Текст книги "Тропой священного козерога, или В поисках абсолютного центра"

Автор книги: Владимир Гузман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Потом Каландар решил перейти от орнаментов к образам, и на только что побеленных стенах стали появляться потусторонние облики, воспроизведенные с накануне уничтоженных в огне оригиналов. В конце концов, в яркой киновари зардел облик самого князя мира сего. Камлание под индо-поп обрело характер мистических плясок с тенью.

В один из редких моментов тишины, в паузе между двумя музыкально-ритмичными композициями, раздался звонок в дверь. Каландар повернул защелку. Дверь распахнулась с такой силой, что Каландар отлетел в сторону. В квартиру ворвался, словно берсерк с налитыми бельмами, разъяренный сосед. Каландар не растерялся, встряхнулся и бросился, словно барс, на обидчика. Вышиб соседа ударом своего корпуса из квартиры на лестничную площадку. Мы с Ычу и Йокси бросились за ними. Каландар с соседом уже скатились на одну площадку ниже. Берсерк пытался вырваться из цепких лап барса, но тот вновь и вновь атаковал, заставляя врага пятиться в сторону собственного убежища. Наконец сосед заскочил в свою нору, с матом захлопнув дверь, а какие-то женские голоса с той стороны тут же закричали про дурдом и милицию.

Обратив соседа в бегство, Каландар, тем не менее, не успокоился. Его следующей жертвой должен был стать Йокси. Тот выдал по пьяни какую-то сальность, которую Каландар посчитал для себя оскорбительной и стал наезжать на Йокси. И вот барс с шумом выставил за порог своего свежерасписанного жилища еще одного берсерка. Между тем дело шло к рассвету. Устав от ремонта, росписи и разборок, мы с Ниной зарубились спать на веранде. Где-то через час нас разбудил Ычу и сказал, что в этом доме он не может чувствовать себя независимым и поэтому отправляется куда-нибудь в горы. А в следующий раз меня разбудили уже люди в белых халатах.

– Это вы такой-то?

Я вижу периферийным зрением, как уже мелькает смирительная рубашка.

– Не понял?

– Это вы такой-то, прописанный по этому адресу?

– Нет, я здесь просто гощу. А что, собственно, случилось? Вы-то сами кто будете?

Тут слышу голос: «Не он!» Оборачиваюсь – и вижу Каю с ребенком на руках. Понемногу прихожу в себя, встаю. Заглядываю в комнату и вижу Каину маму с родителями супруга. Тут же присутствуют медперсонал, милиция и еще какие-то люди (наверное, соседи). Наконец, в моем сознании вырисовывается картина происходящего. Оказывается, сосед, ретировавшись после ночного боя, тут же позвонил в милицию, а заодно и в дурдом, и настучал на Каландара: мол-дескать сумасшедшие бузят, рукоприкладством занимаются! Кик был в том, что маэстро уже давно состоял на учете в местном дурдоме как «социально опасный элемент» (припомнили «черную перчатку»), и соседи это знали. А ТАМ только и ждали повода. На этот раз все совпадало. Разгром в квартире, стены размалеваны до такой степени, что не только профессору, но и простому санитару с первого же взгляда предельно ясно, с кем он имеет дело. Менты тоже подивились открывшейся композиции. Пол был засыпан битым стеклом и залит красной, очень похожей на кровь краской. Со стен косились лики странных джиннов и зубастых привидений, а на огромном зеркале комода губной помадой был выведен профиль самого Вельзевула.

– А где же сам хозяин?

– Да бог его знает!

Больше всех в шоке были, разумеется, родственники счастливого отца, странным образом отсутствовавшего в столь торжественный момент.

– Скажите, что здесь произошло? – Каландарова мама волновалась больше всех.

Что мы могли рассказать? Нужно было, в любом случае, как-то выкручиваться.

– Видите ли, мы помогали делать ремонт и легли спать, а что произошло потом – совершенно не знаем. Мы – гости из Эстонии, только вчера приехали.

