Текст книги "У каждого свой долг (Сборник)"

Автор книги: Владимир Листов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

II
АТОМНЫЙ ОБЪЕКТ

В конце мая у газетных витрин на улицах Москвы толпились прохожие. Их внимание привлекло сообщение ТАСС о судебном процессе над четырьмя диверсантами-парашютистами, задержанными органами государственной безопасности. Решение суда гласило – для всех четверых: расстрел.

В тот же день Забродин вызвал Ромашко на допрос. В распахнутое окно кабинета врывалось солнце.

Слабые порывы ветра приносили в кабинет запах нагретой земли, веселое щебетанье воробьев.

Ромашко осунулся и сгорбился, словно под тяжестью невидимого груза. Но держался он спокойно, как человек, принявший окончательное решение.

– Вы больны? – спросил Забродин, который не видел его несколько дней.

– Ничего…

Забродин предложил Ромашко папиросу, взял в руки газету и, чуть-чуть прищурив правый глаз, спросил:

– Хотите почитать?

Ромашко удивленно оторвал глаза от пола, выпустил дым.

– Что там?

– О ваших друзьях… На третьей странице…

– Давайте.

Ромашко быстро пробежал глазами сообщение и перекрестился:

– Господи, – прошептал он едва слышно, – упокой души грешные! – Потом начал внимательно читать. Лицо его приобрело цвет вощеной бумаги.

Забродин взял газету. Ромашко, скрестив руки на груди, устремил взгляд в верхний угол комнаты, наверное, молился.

– Пантелеймон Васильевич, – вывел его из этого состояния Забродин, – когда центр должен начать передачи для вас?

Ромашко вздрогнул.

– В моем расписании указано…

– Может быть, разберемся вместе?

Полковник достал небольшую карточку с нанесенными на ней типографским шрифтом обозначениями. Ромашко взял карточку дрожащими пальцами, долго смотрел, словно бы ничего не понимая, потом ногтем большого пальца подчеркнул какую-то цифру.

– Вот… Завтра…

– А время?

– Восемнадцать часов.

– Это среднеевропейское? По-московскому в двадцать?

– Да.

Забродин спрятал расписание, подошел к окну и засмотрелся на дерущихся воробьев. Он прекрасно мог разобраться в расписании сам, но так было нужно… Сейчас наступала самая трудная часть беседы…

– Пантелеймон Васильевич, мы можем принять эту радиограмму и без вас… Вы это понимаете?

– Да.

– Но я хочу просить вас помочь нам… И вам, вероятно, будет интересно знать, что передаст центр?

Ромашко по-прежнему смотрел в угол комнаты. Потом перевел взгляд на окно и наконец тихо произнес:

– Послушаю…

– Только я хотел бы вас предупредить…

– Можете не беспокоиться…

На следующий день, взяв с собой двух оперативных работников и Ромашко, Забродин приехал в номер гостиницы. Лунцов уже доставил туда радиопринадлежности.

В номере было душно. Несмотря на это, Забродин решил окно пока не открывать. Над городом нависли черные тучи, раньше времени стемнело. Вдали вспыхивали зарницы. Видно, скоро начнется гроза.

Ромашко был сдержан. Грубыми и неуклюжими руками не спеша расставлял на столе маленькие алюминиевые шкатулки – аккумуляторы, прилаживал контакты, ощупывал наушники и ручки приемника.

За несколько минут до назначенного срока вдруг где-то, совсем рядом, ударил гром. Ромашко сдернул с головы наушники и перекрестился. Потом нацепил наушники и стал сосредоточенно вертеть регулятор настройки.

Начавшаяся было гроза внезапно прекратилась, небо посветлело. Забродин раскрыл окно. Воздух был чист и прозрачен. Внизу блестела влажная асфальтовая мостовая, по которой нескончаемой вереницей тянулся людской поток.

Забродину захотелось влиться в этот поток, хоть на миг отвлечься от дел и почувствовать себя свободным…

Он обернулся. Ромашко быстро что-то записывал.

Когда телеграмма была расшифрована, Ромашко громко выругался и тут же перекрестился.

– Дьяволы. Четверых отправили на смерть, а меня успокаивают.

