Текст книги "Хольмгард"

Автор книги: Владимир Романовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. НОВГОРОДСКАЯ ПРАВДА

А ближе к вечеру к Любаве, начавшей всерьез беспокоиться о Детине, пришли десятеро варангов, из тех трех тысяч, что Ярослав привел в Новгородчину. Вообще-то они не к ней пришли, а перебирались, по указу посадника, на новое место жительства. Они были предупреждены, что в доме живут женщина, служанка, и повар, и были совершенно не против. Они были вежливы.

– Мы тебе и служанке спальню оставим, – сказал их предводитель, вежливо сняв шлем. – Мы неприхотливы.

– Но, – сказала Любава растерянно, – я ничего не знаю, мне ничего не говорили… Скоро вернется хозяин дома…

– Детин?

– Да.

Варанг замялся.

– Дело такое, добрая женщина, – сказал он. – Детин… как мне объяснили… сюда не вернется. В ближайшее время. Детин, он… взят под стражу за убийство. Будет суд, скорее всего, но на самом деле все и так ясно. Я тебе сочувствую, но, видишь ли… Я знал Рагнвальда… давно это было. Мы с ним когда-то были очень дружны. Я знаю, ты здесь не при чем. Но Детин получит по заслугам.

Колени потеряли чувствительность, и Любава подумала, что сейчас упадет. Она шагнула в сторону и бессмысленно улыбнулась.

– Ты сядь, добрая женщина, – сказал варанг. – Как я уж сказал тебе, ты здесь не при чем. Тебя никто не тронет. Если, конечно, не будет на то приказа. Мои молодцы, правда, когда пьют, вежливость теряют. Но ты, если что, зови сразу меня. Пойду я пока что посмотрю, чтобы они там не украли ничего у тебя в спальне. Бездействие – яд для воина. Всякая мораль теряется в бездействии.

Он вышел из гридницы. В углу переговаривались двое, посматривая на Любаву. Позвать служанку? Повара? Повар спит. Служанка… пропади она пропадом. Продаст с потрохами. Деньги какие-то в спальне. И варанги. Тоже в спальне.

Следовало срочно уходить. И Любава вышла на улицу в чем была.

Солнце уже село, но небо не успело еще основательно потемнеть. Куда идти?

В детинец. Просить за Детина. Просить – кого? Житника. Бессмысленно. Разделить участь Детина. Не дадут. Да еще и надругаются. Что делать?

Она просто пошла по улице. Вышла на поперечную улицу. Пошла по ней. Ее окликнули, и она обернулась. Двое людей, не ратники, но со свердами, быстро приблизились. Она хотела было побежать, но ноги не слушались. Хотела крикнуть, но вокруг никого не было.

– Пойдем с нами, – сказал один из них. – Поговорить надо. Впрочем, если ты нам скажешь, где спрятала грамоты, мы тебя отпустим.

– Грамоты?

– Не ври! Тебе прекрасно известно, какие грамоты. Говори, где спрятала.

– Не знаю никаких грамот.

– Тогда пойдем с нами.

Он взял ее за предплечье. Она стала вырываться. Он встряхнул ее так, что в голове зашумело.

– Здесь недалеко, – спокойно сказал он.

Судьба, подумала она. Детин меня вытащил, но это была только отсрочка. Судьба.

Они пошли спокойным широким шагом, а Любаве приходилось семенить, подтягиваться, просить, чтобы шли помедленнее. Ее не слушали – ее просто волокли.

Позади послышались голоса и топот тяжело бегущих. Похитители огляделись по сторонам, свернули в какой-то палисадник, и спрятались в тени деревьев, держа Любаву с двух сторон. Один из них зажал ей рот рукой.

Человек пять варангов пробежали мимо, глядя по сторонам, переговариваясь.

– Она не там. Наверное свернула вниз.

– Бежим вниз?

– Проверь следующий перекресток на всякий случай.

– Ведь в доме была! Как же ее выпустили!

– Засмотрелись на дом, заговорились. А Вильс со служанкой стал флиртовать.

– Вильсу голову скручу за это.

Стихло. Похитители осторожно вышли снова на улицу, крепко держа Любаву. Никого. Один из них ослабил хватку на руке и предплечье Любавы. Второй убрал руку от ее рта. Они снова зашагали по улице.