Потом я предложил: давайте мы останемся в квартире и подождем возвращения хозяина, чтобы спросить у него, в чем дело. Врачи сказали, что им тут уже делать нечего. Милиция посмотрела наши документы и тоже отчалила. Кая с дитем поехала к своей маме, а Каландарова мама попросила в случае чего срочно ей позвонить. И мы с Ниной остались совершенно одни. Однако ненадолго. Через полчаса снова звонят в дверь. Ну, думаю, опять перевозка! Открываю – на пороге стоит Каландар. Оказывается, он пришел за спальником, чтобы снова исчезнуть. Я спрашиваю: что происходит? Каландар рассказывает следующую историю.

Под утро, когда все уснули, он услышал звонок в дверь. Открывает – а на пороге санитары. Спрашивают:

– Вы такой-то?

– Такой-то, – отвечает Каландар. – А адрес у вас какой?

– Адрес? – человек в белом халате заглядывает в блокнот. – Клара Цеткин, 64.

– А это – 62! Вам – в соседний дом!

Человек берет под козырек, и медицинская команда разворачивается. Пока они спускаются по лестнице, Каландар натягивает штаны, майку и осторожно выглядывает в окно. Как только посольство скрывается в подъезде соседнего дома, Каландар резко покидает квартиру, выбегает на улицу и залегает в кустах на другой стороне двора. Через минуту доктора нервно выскакивают на улицу и бегом бросаются в подъезд Каландара. В это же время туда подтягиваются родственники с молодой из роддома. Подходит милиция. Ворвавшись в квартиру по второму разу, санитары приняли меня поначалу за пошутившего над ними хозяина, но вовремя подоспела Кая и меня не успели связать. Все это время Каландар лежал в кустах и наблюдал за своим подъездом, ожидая, когда свалят менты и перевозка. Как только все они исчезли, он заскочил в квартиру, чтобы взять спальник, деньги и отвалить в горы, недели на две – пока не уляжется скандал.

Каландар отправился на Матчу, а мы с Ниной – в Верхний Лучоб, в гости к доктору Халиму, а потом – вверх по реке, через перевал, на Ходжи-Оби-Гарм. До перевала доктор Халим дал нам ишака и мальчика-пажа, который должен был выступать путеводителем. Мы с комфортом дошли до высокогорной молочной фермы, пробыли там несколько дней, а затем отправились дальше, к перевалу. Проведя на высокогорье несколько дней, невдалеке от ледяной пещеры с кристальной водой, мы спустились на ту сторону водораздела и остановились недели на полторы на Ореховой поляне. Здесь, у реки, я приносил на магическом камне жертвоприношение сомы на пятом огне и медитировал в дупле священной арчи. Однажды на закате, обратившись лицом к садившемуся солнцу, я делал пранаяму, и вдруг горящее светило отчетливо произнесло: «Бханг!..»

Дружба народов. С Ореховой поляны мы спустились в Ходжи-Оби-Гарм, где, в ожидании душанбинского транспорта, я наблюдал любопытнейшую сцену парадоксальной коммуникации. На лавочке у автобусной остановки сидели два человека: поддавший русский мужичок и, видимо обкуренный, таджикский дехканин. Между ними происходил странный разговор. Мужичок пытался по-русски объяснить дехканину, какая в этих местах хорошая рыбалка, а тот отвечал ему по-таджикски что-то про своих баранов. Причем мужичку казалось, что дехканин разговаривает с ним по-русски и именно на тему рыбалки, тогда как последний, в свою очередь, был уверен в обратном – то есть что разговор идет на таджикском и про баранов. Самым поразительным было то, что оба «собеседника» вели себя по отношению друг к другу очень дружественно, общались с большим энтузиазмом, активно жестикулируя. Наконец подошел автобус. Сцена прощания друзей вполне могла бы послужить прототипом для очередной монументальной советской мозаики из серии «дружбы народов»: русский рабочий, в майке и кепке, братски обнимается с таджикским крестьянином, в халате и тюбетейке, в окружении сияющих лиц тружеников освобожденного Востока (мы с Ниной, водитель автобуса и группа курортников с сачками, удочками и прочими аксессуарами беззаботного санаторного отдыха в эпоху коммунистических профсоюзов).

