Текст книги "Крестная мать"

Автор книги: Владимир Ераносян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

– Объясните, наконец, в чем дело? В чем виноват мой отец? Что вы хотите от него? – спросила Леночка.

– Прошу прощения, дочь моя, время… мне пора в епархиальное управление, нужно готовить послание в Москву. Батюшка все вам расскажет. Отец Дмитрий, подготовьте объяснительную и занесите в управление. Я ведь чувствовал, что здесь творятся темные дела. Ну все, я покидаю это вместилище греха. Только покаяние вразумит вас, отец Дмитрий, молитесь… А вы, девочка моя, можете вечером прийти на исповедь в кафедральный собор. Я сам причащу вас. Не откладывайте. Не стыдитесь покаяния. До свидания. Надеюсь, оно не заставит долго ждать, – уходя, владыка снова улыбнулся.

Леночка подошла к отцу, на глазах которого были слезы. Она обняла его и тоже заплакала.

* * *

В одно из жарких лет в семье протоиерея Аганофена родился сын. Назвали новорожденного Игорем. С годами мальчик впитывал как губка устоявшиеся каноны церковного обихода, и, к радости Аганофена, внимал с трепетом отеческие наставления, проявляя послушание Господу. Будучи подростком, Игорь не без совета Аганофена твердо решил посвятить свою жизнь церковному ремеслу. Юношей он поступил в семинарию и поражал во время обучения своих наставников прилежанием и к естественным наукам, и к богословию.

В юношеские годы семинарист-отличник был полон надежд и иллюзий, которые переполняли его бурлящую душу. Он рано помял, что только взвешенность действий и обдуманность поступков может принести успех в жизни. Закрывая глаза в жесткой постели, которая, как и десятки других таких же в полуказарменном помещении спальни воспитанников, каждый день напоминала о серой убогости неприхотливого существования семинаристов, Игорь неизменно представлял себя облаченным в патриарший куколь и засыпал в картинках приятных сновидений. Вокруг только и сплетничали все о патриархах, митрополитах и крупных сановниках духовенства, он тоже хотел, чтоб о нем говорили, мечтал о славе и власти. Когда в семинарию приехал с инспекцией патриарх Всея Руси, он втихомолку восторгался его манерой держаться, сопровождавшей его свитой и настоятелем семинарии; каждым жестом, каждым произносимым словом патриарх подчеркивал свою исключительность и недосягаемость. Это было в глазах Игоря высшим показателем неограниченной власти, и после отъезда патриарха он знал, что приложит все силы, чтобы у него была такая же власть, и для этого он сделает все возможное.

Семинарию Игорь закончил с отличием, блестяще сдал экзамены в Духовной академик, где тоже старался учиться не за страх, а за совесть. Перед ним была цель, и он шел к ней, перемалывая на своем тернистом пути бесчисленные скопища преград. А главное препятствие на пути к вершине церковной иерархии таилось для Игоря в нем самом… в его необузданной страсти к удовлетворению плотских желаний.

Еще будучи воспитанником семинарии, он с ужасом для себя обнаружил, что с одинаковым чувством воспринимает и девушек, и юношей… В семинарии не было условий дать волю своим сексуальным фантазиям, а вот Духовная академия была благодатной почвой грехопадения молодого Игоря. Здесь он, строжайше соблюдая конспирацию, впервые вкусил запретный плод, наслаждаясь тайной сексуальной близостью со своим одноклассником. «Друг» впоследствии свел его с преподавателем, который, к удивлению Игоря, оказался гомосексуалистом. Преподаватель не привлекал его как сексуальный партнер, но в потворстве старческим утехам Игорь видел выгоду для себя.

Тогда он понял, что не стоит ставить крест на своей мечте пробиться в высшие сановники духовной власти, раз гомосексуалист сумел стать преподавателем в церковном заведении. Конечно, надо уметь скрывать свои пороки, а как же без этого? У каждого свои проблемы. Что с того, что Господь наградил его такой сексуальной ориентацией, он не собирался отступать от своих грез и потому без колебаний определился со своей дальнейшей жизнью.

