Текст книги "Крестная мать"

Автор книги: Владимир Ераносян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

Но позади, точнее сзади, его кольнуло что-то неимоверно жгучее и тяжелое. Невыносимая боль в позвоночнике прошила его тело. Его скорчило, пальцы разжались, винтовка выпала из рук. Крюк, превозмогая боль, нашел в себе силы обернуться. Он увидел того самого человека, что преследовал его на Крещатике.

– Наконец-то я добрался до твоей сутулой спины, – сказал Борис.

На Крюк уже был не в состоянии понять смысла его слов. Он даже не расслышал их. Киллер пытался удержаться на ногах, но спина, словно чугунная, клонила его вниз. Земля расступилась, вязкая почва уходила из-под ног. Крюк провалился во. тьму. «Надо же… та самая яма… – В уходящем сознании дерзнула промелькнуть мысль. – Здесь действительно грязно… И поплатился за свою брезгливость… Прощай, Канары…»

Борис подошел к яме. Киллер бездыханно лежал в луже лицом в грязь. Борис посмотрел на небо. Он не верил в знамение, однако небо снова ниспослало ему помощь – Лена была жива…

Он все еще стоял, глядя на пятнистое от туч небо, и он не видел, как черные грязные руки медленно выползали из могилы. Неведомая сила подняла ликвидатора. Крюк попрощался с Канарами, но не с человеком, по чьей вине он единственный раз в жизни облажался. Руки киллера вцепились в ноги Бориса, из последних сил Крюк дернул на себя и потащил Бориса вниз. Киллер затащил его в яму и, подобно смертельно раненному зверю, сделал свой последний бросок. Крюк сбил Бориса с ног и накрыл его своим телом. Борис отчаянно бил киллера рукояткой «беретты» по лицу. Он забыл, что из пистолета можно стрелять.

Крюк не чувствовал ударов. Все его безжизненное тело превратилось в один нервный рецептор. Его руки дотянулись до горла Бориса, чтобы сжать его мертвой хваткой…

Борис опомнился. Нажал на курок. Вторая пуля пробила сердце киллера. Крюк услышал знакомый звук сквозь туман. Это был звук его смерти.

Борис высвободился от трупа и вылез на поверхность. Его одежда, заляпанная грязью и кровью киллера, больше походила на кучу дерьма. Лена была здесь. Она обняла его, рыдая.

– Ну что ты плачешь? Все, я разделался с убийцей твоих детей, – сказал Борис. – Я тоже жив.

* * *

Борис делал то, чего от него ждали. Неотложные дела засасывали. Когда он разобрался с Крымом, он понял, что многое из того ужаса, что случился в Киеве, произошло именно из-за Крыма.

Дела не отпускали. Казалось бы, в самой благополучной зоне Матушки – Киеве – не должно было быть проблем, но их было хоть отбавляй. Прослышав о болезни Матушки, конкуренты прощупывали ее фирму, а когда не стало Кутателадзе, они обнаглели совсем.

В одной из подведомственных клану Матушки гостиниц, в кабинете директора, разорвалась бомба. Ни с того ни с сего стали одолевать чиновники из налоговой инспекции. С чьей-то подачи они устроили аудиторские проверки в коммерческих банках, подотчетных Матушке, и выявили кучу нарушений. И что самое странное – чиновники не брали взяток. Борис был сыт всем по горло, но это было еще не все. Нагрянули какие-то эмиссары из Ватикана с требованием возврата предоставленных кредитов. Они приехали в неподходящий момент, когда киевские боссы назначили сходку. Поэтому Борис отказался встретиться с итальянцами.

Повестка дня сходки была известна Борису заранее – передел сферы влияния. Он не сомневался в том, что Отцы откроют встречу словами скорби о безвременно ушедшем Роланде Кутателадзе, оплоте Елены Александровны Родионовой. И если они увидят, что Борис не идет на уступки, то начнут действовать сообща, а если они поймут, что он идет на уступки… будет то же самое.

Борису было над чем подумать, но все мысли его были о Елене. Он не мог часами решать насущные деловые проблемы, зато мог часами сидеть у Елены, правда, она никого не хотела видеть, даже его. Приходилось довольствоваться утомительными беседами с психиатром в парке резиденции. Все его речи сводились к признанию полного своего бессилия.

