Текст книги "Крестная мать"

Автор книги: Владимир Ераносян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

– О чем? – спросил Ломов.

– О том, что моя резиденция находится на улице Ленина. Если бы офис находился не в центре, мне бы не пришлось лицезреть эту картину. Но ведь кто-то же за это заплатил?

– Да брось, Антоша, все это несерьезно, – поспешил успокоить Ломов.

– Тот, кто за это платит, наверняка так не считает. А по-твоему, выходит, и Кот со скалы – тоже несерьезно. Когда человек летит с обрыва… он серьезен, как никогда.

– Сдался тебе этот Кот! Ты только себя компрометировал. Дружба с этим уголовником. Забудь о нем, тебе бояться нечего. Подозреваемые арестованы.

– Я знаю, взяли людей Арсена, но они-то убивали Кота с молчаливого согласия Цезаря, а ведь мы с Цезарем вроде как договорились сотрудничать. Он ведь знал, но не оповестил, что готовят эти сволочи.

– Где-то ты прав, – согласился Ломов. – Но схематизм и упрощение – удел роботов, а еще желтоперых юнцов, которые совсем не видели жизни. На тебя сделали ставку большие люди, ты уже не халдей, не шавка, ты – фигура, политическая фигура. А теперь давай посмотрим, как ты мыслишь, как ты быстро угадываешь, где враг, где друг. Как ловко ты расфасовываешь черное и белое. Ты делаешь это бездумно, на автомате. А как насчет полутонов, мой дорогой? И не обижайся на меня. Нельзя все понимать буквально. – Ломову показалось, что Шарун не слушает его. – Эх, молодежь, – снисходительно улыбнулся Ломов.

– Я слушаю, – раздался голос Шаруна. Разговор действительно занимал его, но то, что происходило на улице, было интереснее. У демонстрантов появилось корявое чучело в белой сорочке: «Долой Кравчука!» – кричали хором демонстранты. До офиса Шаруна им было рукой подать.

– Что-то у них Кравчук получился уж больно щуплый, – оценил Шарун. – Терентьич, а ведь это чучело – глумление над государственной символикой. Разве президент не символ государственной власти? Как ты можешь расценивать это безобразие?

– Сначала дослушай, а потом сам делай выводы, – занервничал Ломов. – И не перебивай… Так вот, ты все понимаешь буквально. Даже изречение «хлеба и зрелищ» ты истолковал примитивно. Да, Антоша, ты раздаешь бесплатный хлеб этим баранам, ты даришь им «Морские феерии», палишь из пушек, громыхаешь и пыхтишь. А они не ценят. Ты понимаешь под хлебом батон, а они сытость, достаток. Их батоном не купишь. Они засунут тебе твой же батон в горло. Ты говоришь: пусть спустят пар на фестивале звезд эстрады. Хватит у них пара и на программы, и на погромы. Хватит, дорогой мой. «Зрелище» для них – это досуг, возможность нормально отдохнуть, а не твои разовые концерты с Пугачевой. Ты злишь их, потому что они знают, что Пугачева уже спела и сплясала для избранных на закрытом концерте, откушала с богачами осетрины в твоем, дорогуша, кабинете. И получила пачку зеленых банкнот. Они давятся на площади, жрут глазами простыню видеопроектора, потому что вживую насладиться пением не могут, места достались лишь самым шустрым, а перед ними – заградительные кордоны морских пехотинцев и милиции. И ты думаешь, они скажут спасибо Шаруну? Вместо благодарности обвинят, что ты устраиваешь пир во время чумы. Что, съел? Да, с ними надо по-другому. Я делюсь с тобой только потому, что мы в одной упряжке. Если тебя не будет – мне не удержаться в кресле, если свалят меня – тебе никогда не достичь цели, ты не сможешь монополизировать экономическое пространство города. Тебе нужен я, чтобы прибрать к рукам все. Научись хитрить. Что за реплики журналистам: "Я не допущу, чтобы Крым ушел в Россию, даже если потребуется отдать все мои деньги". Ты открылся. Дал повод домыслить версию о происхождении твоих денег. Так тебе и поверили, что капитал ты нажил, торгуя розами или сдавая в аренду детские велосипеды на приморском бульваре. Вокруг одни дауны. Ну, конечно. А почему бы тебе не говорить этим писакам все наоборот, пусть голову ломают, закопай их в несостыковках, скажи, к примеру, обо мне что-нибудь нелицеприятное, обзови мудаком. Ты злишься на Цезаря, а он мудрее нас с тобой. Да, он снюхался с москвичами. Но мы должны простить, это дань обстоятельствам. Цезарь для нас – лучший из худших, меньшее из всех зол. В приватной беседе Цезарь как-то сказал мне, что не имеет ничего против унитарности Украины, целостности ее границ, и пригласил нас с тобой в политсовет своей партии. Что скажешь? Он хочет быть хорошим для всех, и все снисходительно относятся к этому его желанию.

