Текст книги "Тропой священного козерога, или В поисках абсолютного центра"

Автор книги: Владимир Гузман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Вот на этом эйфорическом эпизоде я, пожалуй, и закончу повествование о своем первом посещении Средней Азии. Это было лишь началом череды невероятнейших ситуаций, в которых я оказывался, путешествуя по этому региону нашей планеты.

9. Москва–Душанбе

В следующий раз я попал в Таджикистан через два года. Летом семьдесят девятого поехал туда со своей приятельницей Ниной. Душанбе к тому времени стал постепенно обретать статус модного в известных кругах места тусовки. На этот раз я поехал уже не просто так, а с прицелом прощупать там возможный рынок эксклюзивных товаров. В качестве образца продукции я вез огромную сумку гипсовых барельефов Сталина. История этих произведений требует отдельного отступления.

Сталинские деньги. В 1978 году исполнялось сто лет со дня рождения И. В. Сталина. В связи с этим юбилеем мне однажды, чисто спонтанно, пришла в голову шальная мысль о возможности заработать неплохие деньги на эксплуатации популярности образа отца народов в среде его кавказских соплеменников. Я представил себе, сколько можно было бы выручить за юбилейную сталинскую медаль где-нибудь в Тбилиси, если не в Гори!

В Питере у меня были знакомые художники – Йокси и Таня, делавшие с помощью формопластовых шаблонов гипсовые отливки эротических барельефов из индийского храма Кхаджурахо. А что, если отлить Сталина? Стоимость материала по тем временам – ничтожная. Возможности тиражирования – неограниченные. Был бы спрос. Я звоню Йокси: так, мол, и так, что скажешь? Он говорит: «О’кей, приезжай».

Сначала Таня, как профессиональный скульптор, пыталась самостоятельно вылепить в глине профиль вождя с медали «За оборону Сталинграда». Однако получалось не очень похоже. За такое на Кавказе денег явно платить никто не станет! Тогда мы нашли в одной из мастерских Академии художеств человека, занимавшегося гипсовыми отливками. Я тут же заметил у него несколько вариантов из области советской символики, в том числе барельефы Ленина и Сталина. В принципе, нам требовался всего лишь один гипсовый образец, с которого можно было бы снять форму и потом тиражировать дальше. Мы с Йокси долго приглядывались к барельефам, пока, наконец, не остановили выбор на медали с профилем Сталина, из-под которого выступал профиль Ленина. «Ничего, Ленина – спилим. Главное, что Сталин здесь что надо!» – посчитали мы.

– Начальник, сколько стоят эти профили?

– Эти? Четвертной!

– Четвертной? Это было где-то впятеро дороже, чем мы предполагали.

– Да кто же у тебя возьмет эту архаику за четвертной?

– Кто возьмет? А знаете, что сейчас сталинский юбилей приближается? Вот и подумайте.

Это был сильный аргумент. Мы заплатили четвертной, искренне полагая, что отобьем инвестицию на сверхприбылях. Пришли домой, сняли Ленина, прибавили к оставшемуся профилю веточку с датой: «1878–1978», сделали формопластовую форму. Размерами мемориальная медаль выходила с суповую тарелку. Замешали гипс, отлили первый десяток, потом еще один... Не успели отливки еще толком остыть, как мы решили проверить товар на спрос. С нетерпением запаковали несколько блюд в спортивную сумку и рванули на Некрасовский рынок – проводить следственный эксперимент. Приходим на рынок, осматриваемся: не видно ли гостей с Кавказа? Замечаем в одном ряду подходящие лица. Подходим. Я спрашиваю:

– Дорогой, памятная медаль к столетию Сталина не нужна?

Слово «Сталин» действует магически. Интерес проявлен. Я пытаюсь вытащить из сумки образец профиля, но он оказался настолько по-дурацки запакованным, что никак не вылезает. В тот момент, когда наконец я достал и развернул белый гипс с барельефом гения мирового пролетариата, на мое плечо легла тяжелая рука милиционера:

– Гражданин, что продаем?