– Средство и препараты, которыми я располагаю, – заводил психиатр свой скучный монолог, – не гарантируют исцеления. Я гарантирую лишь правильный диагноз. Могу с уверенностью сказать – ей нужна смена обстановки, а лучше – смена места жительства. Здесь все, даже стены, напоминают ей о горе. Перед столь сильным душевным потрясением лекарства бессильны. Здесь может помочь лишь чудо. Как бы странно это ни звучало из уст профессионального материалиста… Кстати, знал я одного волшебника от медицины… Профессор Чанг Жу. Его орудие – иглоукалывание. Мы познакомились с ним на симпозиуме в Германии. Сам он хуа-цао – китаец без родины. Живет в Бангладеш, на границе с Индией. Практиковался в Европе. Результаты поразительны… А мы, как видите, толчемся на одном месте.

И это было так. Лена была в ужасном состоянии. И только Бог знал, как ее исцелить. Бориса поджимали обстоятельства. На него давили со всех сторон, ожидая распоряжений.

Лисовский и Матлашенко вовсю готовились к войне. БеСПеКа выжидала. Борис же плевать хотел на этот маскарад, но делал вид, что шугает ситуацию. И вот-вот выдаст инструкции. На самом же деле он думал только об одном – о ней, о том, как оградить ее от всего этого дерьма. Надо было что-то решать. Время не ждало.

Тусклый свет дневных ламп резал Борису глаза. На центральном проходе угрюмого помещения стоял пожилой человек в белом халате, санитар, с которым Борис заключил сделку.

– Давайте выбирайте поскорей. Я боюсь, как бы не нагрянул патологоанатом, черт бы его побрал! – Санитар поторапливал.

– Эти двое, – показал Борис.

– Добро, забирайте, только побыстрее увозите этих жмуриков, – прохрипел медбрат.

– Они точно подлежат кремации?

– Здесь не задерживаются те, у кого есть чувство юмора.

– Поможете мне донести их до багажника.

– За те деньги, которые вы мне дали, я бы сам стал покойником, если бы так не любил жить.

Они вывезли две каталки с аккуратно зачехленными телами и уложили трупы в багажник автомобиля.

– Ну, счастливо, – попрощался санитар и не спеша зашаркал к массивной железной двери с надписью « МОРГ». Он вошел, подошел к выключателю и вырубил свет. На мгновение стало совсем темно, но скоро зеленые глазки крохотных лампочек, встроенных в холодильные камеры, исполосовали мрак. У санитара сердце ушло в пятки, он вновь увидел клиента.

– Вы чего не уехали, что-то не так? – с дрожью в голосе спросил санитар. Взгляд Бориса показался ему страшным. К горлу подступил комок.

– По логике вещей я должен был тебя убить, – тихо сказал Борис, – но я этого делать не буду. – Он сунул ему еще деньги: – Живи и молчи. – Борис достал из кармана какой-то листик и показал его санитару, Это был снимок. У санитара подкосились коленки. На фотографии было все его семейство, включая внучонка. – Забери и помни о них, – шепнул Борис, – и знай, что я о них тоже вспомню, если твой язык вдруг развяжется.

Мед брат был уже не рад, что впутался в эту историю. Борис обошелся с ним жестоко, но не мог поступить иначе. Он знал ребят, которые могли выдавить слово даже с немого,

Правильнее было бы избавиться от свидетеля. Борис уехал, оставив его живым, У него не было уверенности в старике. Уверенность – термин для идиотов, но Борис не хотел коллекционировать грехи.

* * *

Борис стал большим боссом. Это поняли все. В их среде не предусматривался акт инаугурации. Все оценили великодушие Сумцова. Подхалимы, улучив повод для лизоблюдства, принялись слагать панегирик незлопамятному Папе, который простил даже Лисовского,

Все произошло само собой. Никого не удивило, что новый биг-босс сел на трон при живой Матушке. Она была не в себе. Поговаривали, что она никогда не выйдет из транса. К тому же Матушка не составляла завещания. Ее не подсиживали наследные принцы «престола». Борис имел все права, быть может, даже потому, что не хотел их иметь.

Он стал боссом и занялся делами. Он действовал, и у него получалось. Он сохранил империю, но делал это не для себя. Его конечной целью было другое – вырвать Елену из бездны психического срыва, вернуть ее к реальности. В амплуа крестного отца он чувствовал себя временщиком.