В ту пору, как и перед всяким молодым человеком, связавшим свою судьбу с церковью и Богом, перед отроком Игорем открывались две дороги. Первая предполагала женитьбу, службу в приходе или в каких-нибудь церковных организациях. Высшим достижением в таких случаях мог стать чин протоиерея, а наибольшей наградой – митра на умную голову. Вторая дорога окрашена была в черный цвет монашества и при наличии определенных дарований, коими Игорь обделен не был, вела к епископству, к митрополичьей митре, а даст Бог, и к патриаршему куколю. Игорь, конечно, не обдумывал долго, он стремился к осуществлению своей мечты. В отличие от своих сверстников-послушников, Игорь избрал лицемерие и обман своим орудием. Безудержное стремление к хорошей карьере заставило его в двадцать один год, когда юношеская щетина на его подбородке наконец обрела подобие бороды, сделать свой окончательный выбор — стать монахом. Игорь превратился в Симеона и перед Спасителем, Богоматерью и Всеми небесными Силами дал без тени стыда обеты постничества, девства, целомудрия и благоговения, обещал притерпеть всякую скорбь ради Царствия Небесного, был особенно спрошен:

– В сих обетах пребывати обещаемися ли даже до конца живота, благодатию Христовой?

И отвечал, с твердостью устремив свой взор маленьких зеленых глазок на икону Богоматери:

– Ей Богу содействующу, честный отче.

И в этот же знаменательный день помчался сломя голову к своему любимому «другу», дабы усладить свою страсть, а заодно посмеяться над вымолвленными в добром рассудке обетами.

Дальнейшая жизнь отца Симеона сложилась на редкость успешно. Последовательно повышались посты, которые доверяла ему церковь: инспектор духовной семинарии, управляющий делами экзархата, епископ. Мечта становилась явью, он обрел власть сравнительно еще молодым, в тридцать три года был рукоположен в сан епископа и при посвящении проникновенно сказал, что новое свое служение воспринимает как «подвиг и постоянное распятие себя ради пасомых». Благо, косноязычностью отец Симеон не страдал и речи его Блаженства могли служить образцом благопристойности.

И все же все эти годы его неотступно преследовал страх быть разоблаченным, несмотря на поистине шпионскую конспирацию и массу ухищрений, к которым прибегал Симеон в целях сокрытия плотских развлечений. Ему нельзя было ни в коем случае дать Священному Синоду хотя бы повод усомниться в соблюдении им данных Господу обетов, в глазах паствы владыка Симеон представлялся служителем церкви с незапятнанной репутацией. Симеону прочили большое будущее. Ну, а пока ему предстояло исполнять службу не где-нибудь, а в Европе.

За две недели до отъезда в Европу Симеона пригласили в КГБ, и он с радостью дал себя завербовать, заверив «гебешников», что считает своим гражданским долгом перед Родиной сотрудничать с органами. Причем своего бывшего патрона митрополита, здравствующего архипастыря Украинского экзархата, Симеон успел «заложить» еще до отбытия. Он осведомил «чекистов» о том, что ему доподлинно известно о переписке митрополита с опальным архиепископом Мстиславом, лидером Украинских автокефалистов, ратующих за независимую церковь соборной Украины. Симеон, вступив на очередную ступень церковной иерархии, таким образом расчищал себе дальнейший путь, прямиком ведущий к ложе в Священном Синоде.

Прибытие в древнюю столицу мира нового епископа священнослужители Русской православной церкви встретили с осторожностью, ибо с первых дней своего правления в приходах поняли, что настали не самые лучшие времена. Он насаждал казарменную дисциплину, поощрял доносчиков и явно решил сделать свои владения образцово-показательными. За малейшую провинность, пререкания или, упаси Бог, непослушание владыка без разговоров запрещал служение, а бывало, своею властью закрывал приходы и избавлялся от неугодных, лишая их сана. Он позволял себе орать на священников. Наказывал протоиереев и архимандритов нещадно, зато сам разъезжал по церковным симпозиумам и вещал перед уважаемой аудиторией, что в СССР право верующих никто не попирает, свобода вероисповедания – один из основных принципов, на котором держится социалистическое общество. Когда ему на этих заседаниях журналисты правозащитных газет напоминали о фактической репатриации греко-католиков из Советской Украины, владыка, улыбаясь в ответ, щуря при этом свои маленькие глазки, величаво произносил: «Народ сам определился, он отверг чужое, униатская церковь умерла естественной смертью».