– Да вы что, начальник, – опешил я, – мы ничего не продаем! Мы художники и показываем образцы нашего искусства!

Рядом с ментом стояла еще пара-тройка человек в штатском.

– Ну, давайте, художники, пройдем в отделение!

Нас довезли до ментовской, провели в кабинет к начальнику. Достали нашу продукцию, развернули.

– Да!.. – удивились сотрудники РОВД и с пониманием закачали головами. – Что ж вы гипсы-то теплыми продаете, даже остыть не дали?

– Денег нет, начальник! А мне домой ехать надо. И потом, мы ведь не какое-нибудь там фуфло бацаем, а единственные артизаны, кто, между прочим, уделил внимание этой исторической дате!

Достоинство нашего предприятия ни у кого из присутствующих, похоже, сомнений больше не вызывало. Начальник примирительно подмигнул:

– Ну что, партизаны, оставите нам на память по сувениру?

Мы вышли сухими из воды, вернее, с минимальными потерями. Вернувшись домой, на Декабристов, мы решили несколько улучшить качество продукта, густо покрыв юбилейные блюжа лаком. С позолотой. В результате отлакированные и позолоченные тарелки обрели аутентичный совково-сувенирный вид. Таких медалей мы сделали с полсотни. Первая экспериментальная партия. Она же оказалась и последней. Потому что ехать в Грузию со всем этим багажом нам почему-то вдруг резко расхотелось. Тем не менее наш скорбный труд не пропал даром.

Собираясь в Среднюю Азию, я подумал, что можно было бы постараться реализовать сталинские медали именно там. Как-никак – народ в тех краях Сталина помнит и уважает. Душанбе раньше назывался Сталинабад. Здесь до сих пор номера машин начинаются на «С». У местных шоферов Иосиф Виссарионович выступал в роли «святого покровителя». Практически на каждом ветровом стекле грузовика или автобуса вы могли видеть портретик с характерными усами. И мы, действительно, эти медали там реализовали! Правда, не столько в качестве товара, сколько платежного средства – так называемых «сталинских денег». Как работали сталинские деньги, вы узнаете по ходу повествования.

На Таганке. По пути в Душанбе мы с Ниной навестили в Москве штаб-квартиру Хайдар-аки на Таганке. Хозяин сидел в огромном кожаном кресле, за мощным антикварным дубовым столом, в восточном халате и тюбетейке, на фоне коричневого ориентального ковра. Книжные полки, стоявшие вдоль одной из стен кабинета, были заполнены изданиями на европейских и восточных языках. Хайдар-ака набрасывал по-французски начальные тезисы к своей «Ориентации». Не успели мы еще и чаю попить, как раздался звонок в дверь. В кабинете появился человек в полувоенном одеянии цвета хаки, с большой бородой как у Маркса: Владимир Степанов. Рам как-то назвал его «суфи-масоном» и был недалек от истины, если учесть беннеттовскую ориентацию Владимира. Некогда к нему в Москву приезжал в гости сам великий Роберт Грейвз – кидал лопатой землю на даче. Степанов был мастером четвертого пути и очень жестко подчас стелил. Но вместе с тем он являлся воплощением джентльменской корректности: снисходительно-ироничной и, вместе с тем, слегка опереточной.

Мы обсудили положение дел в мире, прошлись по последним публикациям Идрис-Шаха. Я передал привет от нашего мэтра. Степанов некогда приезжал к нему на базу, служившую в семидесятые годы точкой опоры бойцов невидимого фронта на всем Северо-Западе. Владимир также дружил с Хальяндом, когда тот учился в Москве восточным языкам и писал докторскую. Однажды, уже позже, мне пришлось быть свидетелем сцены встречи Владимира и Хальянда после двух десятилетий разлуки. Владимир приезжал в Таллинн вместе с «Арсеналом» и своей личной командой в составе непременных Кости и Гурама. Через меня Степанов пригласил на представление и Хальянда. Мы все увиделись в фойе концертного зала театра «Эстония», за чашкой кофе. Это был истинный момент бодрствования, вкус которого запоминается навсегда.