На следующей улице к ним присоединился третий мужчина, очень молодой, тоже без кольчуги, и тоже со свердом, и пошел с двумя изначальными в ногу, улыбаясь. Он с ними, подумала Любава.

Но они так не думали.

– Тебе чего? – спросил один из них.

– Я прогуливаюсь, – ответил присоединившийся. – День-то какой хороший выдался. Солнце было такое… как бы сказать… сочное такое… основательное было солнце.

– А ну, милый человек, иди-ка ты своим путем, – сказали ему.

– А я по-вашему что делаю? Это как раз и есть мой путь. Трудный и тернистый. Кругом заговоры и вероломство. И вежливых людей мало. Недавно я был в Хазарии. Там тоже очень мало вежливых.

– Чего тебе надо? – грубо спросил волочащий Любаву.

– Счастья и понимания, – ответил присоединившийся, вынимая сверд.

– Ну, хорла, сейчас тебе…

Он не договорил. Присоединившийся сделал резкое движение, и волокший Любаву вдруг остановился, осел, и прилег на бок. Он хотел что-то сказать, открывал и закрывал рот, но, очевидно, не находил слов.

Его партнер отскочил, выхватил сверд, и накинулся на присоединившегося. Любава замерла. Клинки скрестились со зловещим звоном, лязгнули, отскочили друг от друга, после чего присоединившийся совершил какой-то непонятный пируэт, увернулся от удара, и, чуть подпрыгнув, ударил согнувшегося по инерции противника ногой в лицо.

– Это за невежливость, – сказал он.

Противник выронил сверд и схватился за нос и щеку. Присоединившийся махнул свердом сверху и по диагонали, поммель задел затылок невежливого, и невежливый рухнул на землю.

– Пойдем, быстро, – сказал присоединившийся, вкладывая сверд в ножны.

– Ты… – сказала Любава… Это… что…

– Присочинил я, – объяснил он. – Не был я в Хазарии, что мне там делать. Все эти разговоры про невиданные порядки и сильную власть – все это байки бабки Лусинды. Пойдем, не стой. Сейчас сюда еще кто-нибудь прибежит и захочет поучаствовать. Да не стой же!

Они быстро пошли вниз по склону, свернули на поперечную улицу, потом еще раз и еще раз.

– Кто ты? – спросила Любава.

– Лучше бы ты спросила, кто такие они. Которые тебя давеча волокли.

– Я не знаю.

– И я не знаю. Это-то как раз и плохо. Помолчи. Разговаривать потом будем, когда спрячемся.

– Спрячемся?

– За тобой теперь полгорода гоняться будет. Так что – да, спрятаться необходимо.

– Почему? Что им нужно?

– Счастья и понимания, как всем. Тише. Помолчи.

Он прошел через палисадник и постучался в дверь. Дом был старый, обветшалый. Открыла им тощая некрасивая женщина и мрачно посмотрела сперва на Любаву, затем на спасителя Любавы.

– Ладно, – сказала она. – Так и быть. Заходите.

– Добрый вечер, тетка Погода, – приветливо сказал спаситель и сунул ей в руку монету.

Помещений имелось несколько – все миниатюрные. Спаситель, взяв со стола одну из двух свечей, уверенно направился в левое угловое, открыл шаткую дверь, и кивнул Любаве.

– Нет, – сказала она.

– Что – нет? А. – Он поморщился. – Даже в мыслях не было. Ты будешь спать здесь. А я вон в той каморке, – он кивком указал направление. – Но сперва мне нужно тебе кое-что объяснить. Да заходи же, не бойся.

Она зашла, и он закрыл дверь. В углу лежала куча соломы. Другой мебели в комнате не было. Окно выходило не совсем понятно куда – темно, видны звезды и черные неподвижные тени не то деревьев, не то домов. Спаситель поставил свечу на пол.

– Можно было бы заночевать в кроге, – сказал он. – Но по крогам тебя наверняка будут искать. Дела твои плохи.

– Кто ты такой?

– Сядь. На солому.

– Ты меня знаешь?

– Знаю.

– А я тебя?

– Я думал, что да. Оказалось – нет. Это не важно. Я должен тебе помочь, поскольку не люблю бросать начатые дела.

– А что ты обо мне знаешь?

– Листья шуршащие! Эка народ, все только о себе. Многое знаю.

– Например?

– Тебя зовут Любава. В крещении Иоанна. Муж твой убит пиратами. Любовник твой под стражей за то, что убил Рагнвальда. Который приходил к тебе.