Став епископом, владыка получил реальную власть, фактически неподконтрольную. В своем владении он был сам себе хозяином. Наведывавшиеся изредка высокие гости из Москвы находили нововведения Симеона и ужесточение им дисциплины вполне правомерными и оправданными. И никто не осмелился сказать Его блаженству, что он явно перегибает палку.

С каждым месяцем Симеон все больше наглел. И лишь слухи, распространяющиеся с присущей им достоверностью, тревожили Симеона. О том, что владыка осквернил монашью рясу греховодным блудом, сплетничали даже пастыри соседствующих лютеранских кирх.

Идея епископа о создании в русской церкви за рубежом церковного хора мальчиков-сирот из России была воспринята с пониманием, без сомнения, хор придал бы богослужениям ощутимое восприятие великого таинства общения с Богом. Кроме того, берущий задушу звон непорочных детских голосов содействует покаянию… Симеон с каждым днем чувствовал все большую безнаказанность, в конце концов он притупил присущую ему бдительность… Главной причиной того, что он выступил с инициативой создания хора мальчиков, была давняя мечта попробовать детскую плоть.

* * *

Теперь все будет по-другому. Не может все остаться по– старому. Борис точно знал. Сегодня он прямо скажет Леночке о своих чувствах. Она и так все понимает, но это будет что-то вроде обязательного ритуала, его необходимо соблюсти. Борис изучал себя в зеркале: «А что, нос с горбинкой, брови стрелками, губы, правда, тонковаты – но в этом свой шарм. Кто сказал, что урод? Да нет. Вполне импозантная внешность. Парниша в порядке. Разве главное для мужчин – смазливая физиономия? Она, конечно, прекрасно знает, что нет. На черта нужен Ален Делон с вихрем в голове? А все-таки жаль, что ростом не вышел, но не карлик же, черт возьми. Она меня всего сантиметров на пять выше. К тому же я сегодня неплохо выгляжу».

Не прошло и получаса, как Борис сверкал своим свежевыбритым лицом, обильно орошенным одеколоном «Торо», в комнате у Леночки. Его удивил скользящий взгляд ее уставших глаз, но более удивило то, что она уже была одета и, судя по всему, собиралась уходить.

– Лена, ты куда торопишься? Если не секрет, куда? – спросил Боря.

– Я же не спрашиваю у тебя, за какие деньги ты купил мне платье, почему я должна отчитываться? – Она не хотела грубить Борису, но слащавый запах дешевого одеколона ударил в голову и подстегнул зарытую внутри обиду. – Зачем был нужен вчерашний концерт? Хотя, конечно, я сама дала повод…

– Никакого повода ты не давала, – с нежностью проговорил Боря. – Я просто хотел сделать тебе подарок.

– Я не заслуживаю такого подарка.

– Ты стоишь большего, – Борис осторожно приложил свою ладонь к ее волосам, пряди скользнули между пальцев. Затаив дыхание, он стал с трепетом гладить ее голову, другой рукой прикоснулся к ее открытому плечу. Он сам испугался своей смелости, с какой потрогал Лену.

– Может быть, но ты оценил меня, в шесть тысяч. Ты прав, каждая вещь имеет свою цену, – тихо произнесла Лена.

Боря убрал руки.

– Мой подарок ни к чему тебя не обязывает. Я сделал его от чистого сердца, потому что люблю тебя.

– Боря, мне больно это говорить, но если ты рассчитываешь на взаимность, то у нас вряд ли что из этого выйдет.

– Не по аршину мерка?

– Перестань молоть чушь… И все-таки я дала тебе повод… Ты и я, мы обречены судьбой. Это я вынуждала тебя прыгнуть выше головы. Мне не довелось переступить грань между реальностью и мечтой. Реальность проглотила мечту, со временем ее переварит.