Хайдар-ака сообщил, что его люди, Сергей с Наташей, тоже должны отправиться, буквально на днях, в один из горных массивов Таджикистана. Сам он никак не мог решить, ехать ему за компанию или нет.

– Хайдар-ака, – уговаривал я, – брось все, езжай в Азию. Книжки читая – императором не станешь!

Но Хайдар был в тот момент захвачен «Ориентацией», и его интеллектуальная воля ориентировалась на северо-запад. Ну а мы с Ниной сели в поезд Москва–Душанбе, купили на дорогу мороженого и поехали на юго-восток.

Сталинград. Из транзитных впечатлений на этот раз почему-то запомнились руины монастыря в чистом поле, где-то под Рязанью. Остовы распавшегося комплекса напоминали некую гигантскую окаменелую рептилию. А ночью над тянущимся вдоль полотна лесом взошла, словно иррегулярная планета, белая в свете юпитеров, статуя Родины-матери. Циклопические размеры этого сооружения впечатляют. Даже мизинец ноги колосса выше человеческого роста. Рассказывают, что автор произведения, скульптор Вучетич, в процессе создания объекта так перенервничал, что у него впоследствии съехала крыша. Не знаю, как было на самом деле, но, глядя на статую Родины-матери даже из окна проходящего мимо поезда, можно ощутить высокий уровень психоделичности, заложенной в это произведение. Весь Мамаев курган как мемориальный комплекс, безусловно, завораживает и приводит в состояние, близкое к шаманскому прозрению.

Когда мы пересекали по высотному мосту Волгу, я, глядя вниз на протекавшие подо мной черные воды, постарался себе представить, как во время Сталинградской битвы по этим водам сплавляли раненых. Связывали по два бревна, сверху клали человека и пускали вниз по течению. Плывущие должны были пересечь линию фронта и немецкие позиции, а дальше их уже могли выловить свои. Могли – но чисто теоретически. Плоты с ранеными плыли под обстрелами, бомбежками, составляя часть общего хода величайшей битвы в истории человечества. Выловили далеко не всех. Многих снесло дальше вниз, в Каспийское море. Одним из спасенных был мой отец.

Идентичный Восток. Рассвет мы уже встречали в казахстанской степи. Я наблюдал, как над розовой почвой восходит огненно-красный шар новорожденного Солнца. Удьяннадья Митрамаха, арохануттарам дивам! Хадрогам мама Сурья, шукешу ме Хариманам!.. Ом, Храм-Хрим-Хрум-Храйм-Храум-Храух!

А потом весь день из плоского степного пространства наплывали величественные каменные города мертвых, с полумесяцами и тюрбанами, резко контрастировавшие с юдолью живых, ютившихся в крытых соломой глиняных хижинах без окон, или в каких-то стремных, крытых фанерой, сарайчиках. Нищета населения в советском Казахстане превосходила даже российскую. Хотя, безусловно, и там существовали оазисы благополучия: столица Алма-Ата, курортная зона Медео, закрытый город Тюратам (Байконур). Но меня больше впечатляли города типа Туркестана или Кызыл-Орды, где сохранялась идентичность «отсталого нищего Востока». Эта нищета кочевой степи постепенно гаснет в необитаемой пустыне, за черными песками которой встает как бы новая цивилизация. Сначала – фрагментарно, в виде небольших зеленых оазисов в кольце барханов, затем – уже в качестве систематически возделанного агрикультурного и просто культурного ландшафта.

В Душанбе. К моменту нашего прибытия в Таджикистан здесь уже паслись Эдик, Йокси и Ычу. Все они, как оказалось, были повязаны на специфической халтуре того времени – росписи стен в кишлачных домах. Им этот бизнес организовал человек по прозвищу Каландар – художник и мистагог из Душанбе.