– Он не убивал…

– А?

– Не убивал. Рагнвальда. Это не он.

Спаситель пожал плечами.

– Это не он! – настаивала Любава.

– Может и не он. Но тебе-то что до этого? Люди, которые тебя схватили, и люди, которые будут тебя искать, не интересуются подробностями. Им нужны грамоты, которые Рагнвальд хотел тебе передать, а Детин, убив его, куда-то спрятал. Детина будут пытать, но он может и не признаться. А вот ты признаешься. Поэтому тебя и ищут. Если ты знаешь, где спрятаны грамоты – скажи, я их найду и отдам нужным людям. И тебя перестанут искать. Если не знаешь, плохо. Придется скрываться, узнавать что к чему, возможно бежать из города. Те, кто хочет получить эти самые грамоты, шуток не признают. Ужасно серьезные люди.

– Я не знаю!

– Верю. А Детин знает.

– Он тем более не знает. Его должны отпустить!

– Не отпустят. Его обвинили в убийстве, и просто вирой он не отделается. Будет устроена показательная казнь, чтобы успокоить варангов. Ничто другое их не удовлетворит. Я сам в какой-то степени варанг, поэтому знаю, о чем говорю. И почему-то мне кажется, что Детин знает, где грамоты. А?

– Откуда ты меня знаешь? Как тебя зовут?

Он засмеялся.

– Тебе бы давно этим поинтересоваться.

– Ты очень молод. Я не помню…

– Зовут меня Аскольд… Опять помрачнела. Да что же это такое. Ну, хорошо, не Аскольд. Вообще-то трудно представить себе в наше время человека, которому пришло бы в голову дать такое имя сыну. Впрочем, я совершенно точно знаю, что как минимум один отец назвал сына своего Диром зачем-то. Года двадцать три назад.

Помолчав немного, он пожелал ей спокойной ночи, коротко поклонился, и вышел.

Любава думала, что ни за что не уснет, и вдруг неожиданно уснула, и проснулась только на рассвете, от того, что луч солнца, пробившись сквозь щель в ставне, щекотал ей глаза и правую щеку. Она сразу вспомнила где она и почему и решила снова уснуть, но ничего у нее не вышло. Некоторое время она лежала на спине, прислушиваясь к звукам и разговорам в доме. Тетка Погода распекала молочницу, попытавшуюся продать ей кислое молоко, а молочница возмущалась и говорила, что молоко вовсе не кислое, а наоборот, свежее, все хвалят, нарадоваться не могут, и только старая хорла Погода дурит и кочевряжится, ибо нет ей большего хвоеволия, чем хулу на честных людей возводить, и чтобы ей, ведьме, провалиться и заржаветь в хвиту, бельмы ее бесстыжие, на что тетка Погода возражала в том смысле, что молочница прижила от заезжего варанга дочь, такую же хорлу, как она сама, и обе они, молочница и дочь, жирные и подлые твари.

Вдруг все стихло, и вскоре в комнату к Любаве вошел ее спаситель, уже умытый и одетый.

– Наденешь вот это, – сказал он, кладя поверх покрывала нечто.

– Что это?

– Одежда. Носить.

Любава подождала, пока он выйдет, и развернула то, что ей предстояло надеть. Оказалось – монашеская роба из грубой темного цвета холстины, с большим капюшоном, закрывающим часть лица. Подумав, она решила, что для передвижения по улицам это очень даже кстати, никто не узнает, но все же удивилась, выйдя в общее помещение и увидев спасителя своего в точно такой же робе поверх обычной одежды, с двумя посохами. Он кивнул, протянул ей один из посохов, и направился к двери. Она последовала за ним. Будучи почти одного роста, они в точности соответствовали образу двух странствующих паломников.

– Куда мы идем? – тихо спросила Любава.

– Сперва на торг, – ответил он. – Мне нужно там поговорить с одним человеком.

На торге было людно. Временно освобожденный Житником от десятины Тевтонский Двор завалил все прилавки товарами, покупатели стекались со всех концов Земли Новгородской, и, пользуясь наплывом, остальные торговцы подсуетились и доставили в то лето в Новгород вдвое больше товаров, чем обычно.

Любава и ее спаситель проследовали прямо к Тевтонскому Двору. Охрана сообщила, что искомый купец Иоганн из Баварии отсутствует. Спаситель Любавы поблагодарил охрану.