Вернувшись в Душанбе, мы встретили Каландара. Кая была дома с ребенком и бабушкой. Все возвращалось на круги своя. Каландар сказал, что встретил на Матче каких-то двух людей из Москвы. Выяснилось, что это были Игорь и Наташа, о которых Хайдар-ака говорил на Таганке. Теперь и это кольцо замкнулось.

Часть II. Восьмидесятые

12. Санитары в Москве

Интересным образом эта история с санитарами аукнулась через пару лет в Москве. В те времена некоторые люди из нью-эйджевского мейнстрима пытались серьезно законтактировать со среднеазиатскими религиозно-традиционалистскими кругами, поскольку последние представлялись им носителями аутентичных инициаций. Для установления такого контакта имелись, теоретически, две возможности: налаживать официальные отношения через Духовное управление мусульман (ДУМ), или же искать альтернативные каналы, в качестве которых обычно фигурировали различные суфийские общества, репрезентировавшие так называемый параллельный ислам. Помимо мистиков параллельным исламом в СССР интересовался также КГБ. Мне приходилось иметь дело с обеими сторонами.

Общим предметом соприкосновения был, в данном случае, Коран – не в смысле его содержания, а как конкретный предмет незаконной торговли. Дело в том, что после первой же поездки в Среднюю Азию я, как профессиональный самиздатчик, увидел недостатки в тамошней самиздатовской индустрии, не удовлетворявшей духовно-культурные запросы широких кругов местного населения. В частности, огромным дефицитом в те годы здесь была Книга книг ислама – священный Коран. Первоначальным намеком на эту проблематику послужила однажды случайно дошедшая до меня информация о том, что якобы в Баку том Корана стоит примерно сто рублей. Я поставил на эту тему галочку, о которой вспомнил, попав в Таджикистан. Вернувшись в Эстонию, я принялся организовывать процесс производства священной книги. Мне удалось «завербовать» девушку из гэбэшной конторы, которая имела постоянный доступ к ксероксу. Я объяснил ей, что речь идет о материалах по средневековой арабской поэзии, которые нужны ученым для практической работы. В качестве матрицы у меня была ксерокопия с двуязычного (русско-арабского) казанского издания Саблукова.

На первый раз я заказал десять «пробных шаров». Готовый продукт представлял собой кирпич форматом А4 и толщиной почти в тысячу страниц, поскольку текст был напечатан лишь с одной стороны листа. Зато – хороший крупный шрифт, огласовки, указания на паузы, орнаментальная рамка, твердый темно-малиновый переплет. Несколько тяжеловесно, зато торжественно. Первый экземпляр я подарил доктору Халиму в Верхнем Лучобе. Второй – Игнатьичу.

Игнатьич. Человек по имени Анатолий Игнатьевич, или просто Игнатьич, жил в Душанбе на улице Чапаева, в двух шагах от Центрального телеграфа, за кинотеатром «Джами», в старом одноэтажном доме розового цвета. При входе, прямо с улицы, вы попадали в темную кладовку, до потолка заполненную непонятным скарбом, а затем оказывались в большом помещении, состоявшем как бы из двух соединенных вместе комнат. Вдоль стен тянулись бесконечные ряды полок, заставленные книгами, странными гипсовыми или из иного материала фигурами – от статуэтки будды до бюста Индиры Ганди – и плотно заваленные рукописями. Оставшееся свободным пространство было увешано загадочными схемами, фотографиями йогов и объектов предположительно внеземного происхождения. На дальней стене второй комнаты, напротив входа, висел большой восточный ковер, а на нем – два скрещенных кривых клинка. Посредине этого космоса располагался стол, уставленный странной формы посудой, пиалами, пепельницами, плевательницами, подсвечниками, флаконами и прочими мистериальными аксессуарами. За столом, в свете импровизированных юпитеров, обычно восседал Игнатьич, потягивая свой знаменитый «антигрустин».