Рассудок обязательно вернется к Елене, но она никогда больше не будет Матушкой. Он бросит все это к чертям собачьим, они уедут вдвоем, в глушь, в какой-нибудь захолустный провинциальный городок. Они купят себе большой дом с садом и будут жить тихо, замкнуто, уединенно. Он будет, как в былые времена, ухаживать за садом. А дело… Пусть Лисовский станет боссом, он ведь мечтает об этом. Только бы Лена выздоровела.

Врач, светило психиатрии, боялся ставить окончательный диагноз. Он попросил созвать авторитетную комиссию из таких же как он сам эскулапов, чтобы разделить ответственность. Хитер, шельма! Не выносит свой вердикт и не обнадеживает. Строчит какие-то рецепты, прописывает микстуры с бромом, элениум, сильнодействующие успокоительные, исправно получает гонорары и… виновато прячет глаза. Ну вот и сейчас прячет. Борис с трудом переваривал его заумные объяснения, блуждая в непроходимых дебрях специальной терминологии. Сейчас ему казалось, что все эти словесные выкрутасы с латиницей существуют лишь для того, чтобы закутать истину в пеленки из колючей проволоки медицинских дефиниций.

Но сегодня Борис примчался на Пушкинскую не для того, чтобы в очередной раз внимать пустым разглагольствованиям. Елена приказала выгнать психиатра и прислала к Борису посыльного, который передал, что она желает с ним пообщаться. Это было кое-что, особенно после того, как она заявила, что никого не хочет видеть.

– Вы с ней помягче и не спорьте, – предупредил Бориса доктор, который не осмелился уйти, скорее заботясь о своем гонораре, чем о пациентке.

Дверь в ее покои была раскрыта, но штора задвинута. Борис не решился зайти в спальню с ходу. В кабинете он осмотрелся. В камине слабенький огонек. От всего этого пространства веяло знакомой небрежностью. Внезапно компакт-проигрыватель во всю мощь динамиков разразился мелодией «Венского вальса». Музыка бряцнула кувалдой по перепонкам. Борис подошел к проигрывателю и нажал «стоп».

– Это ты, Боря? – донеслось из спальни.

– Да, Лена. Можно войти? – спросил Борис, подумав, что альфонсы Леночки чувствовали себя здесь куда вольготнее, чем он. Уж они-то не спрашивали разрешения войти в ее покои.

– Зачем ты выключил музыку? – Они все еще общались через шторку. – Включи, – повелела Лена.

– Ты хочешь, чтобы меня контузило, – шутливо огрызнулся Борис и, вспомнив предостережение доктора, смягчил тон. – Конечно, Леночка, я сделаю чуть потише, если не возражаешь.

– Сделай, как было, – грозно произнесла Родионова. -

Борис включил проигрыватель. Как только музыка

вновь наполнила пространство, из-за шторки послышалось: «Войди».

Борис отодвинул шторку и вошел. Лена сидела на кровати, натянув на себя большое розовое одеяло, она была бледна, пожалуй, еще бледнее, чем во время его последнего визита. Зеркало у изголовья удваивало седину в пышной копне ее распущенных волос. На лице совсем не было косметики. В глазах читалась печаль. Елена казалась очень старой. Она выглядела так, как выглядит женщина, раздавленная горем. Борис не знал, что сказать, кроме « здравствуй», ничего не лезло в голову. Еще эта музыка гремела в ушах.

– Здравствуй, – вымолвил он, не решаясь спрашивать у Лены о самочувствии. Было очевидно, что она перестала за собой следить. Она никак не соберется с силами, чтобы оправиться от удара.

Ему не пришлось искать слов.

– Я попросила тебя приехать, – сказала она, – и ты приехал, спасибо. Я уж думала, что ты не откликнешься на мою нижайшую просьбу, ведь ты человек занятой.

– Только скажи, я пошлю к чертовой бабушке все эти дела. – Борис все еще стоял у края кровати, не осмеливаясь подойти ближе.

– Я многим тебе обязана, Боря, – будто не услышав его, продолжала Лена, – ты спас мне жизнь, хотя, признаться, логичнее мне было бы умереть, только не думай, что я неблагодарная. Я позвала тебя сегодня именно для того, чтобы отблагодарить тебя сполна за все, что ты для меня сделал.