– А московской братии он говорит другое.

– И мы с тобой не обязаны говорить одно и то же. Какая разница, что и кому говорим? Мы должны уметь говорить ровно столько, чтобы тебя устали слушать. Когда они устают, они засыпают. А мы делаем дела. Ты просто обязан платить дань пророссийским настроениям населения. Им следует говорить то, что им приятно слушать, уж поверь, отчета за слова никто не потребует. Ты хочешь, чтобы Матушка была довольна тобой, чтобы у тебя не было проблем с этим быдлом, слушай меня. Надо быть хорошим. Ты обязан усвоить урок. Цезарь втянут в политику постольку-поскольку. Он всего лишь бандит. А мы по уши в этом дерьме. И нам нужны голоса этих самых баранов. Кстати, это чучело – ты, а не Кравчук, присмотрись. Они тебя несут.

Шаруну стало не по себе, когда его глаза разглядели надпись на дощечке, которая болталась на чучеле, а уши проглотили мощный взрыв тысяч голосов. Люди шли под его окнами и кричали по слогам: «Шарун – вор!» Черная краска на дощечке скандировала вместе с демонстрантами той же фразой: «Шарун – вор».

– Кажется, они решили меня сжечь, – как полоумный прошептал Шарун, увидев, как один из демонстрантов принялся под всеобщее улюлюканье поджигать чучело. Сорочка вспыхнула мгновенно, торчащая на древке восковая голова с соломенным париком за секунду сгорела дотла.

– Шарун – вор! – орали демонстранты, остановив свое шествие прямо напротив центрального входа в офис. Шарун сопротивлялся подступившему желанию метнуть в толпу гранату. Ломов дружески постукивал его по плечу. Точно так же стучат по спине тому, кто подавился. Был повод подавиться Шаруну. Костью в горле застряла злоба. Вдруг звон разбитого стекла саданул по ушам. Хотел метнуть он, а бросили в него, пока лишь камнем в окно его кабинета. Увесистый осколок чуть не угодил в него. Шарун метался по кабинету, кричал как умалишенный:

– Арестуйте этих скотов.

Ломов уже отдавал приказ начальнику милиции:

– Арестуйте зачинщиков беспорядков и передайте дело в прокуратуру!

– И теперь ты станешь утверждать, что они все это делают как энтузиасты? – прошипел Шарун.

– Да нет, похоже, нескольким из них все же заплатили…

– Но кто?..

– Уж они-то этого не скажут точно. Я уверен, что тот, кто нанимал этого метателя, ему не представился. Можно только догадываться. Кто тебя так не любит? Пожалуй, многие.

* * *

Когда Борис входил в кабинет к Елене, он заметил, как суетился перед дверями начальник охраны Петылицын, пытаясь придать своему лицу печать смятения. Петылицын неловко улыбался и покашливал. Борис по привычке не видел его в упор, несуразность в движениях командира «Молотобойцев» не бросалась в глаза, иначе он не вошел бы так сразу, как обычно входил.