Игнатьич был самым известным в городе специалистом по йоге, магии и восточной медицине. Когда-то, в окопах Второй мировой, он получил серьезное ранение в голову и был на грани пожизненной тяжелой инвалидности. Совершенно случайно ему на глаза попалась какая-то антикварная книга про чудеса индийских факиров. Там же он прочитал про сенсационное воздействие на скрытые силы организма древней системы физических и психических упражнений, называемой «йога» (что означает на санскрите «связь», в смысле «связи с Богом» – типа латинской re-ligio). Игнатьич увидел в йоге шанс для себя и принялся грызть фундамент экзотической восточной науки, не забывая о практике. В конечном итоге ему удалось почти полностью восстановить поврежденные функции организма и даже развить новые.

Ко времени нашего знакомства Игнатьич занимался хатха – и раджа-йогой не менее четверти века и производил впечатление человека, утомленного познанием закулисных тайн мироздания. Он снисходительно иронизировал над современной наукой, говоря, что «исследования космоса с помощью телескопов подобны попыткам прослушивания процессов в недрах земли с помощью палки». Золотые слова! Еще он не без гордости демонстрировал свой перевод на русский язык труда по хатха-йоге какой-то югославской гурши, которая лично, в бикини и сетчатых колготках, демонстрировала замысловатые упражнения в прилагаемых к книге иллюстрациях. К монографии также прилагалось письмо гурши, подтверждавшее исключительные права Игнатьича на распространение русскоязычного варианта книги на всем пространстве СССР.

Игнатьич начинал изучение йоги под руководством знаменитого ашхабадского академика Смирнова – врача и санскритолога, осуществившего перевод на русский язык фрагментов Махабхараты. Один из таких переводов – глава «Побоище палицами» – предлагает читателю в «комментариях» к произведению развернутое описание системы хатха-йоги, с фотографиями основных асан и схемой чакрамов. Я сам когда-то впервые познакомился с йогой именно по этой книге, привезенной Ленноном из Киева с какого-то оккультного флэта на Подоле. Как выяснилось, Игнатьич не только учился у Смирнова, но и энергетически лечил его – когда у стареющего профессора начали сдавать силы. Мне не довелось видеть других учеников Смирнова, но скажу точно, что Игнатьичем он мог бы гордиться: более преданного йогической идее человека найти было трудно.

Игнатьич помогал всем: учил, лечил, давал советы, критиковал и исправлял. Его главный общественный пост находился в Зеленой чайхане, при входе в парк имени Ленина. Здесь душанбинского гуру можно было видеть в течение всей светлой части дня. Местные журналисты, преподаватели, художники и просто нестандартные люди всех профессий, вероисповеданий и национальностей, равно как и атеисты-космополиты, навещали мастера: поболтать, спросить совета, попросить дать импульс в ситуацию. Многие посещали его специализированные курсы, кто-то периодически писал о нем в местной прессе в разделе «удивительное – рядом». Сам мастер спуску не давал никому.

– Вот однажды приходит ко мне хмырь: где-то он переломался, весь в гипсе и бинтах, с какими-то подставками. Я ему говорю: «Выбрось всю эту ерунду на хрен! Давай снимай эти корсеты!» Он мне: «Да ты что, как так?» Тут я без лишних слов всю эту хрень с него срываю. Он – в крик. Но я содрал-таки с него всю эту херню и заставил двигаться, потом – бегать. Вот так он и стал человеком, а то – загнулся бы...