– О чем ты говоришь, не понимаю?

– Я говорю о своем, – вздохнула Леночка. – Бывает, надо жертвовать одним ради спасения другого, я жертвую мечтой… Какая дура! Даже теперь разыгрываю из себя героиню.

– Ты будто сама с собой разговариваешь, объясни толком, что произошло?! – взорвался Борис.

– Извини, Борис, мне надо идти.

– Куда, я тебя провожу.

– Мне надо идти одной, – она вышла из комнаты, оставив Бориса наедине со своими мыслями. Борис, постояв с полминуты в состоянии легкой прострации, наконец очнулся и побежал за Леной. Однако она уже скрылась из виду.

* * *

Лена вошла в собор. Людей было человек десять.

Прислужник подошел к девушке, остановившейся у аналоя напротив изображения ангелов-хранителей, и шепотом спросил:

– Вы хотите поставить свечку?

Лена задумалась и потому не услышала вопроса. «Отец… Он ведь все понял. Понял, чего добивается Симеон. И ни слова. Он не остановил меня. Он предал. Ну и пусть. Пусть так и будет».

– А, что? – очнулась Лена. – Проводите меня к отцу Симеону, – произнесла девушка.

– Вы пришли к батюшке, сейчас я сообщу ему, как вас представить?

– Проводите к нему, он ждет.

Прислужник не стал спорить и сказал девушке:

– Следуйте за мной.

Мрачный коридор с высоким потолком привел к массивной двери, сработанной из забитых по диагонали широких досок. Прислужник робко постучался. За дверью послышалось:

– Войдите, не заперто.

Прислужник приоткрыл дверь, просунув голову, несмело доложил:

– Ваше святейшество, здесь девушка. Она сказала, что вы ее ждете.

– Девушка… Да, пусть войдет. Принеси епитрахиль и кагор. Ей надо исповедаться.

– Слушаюсь.

Лена вошла в келью. Отец Симеон, сидящий на табуретке, в свои тридцать три года являл собой образ святого старца. Девушка окинула взглядом келью, которая как бы в подтверждение вполне могла сойти за благочестивое обиталище аскета. Черная ряса епископа сливалась с темно-серыми тонами убогого убранства. И только лицо, кисти рук и крест, свисший между ног, светились в отражении мерцающего огонька лампады.

Лене представился театр марионеток, где действом кукол управляют актеры, облаченные в черные костюмы. Костюмы вливаются в антураж полного мрака, и куклы двигаются в пространстве как бы сами, без постороннего участия. Лене показалось, что лицо и руки Симеона существуют в этом давящем полумраке сами по себе, как бы отдельно от туловища, подобно марионеткам. Крест в ее глазах был таким же живым, как руки и глаза, он был таким же весомым придатком в здешней обстановке, наравне е уставленными книгами полками, крошечным сводчатым окошком с мозаичным обликом Христа.

«Вряд ли он читал при таком свете. Зачем тогда эта книга с крестом в руках», – постучалась шальная мысль. Лене было страшно. Эта узкая кровать с коричневым покрывалом – неужели на этом ложе она расстанется со своей девственностью, неужели здесь ей уготовано отдаться? Отдаться этому мерзкому человеку… Выходит, так. Иначе он не отстанет от отца. Ее отец слабый, безвольный человек. Кроме нее его некому защитить.

Все здесь было притворным. Подчеркнутая аккуратность играла при слабом огоньке мертвыми бликами. И даже Богоматерь смотрела с иконы пустыми глазами. В келье отца иконы казались Лене живыми, она обращалась к Господу и читала в глазах Богоматери понимание. В келье Симеона царила иллюзия, которую епископ постоянно содержал в надлежащем виде. Ухоженность во всем – каждая вещь была на своем месте. Когда Лена очутилась в этих казематах, ей стало не по себе, но она выбирала из двух зол. Девушка выбрала меньшее и восприняла его сердцем, как заслуженное наказание себе самой.