Проходя мимо одной из оружейных лавок, он проявил повышенный для монаха интерес к свердам. Примеряясь к экзотическому римско-легионерскому клинку, короткому, зловещей формы, он вдруг поднял голову и слегка сдвинул капюшон, увидев в толпе знакомое лицо.

Это же Яван, подумал он. Это очень даже кстати. С ним нужно говорить, так или иначе, он что-то знает. И безопасно – Яван не Дир, умнее, он не станет, заметив меня, кричать «Хелье! Ты здесь! Как поживаешь!» на весь торг, чтобы все обернулись и заметили. Понятно ведь, что человек, надевший робу, либо скрывается, либо принял постриг – и в любом случае не хочет, чтобы его имя публично скандировали.

В этот момент он встретился с Яваном глазами.

– Хелье! – крикнул Яван. – Ты здесь! Как поживаешь!

Несколько человек обернулось, желая посмотреть на того, кого громко назвали по имени. Хелье не стал прикладывать палец к губам, справедливо решив, что это еще больше заинтригует зевак.

– Что ты так кричишь? – спросил он, шагнув к Явану. – Ты не кричи. Ты тихо.

Яван понял, что совершил оплошность и подвел друга, и подавил в себе желание поозираться, чтобы посмотреть, кто и что и как услышал и увидел – что привлекло бы еще больше внимания.

* * *

В доме, который Яван купил, как он объяснил, «по случаю», наличествовали гридница, кухня, столовая, занималовка, и за занималовкой спальня. Наличествовал также погреб с откидывающейся крышкой, который Яван не стал показывать гостям.

Любава присела на ховлебенк и откинула капюшон. Взглянув, Яван сделал шаг назад и вдруг рассмеялся. Хелье строго на него посмотрел.

– Вот оно что, – сказал Яван, – садясь на скаммель и наклоняя голову вправо, оценивающе. – Слыхал, слыхал.

– Что же ты слыхал? – спросил Хелье, хмурясь.

– Разное. Ну, болярыня, удача тебе сопутствует. Вернее человека, чем Хелье, тебе не найти – и ты сразу его нашла.

– Да, – сказала она неопределенно.

– Положение наше такое, Яван, – сказал Хелье, – что… в общем, нужно бы бежать нам отсюда.

– Бежать? Почему?

– Болярыню ищет половина города. А меня, ежели кто в Новгороде заметит из Людей Константина, да хоть бы и Эймунда, просто придушат в закоулке.

– Да? – Яван не удивился. – Стало быть, нужна ладья или повозка. Это я вам устрою.

– Благодарю, но – нет, спасибо, – возразил Хелье. – Мы остаемся.

– Ага, – сказал Яван. – Ну, что ж. Погреб есть. Еду я буду вам приносить.

– Нет. Нам нужно будет много ходить по улицам.

– Зачем?

– Нужно.

– Но ты же говоришь…

– Мы останемся, и в погребе прятаться не будем.

– Ага. То есть, в Новгороде у тебя есть дело, которое надо закончить.

– Да.

– Что за дело?

– Не скажу. Пока что.

– Обижаешь.

– Обижайся, если тебе охота. Ты тоже всего не говоришь.

– Спрашивай, – возразил Яван. – Отвечу.

Хелье насмешливо посмотрел на него. Яван поднял брови, задрал подбородок, и одарил Хелье надменным взглядом. Хелье оглянулся на Любаву. Любава внимательно изучала Явана, будто пытаясь вспомнить, где именно она видела этого человека.

– Ты поступил на службу к Ярославу, – сказал Хелье.

– Да.

– Но сама по себе служба эта не цель, но средство. Не так ли.

– Любая служба…

– Нет, нет. Средство для достижения совершенно конкретной цели. И об этой цели ты мне не скажешь. И не заводи, пожалуйста, разговор о всемирном заговоре межей.

– Заговор существует, – сразу сказал Яван и готов был спорить.

– Может и существует, но ты-то в нем не состоишь.

– Ты уверен, что не состою?

– Да. Для того, чтобы тебя вовлечь в какое бы то ни было предприятие, нужно быть либо очень наивным, либо очень мудрым.

Явану понравилось.

– А заговорщики, как правило, – сказал он, – люди посредственные. Не глупы, но и не мудры.

