергавшиеся светопогодному старению на крыше. Она долго и скрупулезно изучала ту самую «фисгармонию», раму с растянутыми образцами резины, которую не удостоила даже взглядом в Москве. Каждую трещину рассматривала и просто так, и в лупу, и даже ковыряла ногтем. Потом попросила сфотографировать образцы и передать ей рецептуру резин. Как ни ворчал Целин, все же пришлось это сделать.
Попав на испытательную станцию, Чалышева провела там целых два дня. Она интересовалась не только результатами испытаний, но и тем, как проводятся испытания – какую скорость имеют шины, бегущие по полированному ободу маховика, какой нагрузкой прижимаются к ободу, сколько километров пробегают в час. Пятьдесят? Значит, в сутки тысяча двести? Какая же температура развивается в протекторе? А в каркасе? Все-все интересовало эту женщину, и на все она старалась получить исчерпывающий ответ.
До сих пор Чалышева видела за идеей антистарителя одного человека – Целина, который надоедал ей своими письмами, предложениями и жалобами. Встреча с Целиным в институте укрепила ее мнение о нем: фанатичный, упрямый, канонов не признающий. Кроме того, она привыкла судить о людях по внешности. Чем импозантнее человек, тем больше можно от него ожидать. Собой она тоже подтверждала созданную ею теорию о связи внешности с внутренней сутью. Сама серая – и способности более чем посредственные. Она считала, что бездарные люди иногда бывают импозантными, но одаренный человек внешне выделяется всегда. Иными словами, не веря в Целина, она не верила и в его ИРИС-1.
На заводе она увидела, что антистаритель отстаивает множество людей, и ей стало не по себе. До сих пор происходил поединок между ней и Целиным, и исход его был заранее известен. Это был неравный поединок между человеком, вооруженным доспехами, и полуголым противником с палкой в руке. А теперь сражение представлялось ей иначе. Она одна, правда, в доспехах, но против нее целое «народное ополчение». Два, три человека еще могли быть одержимыми ошибочной идеей, но десять, пятьдесят, сто… Что, все они поддались гипнозу одного? Даже Калабин, опытный, вдумчивый рабочий, настоящий профессор своего дела, с азартом говорит о технологичности их заводского антистарителя. Он убедился, что ИРИС-1 снижает температуру резины и на смесителе, и на валках, и на шприц-машине и уменьшает количество горелой резины. Раньше процесс шел на предельной температуре. Чуть-чуть зазевался – резина подгорала, прилипала к валкам и шла в брак. А теперь люди спокойнее работают, чем на других заводах, не мечутся, как угорелые.
Нет, в элементарном здравом смысле природа не отказала Чалышевой. Она убедилась, что, применив ИРИС-1, заводчане не только улучшили качество резины, но и усовершенствовали процесс, облегчили труд, снизили брак. Даже некоторые, в общем безразличные к репутации завода рабочие, и те цепко держались за ИРИС-1, потому что с ним стало легче.
Чалышева прислушивалась к разговорам в столовой, вернее, в маленькой комнате, отведенной ИТР, где подавали то же, что и в общем зале, только быстрее. Эти разговоры вызывали у нее уважение к заводчанам. У них в институте по безмолвному соглашению было принято в свободное время болтать о чем угодно, только не о делах. Там можно услышать высокоинтеллектуальные разглагольствования о новой книге, о новом фильме, о новой пьесе. А на заводе больше всего говорили о производстве. Однажды Гапочка рассказывал Бушуеву об исследованиях, которые вели рабочие, загоревшиеся желанием избавиться от импортного ускорителя процессов пластикаций каучука – американского порошка «Пептона». Чалышеву сначала возмущало, что эти люди со слабой теоретической подготовкой смело подвергают сомнению любые научные каноны и догмы, которые она принимала на веру, но она убедилась, что у них свой ключ к познанию истины – богатейшая техническая интуиция, основанная на многолетнем опыте.
Таким показался ей и Лапин. У него, правда, был свой «пунктик». Он считал все стандартные рецепты резин плохими, смело корректировал их и всюду, где только можно было, вводил свой, «туземный» антистаритель.
Просмотрев потом рекламации в отделе сбыта, Чалышева убедилась, что их здесь меньше, чем на других заводах. Значит, антистаритель не разрушает шин.
Но самый большой удар перенесла Чалышева в центральной заводской лаборатории. Здесь стояла такая же озоновая камера, какой пользовалась она в институте, и заведующая лабораторией призналась однажды, что не верит показаниям камеры. Иногда она дает результаты, совпадающие с дорожными, а иногда диаметрально противоположные. В чем секрет этой противоречивости показаний, установить не удалось, и они в своей лаборатории просто перестали принимать во внимание показания камеры.
Заведующая лабораторией высказала соображения, которые запомнились Чалышевой. «Нельзя, например, определить, сколько груза перевезет за свою жизнь лошадь, – сказала она, – если навалить на нее груз, в пятьдесят раз превышающий нормальный. То же самое происходит и при испытаниях в озоновой камере. И я вполне согласна с мнением профессора Уилконса, что антистаритель не должен выбираться только на основе озоновых испытаний. Исключение следует делать для тех резин, которым нужно придать повышенное сопротивление озоновому старению».
После этого разговора Чалышева позвонила на квартиру Брянцева, попросила передать ему благодарность за предоставленную ей возможность ознакомиться со всеми работами и сообщила, что уезжает.