Каландар. Не выйти на Каландара при длительной тусовке в Душанбе было просто невозможно. Я сам, увидев его впервые, вспомнил, что косвенно слышал о нем еще от Рыжего, когда тот рассказывал Раму одну стремную историю с фатальным исходом. Йокси прислал фотографию Каландара с такой подписью:

«Этого человека зовут Володя, он художник. Как выяснилось, он перед нашим приездом, месяца за два, стал читать мантру OM RAMA TAM и интуитивно ожидал нашего приезда. Очень хорошо нас встретил (на вокзале), принял и с нами собирается продолжать наше «дело». Сейчас мы остановились у него. Здесь до нас был Леонид (посвященный в Бурятии) – лама, но, к счастью, он через неделю получил импульс – съехать».

Эдик же строчил нервные открытки с намеками, что накачиваемая в ситуации шиза может вынудить его рвануть домой раньше времени. В общем, сигналы шли самые противоречивые и неопределенные.

На вокзале нас встречали как раз Йокси с Каландаром. Каландар жил на улице Клары Цеткин, что у магазина «Гулистон», напротив госцирка. Он обитал в трехкомнатной квартире, с бабушкой и беременной женой. Все апартаменты были завешаны огромными масляными полотнами, представлявшими собой творчество гостеприимного хозяина в духе русского Ван Гога, если не круче, в смысле съезда. Привидения охватывали коварными объятиями трепещущих персонажей из галлюциногенных пейзажей, в магических кристаллах отражались чьи-то вопрошающие глаза, а человеческие фигуры в кубических пространствах расчленялись на геометрические плоскости Эвклидовой вселенной. И все же где-то она искривлялась, причем весьма существенно.

Кроме бабушки и Каи в квартире находились гости из Пенджикента – русская пара. И еще какие-то люди из среды местных художников. Мы вошли, поздоровались, познакомились. В одной из комнат, в углу, увидели целокупный молитвенный пульт ламаизма, состоявший из алтаря с танкой Ямантаки, статуэткой будды, бронзовыми плошками, колокольчиком, молитвенным барабаном, балдахином и еще целой серией перкуссионных и визуальных объектов.

– Что, показать, как это работает? – спросил нас с улыбкой Каландар. Он сел за пульт, взял в руки колокольчик с барабаном, крутанул медные мельницы на алтаре, а затем начал интенсивно звонить, вращать молитвенный барабан со священными текстами и декламировать магическую мантру на тибетском языке. Квартира наполнилась странной вибрацией, лица у гостей сделались серьезными, все напряглись. Через полчаса Каландар закончил сеанс, с энтузиазмом поднялся:

– Ну, как работает? Класс?

Дальний предок Каландара был пиратским атаманом на Каспии, а более близкие родичи принадлежали к сословию местных туркестанских казаков. В семейном альбоме я видел открытки времен Гражданской войны, где бабушка со своим покойным мужем – Каландаровым дедом – позируют в казачьей одежде: с газырями, в папахах, с нагайками, при кинжалах, шашках и огнестрельном оружии.

– ...и вот так убитые туркмены просто сотнями лежали... – вспоминала бабушка.

А вообще она очень беспокоилась за своего внука и была сильно набожна.

Каландар родился в Гарме, на востоке Таджикистана, а вырос в Караганде. В Душанбе попал после школы и поступил здесь в художественное училище. Во время очередной первомайской демонстрации Каландар шел в колонне сокурсников, подняв вверх кулак в кожаной перчатке. Тем самым он как бы демонстрировал свое несогласие с идеологической политикой советской власти, выражая протест в манере американских черных атлетов, возносивших кулаки в черных перчатках на олимпийском пьедестале в Мюнхене в знак протеста против расизма в США. Руководство худучилища подумало, что их подопечный выражает тем самым солидарность с американскими спортсменами, но педагоги ошибались. Каландар, не довольствуясь перчаткой, бросил заранее припасенную чернильницу в огромный портрет Брежнева на центральной площади города, прямо рядом с правительственной трибуной. Портрет был публично испорчен, а Каландар – схвачен. За это он получил год срока, после чего остался художником с незаконченным художественным образованием. Однако таланта ему было не занимать. Его художественная интуиция, нужно признать, иногда бывала просто гениальной, хотя на ее проявления порой накладывались приступы инфернальной депрессии.