– Пожалуй что так. – Хелье подумал и добавил, – Без женщины не обошлось, небось.

Оба одновременно посмотрели на Любаву. Поерзав на ховлебенке, Любава вдруг улыбнулась. Улыбка у нее была совершенно очаровательная – очень светлая, солнечная. Яван и Хелье улыбнулись одновременно, глядя на нее. Хелье отвел глаза.

В этот момент в саду раздалось энергичное тявканье и в приоткрытую дверь занималовки, ведущую в сад, втиснулась огромная черная собака.

– Ты куда это? – грозно спросил Яван.

Собака тявкнула очень громко и виновато и остановилась в нерешительности. Хелье подумал, что присевшая было на ховлебенк Любава сейчас испугается, но она не испугалась, а посмотрела на собаку с интересом и вдруг протянула к ней руку. Собака приблизилась к Любаве и обнюхала – сначала руку, потом колени.

– Калигула, на место! – сказал Яван.

Собака посмотрела укоризненно на него и заскулила.

– Он хочет, чтобы с ним кто-нибудь поиграл, – сказала Любава.

– Абсолютно бесполезное создание, – сказал Яван, обращаясь к Хелье. – Места занимает много, лает зычно, но трус трусом. Боится всех. На задний двор выходит только потому, что там забор высокий, а то бы боялся прохожих и дома бы сидел.

– Я, пожалуй, пойду с ним поиграю, – сказала Любава, вставая. – Калигула его зовут, да? Пойдем, Калигула.

Калигула завилял хвостом и бросился к двери. Остановился, оглянулся на Любаву и посмотрел заискивающе ей в глаза. Любава улыбнулась и погладила пса.

Задний двор действительно огорожен был высоким забором, обособлен от улицы, самодостаточен. В углу торчал артезианский колодец, оснащенный чудом новгородской техники – лебедкой с ржавым держалом. Главный предмет новгородской нелюбви – проклятые ковши – служили примером для подражания, и среди всех сословий города всегда считалось хорошим тоном иметь или делать что-то «как в Киеве» – а этим летом Новгород захлестнула волна киевской моды, и все состоятельные молодые люди щеголяли в киевских сленгкаппах и при этом подделки легко отличались от аутентичных фасонов людьми знающими. И вот – лебедка над колодцем.

Пес Калигула стал радостно носиться по двору, время от времени подбегая к присевшей на шаткий дворовый скаммель Любаве и обнюхивая ее колени. Из дома доносились голоса – запальчивый тенор Хелье и густой баритон Явана. Мужчины спорили, время от времени повышая голос и пересыпая доводы отвратительными ругательствами. Любава, за последние полгода слышавшая очень много ругательств и уставшая от них, не вслушивалась в смысл перепалки.

– Листья шуршащие! Ты хочешь сказать, что поступил на службу только для того, чтобы разузнать, где лежит эта хорлова карта?! – возмущался Хелье. – Да это не просто, хорла, легкомыслие, ети твои котелушки, это – наглость, граничащая с предательством.

– Не смей, хорла, меня учить! – огрызался Яван. – На себя посмотри, утешитель женщин, хорла! Ети рот с твоими нравоучениями! Добронеге он служил, служитель, хорла!

– Дурак! Я тебя ни о чем не прошу, хорла!

В перепалке сделалась пауза.

– Между прочим, Рагнвальд искал случая помириться с князем, судя по всему, – сообщил Яван.

– Да?…

– Обоз. Лихие люди напали на обоз, везущий десятину из Дроздова Поля. В Новгород. И если тот, кто их разогнал, был не ты… а?

– Не я.

– Значит, Рагнвальд. Нашел случай оказать услугу.

Любава встала, прошлась по двору, подобрала обломок коряги и помахала им в воздухе. Калигула заинтересовался и подскочил к ней. Любава замахнулась и метнула корягу к противоположному забору. Калигула рванулся, стрелой пролетел двор, подобрал палку, принес обратно, и долго не хотел ее отдавать. Мужчины в доме перестали кричать и заговорили тихо. Несколько раз Любава слышала свое имя. Ей стало интересно, и она вернулась в дом. Калигула последовал за ней.

– Он может узнать Любаву, – сказал Яван.

– Я оставлю ее у тебя. Пусть подождет.

– Я не буду здесь ждать, – сказала Любава. – Я пойду с тобой. В крайнем случае можно отрезать косу.