В телеграмме было написано:

«Осужденные о тебе ничего не знали. Будь спокоен. Почему ничего не сообщаешь? Ждем известий. Храни тебя бог!

Друзья».

Забродин все время держал в памяти двадцать третье июля. Эта дата не выходила из головы и у Лунцова. Первый прямой контакт с американским разведывательным центром.

Чем ближе эта дата подходила, тем сильнее волновался Лунцов. «Как воспримет центр сообщение своего агента? Поверит ли ему?»

Сеанс радиосвязи нужно проводить обязательно из района Борисова, который назначен Краскову, как пункт постоянного проживания.

Прошло больше месяца с того дня, как Лунцов возвратился из Борисова, где помог Краскову поселиться на частной квартире и устроиться работать монтажником на завод. Уже был составлен текст радиограммы с указанием домашнего адреса и места работы, о чем неоднократно запрашивал разведцентр. Теперь предстояло ее «отстучать» на ключе.

Красков подыскал в лесу укромное место. Накануне сеанса Забродин и Лунцов выехали в Борисов. Остановились в небольшой гостинице. Вечером к ним в номер пришел Красков.

– На пользу вам здешний воздух! – шутливо заметил Забродин после взаимных приветствий. И, прочитав в тоскливом взгляде его вопрос, сказал:

– Потерпите, потерпите еще… Нельзя вам сейчас к родным…

Красков рассказал о своем житье-бытье, и втроем они обсудили предстоящую операцию. Несколько раз перечитали текст радиограммы.

– Все будет нормально, товарищ полковник, – уверял Красков.

Гость ушел, Лунцов сразу уснул, а Забродину долго не спалось. Он еще долго курил. В шесть часов утра Забродин был на ногах. В лес приехали, когда тени были еще длинные, а на траве мелкими алмазами сверкала роса, так что ботинки и брюки сразу намокли.

По краям поляны, которую облюбовал Красков, горделиво возвышались высокие сосны. Рядом с золотистым, пахнущим душистой смолой толстым стволом, постелили брезент. На него поставили черную коробку передатчика, разложили кассеты аккумуляторов. С севера на юг, словно веревку для сушки белья, растянули антенну. Красков орудовал с аппаратурой: что-то привинчивал, что-то выдергивал, снова привинчивал, соединял.

Наконец, Красков в последний раз внимательно осмотрел все соединения и, довольный своей работой, повернувшись к Забродину, с гордостью произнес:

– Готово! Сколько?

– Десять минут.

Красков взял в руки телеграфный ключ и уселся на брезент, рядом с аппаратом. Придвинул к себе бумагу с записями. Оставалась минута. Красков сосредоточенно смотрел на циферблат.

Стрелки достигли заветной черты. Забродин и Красков обменялись взглядами, и в то же мгновение он утопил кнопку на черной крышке аппарата. Раскаленным угольком вспыхнула лампочка. Решительно нажал ладонью на рукоятку ключа. Потом еще… и еще… Уверенно, спокойно. Тут же переключил на прием. Едва заметно кивнул головой, и Забродин понял: «Опознали, слушают!» Сразу стало легко и спокойно, словно вытащил счастливый билет на экзамене.

Радист отстучал весь текст, потом перешел на прием. Тут же дал короткий отбой и сбросил наушники.

– Все. Приняли! Уф-ф…

Забродин пожал ему руку.

С каждым днем все больше забот появлялось у полковника. Приближался срок выхода в эфир Ромашко, как Забродин продолжал его по привычке называть, хотя тот и сказал свою настоящую фамилию – Моргунов. Да и Ромашко привык к своей вымышленной фамилии. «Можно ли включать его в «игру»? Достаточно сделать один неправильный нажим на ключ и…» Забродин взвешивал все «за» и «против».

– Как бы нам его закрепить? – спросил генерал Шестов, когда Забродин докладывал об очередном мероприятии.