Ее не было в кабинете. «Наверное, в спальне», – Борис громко кашлянул. Безрезультатно. В голове бессознательно вырисовалась странность в поведении Петылицына. Ему все стало понятным, когда из спальни донесся испуганный мужской шепот. В сердце защемило. Борис знал, что Елена время от времени развлекается со смазливыми жиголо, он много раз видел, как к особняку подвозили нарядных красавчиков. Для него все эти женоподобные денди были на одно лицо. Она играется с ними, как с куклами. Обретя власть и деньги, она стала большой развратницей. «Как я с самого начала не разглядел в ней стерву. Сука!!!», – Борис старался подавить в себе ярость. Единственный способ заглушить эмоции – раздумье. Ведь он мужчина, он себя уважает и не допустит глупых приступов ревности, тем более что теперь они будут выглядеть еще бестолковее в ее глазах, чем раньше. «Она не заслуживает моей любви, но почему мне так больно? Возьми себя в руки. Смахни гнев с лица. Опомнись, у тебя, по сути, нет никаких прав на нее. Абсолютно никаких. Ты даже не был с ней в близости, ты только мечтал об этом всю жизнь. И не смог добиться. Хотя бы силой. Нет, парень, не хитри сам с собой. Ты бы не смог, потому что слюнтяй, потому что любишь по-настоящему и навсегда. Безответная любовь. Признайся сам себе – ведь безответная же! Страдаю только я, люблю только я. Она, правда, тоже любит, но лишь себя и свои проекты. Она даже боится привязываться к кому-нибудь из своих сладких мальчиков, не хочет привыкать и поэтому меняет их, как перчатки. Волчица – и благодаря этому многого добилась, а эти молокососы просто не в меру самолюбивые болваны». Так размышлял Борис, невольно прислушиваясь к потрескиванию дров в камине.

У каждого из этих юношей, выхоленных и зализанных гелем, здесь были свои интересы. В покои Матушки они попадали по-разному. Родионова занималась с ними любовью как бы между делом, но нельзя сказать, что она сквозь пальцы смотрела на эти связи. В таких случаях говорят: решила оторваться на старости лет, наверстать упущенное. Она сделала себе поблажку и почти не осуждала себя за этот грех, почти… Ей не нравились сексмашины с недельной щетиной, большие и волосатые, организм требовал нежных, ласковых мальчиков с правильными чертами лица, умными глазами, гладко выбритых, с красивой фигурой и ровными плечами. Такие мальчики тянулись к ней – еще бы, ведь Матушка считалась в городе чуть ли не самой крутой. Это было главной наживкой для любопытных юношей, готовых трахнуть даже трехсотлетнюю черепаху Тортиллу ради сомнительной возможности одним махом сменить дно на седьмое небо. Вряд ли жизнь этих симпатичных мальчиков до знакомства с влиятельной леди можно было считать дном, но в силу сопоставления с роскошью и расточительством Матушки и ее бесшабашного окружения, вследствие юношеского максимализма, среднего не было дано, то было дно, а это – круто. Точно так же вряд ли уместным было сравнение блистательной Родионовой с Тортиллой, вербовщики особо не утруждали себя, оказывая ей услуги, «мадам» была супер. Если кому-нибудь из жиголо дозволялось присутствовать в свите Родионовой на приеме нового дома моделей, на вечернем рауте в каком-нибудь загородном особняке или откушать со шведского стола на закрытой премьере в театре Шевченко, пережевывать там деликатесы на расстоянии вытянутой руки от спикера парламента, а то и перекинуться с ним словцом или поболтать ни о чем с Софией Ротару, – так вот, если случалось такое, то в упрямые головы этих эгоистов клином всаживалась тревога о том, как бы удержаться, не сглупить. Разве можно сравнить речные прогулки по Днепру на белых теплоходах с почти стопроцентным ударом промеж глаз от набычившегося идиота в дешевом дискобаре? Ощущения настолько непохожие друг на друга! Оттого и понятно, почему мальчик, почувствовав вкус такой жизни, так цепляется за приобретенное положение, хотя, конечно, прекрасно знает, за кого его здесь держат. Но им было достаточно, что только за глаза их наградят нелестными эпитетами, «альфонсами» или «проститутками», деньги им дают, а там поглядим, как говорится. Может, и пристроят где. А пока можно и крылья расправить, перья распушить, выглядя барами перед шлюхами, что курят на той же палубе теплохода, – они-то не знают, что это за стройные, с иголочки одетые парни, при ком-то они или сами по себе. Да, черт возьми, какая разница – ребята могут себе позволить валютный бар и первоклассную каюту.

