Текст книги "Разорванный круг"
Автор книги: Владимир Попов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)
Одиннадцать недавних школьников переступили порог института рабочих-исследователей. И с ними один школьник – Валерий Ракитин. Он уже несколько дней живет в заводском общежитии, уже исходил Сибирск вдоль и поперек, а на этот раз Брянцев пристроил его к группе молодежи, поступающей на завод.
Ребята сразу перезнакомились, разоткровенничались и прикидывали, кем стать. Только Валерик держал в секрете мотивы своего появления и на вопросы отвечал неопределенно, даже немного загадочно.
Школьников провели по цехам, оглушили шумом машин, ошеломили разнообразием технологических процессов, пропитали запахом резины и посыпали сажей. Они прослушали нуднейшую лекцию по технике безопасности или, вернее, об опасностях техники, чуть было не заснули вначале, а в конце многим захотелось вернуть свои приемные листки. Очень уж много всяких «нельзя». Того нельзя, этого нельзя, и если поверить лектору, то вскоре останешься без ног, без рук, а может быть, и без головы. Только благодаря Эдику Крылышкину не сбежали домой. Этот рослый и смышленый не по летам паренек с задатками вожачка сказал, когда они, выйдя в коридор, рассуждали о том, как бы отсюда смыться:
– Да что вы, братцы! Этот, с позволения сказать, лектор выдает на уровне наших бабушек: не ковыряй в носу – дырку проковыряешь, не болтай ногами – ноги отвалятся. Все гораздо проще и легче!
И ребята не смылись. А Лидочка, у которой была звучная, красивая фамилия – Жемчугова, сразу решила получить квалификацию браслетчицы. Что это такое, она по существу еще не разобралась, но ее прельщало эффектное звучание слов: браслетчица Жемчугова. Ради этого стоило пострадать. И в анкете в институт (в какой, она тоже еще не знала) будет звучать неотразимо, и при знакомстве с парнями. Остальные специальности не казались ей такими романтичными. Сборщик, комплектовщик, наладчик. Вот еще вулканизаторщик неплохо. Лидочке хотелось, чтобы Эдик Крылышкин выбрал себе эту специальность. Такое единение мужского и женского начал – вулканизаторщик и браслетчица. Только фамилия у Эдика очень уж прозаическая – Крылышкин. Ему бы следовало быть, допустим, Огневым. Браслетчица Жемчугова и вулканизаторщик Огнев… Мир, преклонись! Но вся беда состояла в том, что Эдик не собирался стать вулканизаторщиком и думал лишь о том, как заработать производственный стаж.
А остальные девять? Трое из них были детьми рабочих и тоже хотели стать рабочими. А шестеро еще не избрали себе специальности и пытливо приглядывались ко всему, решая, куда оформляться.
Саша Кристич дал ребятам освоиться, осмотреть срезы шин, разложенные на столе. Ему понравились мальчишки. Они держались преувеличенно независимо, и вид у них прямо-таки глубокомысленный. На лицах девушек, кроме усталости и растерянности, ничего написано не было.
– Так вот, друзья, – начал Кристич. – Десять лет назад я окончил школу и поступил на наш шинный завод без особой охоты. «Ну что это за производство? – думал я. – Вроде галошного. Но только галоши делают для людей, а шина – галоша для автомобиля». Послали меня в резиносмесительное отделение. Были там?
– Были.
– Это где пол дрожит под ногами и все ходят черные, как негры, – высказал свое отношение к цеху один из ребят.
– Вот, вот! Я там и работаю. После смены еле отмоешься, а под глазами так и остаются черные круги. Девушкам в этом цехе нравится – не нужно глаза подводить. – Кристич бросил быстрый взгляд на Лидочку, которая «удлинила» себе глаза модными стрелками. – Работа меня сразу заинтересовала. Знаете чем? Таинственностью своей. Незначительные доли веществ, иногда граммы, неузнаваемо изменяют свойство резины. Тайны этих превращений еще далеко не раскрыты. Здесь – как в море: под тобой неизведанная глубина. А на глубине есть где понырять. Кстати, вы слышали о том, как была изобретена резина?