Супруга Каландара, Кая, была симпатичной кореянкой, абсолютно покорной, чисто по-конфуциански, но при этом обладала железным характером и непреклонной волей. Но все это она продемонстрировала позже, а пока что смотрела Каландару в рот и безропотно сносила все его выкрутасы.

Нам в распоряжение предоставили роскошную светлую веранду, устланную курпачами и подушками. Квартира находилась на четвертом этаже, откуда открывался вид на зеленый двор и корпус горсуда. Но, в принципе, особенно разлеживаться времени не было. Нужно было отправляться с Каландаром и Йокси в Кабодиён, где на объекте уже ждали Эдик с Ычу. Объектом являлся частный дом, который требовалось расписать изнутри и снаружи.

В те времена роспись кишлачных домов была стабильной статьей дохода для художников и даже простых ремесленников, знавших о существовании этого рынка услуг. На Востоке вообще принято раскрашивать стены жилища, и многие дома в среднеазиатских кишлаках, действительно, красочно разрисованы. Качество росписи может быть разным, но, в конечном итоге, планку качества ставит заказчик. Роспись одной комнаты площадью, скажем, в двадцать квадратных метров могла стоить тысячу рублей – это за два-то дня работы! Материал был в те времена почти дармовой. За сезон активный художник мог заработать до десяти тысяч рублей. Именно на таком объекте и собиралась теперь поработать наша компания.

10. Кабодиён

Ехать нужно было в город Кабодиён, расположенный на юге республики, почти у афганской границы. Кабодиён, прежде всего, известен тем, что здесь родился знаменитый восточный поэт-мистик Насир Хисрав – один из классиков персидской поэзии и большой исмаилитский пир-учитель, принесший из Египта на Крышу мира тайное учение о сущности космоса и разума. Мазар Насира Хисрава находится в Хороге, на афганской стороне Пянджа. Это место свято для всех исмаилитов мира, одним из регионов компактного проживания которых является Западный Памир.

Дом, требовавший росписи, находился километрах в пяти от Кабодиёна, в крупном кишлаке. Как только мы с Ниной, Йокси и Каландаром прибыли на место, Эдик, остававшийся на объекте вместе с Ычу, свалил в Душанбе. Работа заключалась в следующем: Каландар намечал на стенах контуры узоров, которые нужно было потом набивать по трафарету специальной гуашью. В качестве практического пособия у него имелось роскошное сталинское издание национальных таджикских узоров и орнаментов. Оттуда образцы можно было передирать без проблем в любом количестве. А главное, объект получался абсолютно аутентичным. Каландар намечал линии, Йокси с Ычу и Ниной набивали плоскости по трафарету специальной гуашью, а я вписывал в орнаментальные рамки куфической вязью выдержки из Корана.

К нашему приезду оставалось обработать лишь внешнюю стену дома, да поставить в одной комнате вдоль потолка фриз. «Резной фриз» Каландар отливал в гипсе с помощью формопластового шаблона, а потом вручную раскрашивал каждую деталь. В целом получалось довольно забойно. Обработанный нами дом выглядел как расписной самаркандский мазар, вызывая восторг заказчика и его челяди. Недвижимость принадлежала семье Рахмонкула – мистически настроенного молодого человека, обучавшегося Корану и проявлявшего интерес, как выяснил Йокси, к гностической постановке вопроса. Мы все вместе обсуждали звездными вечерами вопросы мироздания и символизма пророческих знаков, оставленных людям великими маарифами традиции.