Самым ненавистным из всех любовников Родионовой для Бориса был один высоченный брюнет по имени Юра, со смуглой гладкой кожей, чуть раскосыми глазами и прямым носом. Борис считал его самым хитрым и потому готов был убить его первым. Хитрость и коварство этого юноши, по мнению Бориса, заключались вот в чем. Он отказывался принимать от Родионовой деньги, проникновенно говоря ей о том, что с любимой женщины ни денег, ни подарков брать не будет, что для него высшее наслаждение быть рядом с его обожаемой королевой, что большего для него не надо. Словом, лепил из себя любовника-мученика, всем сердцем любящего и рассчитывающего на взаимность, не забывал иногда пустить слезу. И так искусно вошел в роль, что заставил поверить многих. Что касается Родионовой, то ей, по крайней мере, была интересна эта игра. Юноша врал очень технично. Борису это действо было отвратительно. Ну, а парню все это не мешало получать от своей королевы денег и подарков больше всех. Единственное, что не учел юноша, так это то, что у его королевы при таком богатстве выбора альтернатива таки была. Плюс жажда новизны, и ничто не вечно под луной. Мальчишка стал надоедать. Сегодня Родионова решила устроить с ним прощальный вечер и одарить его последним презентом на память. В фавориты попал легкомысленный жиголо, выполняющий свои постельные обязанности Холодно, без лишних вздохов. Новый мальчик довольно сносно имитировал независимый нрав и более-менее ровно строил из себя Бельмондо, который нарасхват. Подобная самоуверенность, почти правдоподобная, не сходящая с лица маска безразличия, плавно переходящая в кислую мину, – это была новая постановка взаимоотношений со своей благодетельницей. Это было новое веяние, новая волна, именно то, чего требовал текущий момент. Паренек угадал и выбрал нужный стиль поведения. Делал вид, что не дорожит хозяйкой. Хотя делал это очень осторожно, не перегибая палку. На самом деле ему было очень трудно, а то, что Родионова и с этим пареньком играла белыми, было очевидно. Новые правила были интереснее для нее потому, что подкупали своей новизной. Ею, видите ли, не дорожат! Однако исход был предопределен. Либо ей надоело бы это, либо, но в том случае, если б она почувствовала, что привыкает к человеку, – пинок под зад. Парню бы повезло, если бы пинок был образным, а не наотмашь. Не хватало еще сердечных дел. К сердцу Родионовой путь преграждал разум. Себя убеждала в том, что она умеет не давать волю чувствам. Она считала себя одиночкой. Такой же одинокой волчицей представляли ее другие. Но сердце неподотчетно мозгу, пульс Родионовой бился учащеннее, когда она думала о своем материнском долге. Она понимала, что разврат, которому она предается с мальчиками, по возрасту такими же, как ее сын, – это большой грех. Но что-то черное внутри отбрасывало покаяние каждый раз, и с каждым разом все легче и бесцеремоннее. И она снова не осуждала себя за этот грех. Почти.

Зато за двоих осуждал Елену Борис. Он каменным истуканом стоял в пустом кабинете, застряв на мысли, зачем он сюда пришел. И если бы не видеокассета, которую он держал в руке, то не скоро бы вспомнил. Соберись, возьми себя в руки – злость встряхнула его. Эта сука так думает, что на ней свет клином сошелся. И больше всех в этом виноват, конечно, он. Повернуть бы время вспять, возвратить все назад.

С каждым годом она становилась все дальше и дальше от него, теперь она чужая. Она втянула его в грязь, она сделала его таким. «Зачем ты держишь меня у себя под боком? Я теперь для тебя не мужчина, а советник, стерва конченная. Будь ты проклята, тварь. Я тебя ненавижу. Господи, накажи ее, накажи эту машину и верни ей человечность. Или ты мстишь мне, наказываешь меня за мои грехи? – Борис закрыл глаза. – Мне больно».