– Я об этом думал. И хочу предложить такой вариант: у него есть брат – Сергей Моргунов. Мы собрали о нем подробные сведения. Он – коммунист. Когда к их селу подходили немцы, он ушел вместе с отцом в партизанский отряд. После войны окончил педагогический институт, преподавал литературу и вот уже второй год работает директором средней школы в Миллерове. Предлагаю устроить свидание братьев…

Генерал дал «добро», и Сергея Моргунова вызвали в Москву. Едва Сергей Васильевич устроился в гостинице, в номер к нему зашел Забродин. Представившись, спросил:

– Сергей Васильевич, вам объяснили причину командировки?

– Мне сказали, что КГБ намерен обсудить со мной какой-то важный вопрос. Я ни о чем больше не расспрашивал… – Моргунов с любопытством рассматривал Забродина. Говорил он не спеша, четко разделяя каждое слово, и казался таким же медлительным, как Пантелеймон.

– Тогда я сейчас объясню вам, в чем дело… У вас есть брат?

– У меня был брат, Пантелеймон, – Моргунов отвечал спокойно, ничего не подозревая и ни о чем не догадываясь. – Его угнали немцы в 1942-м… С тех пор мы не имели о нем никаких известий… А что?

– Видите ли, – Забродин тщательно подбирал слова, стараясь говорить осторожно. – Видите ли… Ваш брат нашелся…

Моргунов от неожиданности вскочил. Если бы он получил от брата письмо или известие каким-либо другим путем, он, вероятно, реагировал бы на это более спокойно. Но когда ему сказали о брате в КГБ, он понял, что с этим связана какая-то большая неприятность.

– Где он?

– Это длинная история. Как вы сказали, немцы угнали его совсем мальчишкой… – Забродин медлил, чтобы дать возможность Моргунову-старшему прийти в себя.

– Разрешите курить?

– Да, да… Курите, пожалуйста.

Моргунов встал.

– Извините. Я совсем растерялся. Это так неожиданно… Мы считали, что он погиб…

– Я это знаю, – Забродин подсел к столу и, увидев, что Моргунов уже овладел собой, продолжал: – В Германии его прибрали к рукам предатели из числа эмигрантов и, к сожалению, он поддался их влиянию и поступил на службу в иностранную разведку. Сейчас он здесь.

– Выходит, он подлец?

– Мы хотим с вашей помощью сделать из него человека. Не все потеряно…

– Чем я могу быть полезен?

– Вы можете повлиять на него… У него наступил, так сказать, перелом. Ваш брат нам нужен… Сейчас особенно важно, чтобы он честно выполнял наши поручения.

– Понимаю… Я сделаю все, что в моих силах. Это мой долг.

В семь вечера Забродин вызвал Ромашко в кабинет. Не предлагая, как обычно, сесть, он сказал:

– Пантелеймон Васильевич, вы переоденетесь и поедете с нами.

– Сейчас?

– Да.

– Что я должен делать? – Ромашко удивленно посмотрел на Забродина.

– На месте узнаете, – Забродин улыбнулся.

Спустя час Забродин, Лунцов и Ромашко были в гостинице. Забродин постучал в дверь, легонько подталкивая Ромашко в спину, сказал:

– Входите смелее, Пантелеймон Васильевич.

Ромашко сделал шаг и остановился. Забродин увидел, как его уши наливаются пунцовым огнем. Потом Ромашко рванулся вперед.

– Сергей!

Братья стиснули друг друга, отошли в глубь комнаты.

– Эх, ты! – с горечью произнес Сергей, отпустив брата. – Что натворил?!

– Ты совсем седой! – не отвечая на вопрос брата, с удивлением говорил Ромашко. – Как наши?

– Извините, товарищи, – Моргунов повернулся к Забродину.

– Не обращайте на нас внимания, – Забродин подошел к окну и стал смотреть на улицу, в то же время прислушивался к разговору. Потом подал знак Лунцову, и они вышли в коридор.

Спустя час Забродин возвратился в номер. Ромашко провел ладонью по глазам, вздохнул, опустил голову, точно так же, как делал иногда на допросах, не желая показывать свою слабость.

Сергей Моргунов, душевное состояние которого выдавало покрасневшее лицо, замял папиросу и спросил:

– Уже пора?

– Да, Сергей Васильевич…

Братья встали.

