Текст книги "Хольмгард"

Автор книги: Владимир Романовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

Дир пожал плечами. Хелье присел рядом.

– Минерва там?

– Да, как ты просил. Оба пытались уйти. И она, и Ротко. Ротко вспомнил, что забыл посмотреть на насущные контрибуции какой-то греческой церквы на отшибе, она нынче строится, и ему непременно нужно знать, как они выглядят.

– Насущные… как?

– Контрибуции.

– Не понимаю.

– Я тоже. А дура мелкая просто хотела сбежать с деньгами, которые ты ей дал. Не надо было сразу все давать. И вообще не надо было давать столько. Дал бы сапы три-четыре. Восемь гривен – на восемь гривен иной плотник или смолильщик, обремененный семьей, два года может прожить.

– Это кто тебе такое сказал?

– Ротко.

– А Ротко заодно не сказал тебе, что в Риме на одного мужчину приходится восемь женщин?

– Ну да?

– Именно так и есть.

Дир подумал.

– Наверное, это страшно неудобно, – сказал он.

– Почему же?

– Допустим, вышла женщина замуж.

– Так.

– Любит мужа.

– Ну и?

– Она же все время будет бояться, что он ее бросит и уйдет к другой. Дрожать будет.

– И что же в этом плохого?

– Подозревать будет. Станет сварливой и скучной.

– Может ты и прав, – сказал Хелье. – Не знаю.

Он придвинулся поближе к Диру, положил ему голову на плечо и зевнул.

– Я немного подремлю, – объяснил он. – Ложиться сейчас спать глупо, только хуже будет.

Он не задремал – уснул. Дир скосил глаза, выплюнул травинку, и долгое время сидел не шевелясь, боясь разбудить друга. Стали затекать плечи и колени. Как мог осторожно, Дир снял голову Хелье с плеча, поднял друга на руки, ногой отворил дверь, и отнес Хелье на свое ложе. Хелье засопел, заворчал, перевернулся на бок, свернулся почти в клубок, почесал голову. Дир укрыл его сленгкаппой. Перейдя к лежанке, на которой примостилась Минерва, он присел рядом на корточки и некоторое время рассматривал нелепое это создание. Из-под покрывала торчали тощие и грязные, совершенно детские ее ноги. Рука с растопыренными грязными пальцами, нелепо согнутая, торчала в сторону, другая спрятана под покрывало. Надо ей помыться, как проснется, подумал Дир. Ротко заворочался на своем ложе и произнес длинную рассудительную фразу по-латыни. На дереве, растущем впритык к домику, очень жизнерадостно кричали какие-то птицы. Нет, никуда это не годится, подумал Дир. Она совсем как ребенок, да и грязная. И ведь удается ей как-то зарабатывать деньги. Развратные астеры! Хелье говорит, что нужно ему быть на торге днем, вместе с этими. Говорит, что не опасно. А мне вот нельзя на торге появляться. Я выполняю поручение, и я должен давно уже быть в пути. Может, Гостемил согласится составить компанию? А то ехать в Киев одному скучно. Правда, со мной Годрик. Но это совсем не то. Может этот… зодчий… поедет?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. СУД

Ротко проснулся не очень рано, понежился некоторое время на ложе, чувствуя себя прекрасно и получая удовольствие от того, что вокруг люди. Потянувшись, он встал и вышел к реке умыться.

Минерва проснулась вслед за ним, с деловым видом в одной рубахе подошла к столу, и уже ухватила было грязной рукой пегалину, но Дир, заметивший это, схватил ее за плечо.

– Ты бы помылась.

– Сгинь.

– Не кричи, Хелье спит.

– А мне-то что, что он спит.

– Иди на реку мыться.

– Нет. Сначала поем.

– Ухи надеру.

Она злобно посмотрела на него и пошла к двери. Он понял, что она сейчас убежит, и кинулся за ней. Схватив ее за руку он потащил ее к реке. Минерва упиралась, кричала и ругалась страшными словами. Взяв ее под мышки, Дир поднял девушку, качнул, и кинул в воду. Место не очень глубокое, берег Волхова здесь достаточно пологий, но маленькая Минерва, покричав и побултыхавшись, пошла ко дну. Дир, испугавшись, что она сейчас утонет и ему придется давать отчет перед Хелье по этому поводу, зашел в воду по пояс, выловил Минерву, и выволок ее на берег. Она плевалась и делала страшные глаза. Наверное, напугалась. Когда Дир стал оттирать грязь с ее рук и лица ее же мокрой рубахой, она не сопротивлялась.