Правда, от оплошностей никто не застрахован. Заходим мы однажды к Игнатьичу с небольшой компанией заезжих йогов. Он рассказывает нам историю: «Вот недавно приходила тут одна ко мне лечиться. А я как раз решил брахмачарью подержать, энергии качнуть. Ну, она мне: тю-тю-тю, туда-сюда... Я, не долго думая, говорю ей: „Раздевайся!“ Ну и прокачал ее всем каналам!» – и Игнатьич смачно прихлопнул ладонью кулак. «Игнатьич, – тут же спрашивает его один из гостей, – а как же брахмачарья?» Игнатьич смерил вопрошавшего взглядом и без тени смущения резюмировал: «Вынужденная посадка!»

Игнатьич поблагодарил меня за Коран и посоветовал наладить контакт с его другом, неким Юликом. Как выяснилось позже, этот Юлик, живший в доме, где помещалась «Лакомка», был тем самым партнером Вовчика Сафарова, с которым тот работал на суратах. Это мне рассказал сам Юлик через двадцать лет в Берлине. Но тогда, по его словам, душанбинская тусовка посчитала идею торговать Коранами полным безумием, которое очень быстро должно закончиться кагэбэшным зинданом.

Но Аллах милостив, милосерден. Практически весь первый завоз мне удалось реализовать по неожиданно высокой цене. За первую же книгу один бабай мне предложил сразу триста рваных, что было по тем временам эквивалентно месячному заработку специалиста высокого класса. Остальные шли чуть пониже: от полутора сотен до двух с половиной – в зависимости от человека и обстоятельств. В целом же возможности открывались самые блестящие, а главное – по тем временам практически монопольные.

Вместе с тем, понимая, что в таком святом деле эгоизм неприемлем, я открыл секреты коранического производства Хайдар-аке, и вскоре наше совместное предприятие с разделенными бухгалтериями стало обеспечивать религиозной литературой значительный сектор исламского образования во всей Средней Азии. Но все это было еще впереди.

В первый раз мы собрались с Хайдар-акой сделать совместный заезд в Таджикистан в начале восьмидесятых, прихватив вместе с моими Коранами и его первую партию. Надо сказать, что вариант Хайдар-аки был на порядок качественнее моего: в зеленой обложке с тисненым золотым орнаментом, правда, без русского параллельного текста (между тем многие таджики брали двуязычную версию Саблукова с большей охотой, ибо по-арабски читать не умели, а по-русски могли хоть как-то разобрать, что же такое в действительности написано в священной книге). Формат Хайдаровой книги был А5 (то есть вдвое меньше моей), то есть ее размер выгодно отличался от моей. Да и страниц в ней тоже было меньше (за счет двусторонней печати и меньшего номера шрифта).

Квартира Хайдар-аки представляла собой однокомнатный апартамент в Зил-городке на Каховке, где каждое утро под окна дома подъезжал молоковоз и какая-то баба зычным голосом кричала: «Малако, девачки, малако!» Эта квартира временно была превращена в склад тайного исламского самиздата, ломившийся от ксеросных пачек и переплетенных фолиантов. К ним прибавился еще мой «ермак», доверху груженный крупногабаритными темно-малиновыми томами. Вечером этого же дня мы должны были отъехать в Душанбе.

За несколько часов до поезда в гости пришла Кот, которая, вместе с Любашей, вызвалась помочь Хайдар-аке собраться в дорогу. Я в это время сидел в высоком кожаном кресле, напоминавшем трон короля Артура, и читал только что принесенную из типографии, вместе с коранами, «Ориентацию», тогда как ее автор отлучился за сигаретами. В тот момент, когда я осваивал главу про параболическое вторжение, раздался звонок в дверь. Ну, думаю, это Ака! Открываю. На пороге – милиционер, а за ним – санитары в белых халатах. «Вы – такой-то?» И душанбинская ситуация вновь проигрывается сюрреалистическим дежавю. Вижу периферийным зрением, как уже мелькает смирительная рубашка.

– Не понял?..

– Это вы – такой-то, прописанный по этому адресу?

– Нет, я просто здесь гощу. А что, собственно, случилось? Вы-то сами кто?