– Я знаю, – заносчиво бросил Валерка.
– А остальные?
Больше никто не знал, и Кристич рассказал один из вариантов легенды:
– Каучук вначале использовался как средство стирания написанного карандашом. Продавали его в аптеках кусочками. А чтобы они не слипались, обсыпали порошком – тальком либо серой. И вот однажды безвестный до того времени изобретатель, имени я не помню…
– Гудийр, – подсказал Валерка.
– …уронил кусочек каучука, покрытого серой, на жарко натопленную печь. Пальцами снять его было нельзя. Пока Гудийр искал пинцет, каучук прогрелся и вдруг приобрел совершенно другие свойства: из пластичного материала, которому легко придать любую форму, превратился в эластичный. Растяни его – и он снова принимает свои прежние размеры. Каучук стал резиной. Дальше – больше. Резину начали окрашивать в черный цвет, покрывая сажевым раствором. И снова открытие: раствор впитывался в нее и в десять раз увеличивал прочность. Вот что такое резина. Это каучук с серой и сажей, подвергнутый действию горячей воды или перегретого пара, так называемому процессу вулканизации.
Романтический ореол специальности вулканизаторщика померк в глазах Лидочки. Значит, в автоклавах нет никакого огня, никаких извержений. Пар или вода – вот и все… Кристич, внимательно следивший за хорошенькой девушкой, тотчас заметил скучающее выражение на ее лице и решил оживить беседу.
– А история изобретения шины вам известна? Тоже нет? Велосипед изобрели раньше, чем шину. Представьте себе, что за удовольствие было ездить по булыжной мостовой на железных колесах. И вот ветеринарный врач по фамилии Денлоп надул воздухом резиновый шланг, обернул им железный обод, и он прокатился в три раза дальше, чем обычно. Так была изобретена шина. Интересно? – осведомился Кристич, хотя видел, что возбудил общий интерес. Даже у Жемчуговой оживились глаза.
Ребятам был симпатичен этот парень – совсем не похож на лектора и только немного старше их. С таким можно и пошутить, такого можно и подкусить.
– Вернусь к себе, – продолжал Кристич. – Я убедился, что в шинной промышленности еще много белых пятен, и подумал, что каждый может найти для себя увлекательную проблему, которой полезно заняться. Каждый! Начиная с рядового рабочего и кончая академиком. Здесь ничто не окостенело, здесь широчайшее поле для поисков. Но одному искать нелегко. Вот и решили мы создать общественный институт рабочих-исследователей. Слышали?
– Слышали!
– В газетах читали.
– По радио говорили не раз.
– Институт очень помог нам. Тем, у кого бродили свои мысли, – проверить их, тем, у кого не было своих, – проверить чужие.
– А у вас свои мысли были? – с невинным видом спросила Лидочка Жемчугова, поправляя волосы.
Кристич ответил не сразу, воспользовался случаем полюбоваться миловидной девушкой.
– В ту пору еще нет. И потому я охотно набросился на чужие.
– Какие? – допытывалась Жемчугова.
И на этот раз Кристич не поторопился с ответом, но уже по другой причине – подыскивал простые и понятные слова.
– Есть в мире неотвратимые бедствия. Одно из них – ржавление металлов. Каждый год из-за него выходят из строя миллионы тонн стальных изделий.
– Миллионы? – недоверчиво переспросил кто-то.
– Да, да. Миллионы тонн идут в переплавку. С резиной происходит то же самое. Она стареет, трескается, теряет свою прочность. Всем вам приходилось пользоваться старой карандашной резинкой. Она хрупка, жестка, как деревяшка, никаких «резиновых» свойств у нее, по сути, нет. Так примерно стареют все резиновые изделия, причем довольно быстро. Очень часто шина, пока ее доставят потребителю, теряет половину прочности. У нас, знаете, какой случай произошел? Пришел на завод один запасливый человек и потребовал обменять шины, приобретенные пять лет назад. Он ими не пользовался, но они уже пришли в негодность, потрескались и задубели.