Симеон приподнялся с табурета, подошел к Лене и, зажав ее ладонь в своих руках, монотонно произнес:

– Дочь моя, я вижу в твоих глазах уныние, ты чем-то встревожена. Заповедь Господня гласит, что уныние один из семи смертных грехов. Уныние порождает отчаяние, отчаяние ведет к безрассудству. Жизнь следует понимать такой, какой даровал ее Господь. – Епископ не знал, что сказать этой девушке. Он знал одно: у него не хватит сил отпустить эту красотку, не насладившись ее юным телом. Он не находил ничего другого, как плести обо всем, что взбредет в голову, заодно поглаживая девушке руку…

– Человек часто не в силах противиться природе. Естество затмевает рассудок и ведет к грехопадению. Потому и нужна целебная сила покаяния. Человек грешен, Христос принял мученическую смерть за грехи наши. И мы не должны забывать это. Лишь вера откроет ворота в вечную жизнь. – Симеон терял самообладание, ему казалось, она насмехается над ним. – Дочь моя, ты сама прелесть. Устоять, совладать с искушением – разум не в силах побороть желание…

– Ну вот, и договорился, наконец, до сути, – перебила его Лена. На лице Симеона появилась знакомая улыбка. Он набрался смелости и начал шарить руками по телу Леночки, пытаясь ее раздеть. – Ты оставишь в покое моего отца? – остановила его Лена.

– Конечно, конечно. И пальцем не трону… – засеменил словами епископ. Он судорожно затрясся, когда Лена сама сняла платье и освободила ноги от туфель. Она присела на кушетку и стала стягивать чулки. Симеон на цыпочках, опасаясь сделать что-нибудь не так, подошел к двери и задвинул заделку. Когда он повернулся, Лена, обнаженная, уже была на кровати. Симеон на ходу расстался с рясой и в животном порыве принялся целовать ее тело.

– Только, пожалуйста, сделай все быстро и, прошу тебя, не целуй меня в губы, – с омерзением прошептала она, увернувшись от поцелуя.

В дверь постучались в тот миг, когда батюшка забился, упиваясь блаженством. Сквозь собственные всхлипывания он расслышал доносившиеся за дверью слова прислужника: «Батюшка, я принес кагор и епитрахиль».

– Пошел вон! – в припадке ярости, сдобренной негой, закричал епископ.

Все было позади. Лена вышла за калитку забора и вдохнула свежий воздух городского парка. Мозг не думал, только что ее честь втоптали в грязь, а ей до этого не было никакого дела, будто и не с ней это произошло, не она лежала на узкой кровати под телом грешного монаха. Ее встряхнул вопрос из темноты:

– Где ты была? Я видел, как ты зашла в собор, но там тебя не нашел. Куда ты пропала? – Это был Борис.

– Ты что, следил? – набросилась на него Лена. – Гад. Ненавижу! Оставь меня в покое! – Она побежала по аллее вглубь парка. Боря остался у калитки, но не посмел бежать за ней, его глаза смотрели на сводчатые купола кафедрального собора, таинственную загадку которого ему предстояло отгадать.

* * *

Столица государства кишела обилием костелов, кирх и церквей, принадлежащих разным конфессиям. Горожанина не удивляли молельные дома евангелистов и свидетелей Иеговы, синагоги, мечети и даже храм Будды. Ничего не поделаешь. В большом городе добропорядочных католиков встречаются евреи, они ходят к раввину, турки предпочитают муллу, русские, их в столице только не хватало, слушаются своих попов. Попы у русских разные. Одни почитают митрополита Ювеналия – архипастыря Свободной русской православной церкви, штаб-квартира которой находится в Нью-Йорке, другими правит из Москвы Московский патриарх. Патриарх и Ювеналий друг друга не признают, соответственно, не признают друг друга попы, казалось бы, одной веры, обмениваясь время от времени разоблачениями.

Лишь пять месяцев спустя после встречи Лены с Симеоном появилась заметка в популярной бульварной газете, выходящей под титулом «Скандал». Могла и не появиться, но случилось так, как случилось.