Он вдруг захотел выскочить отсюда, но остался: «Какова ты, тогда не вышел сразу, сколько простоял здесь, идиот. Сейчас она выйдет, главное, чтобы речь была связной, дело ведь действительно серьезное, а ты думаешь… О чем ты думаешь? Что, мало у тебя было женщин?..» Самоуспокоение такого рода обычно действовало, когда он думал о Елене наедине с собой, но в этот момент дверь спальни откатилась по рельсикам в сторону. Вышла Елена Родионова. Она была в длинном махровом халате небесного цвета, туго завязанном на пояс, волосы были распущены. Губы чуть вспухли и порозовели. Прищуренные глаза привыкали к свету. Там, в спальне, на кровати нежится какой-то сосунок. А может, убить его при ней, чтоб знала, а ее трахнуть наконец? Избить, как суку, и трахнуть!

Борис не сделал бы этого, но сама мысль, что в принципе сделать это он может, его порадовала и немного успокоила. Он готов был говорить, ему надо было что-то говорить, о чем-то спорить. Она не должна видеть его замешательства. Хватит, прошли те времена. Благо, было о чем говорить, а с тоном он как-нибудь сориентируется.

– Вечер добрый, Лена. Я не вовремя? Ты уж прости, дела привели. У нас возникли проблемы в Крыму. События там разворачиваются не по нашему сценарию.

– Не тяни резину, говори толком, по существу, – обрезала Родионова и опустилась, тяжело вздохнув, на кресло у камина. Она резко швырнула в топку полено, ей не терпелось узнать, какие вести из Крыма принес Борис. Крымские дела с недавних пор приобрели для Родионовой особый статус. Она считала затеянную игру на полуострове проектом своей жизни. Это была крупная авантюра, имеющая все предпосылки к успеху, и не ввязаться в нее означало для Матушки жалеть после об этом и клясть себя за упущенный шанс сделать нечто великое. Она неестественно медленно моргала, напряженная и готовая слушать. Борису же показалось, что в мыслях Лена все еще в спальне. Он так и не научился понимать ее выражение лица.

Борис начал с фактов.

– В общем, дела такие. Только что получен факс от севастопольского филиала банка «Эльвира» и Христианского банка. Крупные кредиторы не возвращают деньги. Один потерялся, другой пошел в отказ, говорит: «Не брал взаем», – и что будет разговаривать только через суд. В обоих случаях залог оказался фиктивным. Получено сообщение от наших друзей из службы безопасности. Цезарь, на которого мы смотрели вполглаза, собирал сходку на теплоходе «Тарас Шевченко». Кот приказал долго жить. А начальник УВД, видно, кормится из двух лап. Буквально час назад я разговаривал с ним по телефону и вынес из этого разговора одно: на ментов нам лучше не рассчитывать. Лена, я, честно говоря, считаю ошибкой, что мы сунулись в Крым в тот момент, когда и так дел невпроворот. Никогда не было столько политики.

– По этому поводу мы уже общались, и тогда, кажется, я сумела тебя убедить, – перебила его Родионова. – Но я смотрю, как только запахнет жареным, тебя сразу тянет в кусты, Боря. Политика – это наш козырь, мы, а не наши враги, проводники политики государства на полуострове. Мы в глазах президента сила, способная умерить пыл сепаратистов.

Услышав такое, Борис изумился. «Зарвалась», – подумал он. Родионова продолжала:

– И этим надо пользоваться. Усвой же наконец простую истину. Нужно ловить момент. Все институты власти в Крыму наши – служба безопасности, суды, правоохранительные органы, таможня, налоговая инспекция, телевидение, парламент, законодательство. За счет нас президент убивает двух зайцев. Мы насаждаем в Крыму украинскую автокефалию. И главное, собственно, ради чего мы полезли туда, – мы налаживаем кредитно-финансовую систему, полностью подотчетную Киеву, открываем филиалы киевских банков. Мы провозглашаем, что успех любого бизнеса в Крыму зависит от лояльности к законам Украины. Это должна сделать я, потому что если это не сделаю я, за это возьмутся другие. Курорты – главный приз.