– И обменяли? – спросил Эдик.
– Нет. У шин, как у всяких химических изделий, есть свой срок годности хранения. Не узаконенный, но есть. Так вот прежде всего мы начали искать антистаритель. Дешевый, надежный и обязательно из отечественного сырья.
– Нашли? – спросила Лидочка.
– Нашли, – ответил за Кристича Валерка.
Кристич сердито посмотрел на выскочку.
– Скоро сказка сказывается. Мы искали антистаритель три года, – сказал он. – Сегодня, допустим, я заложу в резину какой-нибудь препарат и жду, пока смесь испытают в лаборатории. Потом меняю составляющие. Одно добавлю, другое убавлю, иначе спропорционирую и все изменения в составе заношу в журнал наблюдений. И не один я. Вот почему за три года мы накопили столько данных.
– Вы имеете в виду ИРИС-1? – тоном знатока спросил Валерка.
– Да. И его разновидности. Это очень интересно, ребята, искать и находить оптимальные условия для получения наилучшего качества.
– Вы кем сейчас работаете? – полюбопытствовала Лидочка.
– Тем же, кем и раньше, – рабочим-резиносмесильщиком.
От Кристича не укрылось, что ребята удивленно переглянулись, а на лице Лидочки появилось почему-то огорчившее его разочарование.
– Рядовым рабочим? – протянула она.
– А почему же вы ничему не учились? – с нескрываемым интересом спросил Валерка.
– То есть как это – ничему? – вспыхнул Кристич. – Я за эти годы проштудировал все, что написано о шинах и резинах. – И тут же со свойственной ему прямотой добавил: – А в специальном учебном заведении я не учился. – Обвел взглядом настороженные лица ребят. – У рабочих парней, как правило, одна и та же беда. Когда у них появляется непреодолимое желание учиться, глубже постигать свою специальность, бывает уже поздно. Обрастаешь семьей, пойдут дети, приплывут родичи. На вечернем факультете трудновато, на дневном материально невозможно. Единственный выход – самообразование.
– Значит, самообразовываться до конца жизни и до конца жизни глотать сажу, – резюмировал Валерка.
– Заткнись ты, недоумок!.. – рявкнул Эдик.
– Почему? – взъерошился Валерка. – Я хочу понять психологию человека, который собирается всю жизнь быть рабочим. Почему он обрекает себя на физический труд?
– Да, да, почему? – поддержала его Лидочка. – Из приверженности к делу, или потому что высокосознательный, или… или… простите, пожалуйста… от ограниченности запросов? Разве ему не хочется стать инженером, творцом?
– Конечно, хочется, – отозвался Кристич. – Разрешите и мне кое о чем спросить вас. Кто ваши родители?
– Мой папа работает на машиностроительном заводе механиком цеха, – ответила Лидочка.
– У него много изобретений?
Лидочка смущенно молчала.
– Вот тут мы с вами и подошли к понятию творческого труда, – продолжал Кристич. – Труд может быть творческим или не творческим, независимо от того, имеет ли человек диплом о высшем образовании, или за душой у него семилетка. Таких примеров у нас на заводе хоть пруд пруди. Есть инженеры без проблеска своей мысли, есть рабочие, которых распирают технические замыслы. Вот хотя бы резиносмесильщик Криворотов. Он год подбирал состав резины для обрезинки бортовых колец. Нашел. Знаете, сколько он положил в карман заводу? Триста тысяч рублей. Попробуйте скажите, что ваш папа, инженер, занят творческим трудом, а рабочий Криворотов не творческим. А о сборщике шин Диме Ивановском слышали?
– Его весь город знает! – сказал Эдик. – Кроме Лиды, конечно…
– Хватит! – огрызнулась Лида.
– Он рабочий. Но он задался целью изучить лучшие приемы сборщиков сначала цеха, потом завода, а потом и других заводов страны. Ему предоставили эту возможность. Он обобщил свои наблюдения, написал книжку, а сейчас мало того, что помогает конструкторам станков, так еще и сам конструирует станок с учетом и своего опыта, и опыта сборщиков почти всей страны. Творчество? Творчество. Вот вам рабочий.