– Зайди в воду по пояс и потри себя всю, с ног до головы, – приказал он. – А то с тобой рядом находиться невозможно совершенно. Астеры чумазые.

Она послушалась. Потерла тут и там, вышла, но Дир содрал с нее мокрую рубаху и погнал ее опять в воду.

– Тереть везде, – велел он.

Она стала тереть и вскоре ей это занятие стало нравится. Дир протянул ей рубаху, и она стала тереть рубахой. Когда она снова вышла на берег, на этот раз более или менее чистая, Дир оглядел ее, дрожащую, тощую, с зарозовевшей кожей, критически, испытывая чувства, близкие к чувствам если не отца, то старшего брата, и, сняв пряжку, завернул ее в свою сленгкаппу, краем которой он вытер ей нос.

В отсутствие Годрика Дир разогрел пегалины и оставшийся солидных размеров кусок хвербасины, и подал на стол.

– Не хватай! – велел он Минерве. – Горячо. Ешь помедленнее.

Вернувшийся с купания Ротко был очень рад завтраку и сел за стол под пристальным взглядом Дира. Диру явно хотелось что-нибудь сказать по этому поводу, но он промолчал.

После завтрака Минерва походила по помещению, вернулась к ложу, на котором провела ночь, пощупала туго скрученные соломенные связки под покрывалом, встала на них сперва коленками, а потом и в полный свой невеликий рост, и подпрыгнула. Ложе и солома спружинили, и Минерве понравилось. И стала Минерва подпрыгивать на ложе, волосы вверх-вниз, руки в стороны, повизгивая от удовольствия. Ротко смотрел на нее задумчиво, а Дир, присев на ховлебенк, хихикал басом. Потом Минерва соскочила с ложа, нашла где-то метлу и какие-то тряпки, и очень быстро, заставляя время от времени Дира и Ротко поднимать ноги, чтобы можно было пройтись у них под ногами метлой или тряпкой, прибрала в домике, да так лихо, что непостижимым образом жалкая лачуга приобрела вполне презентабельный, чистый вид. Ротко рассматривал какие-то свитки и парчи, сидя на ложе и скрестив ноги. Дир вышел на крыльцо и некоторое время что-то объяснял корове.

К полудню проснулся Хелье, и, поев по-походному быстро и плотно, велел Диру подравнять ему, Хелье, только что подрезанные сзади волосы. Дир некоторое время примеривался ножом, морщился, оценивал, и кое-как подравнял.

– Выгляжу, небось, как мужеложец какой, – сказал Хелье. – Ну да ладно.

– Отрастут, – заметил Дир.

– Да. Где ж борода?

Накладную бороду пришлось сперва подправить ножом, чтобы она торчала чуть вперед клином – Хелье отметил эту моду среди богатой молодежи ранее – а уж потом прилаживать. Шапку – то бишь, околыш да тесемки – он нахлобучил себе так, что она закрывала одну бровь целиком.

– Ну, посмотри, – сказал Хелье Диру. – Узнал бы ты меня на улице?

Дир осмотрел друга.

– Пожалуй, узнал бы, если бы долго вглядывался.

– Ладно, сойдет. Где Минерва? Вот Минерва. Иди сюда, Минерва. Ротко, пойдем.

– А я вот не пойду, – сообщила сытая, выспавшаяся, помытая и освоившаяся Минерва. – Я вот думала, думала, и не знаю я, куда это мне идти нужно.

– Не упрямься.

Минерва тем не менее упрямилась и артачилась. Поняв, что ни убивать, ни даже просто бить, ее здесь не будут, она начала проявлять неприятные черты своего характера.

– А я вот поговорю с твоим сводником и скажу ему, сколько тебе здесь денег дали. И пусть возьмет с тебя столько, сколько ему по уговору причитается.

Минерва заколебалась, переступая с одной босой ноги на другую.

– Загоню сейчас в реку, – сказал Дир.

Минерва сменила гнев на милость. Дира она не то, чтобы боялась, но он все еще внушал ей некоторые опасения. Несмотря на то, что ноги во время давешней уборки задирал послушно.