– Ну хорошо, новые рынки – новые горизонты, новые филиалы, – занервничал Борис. – Карманный представитель президента, купленный с потрохами, талантливый протеже. Балабол твой протеже. – Борис вставил кассету в видеомагнитофон. – Сейчас полюбуешься, Леночка, что мелет твой сосунок. Брифинги, пресс-конференции, диалоги в прямом эфире. Крутой, мать его! – завелся Борис, «разгоряченный долгой паузой и наставительным тоном Елены. – Так вот этому крутому все стекла в офисе побили, и кто бы, ты думала? Бабушки и дедушки с красными флагами и портретом Иосифа Виссарионовича. Корабль своим именем назвал Антон Шарун – человек и пароход, засветились на нашу голову. Ты, Лена, извини, но зачем ему там этот „линкольн“? Ах да, забыл сказать. На днях к нему в ресторан нагрянула целая свора жулья. Отобедали досыта, нахамили и не расплатились, сказали уходя, что угощались в кредит покойному Арсену и что будут ходить регулярно. Мало у нас в Киеве дел? Лезем черт знает куда, – выругался Борис и нажал на плей.

Родионова промолчала. На экране появилось скуластое лицо Антона Шаруна, сверкающее на фоне трехметрового Иисуса Христа мозаичной кладки. Он отвечал на вопросы журналистов в своем кабинете управляющего Христианским банком. Почти после каждой фразы Шарун облизывал губы. Он явно увлекался с ответами, иногда не выслушав до конца заданный вопрос, продолжая отвечать на предыдущие. Если бы с именем этого человека не связывали большие деньги, то давно окрестили бы его пустомелей. А так словоохотливость Шаруна можно было преподнести как небывалую уверенность в себе, и дерзкую смелость, и бесшабашную откровенность. Ничто так не льстит, как откровенность человека, облеченного властью. Знакомый постулат срабатывал. Журналистка изощрялась в каверзности, бессознательно надеясь, что сам Шарун по достоинству оценит хороший вопрос.

Родионова смотрела видеозапись с неподдельным интересом. Шаруну был задан вопрос: почему основанный банк называется Христианским.

– Потому что одним из его учредителей выступила крымская епархия, – Шарун позировал перед видеокамерой, считая одинаково важным то, как он будет выглядеть на телеэкране, и то, что он будет говорить. А говорил он в своей обычной манере: – В наше время только церковь может быть гарантом стопроцентной надежности, не случайно Христианский банк – единственный на всей «территории СНГ, обеспеченный собственным золотым запасом. Имеется в виду золото церквей и мои личные фамильные украшения, доставшиеся мне в наследство от моей матери. Моя мать принадлежала к древнему дворянскому роду, генеалогическое древо которого берет начало со времен царствования Павла И. Революция застала наше семейство врасплох в одном из уездных городов Тамбовской губернии. Но, к счастью, фамильные реликвии и ценности удалось спрятать в тайнике. И лишь теперь, спустя десятилетия, я, как единственный законный наследник, могу без страха заявить, что обладаю бесценными сокровищами, которые служат залогом и талисманом процветания Христианского банка. Хотите взглянуть на драгоценности?

У ошеломленной журналистки перевело дыхание. Тогда Шарун подошел к сейфу и вытащил оттуда вычурный малахитовый ларец, усеянный изумрудами. Он небрежно открыл его и стал сам протягивать журналистке браслеты и ожерелья. Спустя мгновение она вышла из столбняка, связанного с неожиданным прикосновением к такому богатству. Миллиардер великодушно разрешил ей приме рить перстень с голубым сапфиром, отделанный белым золотом. Оператор и до этого не дремал, успевал запечатлеть в кадре золотой браслет и перстни, что были на руках у Шаруна. Теперь же он снимал крупным планом содержание ларца.