– Я ничего не сделал, – Бориса испугал ее отрешенный взгляд.

– Ты спас мне жизнь, – повторила она. – В этой жизни я была гангстером. Женщина-гангстер – это так экстравагантно. Я определяла: жить человеку или не жить, у меня была своя мораль, свои мотивы и правила, у меня была власть. В следующей реинкарнации, если мне суждено еще раз явиться на свет Божий, я, по идее, должна быть ущемленным во всем изгоем, рабом. Я должна быть наказана за грехи.

– В следующей в чем? – робко спросил Борис.

– Реинкарнации, ты не веришь в переселение души? Хотя ты прав, все это ерунда, главное, что ты здесь, я хочу отблагодарить… еще не разлюбил меня, Боренька? Я хочу, чтобы ты взял меня, иди ко мне. – Елена поманила его, призывно улыбаясь. Борис не шелохнулся. – Ну что же ты, Боренька? – театрально обидевшись, прошептала она. – Я уже не привлекательная, подурнела и размордела, да? Поздно спохватилась, старая мерзкая нимфоманка, так?

– Ты по-прежнему чертовски обольстительна, – не кривя душой, выпалил Борис.

– Тогда почему ты медлишь? – возмутилась Лена. – Бери меня. – Она откинула одеяло.

Борис не поверил своим глазам: на ней было платье, роскошное вечернее платье мышиного цвета. Открытые плечи с окантовкой из черного кружева, симметричные кожаные вставки по бокам, остроугольный ромб из серебристой чешуи чуть выше пояса. Ни малейшего сомнения – это оно, платье «Клеопатра».

– По глазам вижу, ты узнал! – в безумном порыве воскликнула Елена. – Я и надеялась произвести фурор! – она вдруг залилась громким смехом. – «Клеопатра» избавит вас от проблем, – хохотала Елена. – Она сроду была скромна! Она себя недооценила. Принц в обличил садовника исполняет заветное желание своей возлюбленной замухрышки…

Лена прыгала на кровати и безудержно смеялась, ее хохот все более приобретал оттенок истерики.

– Ну что стоишь, иди же ко мне, дорогой, дорогой мой, – жестоко дразнила она Бориса, смеясь в лицо, – ты что, евнух? Когда же ты будешь мужчиной? Трахни суку! Трахни меня! Мы будем делать это под музыку. Тебе нравится эта музыка? Ну ты что, примерз, или у меня отморозило кое-что другое? А?

«Делай то, зачем ты сюда пришел», – скомандовал себе Борис. Он подошел к кровати, чтобы прервать сумасшедшие пляски, его руки дрожали, но путь назад был отрезан. Борис прыгнул на кровать, резко обхватил ее голову и накрыл ее лицо тряпкой. Хлороформ подействовал мгновенно. Лена потеряла сознание. У Бориса оставалось не так много времени, чтобы довести начатое до конца. Она лежала спокойная и красивая в платье «Клеопатра». Борис взглянул на нее. В его голове пульсировало прошлое, но сегодня он здесь, чтобы не потерять будущее. В сторону воспоминания, надо делать дело…

Действие хлороформа продержится час, не больше. Надо успеть, пока Лена не очнется. Борис спешил. Первым делом он повернул ручку громкости компакт-проигрывателя на максимум: гарантии того, что спецслужбы не понатыкали здесь подслушивающих устройств, не было, правда, начальник ЦСБ доложил ему накануне, что в резиденции чисто, однако было не то время, чтобы полагаться на его бойкие доклады. «Жучки» мог занести кто угодно. В последнее время здесь перебывало много разного народа. Одних психиатров человек тридцать. Так что пусть парни из БеСПеКи послушают музыку Штрауса, и даже суперсовременные звукочастотные фильтры не помогут им услышать что-нибудь другое. Он будет делать то, что задумал, осторожно, а главное – без малейших звуков. Борис знал на все сто, что выйти из игры можно только мертвым. Это знали все, кто играл в эту игру. На это он и рассчитывал.