"Мы не собираемся никому подыгрывать в этой бесконечной перебранке русских попов, – писалось в ней, – но информация, которую предоставили редакции заслуживающие доверия источники, вполне достойна быть опубликованной в «Скандале». Главный русский поп в нашем городе епископ Симеон, возможно, скоро станет папой. Мамой готовится стать дочь другого русского попа – протоиерея Родионова, настоятеля небольшого прихода Московской церкви. Этот служитель культа скоро станет дедушкой. Факты указывают на то, что его красавица дочь Елена беременна не без энергичного участия епископа Симеона. Неизвестно, будут ли вышеперечисленные лица так себя называть, но что касается новорожденного, если ему суждено появиться на свет, то ему будет еще сложнее решить, кого как величать, ведь его папа в свое время принял обет безбрачия и является по сей день монахом.

Искушенные в деликатных вопросах эксперты «Скандала» предположили, что скорее всего согрешивший монах получит хорошую взбучку в Москве. Человеческие слабости по обыкновению влияют на карьеру. Но попа нам не жалко, жалко еще не родившегося малыша, который никогда не сможет сказать родителю слово «папа» и лишь потому, что монахи не бывают папами.

Однако «Скандал» пока не берется наверняка прогнозировать, что все же произойдет на самом деле, Дождемся, когда вылупится птенчик. Остается надеяться, что скорлупу не разобьют раньше срока, хотя из тех же источников нам стало известно, что это сделать уже поздно.

Мы даже не уверены, накажут ли московские иерархи своего епископа, в Московии ведь привыкли открещиваться от собственных пороков, кивая на других".

Больше всех выходу этой публикации радовался прислужник кафедрального собора. Именно от него репортеры и узнали о монахе-распутнике. Прислужник знал о епископе много чего, в том числе то, чем занимался Симеон в соборной часовне с мальчиками церковного хора. Но эту информацию прислужник решил придержать, иначе бы Симеон понял, что это за источник, который бульварная газетенка назвала заслуживающим доверия.

* * *

К счастью Симеона, обо всех его наклонностях в «Скандале» не сообщалось. Но и того, что было опубликовано, хватило, чтобы у Симеона случился удар. Правда, слег он ненадолго, всего на два дня. Его подняло с кровати чувство страха, нужно было что-то предпринимать. Одолевшая паника мешала собраться с мыслями. Для него это была катастрофа. В КГБ и Синоде, конечно, узнают о случившемся, ему не миновать опалы! Отлучения! Кто же подсунул такую собаку? Скорее всего, отец Дмитрий, эта девка наверняка все рассказала любимому папочке, может, они сговорились, чтоб ему отомстить. Симеон перебирал версии: "Что теперь будет? Так, без паники, надо успокоиться. Что здесь можно сделать? Бульварная газетенка… желтая пресса… Может, до Москвы не дойдет. Да нет, на это надеяться нельзя. Может, там уже знают. Если бы эта гадость была опубликована в центральных газетах – пиши пропало. А что, если перепечатают? Тихо-тихо, не паникуй. Думай. Стоп. Они там намекнули о перебранке русских попов… Катакомбники… Белогвардейское отребье митрополита Ювеналия… Это же подсказка. Можно все списать на эмигрантскую церковь. Может, так оно и есть? Может, они и постарались? Конечно… Дмитрий, сволочь, рассказал именно им. Ах, сволочь!

Так, уже легче. Итак, все отрицать. «Ювеналисты» постоянно льют грязь на московское духовенство. Спокойно… Сейчас же сяду настрочу донесения в КГБ, другое в отдел по делам религии при ЦК КПСС и третье конечно, в Синод, значит так, ювеналисты состряпали фальсификацию в отместку за мои выступления на симпозиумах, за мою непоколебимую веру в справедливость нашего строя… Дмитрия обвинить в связях с нью-йоркской штаб-квартирой СПЦ… Личный агент Ювеналия. Все вяжется. Лучшая защита – нападение. Кагебешникам как раз нужны такие дела для отчетности.