Ротко, с перевязью и свердом (никогда ранее не носил и даже не примерял), неловко шагнул к двери.

– Голову чуть выше. Не хватайся все время за сверд. Не бойся, не украдут, – сказал Хелье.

Накинув модную сленгкаппу и взяв Минерву под локоть, он последовал за Ротко, стараясь не сгибать ноги в коленях и сутулясь, чтобы кто-нибудь не узнал его по осанке и походке.

На улице Минерва начала было болтать, но Хелье на нее прикрикнул. Она насупилась и остальной путь шла молча, и это было хорошо.

– Все время рядом со мной, – тихо сказал Хелье, обращаясь к Ротко, когда они подходили к торгу. – Ни на шаг не отставай, вперед не забегай.

– Да, я понял. Ты уж в десятый раз мне это говоришь.

Сразу за торгом, у вечевого помоста и колокола, народу было не очень много, но нужная группа наличествовала – дети богатых боляр. Хелье направился прямо к ним.

– Вот, – сказал он развязно. – Привел я вам забавного анера. Он анадысь из Консталя к нам припорхал.

На этом его знания молодежного новгородского сленга исчерпывались. Но и этого оказалось достаточно. И девушки, и юноши заинтересовались Ротко.

– Ну! Из Консталя!

– И как там, в Констале нынче? Давно я не бывал, – надменно заметил один из юношей. – Мы там пристегивались с одной хвихвитрой у самого переката. Недели две. Сколько заглотили уж не помню, я все то время очень плохо кузил.

– Ты там был проездом? – спросила одна из девушек томно.

– Нет, я там жил некоторое время, – ответил Ротко и повернулся было к ней галантно, но Хелье держал его за локоть. Ах да, вспомнил Ротко, нужно, чтобы он мог в любой момент… эта… выдрать?… нет, как это… выхватить! точно, выхватить… сверд. Мешает сверд. Тяжелый, бедро трет.

– Жил? А ты знаком с Фелонием?

– Да, конечно, – ответил Ротко живо. – Он как раз недавно строил себе дворец…

– Да то родитель. У него есть хорлинг, он тоже Фелоний. Неприкрытый авер, затмеваю! – объяснил другой юноша. – Со всеми пристегивается, кто кузит в этом деле.

– А, знаю. Такой полноватый, и глаз мигает все время.

Минерва смотрела на молодежь неодобрительно и два раза попыталась куда-то отойти, но Хелье крепко держал ее за локоть.

Ну, разговорились, подумал Хелье, и стал смотреть на вход детинца. Вскоре, как он и ожидал, из детинца выехала повозка, а в ней Малан-младший.

– День добрый вам, новгородцы! – провозгласил он, взобравшись на помост. – Сегодня у нас в городе особенный день. Суд при народе! Не в доме тиуна, не в детинце, а при народе! Это когда же такое было! – притворно изумился он собственным словам. – Этого не сохранила нам память. Судят купца Детина за то, что убил он почитаемого многими Рагнвальда. Что ему сделал Рагнвальд? Возможно, здесь замешана ревность. Но суд наш новгородский справедлив и рассудит все, как оно есть, новгородцы.

К помосту стала стягиваться толпа. Многие заметили, что речь Малана-младшего сегодня более проста, чем обычно, более понятна и доступна.

– А вот прямо здесь его и будут судить, – Малан кивнул в сторону от помоста, где ждали десять ратников с обнаженными свердами. – Но поскольку ни тиун, ни тот, кого судят, ни тот, кого обвиняют, не привыкли произносить речи свои зычно и внятно, чтобы все слышали, это буду за них делать я. Я буду слушать, что они говорят и передавать вам, новгородцы.