Борис бесшумно отодвинул лжестенку, за которой находилась потайная дверь. О существовании черного хода знали только самые приближенные. За дверью – выход на тыльную сторону особняка. Вчера ночью, никого не поставив в известность, на свой страх и риск Борис побывал здесь. Он выгрузил из багажника двух покойников, мужчину и женщину, примерно такого же возраста, как они с Еленой, две пластмассовые канистры с бензином и маленький кейс, в котором находилось взрывное устройство. Весь этот душещипательный набор лежал теперь за дверью. Борис открыл ее и принялся за главное. Мертвецы пролежали за дверью всю ночь и утро. Неудивительно, что от них веяло трупным душком, но Борис затеял все это не для того, чтобы принюхиваться. Он на руках перенес мертвецов в кабинет. Он был твердо убежден, что только мертвые могут бескорыстно позаботиться о живых. Скоро он вынесет отсюда существо, которое носить на руках одно удовольствие, и если бы понадобилось пересортировать вручную сотню разложившихся трупов, он бы сделал это ради своей цели. Он сознательно пошел на то, что принято считать кощунством, можно сказать, его это терзало, но грех он взял на себя бесповоротно, хотя знал наверняка, что за счет двух усопших бедолаг въехать в рай не получится, но у него была сейчас иная задача – выбраться самому и вытащить из этого ада Лену. А там – Бог рассудит.

Он уложил покойников на пол плечом к плечу. Воткнул между ними взрывное устройство с часовым механизмом. Поставил рядом две канистры, напоследок снял с пальца свой титановый перстень с монограммой, поцеловал его и надел на средний палец своего «дублера». Все готово. А теперь – гори все синим пламенем.

Борис выругался про себя. Настало время уносить Лену. Он бережно взял ее на руки и понес к потайной двери, а вальс все играл. Борис не замедлил отметить про себя, что у этой музыки нет конца, а он все же надеялся на хороший финал.

Синяя «восьмерка» с крадеными номерами была в километре от особняка на Пушкинской, но услышать взрыв Борис не мог, он был за рулем, Лена лежала на заднем сиденье все еще без сознания. Борис имел намерение выехать из города, не нарушив ни разу правила дорожного движения. Легавые в большинстве своем люди, с которыми всегда можно прийти к компромиссу, но сейчас был тот случай, когда легавый и свидетель были одно и то же. Борис сжег за собой мосты, он покидал Киев, чтобы больше никогда сюда не вернуться. Он покидал Украину, чтобы выжить.

…Спустя два дня после взрыва и пожара, превративших резиденцию Матушки в испепеленные руины, Яраги Усманов, палач Координатора, телеграфировал в Грозный: «Бабушка умерла, завещание не оставила». Первая фраза зашифрованной телеграммы означала, что объект номер «два» ликвидирован, а вторая, что это произошло без его участия, и что выяснить, кто приложился к Матушке, не представляется возможным, слишком много у нее было врагов и завистников.

Аббат Бенито Потрезе, будучи не в состоянии отчитаться перед банкирами и братьями Ордена, морально подготовился к самому худшему, против него ополчились все. Резиденты иезуитов в Киеве не опровергли сообщение о кончине Родионовой. На фоне последней информации о ее сумасшествии весть о взрыве и пожаре в резиденции Родионовой не повергла в изумление даже особо впечатлительных братьев. Многие жалели аббата, заодно осуждая его легковерность, другие, кои преобладали, склонны были считать, что Потрезе доверился сомнительной особе не случайно, и инкриминировали ему соучастие в мошенничестве. Кардинал Пински превзошел всех в неистовстве, требуя от генерала Ордена самого сурового наказания для аббата.

До последнего момента аббат не верил, что Пински решил так жестоко обойтись с ним. Потрезе записался на аудиенцию к кардиналу, благословившему его на деяния, а теперь втаптывающего его в грязь безжалостнее всех. Он пошел к кардиналу не за тем, чтобы вымаливать снисхождение, Потрезе хотел посмотреть ему в глаза.

– Падре, ведь вы же прекрасно знаете, что я не заработал на этом ни гроша, как вы можете обвинить меня в нечистоплотности? – с горечью говорил аббат. – Только благодаря вашей протекции я добился финансирования проекта, а теперь вы прилагаете максимум усилий, чтобы упрятать меня за решетку.

– Я должен так поступать, Бенито. Неужто ты рассчитывал, что в случае фиаско я буду действовать иначе? – Наедине с аббатом кардинал позволил себе быть откровенным. – Я знаю, ты пришел ко мне не для того, чтобы упрекать, ты пришел искать поддержки в решении твоей участи, ведь так? Так знай, я не протягиваю руки потенциальному утопленнику. Они норовят тащить ко дну за собой, к тому же я никогда не питал иллюзий по поводу твоего проекта, я с самого начала знал, что это скользкая авантюра, и вас предупреждал.