Кристич прошелся по комнате и остановился против Валерки.
– «До конца жизни самообразовываться и до конца жизни сажу глотать», – сказал ты. Да, учиться до конца жизни. А вот насчет сажи… Противное это дело, сажа, ребята. Но…
– Пройдет год – и на заводе пустят новое подготовительное отделение. Автоматика, кнопки, гранулированная сажа, – продолжил за него Валерка.
– Ты, оказывается, и об этом знаешь? Тогда зачем ехидные вопросы подбрасываешь?
– Это я так, для оживления, – попытался оправдаться Валерка. – А то Лида горюет, что сажа кожу портит.
Кристич прошелся по комнате. Возникло было желание сказать Лидочке, чтобы не поступала на завод – все равно не шинница. Но он сдержал себя. Разве мало приходило на завод вот таких же, с чехардой в голове? Но постепенно рабочая среда делала свое дело. Он повернулся к ней и сказал:
– Обязательно оформляйтесь на завод.
– Перевоспитываться?
– Нет. Перевоспитываться нужно тем, кто плохо воспитан. А вы еще совсем не воспитаны. И хорошо будет, если вы к нам поступите. Почему? Вы о творчестве заикались. Так вот у нас более чем где-либо творческая среда.
Дверь приоткрылась, в комнату заглянул Целин. Ему показалось, что школьники скучают, что Кристич не сумел заинтересовать их. И он начал говорить прямо с порога, включился, как хорошо отрегулированный мотор:
– Вы, наверное, и не догадываетесь, для чего мы пригласили вас в эту комнату? В цехах вам все показалось элементарно просто. Пропитывают корд, обрезинивают, делают из него браслеты, собирают шины, вулканизуют – и дело с концом.
Целин подошел к огромной, выше его роста, шине, прислоненной к стене, положил руку на боковину.
– А знаете, что такое шина? Это фантастическое произведение человеческого ума! Разве можно сравнить условия, в которых она работает, с условиями работы какого-нибудь механизма? У шины все время переменные условия. То зной, то мороз, то гладкий асфальт, то рытвины проселка, то скользкий лед, то острая, как наждак, щебенка. За время службы каждая точка шины изменяет свое положение по сравнению с другими пятьдесят миллионов раз! Что такое шина? Это сгусток решенных проблем. Возьмите корд. Он был сначала хлопчатобумажный, потом вискозный, потом капроновый, потом металлический. Сейчас появились новые разновидности химических волокон. А протектор? Он делался из натурального каучука, потом из смеси натурального и искусственного, теперь только из искусственного. Сколько человеческих умов трудилось над тем, чтобы создать шину такой, какая она есть! Но шина к тому же и сгусток нерешенных проблем. Как заставить ее служить столько, сколько служит автомобиль? И в условиях Арктики, и в условиях Африки? Как сделать наиболее безопасной? Как соединить в ней обычный каучук с новым, износостойким материалом? И тысячи, тысячи «как». Почему тысячи? Потому что здесь неисчерпаемые возможности и сложности химии. Вы знаете теорию сочетаний и можете себе представить, сколько комбинаций можно сделать из восьмидесяти составляющих, которые находятся в нашем арсенале и которые мы используем для производства резины. И наконец, шина – это объект для применения самых разных способностей и наклонностей. Хотите ее создавать – идите в конструкторское бюро, хотите делать – пожалуйста, в цех, испытывать – на испытательную станцию, исследовать – в центральную лабораторию, там больше тридцати разновидностей испытаний. И где бы вы ни работали, вы всегда будете в нашем общественном институте желанными гостями. И еще одно обстоятельство, о котором вам надо знать, – продолжал Целин. – Производство шин – это массовое, многотоннажное производство. Каждое мельчайшее улучшение, удешевление множится в миллионы раз. Допустим, сделали мы шину на один килограмм легче. Всего на один. Сколько шин выпускается в стране? Десятки миллионов штук. Значит, сэкономлено десятки миллионов килограммов резины. Вот теперь вы представляете себе значимость всякой творческой мысли, всякого дельного предложения.