После отъезда Сергея Моргунова Забродин стал более настойчиво втягивать Ромашко в работу против американского разведывательного центра. Тот без колебания выполнял все указания. Но ни разу не спросил, что с ним будет дальше. Будут ли его судить? Какое наказание он получит и где будет отбывать? Когда все это произойдет? Словно бы это его не волновало. И Забродин только удивлялся: «Ну и характер!» Насколько возможно полковник старался скрасить его жизнь: разрешил выдавать книги и журналы в тюремную камеру. Но тюрьма есть тюрьма!

Однажды Забродин вызвал Ромашко и сказал:

– Завтра летим в Орел. Что взять из вашего снаряжения?

– Передатчик, аккумуляторы, шифровальные блокноты… Они в отдельной коробочке. Телеграфный ключ, – Ромашко задумался и наморщил лоб, отчего успевшие подрасти волосы встали торчком. – Кажется, все…

– Работать на ключе вы еще не разучились?

– Потренироваться бы не мешало…

Забродин рассчитал: полет до Орла займет не больше часа. По расписанию нужно выйти в эфир в девять ноль-ноль. Площадку для радиосеанса работники областного управления подобрали. Можно вылететь в два часа ночи, и еще несколько часов будет в запасе.

На аэродром приехали во втором часу. Было ветрено. Начавший было накрапывать дождь, вскоре прекратился. Из-за туч время от времени проглядывала луна. Забродин оставил своих спутников в машине, а сам зашел к дежурному. Навстречу ему поднялся летчик и, приложив руку к козырьку, отрапортовал:

– Командир корабля, подполковник Светлов. К вылету все готово!

– Здравствуйте, товарищ подполковник. Можно погружаться?

– Одну минутку, – вмешался дежурный. – Я позвоню в Орел. Они просили.

Забродин посмотрел на часы.

– Вы торопитесь? – спросил Светлов.

– Время еще есть. Сколько лететь?

– Минут сорок.

Забродин кивнул и прислушался к разговору дежурного.

– Что там? – спросил Забродин.

– Понимаете, товарищ полковник, я справлялся в двадцать три ноль-ноль. Все было в порядке. А сейчас идет дождь. Там еще дежурный – какая-то сонная тетеря. Через десять минут позвонит.

Забродин вышел на крыльцо. Ветер крепчал. По небу неслись облака. К нему подошли Лунцов и Ромашко.

– Придется немного подождать, – сказал Забродин и закурил. – Замерзли?

– Нет. В машине тепло…

В ночной тишине громко зазвонил телефон. Дежурный поговорил, потом, прикрыв трубку ладонью и повернувшись к Забродину, с виноватым видом сказал:

– Вы понимаете, не могут принять…

– Почему? – Забродин насторожился.

– Говорит, что самолет не сможет сесть. На аэродроме много воды. При посадке может произойти авария.

– Нам необходимо быть в Орле, – твердо сказал Забродин. – Пусть доложит своему начальству.

– Доложите генералу! – крикнул дежурный в трубку и положил ее на рычаг.

Время шло. Переговоры затянулись. Теперь уж нужна было торопиться. Забродин ходил по комнате и курил. «Знать бы, поехали машиной!»

Снова зазвонил телефон. Дежурный выслушал в ответил:

– Минутку…

Поднял глаза на Забродина и сказал:

– Ничего не получается. Они подняли с постели командира части. Генерал лично ходил на летное поле…

– Скажите, что у нас важное задание!

Дежурный неожиданно, не успев договорить до конца, положил трубку.

– Что случилось? – удивился Забродин.

– Генерал повесил трубку. Прекратил разговор. Основная посадочная полоса у них на ремонте, а запасную размыло дождем. Вода стоит по колено. Только что пытался взлететь ЯК, но не смог…

– Кому подчиняется генерал?

– Начальнику штаба ПВО страны.

Забродин позвонил в штаб ПВО. Ему ответил дежурный:

– Я позвоню в Орел.

Полковник ходил по комнате и лихорадочно думал: «Как быть?» Он давно не испытывал такой злости. «Перестраховщик, – ругал он генерала. – Что же делать? Уже шесть часов… Срывается операция!.. Звонить дежурному по КГБ. Или в Министерство обороны? И даст ли это какой-либо результат, если командир части принять не может?»

Спутники Забродина давно уже стояли у двери и прислушивались к переговорам.