Возникла недоуменная пауза.

– Зачем косу-то отрезать? – спросил Хелье.

– А болярыня-то с характером, – заметил Яван.

Любава вдруг подмигнула ему. Неожиданно Яван, как ранее Хелье, отвел глаза. Хелье скривил губы.

– Ладно, – сказал Яван, поворачиваясь к Хелье. – Что ты рассчитываешь от него узнать?

Помолчав, Хелье спросил на всякий случай:

– От кого?

– От Гриба.

– Его Гриб зовут?

– Да.

– Вроде подберезовик?

– Нет, это не киевское слово.

– А как в Новгороде грибы называются?

– Паддехаты.

– Вроде датских, на которых жабы сидят, а мухи дохнут?

– Да, но в Новгороде так вообще все грибы называются. Кстати, датский паддехат я недавно здесь видел.

– Странно. Стало быть, Гриб на местном наречии значит?…

– Стервятник.

– Ясно.

Еще помолчав, Хелье сказал:

– От Гриба узнать я рассчитываю многое.

– Например? Может, я знаю, – объяснил Яван. – Может, тебе вовсе не надо идти к Грибу.

Хелье оглянулся на Любаву.

– Например, кто и в котором часу убил Рагнвальда.

– Ты хочешь сказать, что вовсе не ты его убил?

– С чего это мне?

– Шучу. Рагнвальда по всей вероятности убил Детин.

– Нет, – сказала Любава.

– Нет, – подтвердил Хелье. – Я уже думал. Детин не стал бы никого посылать вместо себя. А если бы Детин сам сунулся к Рагнвальду, результаты были бы иными. Человек, убивший Рагнвальда, был подослан. Выполнял чье-то поручение.

– Откуда ты знаешь? – спросил Яван.

– Осмотрел место.

– И что же?… По-моему, ты что-то такое придумал… не то. Подосланный, действующий по плану, не будет убивать прямо на Улице Толстых Прях, у всех на виду. Что-то не так.

– Поэтому Рагнвальда убили не на Улице Толстых Прях.

– Не понял.

– Вот сейчас я смотрю на тебя, – сказал Хелье, – но совершенно точно знаю, что Любава провела рукой по волосам.

– Э… – сказала Любава.

– И что же? – спросил Яван.

– В Старой Роще учат видеть затылком, – объяснил Хелье. – Тот, кто убил Рагнвальда, хорошо это знал.

– А Рагнвальд учился в Старой Роще?

– Ты быстро соображаешь. Да. Более того, тот, кто его убил, похоже, знал Рагнвальда лично. Некоторое время они шли по городу вместе, быстрым шагом. Прибытие на Улицу Толстых Прях не входило в планы подосланного. Он дождался густой тени слева по ходу. Нож был в рукаве. Возможно, он сделал движение, будто указывая на что-то рукой, издал восклицание. Не знаю. Рагнвальд остановился, повернул голову, и в этот момент ему всадили нож. Произошло это очень быстро, и тем не менее он успел среагировать. Даже сверд вытащил. И даже достал своего убийцу свердом и легко ранил. После этого он упал, а убийца быстро ушел. Рагнвальд поднялся и добрался до Улицы Толстых Прях.

Любава слушала очень внимательно. Глаза ее не мигали, губы вздрагивали.

– Тебе это кто-то рассказал? – спросил Яван.

– Остались следы. Кровь. Где-то гуще, где-то реже. Целая лужа там, где Рагнвальд свалился в первый раз, и несколько пятен на равном друг от друга расстоянии по пути ухода убийцы. Кровавый след Рагнвальда до самой Улицы Толстых Прях. Где-то роса размыла след, но есть камни и есть трава вдоль стен. Достаточно красноречивые собеседники.

– Этому тоже учат в Старой Роще?

– Да.

Яван кивнул, не глядя на Хелье. Он явно о чем-то напряженно думал. Было похоже на внутреннюю борьбу.

– Мне нужно узнать, зачем ухарям понадобилась Любава, – настаивал Хелье. – Подставлять Детина – это одно, Детин богат, у него много недоброжелателей. Хотя дико это как-то все. Убить одного, чтобы насолить другому. Но при чем тут Любава?

– Ты собираешься спрашивать об этом у Гриба? – спросил Яван.

– Не только об этом. Но и об этом тоже.

Яван снова кивнул.