Хелье блуждал взглядом по лицам и сооружениям, ничего особенного пока что не ожидая – но особенное появилось вопреки ожиданиям. С северной стороны к торгу следовала пара – мужчина и женщина. Походку Гостемила не узнать было трудно. А женщина… женщина! Сердце Хелье застучало глухо, во рту пересохло. Неужто она так растолстела, подумал он. Вряд ли. Наверное, поддела себе что-то под свиту. А Гостемил хорош! Ох хорош Гостемил! И ведь поверил я ему. Впрочем, идет он как-то странно. Чуть сзади. С любовницами так не ходят. Или ходят? А может, она ему дала понять, чтобы на публике он держал дистанцию? И смотрит он на нее как-то странно. То есть, вообще не смотрит. Спокойно и с достоинством поглядывает по сторонам. Улыбается чему-то, наверное что-то заметил такое, что его развлекло. Поделится с ней? Нет, не поделился. Не те отношения. Нет, они не могут быть любовниками. В таком случае, почему они вместе, и вообще – что она делает в Новгороде? И одета, как жена купца. Расфуфырилась вся, пестро, черное с золотым, красным и зеленым. Изображает походку толстой женщины. Изображает? Да, точно, изображает. Отдувается. Конец июля, теплынь, а на ней столько слоев. Впрочем, толстым женщинам тоже жарко, они тоже отдуваются.

Ворота детинца снова отворились, и из них выкатилась открытая повозка, запряженная одной лошадью, которую возница придерживал, чтобы шла медленно. В повозке в одной рубахе, со связанными за спиной руками, с опущенной головой, помещался Детин. Ему велели стоять, привалившись к борту – и он стоял.

Тут же народ кинулся к повозке, по обе стороны. Четверо конных ратников выехали из детинца и оттеснили толпу. Толпа следовала за повозкой и рядом с повозкой, по обеим ее сторонам.

– Ага, наконец-то тебя схватили, кровопийца! – выкрикнул кто-то.

Детин не поднял головы.

– Сколько денег стяжал у нас, змей!

– Так тебе и надо! Мы тут бедствуем, а он мосты строит. И людей убивает! Пусть и варангов, а все равно нехорошо. Убийца!

– Подлец, что и говорить! Разбойник!

Интересно, машинально подумал Хелье, стараясь отвлечься, скольким из них заплатили, а сколько задаром кричат.

В Детина полетели сперва объедки, а затем камни. Камнями баловались вездесущие мальчики младшего возраста. Один камень едва не угодил в лоб коннику, и он вытащил сверд.

– А ну! – сказал он строго.

Толпа отхлынула, а мальчики бросились врассыпную, смеясь.

Детина подвезли к охранникам. С севера приближалась какая-то процессия, не процессия – в окружении ратников четверо холопов несли на плечах массивный стол, а на нем лежащий на боку ховлебенк. По стремительно густеющей толпе прошел говорок. Тут и там мелькали варангские лица – оставшиеся в городе варанги пришли посмотреть, что к чему. Многие новгородцы, заметно осмелевшие в силу того, что варангов в городе заметно поубавилось, неодобрительно ворчали и не боялись даже ненароком толкнуть какого-нибудь ухаря. Оставшиеся варанги хорохорились, но было видно, что чувствуют они себя неловко.

Стол поставили на землю рядом с помостом. Оказалось, что в гуще ратников затерялся тиун Пакля. Теперь ратники расступились, и Пакля, поколебавшись, сел на ховлебенк возле стола и развернул свиток, который он принес с собою. Все эти приготовления, на его взгляд, были излишни, и совершенно зря суд вдруг, ни с того, ни с сего придумали делать у вечевого колокола. Правда, у него дома нынче не все в порядке, служанка исчезла, вместо жены на ложе лежит оракул – может, власти в детинце именно это и приняли во внимание, и перенесли суд из его дома сюда? Впрочем, он давно не судил дома, а все больше в детинце последнее время. Чудит начальство. Тем не менее, все по правилам, все как обычно – инструкции в детинце Пакля получил самые обыкновенные – чью выгоду блюсти – есть истец и есть обвиняемый, будут представлять видоков. Он привычно поерзал на ховлебенке и приготовился.

– Тиун занял свое место, – вел репортаж Малан-младший, – обвиняемый прибыл. Ждут истца.

На гнедом коне к помосту подъехал Ньорор, спешился, отдал поводья одному из ратников.

– Истец прибыл, – объявил бирич.

– Начинается суд княжеский, скорый и правый, – тусклым официальным голосом сообщил Пакля. Бирич зычно и с выражением передал его слова толпе. – Воевода Ньорор, истец, обвиняет купца и строителя Детина в убийстве… э… Рагнвальда, землевладельца и воина.