Дверь распахнулась, вошел Брянцев.
Он был чем-то озабочен. Молча кивнул ребятам и, взяв под руку Целина, отвел к окну.
– Илья Михайлович, в камерном цехе разладилось. Перешли на другой каучук, и камеры утратили морозостойкость. При минус пятьдесят три становятся хрупкими, как патефонная пластинка. Чего-то не учли. Соберите исследователей цеха, надо искать причину. – И повернулся к Кристичу: – Саша, если вы сегодня свободны, помогите Илье Михайловичу. Да, чуть было не забыл. Срочно вышлите Дубровину шесть комплектов. – Кивнул на прощанье ребятам, глядевшим на него во все глаза. – А Валерия Ракитина прошу со мной.
– Ребята лопнут от любопытства, – сказал Валерка, когда они с Брянцевым заняли столик у борта плавучего ресторана с претенциозным названием «Симпатия». – Я их здорово озадачил. Все допытывались, откуда я и что тут делаю. Все-таки от вас и от мамы я нахватался терминов и кое-каких понятий, ну они и удивляются. – Валерка рассмеялся, довольный тем, что удалось втереть очки старшим ребятам.
«Рассуждает серьезно, а поступает, как мальчишка», – подумал Брянцев и спросил с серьезным видом:
– Чем же ты их озадачил? Своими парадоксами? Вроде как тогда в Москве меня?
Валерка не потерял апломба.
– Да подбросил парочку ежистых фразочек.
– Что пить будем? – спросил Брянцев с провокационной целью.
– Я, пожалуй, пивом обойдусь… – явно важничая, изрек Валерка.
Брянцев усмехнулся про себя. «Ну и арап. Сколько апломба! Ишь, пивом обойдется. Вроде ему уже разрешается кое-что покрепче». Позвал официантку:
– Две бутылки пива, два шашлыка.
– Дядя Алеша, а вы хитрее, чем я думал, – сказал Валерка. – Пустили бы вы ребят по заводу с каким-нибудь недотепой, нанюхались бы они резины, наглотались сажи – и все впечатления. А так они завод глазами Кристича увидели. Изнутри. Потом еще Целин их поднял с вышки посмотреть. А признайтесь: вы нарочно вошли, чтобы тонус у нас подвинтить?
– Зашел не нарочно. Но если ты говоришь – подвинтил, тем лучше. Как тебе Кристич, понравился? Теперь ты его воочию увидел.
– А вы обратили внимание, что он на разных языках говорит?
Брянцев удивленно вскинул брови.
– С инженерами – как инженер, с рабочими – попроще. Даже строй речи у него меняется. А с этими несмышленышами – как педагог.
«Замечает то, чего не заметит и взрослый. А Еленка все еще считает его ребенком». Алексею Алексеевичу очень хотелось узнать, что решил Валерка, но он не спросил его об этом. Преждевременно и неосторожно.
Официантка принесла заказ и, хотя Брянцев не просил ее, поставила перед ним рюмку коньяку – всегда безотказный и оправдывавший себя местный способ выполнять план.
– Дядя Алеша, значит, вы настаиваете, чтобы я шинником стал? – разливая по фужерам пиво, спросил Валерка.
– Я тебе предоставляю полную свободу выбора. А с шинным заводом знакомлю для начала. В субботу поедем на нефтеперегонный, у меня там дела, а потом на завод синтетического каучука.
Валерка молча резал жесткий шашлык. Брянцев почувствовал, что мальчик болезненно воспринял этот уклончивый ответ, и ему стало жаль его. Мальчишку, конечно же, угнетает фальшивое положение матери, он по-своему переживает за нее.
– После школы, Валерик, тебе, очень может быть, придется пойти на завод, – мягко сказал Брянцев. – Очевидно, на шинный, потому что мы втроем – мама, ты и я – будем жить в городе, где есть шинный завод. И уясни себе еще одно: если ты станешь шинником, каких неоценимых советчиков приобретешь в нашем лице!