– Хорошо. – Он вздохнул, встал, подошел к ставне, приоткрыл ее, а затем захлопнул раздраженно.

– Как это все не к спеху! – сказал он. – Что-то затевается в этом городе. Знать бы, что именно.

– Это нетрудно, – возразил Хелье. – Идет борьба за власть. Житник делает вид, что он лоялен и спокоен, Ярослав делает вид, что он совершенно не хочет вдаваться в дела правления. Спасибо тебе за Гриба. Поговорим после как-нибудь.

– Ты не собираешься ли туда один идти? К Грибу?

– Не переживай. Не один, с Любавой.

– Это глупо.

– Нет. Разбойники – народ суеверный. А монахов в Новгороде все боятся. Уж не знаю, почему.

– Это правда.

* * *

На первый взгляд Черешенный Бугор мало отличался от других небогатых концов Новгорода. Те же грязные улицы, те же покосившиеся домики, то же почти полное отсутствие деревьев – их вырубали для мелких нужд. Что это были за нужды, нынче никто уже не помнил. Бедные люди не придают большого значения естественным ресурсам и их употреблению, и известны своей расточительностью по отношению ко всему, что не принадлежит им лично, поскольку то, что принадлежит им лично добывалось трудом тяжким, а все остальное появилось само по себе.

Когда-то Черешенный Бугор был совсем другой – богатые землевладельцы, чьи семьи получили владения еще от рюриковых щедрот, селились там, на пологом склоне, соревнуясь между собой убранством замысловатых построек. Во времена Хельи Псковитянки, любившей простор и новые места, новгородская знать потянулась за правительницей в пригород. Князь Владимир, прибывший на посадничество, склонность имел к скоплению народа и, побросав загородные хусы, боляре снова переместились в город. Оказалось, что Черешенный Бугор уже занят, причем далеко не самым приятным людом. Непрошеных поселян можно было бы выжить, но у Владимира возникли соображения управленческого порядка. Когда тати да разбойники живут в одном месте, их легче контролировать. Если их выгнать, они расползутся, как змеи или крысы, по всему городу и окрестностям, и ловить их, если придет такая нужда, будет намного труднее. За двадцать лет болярского отсутствия жилые постройки Черешенного Бугра пришли в полуразрушенное состояние, и в любом случае пришлось бы сносить всю эту рухлядь и строить новое – не проще ли сразу на новом месте? Единым указом повелел посадник приближенным и желающим стать таковыми селиться к югу и западу от детинца, а север не трогать. Так и сделали. А Черешенный Бугор так и остался во владении татей.

Идя к Черешенному Бугру, Хелье обдумывал, как отвечать тем, кто захочет к нему обратиться – лихой народ в большинстве очень общителен – и что делать, если вдруг кто-нибудь попробует их с Любавой ограбить? Неудобство хождения по улицам с женщиной состоит в ограниченности возможностей в опасной ситуации. Но им повезло – на подходе к Черешенному Бугру сделался сильный дождь, и обитатели попрятались в дома. Помимо лихого народа, жили на Черешенном Бугре и около и обычные люди. Неудобство, связанное с постоянным страхом за имущество и жизнь, компенсировалось смехотворно низкой платой за землю и никакой – за крышу.

Да, приятное место, ничего не скажешь, думала Любава. Какие-то хибарки страшнющие, грязища кругом, на улицах ни души. Куда это мы идем? Эка невозмутимо вышагивает спаситель мой.

Чего мы здесь ищем? Он хочет выяснить, кто на самом деле убил Рагнвальда. Или нет? Или хочет узнать, зачем я понадобилась тем негодяям… и еще кому-то… Предположим, он выяснил – зачем. Что дальше? Дальше он им всем объяснит, что ничем я им полезна быть не могу. Что ничего мне Рагнвальд не передавал. Каким образом он это сделает? Не знаю. В тысячный раз себя спрашиваю – надежен ли он? Какая ему корысть от всего этого? Не знаю. Не знаю. Страшно. Хотя следует признать – меня пока что никто не схватил, не зарезал, не держит в порубе. Почему Яван не пошел с нами? Боится? Нет, наоборот. Вот кто и вправду надежный человек. Крепкий, глаза сверкают, рыжие волосы, волосатые кулаки. К такому на улице не всякий подойдет. И я его помню – по Константинополю. Именно он меня тогда и спас. Да. Я это сразу поняла. Надо было ему об этом сказать. Дура я неблагодарная.