Слева от помоста началось какое-то движение. Хелье вгляделся. Гостемил раздвигал толпу, делая руками плавные жесты в стороны – будто плыл под водой – прокладывая сопровождавшей его толстой женщине путь, или дорогу, как говорят в Новгороде. Они добрались таким образом до стола тиуна. Ратники хотели их остановить, но женщина сказала им что-то, и они расступились. Наклонившись над столом, женщина обменялась несколькими словами с тиуном, который равнодушно кивнул, а затем встала рядом с Детином. Гостемил, сказав что-то нравоучительное одному из ратников, встал неподалеку, положив левую руку на поммель и поправив правой перевязь таким образом, чтобы удобнее было в случае чего выхватить сверд. Научил его на свою голову, подумал Хелье.

– Что там? Что там? – закричали в толпе, обращаясь к биричу.

– Э… – Малан-младший не очень понимал, что там. – Возможно, это какие-то особые приготовления… А! Да?

Тиун что-то ему сказал. Малан кивнул и снова обратился к толпе.

– По древнему новгородскому обычаю, если обвиняемый желает иметь при себе советника, дающего советы по ходу суда, таковой советник должен быть ему предоставлен и может стоять рядом с ним.

Ни о каких таких обычаях толпа не знала, да и не было никогда такого обычая, но все решили, что был.

– Начинается суд, – объявил бирич. – Воевода Ньорор заявляет своих видоков.

К столу приблизился один из ратников, охранявший в роковую ночь Улицу Толстых Прях.

– Что видел ты? – спросил его тиун Пряха.

Ратник, путаясь в подробностях, рассказал, как к дому, принадлежащему купцу Детину, подошел человек. Ратник хотел было приблизиться к человеку, но отвлекся, а когда снова посмотрел, человек уже лежал на земле.

– Вот же торгаши охрану себе нанимают некузящую, – сказал кто-то из юных боляр. – Глазы выпер вперед, округлил, будто лучше кузится с такими глазами.

– Он гвоздик, – возразила юная болярыня. – Не в умствовании сила у гвоздиков.

– У тебя все гвоздики. Хорла ты, всего и сказухи.

Девица не обиделась, но засмеялась одобрительно.

Следующим видоком выступила дородная тетка, резиденствовавшая в одном из домов на Улице Толстых Прях, жена богатого землевладельца, сбежавшего от нее с молодой нетолстой болярской дочерью в Корсунь в прошлом году. Женщина подтвердила, что дом принадлежал купцу Детину, и что в доме этом жила любовница Детина, именем Любава, которая с тех пор пропала.

– Хвихвитра как оттопыривается, – прокомментировал один из юных боляр. – И кулаком так по воздуху, кулаком, для пущего ляму.

Подошел один из людей Ньорора со свитком. Свиток свидетельствовал, что данный дом на Улице Толстых Прях действительно принадлежит Детину. Тиун сделал пометку в одном из своих свитков.

Приблизился священник Холмовой Церкви, восемь аржей от Новгорода, представивший сразу несколько свитков. Один свиток свидетельствовал, что Любава, в крещении Иоанна, действительно родилась двадцать шесть лет назад в Седых Холмах и является сестрой болярина Нещука. Что упомянутая Любава вышла замуж три года назад за болярина, который любил путешествия.

– Уверы все продажные, – заметила одна из юных болярынь, переступая с ноги на ногу, демонстрируя новые причудливые сандалии римской делки.

– А роба засаленная какая на увере.

– Хвихвитра егоная обленилась, забыла белье жихать.

Болярин Нещук, в очень дорогих одеждах, свидетельствовал, что сестра его Любава отправилась с мужем, предположительно в Константинополь, а вернулась одна, недавно, и сошлась с купцом Детином. На вопрос, откуда ему это известно, Нещук ответил, что тайны тут большой нет, весь город знает. Также, отметил Нещук, купец Детин склонен к приступам ревности.

Советница Детина сказала что-то ему на ухо. Детин поднял руку.

– Да? – спросил Пакля. – Говори.

– Я не склонен к приступам ревности, – вяло сказал Детин. Выглядел он очень подавлено, и в глазах его читалось равнодушие.

– Склонен, – возразил Нещук. – Не далее, как месяц назад ты приходил ко мне и кричал, что сестра моя путается со всеми подряд и что жалеешь ты, что с нею связался, и что как только она тебе попадется, ты ее прибьешь.