Снова затрещал телефон.

– Вас, товарищ полковник. Из Орла.

Забродин схватил трубку.

– Говорит генерал Жарков, – услышал он раздраженный голос, – что вы поднимаете шум?!

– У меня очень важное дело, товарищ генерал!

– Если вы разобьетесь, так от этого дело не выиграет!

– Я понимаю. Нужно искать выход…

– Я только что возвратился с летного поля. Ноги вязнут! Сейчас, кажется, дождь стихает… Через час, вероятно, смогу вас принять. Передайте трубку командиру корабля.

– Слушаю вас, товарищ генерал! – лихо отрапортовал Светлов. – Да, да… Знаю хорошо. Ваш аэродром знаю, как свою ладонь. Много раз там бывал… На бугорок? Смогу… Есть!

Светлов положил трубку и, повернувшись к Забродину, обрадованно проговорил:

– Товарищ полковник, генерал разрешил! Я этот бугорок хорошо знаю. Вы не беспокойтесь… Я посажу самолет на одну точку!

Забродин сейчас не думал ни о какой точке. «Хоть на одно колесо, хоть на брюхо… Как угодно. Лишь бы в Орел».

Снова прогрели моторы. Самолет мелко дрожал, как норовистый конь, готовый сорваться с места.

В салоне не было привычных кресел. По обе стороны привинченного в центре прямоугольного стола стояли мягкие диваны, на столе лежали газеты и журналы.

Присев к столу, Ромашко перелистывал какой-то журнал. «Крепкие же нервы у этого парня», – позавидовал Забродин.

День занимался пасмурный, навстречу быстро неслись тяжелые темно-серые тучи. Вскоре полил сильный дождь. Летчик сбавил высоту, повел самолет ниже туч, над самыми верхушками деревьев. Дождь все усиливался. Забродину по временам казалось, что они сидят в трюме корабля. Корабль плывет по бурному морю, и высокие волны заливают иллюминаторы. Вода и воздух смешались в одну пенистую струю, которая хлещет по бортам…

Вскоре в тучах появились просветы, а вслед за тем Забродин вдруг почувствовал, что самолет остановился. Прекратилась равномерная дрожь, сотрясавшая до этого самолет. Из кабины вышел Светлов, улыбнулся и спросил:

– Ну, как?

– Что? – удивился Забродин.

– Долетели!

Теперь тот же вопрос повторил Забродин:

– Как долетели?

– Я обещал посадить вас на одну точку, и мы уже на бугорке.

– Ну, знаете!

Забродин поднялся, полагая, что его разыгрывают, и выглянул в окно. Где-то вдалеке сквозь туман он увидел маленьких человечков, которые спешили к самолету. Они как-то неестественно вытаскивали из земли ноги, и казалось, что танцуют на одном месте.

«Чудесный парень!» – подумал Забродин о Светлове, который в это время открывал дверь. В салон ворвался насыщенный влагой прохладный воздух. Они спустились на землю. Пожилой майор, пожимая Забродину руку, объяснял:

– Мы ожидаем здесь уже три часа. Беспокоились, что вас не смогут принять. Пойдемте к машине.

– Вот как бывает. Проклятая погода чуть не сорвала все планы!

На размокшей глине ноги разъезжались в разные стороны, и их нужно было с силой вытаскивать. Идти было трудно.

– Какие будут указания! – спросил майор, когда наконец все собрались у машины.

– Сколько времени нужно ехать к площадке? – спросил Забродин.

– Около получаса…

– Времени в обрез. Побыстрей!

Поляна, покрытая кое-где мелкой травой и опавшими листьями, была окружена елями.

Стал накрапывать дождь. Радиоаппаратуру разложили на сиденьях машины. Все делали наспех: Ромашко готовил передатчик, Лунцов и майор растягивали антенну. До сеанса оставались считанные минуты.

У Ромашко что-то не ладилось. Он никак не мог вставить нужные кварцы. Наконец с трудом вогнал и вздохнул. Подключил аккумулятор, взял в свою большую ладонь телеграфный ключ. Забродин кивнул: пора!