Тут слышу голос: «Не он!» Оборачиваюсь – вижу Любу. «Да не он это. Того, кто вам нужен, сейчас нет. Он уехал!» Тем временем квартира наполняется сотрудниками домоуправления, милиции и «скорой помощи». Смысл действа, как выяснилось, состоял в следующем. Хайдар-ака, некогда диссидентствующий асоциал и убежденный милитарист, отказавшийся принять присягу в Красной армии по причине, как он считал, ее мягкотелости и квалифицированный государственной психиатрией как «социально опасный», был обязан два раза в год, накануне седьмого ноября и первого мая, проходить освидетельствование в районном психдиспансере. Идея процедуры состояла в том, чтобы прятать молодца в преддверии праздников на недельку-другую в дурдом, дабы обезопасить столицу и ее обитателей от возможных антисоветских эпатажей и эксцессов. Как показывала практика, проще было заранее сваливать из квартиры на эти дни к маме. Власти понимали его отъезд как сигнал: «Вас понял, временно лег на дно». Вот и на этот раз, в преддверии Первомая, высокая комиссия зашла проверить Хайдар-аку на предмет «дна». Ну – нет его и нет! А вот это что за гости? Не социально ли опасные? Участковый потребовал у всех документы, в первую очередь – у меня.

У меня же ситуация была такая. Паспорт – в рюкзаке, наполненном коранами. Сунусь туда – значит, привлеку внимание к литературе. А ведь она – не только в моем рюкзаке, но и повсюду в комнате, лишь слегка прикрыта. Такое количество ксерокса по тем временам гарантировало очень серьезные неприятности, а учитывая содержание – почти наверняка набор статей.

– Вот, у меня есть паспорт, – неожиданно прервала мента Кот. – А это (она кивнула на меня) – мой муж!

И Кот называет мои якобы имя, фамилию и отчество. Тем не менее нас всех хотят вести в участок на идентификацию. Выходим из подъезда, идем вдоль корпуса дома, Кот, проходя мимо меня, шепотом сообщает мне данные о «моих» времени и месте рождения, прописке и месте работы, а также номер «домашнего телефона». Я все это запоминаю с первого раза – настолько ясно и цепко работает мозг в минуты опасности! В отделении, как ни странно, до нашего появления занимались группой каких-то арабских студентов, задержанных за домогательство – насколько это можно было понять из разговоров – к местным девушкам.

– Ну а эти что? – кивнул на нас разводной.

– Да данные просто проверить...

Я бодро продиктовал, как меня зовут и всю остальную легенду, которую сообщила мне Кот. Мент куда-то позвонил, потом еще, потом крикнул:

– С этими – все в порядке!

Выйдя на свободу, Люба бросилась ловить машину, чтобы срочно ехать домой и перехватывать Хайдар-аку, а мы с Кот отправились в ее квартиру у Белорусского вокзала. Выпили чаю, сыграли в шахматы. Кот дала мне другой томик «Ориентации», и я продолжил прерванное чтение.

Тем временем Кот менеджировала по телефону весь процесс сборов, так что, в конце концов, сюда же на квартиру были доставлены наши рюкзаки с коранами, два билета в СВ на поезд Москва-Душанбе, а затем прибыл и сам Хайдар-ака со свитой, в числе которых были Володя Степанов и Саша Дугин, которого я видел впервые. Он был коротко острижен, с аккуратной бородкой, в черном кителе. Исключительно вежлив и корректен. Степанида же все похмыкивал и вращал большими пальцами при сложенных у «фиолетового брюшка» ладонях:

– Хм, стало быть, Джихадович, подаетесь в Туркестан?

– В юрисдикцию бухарского эмира, актуализировать потенциал ахли китоб !

– С точки зрения сакральной географии, своим присутствием в определенных точках Седьмого пояса вы замкнете меридианы силы, связывающие эти участки евразийской коры с подкорковым центром континента. Эмират необходимо подключать к глобальной синархии!