Слухи о чудесном доме Рахмонкула, расписанном заморскими усто, стремительно распространялись по округе. Через пару дней нас, делавших последние штрихи, посетил человек из Кабодиёнского райисполкома и спросил:

– Ну что, а покрупнее заказ выполнить сможете?

– Без проблем! О чем идет речь?

Речь, как выяснилось, шла о том, что местные бароны решили воспользоваться моментом пребывания в их краях знаменитых «эстонских мастеров» (мы все, за исключением Каландара, были таллиннцами) и заказать нам роспись какого-нибудь видного объекта в центре города. За соответствующую плату наличными, разумеется. Это звучало заманчиво. На следующий день нас пригласили в райисполком к главному начальнику. Как выяснилось, в Кабодиён должен был приехать какой-то очень важный гость, перед которым требовалось блеснуть сервисом. В связи с этим местные власти решили отремонтировать старую чайхану у реки, дабы она стала местом отдыха высоких гостей.

– Расписать чайхану сможете?

– Запросто. Сколько заплатите?

– А чтобы не только расписать, но еще что-нибудь эдакое придумать?

– Все зависит от сметы.

Мы держались как заморские профессионалы, знающие себе цену. В конце концов начальник сказал, что согласен заплатить нам двадцать пять тысяч рублей (то есть по пять штук на человека), если в течение месяца мы распишем ему чайхану. Помимо этих денег – так сказать, авансом – мы получали от кабодиёнских властей индивидуальные номера в местной гостинице, открытый счет в главной городской чайхане и специальное помещение под бюро в здании райисполкома.

Слово «райисполком» местное население толковало как сложносоставное из «раиса» (то есть «босса», «начальника») и «полка». «Райис-полком» значит что-то типа «раис-полковник» или раис, командующий полком подчиненных. Само здание Кабодиёнского райисполкома, включая наше бюро, выглядело так, словно здесь недавно был сделан евроремонт. Невероятная чистота стен и полов бросалась в глаза. Всюду – удобная современная мебель, а главное – кондиционеры! В нашем бюро было несколько столов с телефонами, журнальный столик, удобные кресла, диван, холодильник, телевизор, видеоплеер. Принесли специальную чертежную раму. Дали в подручные молодого человека в галстуке, с дипломом архитектора, а также выделили несколько девушек-секретарш, которые тут же стали проявлять чудеса услужливости по части чая и закусок. В общем, инструментарием для творчества обеспечили полностью. Оставалось засучить рукава.

После осмотра объекта, то есть чайханы, мы с Каландаром предложили начальству превратить ее в подобие сказочного корабля из «Тысячи и одной ночи»: помимо росписей сделать соответствующий дизайн, повесить клетки с певчими птицами, поставить сцену для музыкантов, положить ковры и т. д. Постепенно фантазия разыгрывалась. А что, если посадить сюда пару пальм? А может быть, вот здесь сделать мраморное крыльцо, а вон в том месте поставить беседку для курения под золотым куполом? В итоге мы предложили боссам сделать у воды парк с аттракционами и чертовым колесом, где реконструированная чайхана превратится в элитный ресторан «Синдбад-мореход».

Осуществление этого плана в полном объеме требовало сноса ряда мешавших объектов типа сапожной мастерской, парикмахерской и т. д.

– Ну что ж, идея хорошая. Значит, будем сносить!

Наша ставка за проект выросла до пятидесяти штук, то есть по десять штук на руки – очень неплохо. Управиться рассчитывали за месяц. Это при том, что набивать орнаменты по трафарету должны были специально отряженные для этого рабочие. В принципе, от нас требовались только идеи, а уж их техническое осуществление брала на себя кабодиёнская сторона. Ну что ж, за идеями, как нам представлялось, дело не станет.