Вот какой-то дом поустроеннее и побольше остальных. Кажется, спаситель намеревается зайти. Ну и льет – ничего не видно, а тут еще капюшон. Калитка. Проходим. Стучит в дверь.

А что это за хомяк дверь нам отворяет? Спаситель о чем-то осведомляется. Из-за дождя и капюшона ничего не слышно.

Нас впускают в дом. Сыро и душно, но, по крайней мере, не льет сверху. Очень хочется снять капюшон, но спаситель мой строго-настрого предупредил меня, чтобы я этого не делала ни при каких обстоятельствах. Мол, я мужчина-монах, и все тут. Когда он со мной строго говорит, получается очень забавно. Делает серьезные глаза, а у самого борода еще не растет, на подбородке пушок. Дом неприбран, чувствуется, что здесь не живут, а так… проводят день да ночь, сплетничают, спят и едят где попало. Притон. Спаситель объясняется с какими-то подозрительными типами. Мне нужно стоять рядом с ним, а не в стороне, как делают низкого происхождения жены всяких ремесленников. Дышать нечем. Влага под одеждой начинает превращаться в пар. По лицу течет. Хочется утереться, хотя бы рукавом, но нельзя приподнимать капюшон. Идем куда-то вглубь дома.

Просторное помещение, если бы не тучи за окном, было бы светло, а так – полумрак. Скаммели в беспорядке стоят, вместо стола какой-то топчан, а может лежанка, не знаю. Мужчина злобного вида, толстоватый, на одном из скаммелей. Спаситель приветствует его простонародным поклоном, отставляя ногу. Говорят, на востоке ногу не отставляют, а так, кланяются, а ноги вместе, и кланяются низко, так, что голова оказывается на уровне пояса того, кому кланяются. На востоке строгие нравы. Впрочем, это все сплетни, мало ли кто что говорит. Я вот никого не знаю, кто сам бывал на востоке.

– Мы – княжеские посланцы, Гриб, – сказал Хелье. – Князь тобою недоволен.

– Странно, – заметил настороженно Гриб.

– Недоволен настолько, что ждать не хочет.

– Нетерпелив князь.

– Водится за ним такой грех. Имей в виду, что мы просто посланцы. Вот я на тебя смотрю, и ты мне нравишься. Так что то, что я тебе скажу – это я слова князя передаю, а сам так не думаю, даже наоборот. К примеру, вижу я, что человек ты по-своему очень честный. Своих понапрасну не обижаешь.

– Я никого понапрасну не обижаю, – поправил спасителя Гриб.

– Я тебе верю. Вот, например, пришли мы сюда, и на нас сперва косо смотрели, но мы дали понять, что есть у нас к тебе дело – и сразу нам показали, где ты обитаешь. А это значит, что в округе тебя уважают. Может, поговори ты с князем с глазу на глаз, он бы тоже проникся к тебе уважением. Может, так и надо тебе сделать – пойти к нему самому и рассудить, что к чему. А то он очень гневается.

– Почему же он гневается?

– Наверное он гневается ошибочно. Но говорит, что триста всадников готовы идти сюда и равнять с землей весь Черешенный Бугор. Это, конечно, не так – это он в гневе говорит. Не рассудил потому что. Не обращай на это внимания.

– Я и не обращаю.

– Он считает тебя виноватым перед ним. Не знаю, так это или нет. Думаю, что не так.

– Ага, – сказал Гриб, ставя ногу на скаммель и кладя подбородок на колено. – Чем же это я перед ним провинился?

– Когда мы с ним давеча говорили, сказал он мне, передай, мол, Грибу, что коли не исправит он того, что совершил, в самое скорое время, то обидит меня кровно, и не будет ему милости моей. Так и сказал.

Гриб пожал плечами.

– Что ж я такого сделал князю, не возьму в толк. Ты не врешь ли, милый человек?

– Зачем мне врать, посуди? Меня князь попросил к тебе придти и сказать все это тебе. Я у него на службе не состою, согласился просто потому, что несложно это – зайти. Мы просто по пути заглянули с братом Арсением. Брат Арсений дал обет молчания, и идем мы на паломничество, и князь об этом знает. Он спросил – каким путем идете? Я ему сказал – через Черешенный Бугор. Ага, говорит князь, так вы зайдите тогда к Грибу.