– Живо вы открестились от меня, – аббат был подавлен, слова застревали в пересохшем горле, – вы не… негодяй, представляю, какой обузой я стал для вас, признайтесь, ведь вы бы совсем не обиделись, если б я нарушил Божью заповедь и наложил на себя руки?

Кардинал ответил не сразу, для него смерть Потрезе действительно была наилучшим из всех исходов. Кардинал уже научился спокойно реагировать на подобный радикализм… Когда речь идет об интересах Ватикана… Хотя нет. Пински не обманывал себя на этот счет. Речь шла о его интересах. В особых случаях высокопоставленные братья умели закрывать глаза не только себе, они способны были ввести в заблуждение кого угодно, вплоть до Конгрегации святой канцелярии. Определенные моменты в деятельности Ордена требовали особой предосторожности. Не исключалась возможность принятия непопулярных мер, крайней из которых было устранение лиц, чьи действия наносили непоправимый ущерб интересам Ватикана.

Пински знал, что последний такой приказ прозвучал из уст генерала Ордена очень давно, так давно, что уже стал историей. Было достаточно других средств, с помощью которых достигалась цель. Даже наличие неопровержимых доказательств мошенничества аббата не послужило бы мотивировкой для его умерщвления. По большому счету, живой аббат мешал только кардиналу Пински. Будь Потрезе мертвым, у Пински сразу бы отпала нужда отстаивать свой авторитет. Высокопоставленные братья были осведомлены, что протекцию составил именно Пински. На кардинала косо смотрели, и это было невыносимо. После стольких лет беззаветного служения ставилась под сомнение его репутация. Дело о растрате оставалось открытым, но эта история было бы сразу предана забвению, если бы не стало главного се героя, это избавило бы кардинала от необходимости оправдываться самому, а так этот прохиндей может втянуть в неприятности и его, кажется, он уже пытается это сделать, коль явился сюда.

– Да, это грех лишать себя жизни, – сказал кардинал, – но такой же грех вводить в искушение других, доводить других до антигуманных действий по отношению к вам, Бенито, а потому, скажу вам честно, – я бы отпустил вам этот грех, из двух зол выбирают меньшее. Чтоб не быть голословным, я даже готов помочь вам.

Помощь материализовалась тут же. Она заключалась в крохотной ампуле, которую он достал из самого неожиданного места – из его нательного креста, увенчанного большим александритом и являвшегося одновременно со своим обычным предназначением хранилищем для яда. Пински надавил на камень, александрит сместился в сторону, и кардинал извлек из лунки ампулу. Он протянул ее аббату.

– Дорогой Бенито, я не настаиваю, это ваше решение. Действие мгновенно, это снимет вашу головную боль.

Потрезе вышел от кардинала с пустой головой и зажатой в руке ампулой. Спустя неделю он готов был сделать это с собой. Если бы не одно обстоятельство – он бы сделал это.

О проблемах аббата узнал его давний почитатель дон Петручче. Выслушав Потрезе, он предложил ему свою помощь. Дон Петручче пообещал употребить все свое влияние, чтобы священник не подвергал себя собственноручной экзекуции. Результатом хлопот дона было реше ние генерала Ордена об отправке аббата миссионером в Центральную Африку. Все ж лучше жить в Африке, чем умереть в Риме. Ну, а дон Петручче, после того как помог, чем мог, аббату, приобрел убеждение, что в России мошенников хватает.

Небольшое уютное ранчо, затерянное в живописных лагунах и коралловых рифах Индийского океана, упрятанное в непроходимых зарослях тростника и гигантской листве финиковых пальм, озарилось розовым светом восходящего солнца. Рассвет на Мальдивах всегда стремителен. Свет безжалостно вытесняет тень, и пекло в считанные секунды расправляется с утренней прохладой. Из дома вышел черный от загара мужчина в белых шортах и легкой поступью направился к пестреющей ярким многоцветьем полянке перед ранчо. Здесь, у подножья потухшего вулкана, он возделывал цветник. Пришлось поспорить с тропическим солнцем. Избыток тепла он разбавил обильным поливом. Цветы прижились и расцвели. У него уже вошло в привычку приходить сюда ранним утром и любовно ухаживать за ними. А особенно за своей любимицей Еленой. Так он назвал одиноко цветущий красный тюльпан. Поначалу тюльпан рос вялым и слабым, малейшее дуновение океанского бриза клонило его к земле. Но человек был упорен. Теперь цветок твердо стоял на стебле и жадно впитывал свет раскрывшейся чашей своих лепестков.