Наше бюро в Кабодиёнском райисполкоме превратилось на непродолжительное время в центр притяжения для всех уважаемых людей района, желавших собственными глазами посмотреть на заморских мастеров, которые обещали превратить Кабодиён в город-сказку. Мы оттягивались в мягких кожаных креслах, положив ноги на стол и раззванивая на халяву в Таллинн, Питер, Москву, Душанбе и еще куда угодно. Девушки-секретарши летали в чайхану и на базар и приносили нам плов, дыни, виноград и прочую снедь. Я сказал, что без виски не могу творчески думать, и тут же в нашем холодильнике появилась словно из-под земли бутылка оригинального шотландского single malt. Наверняка контрабандная, из Афганистана, до границы с которым было от нашего бюро с полчаса езды. При желании можно было поехать на раисовом транспорте купаться на Чиличор-чашму – шикарный водоем у этой самой границы, считающийся святым местом.

В течение первых трех-четырех дней исполнения «заказа века» весь рабочий процесс состоял исключительно из дискуссий по поводу шрифта, которым следовало вывести на борту «судна» надпись «Синдбад-мореход». Каландар хотел ее делать персидским шрифтом несталик, я настаивал на «кока-кольном» варианте – белыми буквами по красному борту, со всеми характерными завитками. На пятый день Каландар сказал, что съездит в Душанбе заказать специальные краски, а там уже решим, что и как.

Итак, наш главный усто, на котором, собственно говоря, и держалась вся работа, отбыл за производственным материалом – на пару дней, как он сказал. Дня через четыре заказчик начал проявлять беспокойство:

– Где шеф?

– Шеф уехал в Душанбе за материалом.

– А когда вернется?

– Должен был вчера.

Прошло еще два дня. Мы звоним шефу. Он сообщает, что задерживается: трудно подобрать нужную краску. Оттягиваться в кабодиёнском бюро стало напряжно. Не очень хотелось без конца объяснять заказчику, что творческий процесс – дело тонкое, ну а найти нужный тон для надписи – это вообще сверхзадача, посильная только посвященным. Наша компания перебралась на постоянную дислокацию в отель, но по-прежнему пользовалась правом открытого счета. Шеф не возвращался. Еще через несколько дней чайханщик сказал, что заказчик отказывается оплачивать наши счета вплоть до возвращения главного художника. Это был тревожный сигнал. Ычу решил отправиться в Душанбе. И тоже исчез. А тем временем подготовительные работы разворачивались в полный рост. Бульдозер снес будку сапожника и уже начал подкапываться под парикмахерскую. Когда и она рухнула, а Каландар с Ычу так и не появились – причем телефон в Душанбе тупо не отвечал, я решил поехать сам и во всем разобраться на месте. В тот же день мы с Ниной по-тихому покинули отель и поймали попутку на Душанбе. Йокси остался сторожить позицию.

В Душанбе все оказалось далеко не так, как я себе представлял. Выяснилось, что вопрос о красках вообще не стоял на повестке дня. Как, впрочем, и вопрос о возвращении Каландара, и тем более Ычу, назад, в Кабодиён. У Каландара, судя по всему, начались очередные гонки (так вот о чем предупреждал меня еще в письмах Эдик!), которые мотивировались некими неблагоприятными импульсами, исходившими от какой-то там кабодиёнской фигуры.

– Я в таких условиях работать не могу! – сказал мастер. – И не буду. Ведь душевное здоровье важнее, правда?

Он был, безусловно, прав. Кроме того, подходили сроки у беременной Каи, и Каландар отвез жену, вместе с бабушкой, к маме, – чтобы отремонтировать по случаю рождения первенца квартиру. Так вот почему молчал телефон! Конечно, жаль было терять такой крупный заказ, тем более что все было на мази. Но без главного мастера все равно ничего сделать было нельзя, ибо никто из нас адекватными художественными талантами не обладал. Возникла проблема: как дать сигнал Йокси?

Единственное, что могло быть эффективным в данном случае – это телепатический импульс, каковой я и применил. Впрочем, как выяснилось, Йокси и сам почувствовал, что ему грозит опасность. Прождав нас с Ниной еще пару дней и доев последние соленые грибы из десятилитровой банки, преподнесенной нам в самом начале авантюры гостеприимным начальником гостиницы, он, не желая разделить судьбу Грибоедова, тайно, на рассвете, покинул отель и отправился неприметными тропами к перекрестку, где можно было поймать машину на Душанбе.