Борису было интересно, как отреагирует на эту хвастливую выходку своего протеже Елена. Она была невозмутима. Дальше следовали вопросы о «линкольне»: откуда он, сколько стоит и зачем в таком маленьком белом городе такая большая черная машина? Неужто недостает «фордов-скорпио» и «мерседесов»? Шарун ответил, что Торговый дом сотрудничает со многими зарубежными фирмами, а там принято не только встречать, но и провожать по одежке. Он убедился в этом на личном опыте. Любая уважающая себя фирма должна иметь одну, а то и нескольких представительских автомобилей, и Торговый дом Шаруна не исключение. «Мы должны встречать наших партнеров в аэропорту только на „линкольне“, – сказал Шарун. – Это так же обязательно, как то, что на руке владельца Торгового дома должны быть часы „Ролекс“ с золотым браслетом, и то, что от него должно веять одеколоном „Ив Сен Лоран“. О цене „линкольна“ не осведомлен, так как принял его в дар от одной киевской фирмы, с которой у меня устоявшиеся партнерские связи. – Жареному коню в зубы не смотрят», – схохмил перед камерой Шарун и в очередной раз облизал губы, довольный пришедшей на ум поговоркой.

Борис искоса поглядывал на Елену, она была все такой же непроницаемой.

Один за другим посыпались вопросы:

– Взрыв автомашины напротив универмага Торгового дома взбудоражил город. Что это было, и найдены ли преступники?

– Официально не найдены, – Шарун нахмурился и сморщил лоб, изображая угрожающий вид, затем выдержал паузу и добавил: – Царство им небесное. Скажем так: это была попытка рэкета. Сразу оговорюсь, рэкетиры не особенно трогают миллиардеров. Ну что мешает мне, к примеру, заплатить другим людям, чтобы оградили меня от вымогателей. Так что контингент, с которым работает рэкет, – это миллионеры, а не миллиардеры.

– Вы открыли собственную газету – это дань моде или начало политической карьеры, а может быть, рекламный трюк?

– В рекламе мы не нуждаемся. Достаточно тех концертов со «звездами» первой величины в Севастополе, что мы устраиваем. Алла Пугачева, с которой у нас дружеские отношения, в интервью швейцарскому телевидению сказала, что лучше, чем в Севастополе, ее нигде не встречали. Разве можно придумать более действенную рекламу? Просто к прессе у меня особая слабость, я люблю объективную информацию. Представьте, приходит недавно корреспондентка одной из центральных газет, говорит: «Мы готовы опубликовать с вами интервью за некоторую сумму». «Ну, почему бы нет? – говорю. – Только вот как на меня посмотрят власти, премьер-министр Украины, мой хороший знакомый, понравится ли ему такой контакт с московской прессой?» Она говорит: «Не беда, перечислите деньги на счет днепропетровского коррпункта». А если честно, то продажность прессы начала меня бесить; когда Торговый дом был спонсором городской газеты, на ее страницах печатали только хвалебные оды в наш адрес, перестали субсидировать – ушаты грязи. Я, кстати, буду подавать на них в суд. Нужна своя газета, хотя бы для того, чтобы отбиваться от недоброжелателей и завистников. Что касается политики, то у меня три любимых политика – президент Украины, председатель Верховного Совета Республики Крым и представитель президента Украины в Севастополе.

Родионова искала глазами пульт дистанционного управления. Шарун говорил именно так, как она учила его. Детальный инструктаж пошел на пользу, парень оправдал все надежды, он был смышленым. Не его вина, что все складывалось не лучшим образом. К чему Борис устроил этот просмотр? То, что сделали в Крыму наши враги, очень серьезно, но не смертельно. И не из таких переделок выезжали на белом коне. Война как война, она сумеет себя защитить. Наконец, она нащупала руками пульт, выключила видеомагнитофон и взяла из пачки сигарету.

– Как тебе нравится его болтовня? – не скрывая раздражения, спросил Борис. – Не зачастил ли он с демонстрацией своего фэйса по «тиви», что ему мешает отвечать на вопрос односложно, он же людей дразнит, я не говорю – роет себе могилу. Хорошо бы если б только себе. – Борис торжествовал про себя, что проблемы оторвали Елену от альфонса, хотя прекрасно знал, что решать их придется и ему.