Оскорбление было прямым, ложь наглой – это расшевелило Детина слегка, и он хотел было возразить, но советчица положила ему руку на плечо, и он сдержался.

– Купец Детин, где был ты в ночь, когда совершилось убийство? – спросил тиун Пакля.

– Дома.

– Всю ночь?

Советчица что-то сказала на ухо Детину.

– Нет, я отлучился на короткое время, чтобы навестить Бажена.

– Бажена? – тиун обратился к свиткам. – Бажена, дающего деньги в долг?

– Именно.

– Бажен может это подтвердить?

– Разумеется.

– А остальное время ты был дома?

– Да.

– Кто это может подтвердить?

Советчица снова что-то сказала на ухо Детину.

– Двадцать лет я состою новгородским купцом, – сказал Детин. – И ни разу никому не дал повода сомневаться в моих словах. Это может подтвердить весь город.

Малан-младший передал слова Детина толпе.

– Да, как же! – раздались крики.

– Врет все время! Всех обманывает!

– Всех, всегда! Все купцы обманщики!

Советчица снова сказала что-то на ухо Детину.

– Это могут подтвердить все, кто когда-либо имел со мною деловые отношения, – поправился Детин.

Малан-младший передал слова толпе.

– Знаем мы эти отношения!

– Тати все до одного!

– Например, Бажен, – предположил бесцветным голосом тиун Пакля.

– Например он, – подтвердил Детин.

Вопросы и ответы следовали неспешно, интерес толпы к действию рос стремительно, толпа возбудилась, и биричу приходилось несколько раз призвать новгородцев говорить потише.

К столу тиуна позвали кузину подруги Любавы – замужнюю толстуху. Она подтвердила, что видела Детина и Любаву на состязаниях три раза, на званых обедах четыре раза. Подтвердила, что Любава постоянно заигрывала с молодыми болярами в присутствии Детина. Подтвердила, что Детин впадал в ярость и выговаривал ей. И два раза, на одном из обедов, произнес имя Рагнвальд и слово «убью».

Советчица что-то сказала Детину, и он кивнул и промолчал.

Появился Бажен – солидный тип с большим пузом.

– Бывший купец, а ныне землевладелец Бажен, был ли у тебя Детин, как он говорит, в ту ночь? – спросил Пакля без интонации.

– Был, – ответил Бажен.

– Сколько времени он у тебя пробыл?

– Недолго.

– Не заметил ли ты ничего странного в его поведении или внешнем виде?

– Заметил.

– Что же?

– Он был очень бледный. Говорил несвязно, трудно было понять, что он говорит. На правом рукаве у него были какие-то красные пятна.

– Кровь?

– Возможно.

– Ну и мразь же ты, – не выдержал Детин, но советчица снова положила ему руку на плечо.

– Не сказал ли он тебе, откуда пришел?

– С Улицы Толстых Прях.

Толпа, которой Малан передавал слова Бажена и тиуна, загудела удовлетворенно. Ей, толпе, все уже было ясно.

– Есть ли видоки, желающие высказаться в защиту купца Детина?

Дике шепнула что-то Детину.

– Вострухин-Мельник, – сказал Детин.

– Вострухин-Мельник присутствует ли здесь? – спросил тиун официально сухим тоном, поднимая голову.

Вострухин-Мельник, по кличке Свен (по ассоциации со Свеном Твескугом (Вилобородым), правителем датским и английским, недавно почившим, у которого тоже борода разделялась на двое) вышел к помосту и поклонился тиуну.

– Что скажешь, мельник? – спросил Пакля, бесстрастно глядя на видока.

– Не мог он его убить, – твердо сказал Вострухин.

– Откуда тебе это известно?

– А я его давно знаю. Я вообще завсегда могу оповестить, кто может убить, а кто нет. Это у меня чутье такое. Вот бирич, к примеру, может убить человека. А ты, Пакля, не можешь, даже если очень хочется. Ты скорее другого кого наймешь.

– Что ты плетешь! – возмутился тиун, в голосе которого вдруг проявились эмоции. – Я – княжеский тиун, мельник. А ты не потому ли его защищаешь, что он тебе деньги должен, боишься, что осудят, так не видать тебе денег?

– Нет. Мне все должны. Ты сам мне должен восемь гривен с прошлого года еще.

– Сейчас не об этом речь!