Три года робинзонства для Бориса стали самыми счастливыми годами его жизни. Его ни разу никто не потревожил. Все получилось. В Киеве его и Елену считали мертвецами. Взрыв не оставил от дублеров и малейшей надежды на идентификацию. Огонь похоронил ее навсегда.

Найденный на месте жуткого пепелища титановый перстень с монограммой, неуязвимый даже при таких температурах, был опознан. Киев содрогнулся от ужасной вести о свершившемся покушении на верхушку империи Матушки. Отцы конкурирующих группировок незамедлительно начали передел. Паника, охватившая структуры Матушки, помешала спокойно сесть и разобраться с документацией и бухгалтерскими книгами. Лисовского упрятали в СИЗО по подозрению в сокрытии налогов и мошенничестве. Потом выпустили, но он и не помышлял поднимать дело, возвращать утраченные позиции. Его подмяли под себя новые люди.

Двадцать миллионов долларов – не иголка в стоге сена. Именно такую сумму Борис положил себе в карман, помахав ручкой Украине. Двадцать миллионов! Их искали. Но даже бухгалтера понятия не имели, с кого спрашивать.

Перед тем как исчезнуть, Борис протолкнул одну сделку с зарегистрированным в Хорватии совместным предприятием. Контракт по поставке в Киев мясной продукции. Предоплата в размере двадцати пяти миллионов долларов была произведена, после чего иностранная фирма перестала выполнять условия договора, заявив о банкротстве. Она отвечала по закону до полного судебного разбирательства лишь своим уставным капиталом в десять тысяч долларов. Остальные деньги уплыли вместе с фирмачами. У аферистов осело пять миллионов без десяти тысяч. Двадцать миллионов Борис снял со своего счета в одном из банков Цюриха. Его подельники-хорваты не претендовали на эти деньги.

Борису оставалось их потратить, что тоже было нелегко. Ранчо на Мальдивах обошлось ему в два миллиона. Для сообщения с материком Борис приобрел три катера и быстроходную двухпалубную яхту, что стоило ему еще полтора миллиона. На всякий случай, а случаи, как известно, бывают разные, на вертолетной площадке возле ранчо всегда готовый к вылету стоял вертолет. Затем Борис обзавелся трехэтажным особняком в Бомбее с двухъярусным гаражом под домом, где парковались шикарный красный кабриолет «мерседес» и черный «ламборджини» ручной сборки. Все это стоило много, но почти столько же у него осталось.

Борис, отпустивший пышные усы, и его прелестная супруга назывались теперь Ильей и Ритой Бергман.

Размеренный уклад жизни этих австрийцев был не похож на привычные представления о жизни богачей. Бергманы жили уединенно. Они были не так молоды, чтобы предаваться плебейским развлечениям. Этим все объяснялось. В бунгало Бергманов был лишь один желанный гость, который, бывало, месяцами гостил у них – обезьяноподобный, с высохшей желтой кожей Чанг Жу, едва говорящий по-немецки, восьмидесятилетний китаец-лекарь, волшебник иглоукалывания.

Охотников подглядеть в замочную скважину на двери гнездышка Бергманов не было. Судачили, что миллионерша на сносях и вот-вот родит. Да, это было правдой. Ее душа на Мальдивах понемногу успокоилась. Она была беременна и не меньше Бориса хотела заиметь маленького.

Борис был счастлив. Из ранчо вышла его Елена. Она потягивалась. Видно, только проснулась. Он посмотрел на любимую, посмотрел на красный тюльпан, посмотрел на ясное небо, с которым у него были особые отношения. Посмотрел на потухший вулкан, утопающий в красках тропической экзотики. Вулкан потерял былое величие, от него больше не исходила угроза… Но кто его знает, исходила ли угроза для Елены и Бориса от человека, который вот уже больше месяца наблюдал за ними в бинокль, прячась за камнями у самой вершины потухшего вулкана.

1995 год