– Я думала, что на десерт ты приготовил нечто сногсшибательное, а ты просто решил показать мне кино. – Родионова вытянула ноги на пуфик, глубоко затянулась и медленно выпустила тонкую струйку дыма. – Мой рабочий кабинет и так имеет странный интерьер. У кого в кабинете стоит концертный рояль, а теперь вот мой советник настаивает на превращении моего рабочего кабинета в видеосалон. Не стоит расходовать время на ущербный бизнес, если, конечно, вы не человеке бульвара Капуцинов. Тогда, пожалуйста, из любви к искусству я могу пойти вам навстречу. Штатный тапер у меня есть, отчего же не завести штатного киномеханика?

Это была откровенная издевка. Борис посинел от злости. Уже в который раз Елена таким образом ставила его на место. Она всегда разговаривала тихо, и чем тише был ее голос, тем жестче был смысл фраз. Когда она хотела выбить человека, с которым общается, из колеи, она говорила очень тихо. Сейчас был именно тот случай. Однако Родионова, увидев, что добилась своего, сменила интонацию:

– Твое недоумение и настороженность непонятны. Когда мы начинали в Киеве – мы не афишировали себя. Теперь мы меняем тактику, на что ты реагируешь болезненно. До сих пор ты сомневаешься, Боря, а я не хочу, чтобы ты утонул в собственных сомнениях. Они только мешают делу. Обратной дороги нет. Мы не подпольщики. Полная легальность, четко очерченные цели. Ничего страшного не произошло, естественно, наступили кое-кому на мозоль, а надо было давить сразу. Роланда пока придержим. А то он сгоряча докажет миру, что конец света возможен в отдельно взятом городе. Поручим дело Петылицыну, пусть берет своих «гоблинов», дадим ему еще пару проверенных ребят из ЦСБ, и договорись с этим Бульбой из УНСО, пусть даст несколько своих фанатиков. Он не знает, как отблагодарить меня за те контейнеры с оружием, когда Лисовский выезжал на границу подмазать таможню. Бульба не мог по-нормальному сунуть взятку, таможенники подумали, что их прощупывает БеСпеКа – и ни в какую. Лисовский разговаривал от моего имени, у него взяли деньги. Теперь их черед оказать нам услугу. Бульба хвастался своими снайперами, которые вернулись из Грузии и выполнили, по его словам, личный заказ Шеварднадзе – ликвидировали какого-то типа, на котором облажались даже наемные киллеры. Дадим этих стрелков на усиление Петылицыну и наделим его всеми полномочиями. Пусть вышибет всех врагов наших из Крыма, пусть разберется там с Цезарем, его позиции меня настораживают. Вообще, снаряжай бригаду и отправляй завтра утром. Экипируй людей под спортивную команду, чтобы все в одинаковом были. Устрой в Крыму спартакиаду. Да позвони, чтобы встретили и позаботились о том, чтобы все было без засветки. Держи меня в курсе.

– Стало быть, война… – Боря все еще был не в своей тарелке, но перемолов услышанное, он представил себе такое, от чего был не в восторге. Задав вопрос, Борис сразу пожалел об этом. Во взгляде Елены он прочитал негодование. Она вновь заговорила очень тихо:

– К чему договариваться по нескольку раз об одном и том же, выкраивать у кого-то уступки, если можно забрать все разом. В свое время я шла на переговоры, когда чувствовала, что меня прижали и что я пока не собралась с силами, чтобы драться. Сейчас другая песня. Я вхожа в самый верх, ты прекрасно знаешь, И что бы мои люди ни делали в Крыму, для этой аудитории я всегда смею преподнести сделанное в выгодном свете. Вспомни, когда мы наводили справки о крупнейших дельцах Крыма через БеСпеКу, проходила информация, что некоторые из них через подставные фирмы финансируют пророссийское движение в Крыму. Так что есть повод шлепнуть кое-кого как неугодных державе врагов. Пусть считают меня бандеровкой, сейчас это модно. С УНСО дружбу вожу, чем не бандеровка!