…Этот ублюдок Дмитрий будет отпираться. Ему никто не поверит. И этой бульварной газетенке. Надо же, беременна… Почему это она беременна от меня? Почему потаскуха не могла залететь от кого-нибудь другого? Нет, меня голыми руками не возьмешь… Единственное доказательство – еще не родившийся ребенок. Блудница! Почему аборт не сделала? Похоже, как только он родится – предстоит большой скандал, шумиха вокруг моего имени, экспертизы, ехидные заметульки этих писак. Так… Что можно сделать здесь? Ребенок – их козырная карта. Этот козырь надо вытащить из колоды до начала игры. Но как? Доверять никому нельзя. Продадут. Избавиться от ребенка – выкрасть и отдать в приют. А пока – упор на происки американских марионеток – прислужников Ювеналия…"

* * *

Ветки с листьями разлетелись во все стороны. Боря кромсал кусты секатором, и это занятие его с горем пополам успокаивало. Он неистово щелкал ножницами и откусывал бы ветки еще долго, если б не замер от неожиданности. Голос Лены окликнул его сзади:

– Боря, ты явно переусердствовал с кустами. Или ты решил сравнять их с землей?

– Пожалуй, тогда будет идеальный газончик, – оглянулся Боря. – Значит, ты спала с этим монахом? Интуиция меня не подвела. Еще тогда, у собора я понял, что ты спала с ним. Ты беременна от него? Значит, этот бородатый козел в мешке для тебя лучше, чем я?

– Боже, что ты говоришь… – Она подумала, что лучше раз и навсегда объясниться с Борисом, чем возвращаться' к этому бессмысленному разговору еще когда-нибудь. – По-твоему, выходит, я легла в постель из большой любви?

– Значит, спала… – сжал кулаки, задыхаясь от ненависти, Борис. – Все правда! На что же ты купилась, милая! Он тебе заплатил? Или ты хочешь сказать, что он тебя изнасиловал?

– Закрой рот! Мне пришлось сделать это. Заладил: спала… А все по твоей милости. Другого от неотесанного садовника ждать не приходится… Хотя я не думала, что ты настолько глуп.

– Ну, этот святоша, конечно, он умный. Ты купилась на его интеллект. И вы, конечно, общались на расстоянии.

– Боря, неужто ревность парализует твои мозги? Тогда куда ни шло. Но если они всегда работают с такими напрягами, то я в тебе ошиблась. Не ты ли к иконе приделал ножки?

Боря съежился.

– Ты удивлен? Ну надо же! А ты ведь хотел, чтобы я расплатилась за «Клеопатру»? Расплатилась своим телом. Не повезло тебе. Я расплатилась за твой подарок с другим. Когда обнаружилась пропажа, епископ Симеон припугнул стереть в порошок моего отца и дал понять, что только я могу повлиять на ход событий. Как видишь, он держит слово. С иконой все замяли.

Борис стоял как вкопанный, вытаращив глаза.

– Что, доволен? Да, я с ним спала. И я беременна… Это будет мой ребенок, так распорядилась судьба.

– Я убью его, – вырвалось из уст Бориса.

– Делай что хочешь – у тебя своя голова на плечах, – сказала Лена, – я не стану биться в истерике и кричать навзрыд «Не смен!» Делай как знаешь… Но будь уверен, мне безразлично, что произойдет с этим монахом. Чему быть, того не миновать, но лучше бы этому не быть, честно говоря. Мы с тобой, Боря, и так сделали столько ошибок! Одна сплошная ошибка. Я не хочу, чтобы ты снова влез из-за меня в какую-нибудь авантюру.

– Все из-за меня… – опустил голову Боря. – Лена, почему ты не сказала тогда? Я бы не допустил этого. Я виноват перед тобой, как искупить?..

– И твоя любовь ко мне – тоже ошибка. – Лена, казалось, говорила в пустоту. – В чем, интересно, ты виноват передо мной? В том, что потворствовал моим капризам, выжимая себя до капельки, в том, что позволял взбалмошной девчонке играть собой? Боря, пойми, ничего бы у нас с тобой не вышло. Я всегда смотрела на тебя стеклянными глазами. Ты твердил мне, что я красива… У красоты стеклянные глаза? Я говорю тебе правду и прошу усвоить ее раз и навсегда. Не страдай моими страданиями, не бросай уголь в топку моих иллюзий. Пусть догорит последний уголек, и я заживу, наконец, так, как предопределилось… Спокойно и без лишней суеты, уповая на Господа. – Она положила руки на живот. – Видимо здесь мое предназначение, я буду воспитывать маленькою. В этом смысла больше, чем в тысяче неосуществленных мечтаний.