13. Ишаки с книгами

В Душанбе мы расположились у Каландара, который к тому времени переехал в другую, более просторную квартиру в этом же доме у «Гулистона». На культурной сцене города мы с Хайдар-акой выступали в качестве заезжих столичных авторитетов с интересными связями и полезными знакомствами. Нас принимали писатели, художники, деятели кино и представители национальной элиты. К числу последних относился Фарух Арабов – внук знаменитого финансиста последнего бухарского эмира Джурабека Арабова. Каландар, кстати, рассказывал циркулирующую в этих местах популярную легенду о пропавшем «золотом поезде» эмира, перевозившего золотой запас Бухары в уплату за британскую помощь против большевиков. К этому поезду имел непосредственное отношение дед Фаруха, игравший в данном деле роль посредника. Каландар собирался неким образом прокопать по наитию ключевые зоны, где могло быть припрятано эмирское золотишко и в этих целях уже был готов обзавестись миноискателем. Правда, до этого дело так и не дошло (но зато мне, по странному стечению обстоятельств, действительно пришлось впоследствии поработать миноискателем в поисках индейского золота в Южной Америке!).

Фарух интересовался Рене Геноном и был знаком с Хальяндом. Официально Фарух преподавал марксизм-ленинизм на кафедре то ли местного университета, то ли Академии наук. Потомок знаменитого финансиста являл собой пример эмансипированного интеллигента, совмещавшего свободу ума с чиновной лояльностью системе как источнику личных благ. Впрочем, Хайдар-ака эту шалость Фаруху прощал из-за уважения к фамилии. Вообще, в тот период Ака соревновался со Степановым в деле вербовки национальной интеллигенции советских республик в сети глобального конспирологического заговора. В этом отношении вся Прибалтика была у него уже в кармане. С особым воодушевлением Хайдар-ака вспоминал свое посещение Латвии, где наблюдал «великолепные результаты генной инженерии остзейских баронов» – двух латышских официантов: детин двухметрового роста, с огромными лапами-лопатами, при этом одетых в безукоризненно белые рубашки с бабочками, ловко подстриженных и абсолютно услужливо-корректных.

– Идеальный служебный материал! – восхищался Хайдар-ака, прикидывая, вероятно, как такие молодцы могли бы обработать его подмосковную дачу.

Однако нашей главной задачей на тот момент являлось отстраивание широкой сети сбыта, по которой было бы возможно прокачивать нашу продукцию. Первые же коммерческие успехи были с восторгом встречены Хайдар-акой. Они были особенно поразительны в сравнении с оплатой работы могильщика, в которую Аке, понуждаемого валютным голодом, пришлось вписываться в Душанбе в предыдущем году. На мусульманском кладбище у Путовского базара ему приходилось по ночам таскать на собственном горбу тяжеленные каменные могильные плиты – по червонцу за смену. Это была работа, достойная ифрита или уж очень крайнего мистика. Хайдар же пути факира предпочитал стиль ордена ходжагон: кормить собак с золотого блюда, заказывать гетерам «флейту ведьм» или декламировать за кальяном аль-Халладжа.

Надо сказать, что наши коммерческие успехи были бы невозможны без Каландара, активно включившегося в процесс на правах сталкера и, надо сказать, неплохо – на этот раз! – справившегося с задачей. В результате запущенного нами механизма практически до самой перестройки караваны ишаков, нагруженных священными текстами, приходили по заоблачным тропам – к самым отдаленным общинам людей книги.

В период наибольшей активности у меня в Таллинне безостановочно работали ксероксы и переплетчики. В производственный ассортимент входили помимо Корана хадисы (сборники рассказов о пророке, на арабском языке), чор-китоб (молитвенник на персидском языке, состоящий из четырех книг, каждая из которых традиционно печатается на бумаге особого цвета – синей, розовой, зеленой или желтой), исмаилитские трактаты на персидском языке из сборника «Афак ва анфус» («Космос и разум», издано Бертельсом), учебники арабского языка и еще целый ряд пособий для учеников подпольных религиозных школ, сеть которых действовала на всей территории советской Средней Азии. Специальные курьеры переправляли готовую литературу из Эстонии в Таджикистан, где она распространялась дальше. Кроме того, я устраивал в таджикских домах специальные видео-хаджи – то есть просмотры серий цветных слайдов, отражавших отдельные этапы паломничества в Мекку и Медину. В качестве основы я взял фотоверсию хаджа в National Geographic. Бабаям эти перформансы очень нравились. Тем более что по ходу дела можно было заказать отдельные сураты или книги.