– Ты же эту речь завел – должен, не должен. А как самому долг отдать – так сразу речь не об этом.

– Опомнись, мельник. С кем говоришь. Посмотри вокруг, где ты?

– Прекрасно я все помню, чего опоминаться то? Ты сам посуди – ежели я каждого, кто мне должен, защищать буду, так это полгорода защищать придется. Вот тебя я, к примеру, не стал бы защищать, если бы тебя оклеветали.

– Это почему же, мельник?

– А ты человек неприятный.

За мельником по просьбе Детина выступил Бескан, купец, заявивший, что знает Детина давно и ни разу не замечал, чтобы Детин был склонен к поступкам, нарушающим закон, ревность там или не ревность.

Выступления эти никого, конечно же, не убедили.

Без особого энтузиазма Детин произнес речь в свою защиту, в которой опровергал сказанное кузиной подруги и Баженом. Да, он состоял в связи с Любавой. Может, это и грех. Но Любава – вдова, и нет такого закона, по которому людской суд может осудить его за эту связь. Да, у него были деловые отношения с Нещуком и Баженом, и, да, он наведывался к Бажену той ночью – чтобы справиться о товарах, давеча отправленных в Сигтуну. Да, Любава пропала, и он не знает, где она. О том, что он провел с Любавой почти всю ночь, он по совету Дике умолчал. Дике дает мудрые советы. Дике все понимает. Нет ни одной прямой улики, все косвенные. И какие бы ни были настроения народа или варангов, как бы не хотелось кому-то его осудить – не было на то никаких оснований. Не было!

– А осуждают меня потому, что осуждающими движет зависть, – провозгласил он. – Почему такое количество народу на площади? Неужто потому, что людям в это время дня делать нечего? Забот мало, гончарные круги сами собой вертятся, на полях все само растет, так, что ли? Нет. Пришли посмотреть, как осудят богатого купца. Позлорадствовать. Но ведь это грех великий.

Малан-младший передал это так:

– Судите вы меня, потому что завидуете. Пришедшие на площадь – бездельники и грешники.

– Нет, ты скажи так, как я сказал! – крикнул Детин.

– Я так и говорю, – ответил Малан. – Не тебе меня учить, купец. Биричи свое дело знают, не первый год служим. Я сказал то, что сказал ты, только не так пространно. Передал саму суть.

Детин хотел протестовать, но им снова овладела апатия. Хотелось забиться в какой-нибудь угол, закрыть глаза и ни о чем не думать.

– Что ж, – не очень уверенно сказал тиун Пакля. – Вина твоя, купец Детин, несомненна, испытания в данном случае бессмысленны. – Он подождал, пока Малан сообщит это толпе, и толпа ответила почти радостным гулом. – Передаю тебя на волю истца.

Он кивнул Ньорору. Ньорор шагнул вперед и взял Детина за плечо. Двое варангов сели в повозку, один взял вожжи, Ньорор повел Детина к повозке. Детин посмотрел на Дике, но она лишь развела руками, выражая лицом бесконечное сожаление.

– Постойте! – сказал неподалеку хрипловатый тенорок. – Я привел видока. Эй, ты там, на помосте! Я видока привел!

– Кто-то привел нового видока, – сказал Малан, хмурясь.

Тиун тоже нахмурился, но дал стражникам знак, и они расступились. К столу подошел Хелье, ведя Минерву за локоть. Толстая Дике уперлась взглядом в Хелье. Он ждал этого взгляда, почувствовал его, побледнел, но, повернувшись, неожиданно ей подмигнул. Дике от неожиданности попятилась.

– Кто ты такой? – спросил тиун.

– Это не важно. Не я видок, а она.

– Кто такая, как зовут? – Пакля повернулся к ведомой.

– Минерва с Черешенного Бугра.

– Чем занимаешься, Минерва? Дрова колешь?

Вокруг прокатился смешок.

– Я уличная хорла, – почти с гордостью произнесла Минерва, задрав подбородок.

Захихикали. Малан передал слова ее толпе, и толпа захохотала.

– Что же ты хочешь сообщить новгородскому суду? – осведомился Пакля.

– Я видела, кто убил Рибальда.

– Рагнвальда?

– Какая разница! Видела, и все тут, и больше ничего.

– Каким же образом? Ты была там?

– Да, была.