– Ты рождена для другой жизни! Ты королева! Твою красоту рано или поздно судьба заточит в золотую оправу. Так будет, я люблю тебя! – воскликнул Борис.

– Опять ты за свое, – вздохнула Лена. – Все в этом мире уже расписано и расчерчено. Каждому свое. И я не стану тянуться за звездами в небе, мне их не достать. Я больше не желаю. Каждый станет тем, кем уготовано стать. А ты увлекся игрой на моем самолюбии. Я себя уже не люблю, я себя презираю. И мне тяжело с тобой общаться. Давай мы больше не будем этого делать. Прости меня за все… – Лена медленно удалялась от застывшего с потупленным взором Бориса.

Борис поднял глаза. Лена отвергла его любовь. Ее красивые ноги неумолимо отсчитывали метры, отдаляя ее навсегда. За ней было последнее слово. «Я сдался, я проиграл. – По телу промчался озноб. – Не может быть». Он выпалил с горечью. И слова догнали Лену:

– Ты будешь королевой! Я сделаю тебя королевой!

* * *

Симеон, изрядно покружив по городу на общественном транспорте, добрался до желанной окраины. Но как только он вышел из автобуса, на остановке его сковала нерешительность. В автобусе он мало-мальски знал, куда ехать, но теперь он абсолютно не ведал, куда идти. В квартале Либенштайн было темно и страшно. И настолько ли желанна эта окраина, чтобы сейчас не взять и бросить все к чертям? Может, действительно, вернуться, чем искать приключений в этом бандитском квартале, в этих неудобных джинсах и свитере не по размеру? И все же Симеон зашагал навстречу опасности в паре со своим страхом, полагая, что у него нет выхода, что все равно никто за него не решит его проблем, а перепоручать такое дело – рыть самому себе могилу. Да и не доверил бы он свою тайну никому.

В слабом освещении единственного уцелевшего от рогаток детворы фонаря Симеон разобрал надпись на табличке, небрежно прибитой к углу дома —"Морген-штрассе". Улица была пустынной и захламленной мусором. Симеон застыл на перепутье. Вряд ли кого он отыщет в этом закоулке. Симеон вздохнул. Выходит, он заблуждался, посчитав, что в квартале эмигрантов без труда сможет встретить отчаянных парней, готовых за приличное вознаграждение осуществить его план. Симеон насторожился… Две тени шмыгнули из закоулка. Он прижался к стене. «Какой я тупица, – раскаивался в собственной опрометчивости Симеон. – Интересно, как я себе это представлял. Да они скорее меня самого прикончат, чем станут выслушивать байки о каком-то вознаграждении».

Тени остановились на тротуаре с противоположной стороны улицы и стали о чем-то переговариваться. «Заметили!» – сжался Симеон, и в данную секунду никто не убедил бы епископа, что тот оказался на этих задворках именно для того, чтобы встретиться с готовыми на все ребятами.

– Эй, ты чего там стену подпираешь! – вопрос застрял в ушах епископа. Он не ответил, теням это не понравилось. – Чего, воды в рот набрал?

– Да нет, ребята… Я… просто заблудился, – задребезжал голос Симеона.

Тени подошли. Опасения Симеона были не напрасными. Перед ним стояли настоящие головорезы. Как раз такими он представлял уголовников. «Сейчас они воткнут* в меня нож», – посетила епископа тревога, он еле сдержался, чтобы не закричать «караул!»

– Чудило! Ты не заблудился, – сказал один из уголовников. – Ты запутался в своей козлиной бороде. Ты что, хиппи? А ты знаешь, что я с моим братаном поклялись до конца дней своих истреблять хиппанов. А?