– А это… уже решено… у вас с мамой? – Валерка запнулся, внезапно оробев.
– Да, – просто, без нажима сказал Брянцев и заметил, что у Валерика повлажнели глаза.
Чтобы не смущать его, Алексей Алексеевич отвернулся, стал смотреть на реку.
По-вечернему длинные тени деревьев прикрыли воду, сделали ее синей и холодной. А у того берега, где река простреливалась солнечными лучами, вода горела, и странно и тревожно было видеть парусные шлюпки, невредимо скользившие по пламенеющей поверхности.
Глава двадцать пятаяПосле размеренной, от звонка до звонка, работы в институте с давно знакомыми людьми Елене радостно было в непривычной обстановке испытаний.
Лаборатория приютилась во дворе базы бытового обслуживания «Крымоблавтотреста» на окраине Симферополя, и тут с утра до вечера толчея. Сдача машин на прокат проходит мирно, но возвращение неизменно сопровождается пререканиями и даже скандалами. Сдающему машину непременно приписывают такое количество повреждений, какое даже неопытный автомобилист не сделает и за полгода. Кто прав, кто виноват – разобраться трудно. Может быть, «арендатор» не заметил повреждений, а скорее всего, работники базы увидели то, чего не было на самом деле.
В лаборатории народ подобрался озорной, веселый, и хотя все здесь моложе Елены, никто этого не замечает, даже она сама. Называют все друг друга по именам, и Елене это не только не обидно, но даже приятно. Ходит она в комбинезоне, который ладно сидит на ее стройной фигуре и очень молодит.
Обязанности у нее хлопотливые: следить за тем, чтобы не нарушались правила испытаний, но, главное, осваивать метод изучения шин с помощью изотопов. У нее три колонны легковых автомашин. Одна ходит на Мелитополь, другая – на Судак, третья – по кольцу через Ялту и Севастополь. Самая беспокойная – мелитопольская. Эта колонна испытывает облученные шины, и их приходится замерять на износ изотопным способом два раза в день. В лаборатории беспрерывно щелкают счетчики – инженеры совершенствуют новый метод определения износостойкости. Это очень важно. В скором будущем уже не придется гонять машины до полного износа протекторов – шестьдесят, сто тысяч километров, достаточно будет пробега в шесть тысяч километров.
Елена неизменно присутствует при введении изотопов в шину. Ей нравится наблюдать, как Писаренко, надев белый халат и специальные резиновые перчатки, вооружается шприцем и бережно, словно перед ним живое существо, делает укол под наружный слой протектора, вводя изотопы. Писаренко заметно важничает, проводя эту операцию, и хотя она элементарно проста и безопасна, никому ее не передоверяет.
Но как ни ответственны эти испытания, Елена уделяет наибольшее внимание колонне, которая ходит по кольцу и которую прозвали «Приморской». В колонне пять машин, на четырех из них шины, содержащие антистаритель ИРИС-1, и на одной, для сравнения, обычные серийные. Все шины подвергались светопогодному старению на крыше в течение двух лет. За этой колонной она следит с явным пристрастием, и придирчивостью своей удивляет не только шоферов, но и инженеров.
– Ничего странного тут нет. Говорят, что ИРИС-1 предохраняет от старения не только шины, но и людей, – отшучивается Елена. – Кому-кому, а мне пора об этом подумать.
К великому удовольствию начальника колонны, она нет-нет, да и поедет вместо него сама. Местные шоферы – народ особый. Почти все – лихачи, за ними только смотри и смотри. Они без зазрения совести и покупаться в море позволяют себе, и даже позагорать, а потом наверстывают время – гонят машины с непозволительной скоростью. Правда, на пути от Ялты до Севастополя не разгонишься, дорога – как серпантин, не лучше той, которая еще не так давно соединяла Алушту с Ялтой. Но от Севастополя им удержу нет.
Первый рейс с новым контролером они провели по всем правилам, но на втором уже не выдержали, показали, каковы они на самом деле. Сначала две машины оторвались и ушли вперед, потом еще одна, и Елена прибыла на базу с двумя машинами позже всех.