На пути к нам он совершил важное открытие, а именно – что мемориальными сталинскими барельефами можно расплачиваться с водителями попуток. Дело в том, что, отправляясь в Кабодиён, я прихватил с собой пару барельефов из сумки, которую мы с Ниной привезли из Таллинна. Они оставались в отеле, и Йокси, в спешке ретируясь, тем не менее захватил их с собой. Поймав попутку, он никак не мог договориться с водителем, чтобы тот подвез его на халяву. Денег у Йокси не было ни копейки. В конце концов, в качестве неожиданного решения ему пришла в голову идея предложить водителю вместо денег барельеф. Этот жест прошел «на ура»: во-первых – оригинально, во-вторых – соответствует менталитету, в-третьих – много позолоты. Таким образом, если считать, что перегон Кабодиён–Душанбе стоил попутчику в среднем червонец, то подобная цена за мемориальную медаль представлялась вполне сносной. Так появился «сталинский червонец», а барельефы я стал называть «сталинскими деньгами» и впоследствии неоднократно расплачивался ими на среднеазиатских трассах. Их брали в те времена лучше, чем доллары: как-никак, изображений Джорджа Вашингтона автохтонное население еще не знало.

11. Ночной ремонт

До того как уехать в Кабодиён, я написал у Каландара на веранде, на большом холсте, полусупрематическую композицию маслом, на которой изобразил эпизод из гурджиевских рассказов Вельзевула внуку, касавшийся судьбы последнего великого мэтра в Тибете, погибшего в 1904 году от шальной пули англичан. Несколько близких учеников мастера, прежде чем исполнить погребальный обряд, успели призвать назад его астральное тело, которое еще не успело покинуть земную орбиту. В результате была установлена необходимая инициатическая связь через специальную магическую пуповину. Я изобразил лежащее черное тело учителя и склонившиеся над ним силуэты двух учеников со светящимися чакрами. Вверху, на фоне темно-синего звездного неба, висела красная тибетская буква «а», традиционно символизирующая душу существа. В данном случае это была «возвращенная» душа учителя, от которой распространялись светящиеся нити к чакрам учеников. Картина называлась «Шальная пуля». Каландар тогда посмотрел на нее и сказал:

– Да, Володя, заложил программу!..

Теперь, вернувшись из Кабодиёна, я с удивлением обнаружил отсутствие картин на стенах Каландаровой квартиры. Выяснилось, что он, вернувшись в Душанбе, вдруг почувствовал некие исходящие из моего полотна «про пулю» импульсы, которые побудили его сжечь все свои произведения. Каландар рассказал, как жег полотна во дворе, устроив огромное аутодафе, из которого дети постоянно пытались что-нибудь стащить.

– А твою вещь со схемой я не тронул!

Действительно, профили с чакрами на фоне звездного неба все так же красовались на веранде.

– Ну, ты явно переоцениваешь силу этой схемы...

Тем не менее факт оставался фактом: свои картины Каландар сжег.

Теперь он собирался заново покрасить стены квартиры. Мы взялись ему помочь. В результате определенные ремонтно-строительные работы были-таки произведены. Хотя и не в Кабодиёне, но все же... Последний штрих лег ровно в полночь. Рано утром ожидалась из роддома супруга. Мы решили обмыть завершение ремонта и выпить за прибавление семейства. Благо – нашлось что. Одну, другую спели песни Высоцкого про горы. Потом снова сходили за вином. Возлияния постепенно набирали обороты. Каландар предложил расписать стены. Теми самыми красками, которыми он еще недавно собирался расписывать «Синдбада-морехода». Творческий процесс шел у нас под звучавшую из радиоприемника индийскую попсу, перемежаясь возлияниями и велеречивыми тостами. По мере увеличения напора газа мазки гуаши становились все более размашистыми.