Интересно, что меня никто никогда с этим делом так и не сдал. Вместе с тем в эстонском КГБ прознали, что «кто-то печатает Кораны». Это мне рассказал по секрету Ычу, который каким-то левым образом узнал о «деле» от своего папы – крупного чина в местной организации рыцарей плаща и кинжала. После этого я, естественно, усилил меры предосторожности, и в результате гэбэшка так никогда и не обнаружила, что эти самые Кораны печатаются у нее под носом ее же собственной сотрудницей!

14. Ягнобский чай

Осенью 1980 года Рам выехал из СССР на Запад и обосновался в начале 1981 года в Бостоне. «Кто хочет двигаться дальше – пусть едет за мной!» – таков был его наказ «пастве». В народе началось известное движение, в результате которого, действительно, наиболее активная часть комьюнити выехала к концу восьмидесятых в различные западные страны. Кто – прямо в Америку, кто-то – в Европу или Израиль.

Лето 1981 года я решил потратить на накачку сил для предстоявшей борьбы за выход из магического круга красной власти. Самое подходящее для такой накачки место – горный Таджикистан. Я предложил Айварсу и Вяйно – тоже рвавшимся на Запад – составить мне компанию.

В тот день, когда я приехал с Хайдар-акой и нашим кораническим грузом из Москвы в Душанбе, мои компаньоны уже сидели в долине Ягноба. Вовчик Сафаров, у которого останавливались Айварас и Вяйно, передал мне от них записку, в которой, однако, конкретное место встречи не было названо. Лишь упоминалась Ягнобская долина, в которой никто из нас никогда до этого не был. Главным локатором оставалась интуиция, и на нее изначально делалась ставка: если интуиция – двусторонняя – не сработает, то, стало быть, нет на то благословения сил свыше.

Я доехал на попутке до входа в ущелье. Дальше нужно было идти пешком. Сначала дорога привела меня в довольно крупный кишлак. Это очень живописное место в предгорьях Ягноба, с традиционными глинобитными «ступенчатыми» комплексами. Большинство местных девушек и женщин, попавшихся мне на глаза, были одеты в ярко-красное.

Я сразу отметил характерную внешность и необычную одежду ягнобцев, являющихся отдельной восточно-иранской народностью, язык которой структурно близок к западно-памирским наречиям. Ягнобцы до сих пор слывут среди большинства таджиков огнепоклонниками-оташпараст. В ислам их удалось обратить лишь к середине XIX века, если не позже. По такому упорству в деле защиты автохтонного адата с ягнобцами могут сравниться разве что нуристанцы – небольшая народность на границе Афганистана и Пакистана, населяющая так называемый Кафиристан (популярное название Нуристана) – «страну кафиров-неверных». Нуристан был окончательно исламизирован только к концу XIX столетия. Нуристанцы – тоже оташпараст.

Кишлак с девушками в красном, как выяснилось потом, был единственным в то время населенным пунктом во всей долине. Дальше, на протяжении всего пути к верховьям Ягноба, селения стояли пустыми, так как местные жители были поголовно выселены в долину – на хлопок.

Впрочем, встречались сюрпризы. Через пару часов подъема я вошел в зону глиняных останков одного из таких кишлаков. Продвигаясь вперед среди живописных руин, я увидел, как над одной из них вьется легкой дымок. Подойдя ближе, я обнаружил сидящего у костра деда с огромной белой бородой, и сам он тоже был весь в белом: рубаха, шаровары, чалма.