Она поняла, что начальник колонны разбаловал шоферов, те позволяют себе всякие вольности, и объективной картины износостойкости при таких нарушениях режима не установишь. Поняла, но не ругала их. Просто потребовала отстранить от испытательных пробегов двух шоферов и добилась, чтобы на роль начальника колонны прислали опытного шофера-испытателя из Москвы. Но и после этих крутых мер не ослабила наблюдения за колонной, знала, что руководители обладают способностью сживаться со своими подчиненными. Она могла выехать на трассу и терпеливо ждать, пока появятся машины. Засады устраивала, как опытный контролер, в самых разных и каверзных местах. То сразу за перевалом, когда сам уклон располагал к повышенной скорости, то за Севастополем, а иногда на последнем этапе пути, в нескольких километрах от Симферополя. И когда однажды поймала шоферов на превышенной скорости, остановила колонну, высадила начальника и повела машины сама.
Пришлось перестроить порядок колонны. Раньше начальник колонны ехал на задней машине, что давало возможность передним отрываться и уходить далеко вперед, а теперь машина с начальником шла впереди, и обгонять ее не разрешалось.
Шоферы сдались. Не нашлось охотников потерять работу, на которой ежедневно перевыполнялся план и которая сулила премии.
Над Еленой подтрунивали:
– Вы что, агентом сибирского завода работаете? Почему вы так пристрастно за этими машинами следите? На линии Симферополь – Судак вас никогда не видели, а на кольцевой проявляете сверхбдительность.
– Эти шины у нас пасынки, – чаще всего отвечала Елена. – К тому же испытываются они в последний раз.
Но каким напряженным ни был день, он все же заканчивался, наступал вечер. Куда его деть? Сидеть в номере, читать газеты – не слишком ли стариковское занятие? А бродить по улицам, всегда заполненным в эту пору оживленной толпой, неприятно. Даже в кино пойти одной неприятно: обязательно кто-нибудь привяжется. Правда, молодые инженеры не оставляли ее без внимания, но навязывать им свое общество она считала неудобным, да и общение с ними не доставляло ей особого удовольствия. Несколько вечеров скрасил ей Дубровин. Он отдыхал в Ялте, но иногда наезжал сюда, не удовлетворяясь телефонными разговорами. Часами рассказывал он Елене о тонкостях радиационной химии, словно готовя из нее своего преемника.
В пустые вечера ее одолевали мысли об Алексее. Вот бы его сюда! Побродить бы с ним, поездить!
В один из воскресных дней Елена решила поехать в Ялту. Но не доехала. Взглянув с высоты дороги на притаившийся у берега Гурзуф, на настороженные клыки Айдалар, вышла на остановке и устремилась вниз, сначала по широкому шоссе, потом по узеньким горбатым улочкам восточного типа, с домами, вторые этажи которых нависали над первыми.
Елена пошла к берегу, выбрала местечко помалолюднее и села на камень у кромки воды. Зачарованно глядела, как играют волны, меряются силой, как издеваются над берегом: напоят его досыта, охладят, потом снова безжалостно подставят солнечным лучам и шипят, злорадствуя.
Медленно вошла в воду, растягивая блаженство встречи с ее прохладой, преодолела каменный барьер и поплыла саженками, далеко выбрасывая руки, как научили ее давным-давно новочеркасские мальчишки. Наплававшись до усталости и почти до озноба, долго лежала ничком, подставив спину солнечным лучам, в опасность которых не поверила: сентябрь, что ни говори.
Но вскоре обнаружила, что обожглась. Даже тонкая блузка раздражала кожу, как мешковина. Пришлось мазаться простоквашей и спать на животе.
В следующее воскресенье Елена снова собралась в Ялту. Позавтракала, надела купальник, чтобы потом не возиться с ним на берегу, и стала причесывать волосы. Густые, длинные, они доставляли ей много хлопот. Но остричь было жаль, да и Алексей слышать не хотел о короткой стрижке.