– На Улице Толстых Прях?

– Да.

– Что ты там делала?

Минерва нахмурилась недоверчиво.

– А сам ты как думаешь, что я там делала? Небось не пряжу пряла. Стояла себе, ждала, когда кто-нибудь подойдет. У стены. Толстых Прях – это мое самое доходное место. Все женатые, которые постарше, подходят.

Вокруг засмеялись.

– И что же ты видела? – спросил Пакля.

– Я ж сказала только что. Видела как убили. Рибальда.

– Рагнвальда.

– Да.

– И видела, кто убил.

– Да, видела.

– Вот этот? – тиун указал на Детина.

– Нет. Этот крупный, толстый и старый. – Вокруг засмеялись. – А тот был помоложе, маленький такой, худой. – На лицах изобразилось недоверие. – И не на Толстых Прях, а не доходя, за углом.

– Это неверно, – сказал тиун. – Именно на Улице Толстых Прях.

– Тебя там не было, – нагло заявила Минерва. – А я там была. За углом это было. А на Толстых Прях он потом сам дотащился. Этого я уже не видела. Видела, как ударили его ножом, в спину. А потом, который ударил, убежал, а Рибальд его мечом, но не достал. Рибальд на землю бух, а тот у него мешок с плеча снял. Рибальд опять свердом хлоп, а тот схватился за руку, но мешок не выпустил, и бежать. А вон он! – Минерва показала рукой.

Вокруг завертели головами. Но тот, на кого показала Минерва, смешался с толпой, и даже цепкий взгляд Хелье не сумел ухватить черты лица – Хелье заметил лишь движение.

– Не засчитывается, – сказал тиун и покачал головой.

– Что не засчитывается? – возмутился Хелье.

– Слова уличной хорлы не стоят ровно ничего.

– Ах ты пень горбатый! – крикнула Минерва. – Ах ты сволочь дряхлая! Да я тебя…

Хелье сжал ей локоть.

– Ты несомненно врешь. Это очевидно. Ньорор, забирай уличенного, вина его доказана, – сказал тиун.

Хелье не ожидал такого поворота дел. Сколько потрачено времени, сколько приготовлений – и вот, пожалуйста, «забирай уличенного». Все приложенные усилия купили купцу Детину десять минут надежды. Хелье хотел было протестовать, встретился взглядом с Дике, сжал зубы – и в этот момент на вороном коне в окружении пяти ратников, один из них – полководец Ляшко, к помосту через расступающуюся в страхе, чтобы не задавили, толпу, рысью подъехал Ярослав.

– Сам князь к нам пожаловал, – объявил Малан-младший, и в голосе его чувствовалась растерянность.

Толпа ахнула.

– Добрый день, новгородцы, – приветствовал князь собравшихся. Спешившись, он приблизился к столу тиуна.

– Этот человек ни в чем не виноват, – сказал князь, указывая на Детина. Голос его был хорошо слышен вокруг – в отличие от тиуна и видоков, князь не нуждался в услугах Малана в данном случае. – И я его отпускаю.

– Князь, мы здесь давно, и все уже решили, – запротестовал Пакля.

– А скажи мне, Пакля, кто назначил тебя тиуном?

– Ты, – смущенно сказал Пакля.

– Правильно. Я. Так если я назначил, я могу и лишить тебя этой должности. Но я не лишу тебя этой должности. Я просто отстраняю тебя от разбирательства данного дела. А обязанности тиуна по этому делу принимаю на себя. Могу я так поступить – в соответствии с новгородскими законами? Отвечай!

– Можешь.

– Правильно. Могу. И поступаю. Слушайте, новгородцы. Сейчас я говорю не как князь, но как тиун…

– Ярислиф, – подал голос Ньорор.

Ярослав жестом остановил его и даже не оглянулся.

– Этого человека оговорили, – сказал он. – Сделали это намеренно, со злым умыслом. Я не знаю, кто убил Рагнвальда, но сделал это не строитель Детин. Я не знаю, почему все это время многие ищут любовницу Детина, но делают они это также со злым умыслом.

Хелье тронул князя за рукав. Князь обернулся. Хелье протянул ему свиток. Ярослав развернул свиток и быстро его пробежал. Несколько мгновений он колебался, а затем принял решение и вернул свиток Хелье.

– Не к спеху, – сказал он.