У шкафа с одеждой замешкалась. Какое надеть платье? Белое пикейное – маркое, красное в горохах – чересчур броское, горит, как факел, сиреневое – очень прозрачное. Выбрала ситцевое, в цветочках, отделанное кружевом. Коротковато. А, была не была! Не страшно, когда стройные ноги. Решительно махнула рукой, натянула платье, задернула молнию и, посмотрев в зеркало, довольно улыбнулась. Все-таки она неплохо выглядит. Писаренко и все его товарищи считают ее ровесницей.
Вышла из гостиницы, перешла улицу и остановилась у троллейбусной остановки. И вдруг в отдалении увидела Алексея. Он шел к гостинице в летнем сером костюме, с соломенной шляпой в одной руке и с небольшим чемоданом в другой. Хотела окликнуть его, но не смогла, хотела побежать навстречу – не повиновались ноги. Получилось как во сне: нужно крикнуть, – и не можешь, нужно бежать, а ноги не двигаются, будто приросли к земле. Ей показалось, что все это грезится: и залитая солнцем улица, и троллейбус, который вынырнул из-за угла, и удаляющийся Брянцев.
Он уже подходил к гостинице, когда Елена окликнула его.
Забыв обо всех условностях и приличиях, о сотрудниках института, которые могли выйти из гостиницы или увидеть ее из вестибюля, Елена подбежала к Брянцеву, обняла, поцеловала.
– Спасибо тебе, родной.
– За что?
– Разве ты не по моей просьбе здесь?
Алексей Алексеевич замялся.
– Честно сказать, только к тебе я не смог бы вырваться. Прилетел проверить, как проводятся испытания, как ведут себя наши шины.
– Даже получив мое истерическое письмо?
– Какое письмо?
– В котором умоляла приехать хотя бы на час.
– Не было такого письма…
Первый раз за время их переписки письмо пропало, и это озадачило обоих.
– Надолго приехал? – спросила Елена, нарушив затянувшееся молчание.
– Сегодня и завтра. Нарочно прилетел в воскресенье, чтобы провести его с тобой.
– Значит, обо всех моих событиях ты знаешь только в изложении Валерика?
Елена скороговоркой рассказала, как переходила из института в институт и чем занимается сейчас.
Брянцев оставил чемодан в гардеробной и, пока они шли по городу, отыскивая такси, делился своими впечатлениями о первых самостоятельных шагах Валерика.
– Я о нем изменил мнение, – заключил он. – Валерка всегда казался мне таким это… витающим в облаках и незадачливым. А он на редкость сообразительный и какой-то очень разнообразный мальчишка. И ты знаешь, он мне все больше нравится. Не по долгу будущего отцовства. С теплинкой он. Твоей, наверно?
Брянцев остановил такси. Сели в машину, поцеловались, нисколько не удивив видавшего виды шофера. Удивили другим: сразу заговорили о шинах.
Каких только разговоров не приходилось слушать шоферу, но такого он не слышал. Столько покрышек стер на своем веку, но и десятой доли не знал о них из того, что узнал сейчас. А когда женщина заговорила о радиационной вулканизации покрышек, даже скорость сбавил, чтобы ничего не упустить. Если бы не профессиональная привычка не вмешиваться в разговор пассажиров, он расспросил бы об этой штуке поподробнее. Одно удовольствие преподнести такую новость товарищам.
Когда после перевала на горизонте показалось море, Елена и Брянцев притихли, залюбовавшись открывшейся им картиной.
– Обидно как-то. Столько лет прожила, а на море впервые, – негромко сказала Елена.
– Обидно, что столько лет прожили друг без друга… – так же тихо отозвался Брянцев. – Но утешимся тем, что хоть остальное будет наше!
Молчали долго, почти до самой Алушты.
Неожиданно Брянцев спросил:
– А больше пятисот километров в день нельзя гонять? Надо торопиться. У меня уже появился суеверный страх, девочка. Боюсь, что на наши головы за это время обрушится еще что-нибудь.
– Ну что ты, Алеша. Эти машины Дубровин оторвал от себя. И деньги выкроил из средств, отпущенных на его работы. Представляешь, что это значит для ученого? Он меня растрогал до глубины души.