Ромашко утопил кнопку. Сигнальная лампочка не загорелась: что-то не в порядке. Потрогал провода – никакого эффекта. А время идет… Подвигал кварцы – без перемен. Прошла минута…

– Давайте позывные, – сказал Забродин.

Ромашко посмотрел на лежащий перед ним листок с позывными, стал выстукивать ключом. «Как дрова рубит! Быть бы ему дровосеком, а не радистом!» Забродин вспомнил слова Краскова, что в разведывательной школе Ромашко считался плохим радистом, не было у него тонкости и изящества, необходимых в любом деле, связанном с техникой.

Ромашко переключился на прием и тут же покачал головой: его не слышат.

А времени для передачи всего пять – семь минут. Больше нельзя. Вызовет подозрение. Да и принимать не будут. Минуты летят, вот уже пошла третья.

Руки Ромашко дрожат, он нервничает. Забродин его успокаивает.

– Не торопитесь… Ничего страшного. Что-нибудь перепутали…

Ромашко потрогал подключение антенны, аккумуляторов – все в порядке. Опять застучал на ключе: точки – тире, точки – тире, секунды, секунды… И снова прием.

Пусто! Ничего нет! Это сразу видно по его напряженному лицу. Он вытирает рукавом пот и вопросительно смотрит на полковника, словно спрашивает, нужно ли делать еще попытки! Но Забродин не специалист по радиотехнике. В жизни нельзя освоить все специальности. А решать надо сейчас, немедленно, мгновенно, пока еще не прошло время, он обязан. Продолжать ли бесполезные попытки установить связь или прекратить?

– Передайте всю радиограмму! – решительно скомандовал он.

Ромашко неумело-топорно отстучал морзянкой цифры, написанные на бумаге. Закончил и со злостью сбросил на сиденье наушники.

Забродин отошел в сторону. Он не чувствовал дождя, который мелкими струйками лился за воротник плаща. «Столько сборов, столько шума, и все впустую. Виновата неумелость Ромашко. Он не мог делать так нарочно». Забродина тревожит и другое: не окажет ли эта попытка отрицательное влияние на все дело… На Краскова? Затрачено столько времени и сил. Неужели все напрасно?!

Ромашко отключил аккумуляторы и с поникшей головой вышел из машины. Полковник подошел к нему.

– Всякое бывает, Пантелеймон Васильевич! Не падайте духом, – пытался успокоить его Забродин, хотя у самого на душе повис тяжелый груз неудачи и сомнений. – Будем надеяться, что следующий сеанс окажется более успешным.

Оставив Ромашко на попечение Орловского управления, Забродин выехал в Москву.

– Вам не кажется, что это маневр? – спросил Забродина генерал Шестов, выслушав доклад полковника.

– Я думаю, что это произошло чисто случайно. Нет, умышленно поступить он так не мог! Не за чем ему, да и сыграть бы так не сумел…

– Когда следующий сеанс?

– Через неделю.

Спустя неделю Забродин снова приехал в Орел. Ромашко хоть и «рубил дрова», но на этот раз получил подтверждение, что телеграмму приняли. Когда закончилась радиопередача, Ромашко не проявил радости, но по его глазам Забродин видел, что он доволен.

«Что же помешало первый раз? Что-нибудь соединил не так? А сигналы… Были они в эфире или нет?» – это так и осталось загадкой. После сеанса Забродин впервые уловил на лице Ромашко какое-то подобие улыбки. Серо-зеленые глаза его сияли откровенно, по-детски. Он даже в какой-то мере утратил свою медлительность.

Расставаясь, Забродин приободрил его:

– Молодчина! Скоро, вероятно, мы поселим вас на квартире… А пока придется потерпеть. Я буду навещать вас.

В центре Мюнхена, недалеко от того здания, где в полдень на мраморном пьедестале больших курантов вслед за последним ударом колокола разыгрывается рыцарское сражение и посмотреть на него собирается толпа зевак, стоит трехэтажный особняк с колоннами.

Сзади к особняку примыкает небольшой тенистый парк, высокая металлическая ограда которого сплошь увита плющом. Красиво разделанные газоны радуют глаз яркой зеленью.

По вечерам и в ранние утренние часы, когда особняк пуст, тишину парка нарушает треск бензинового моторчика: садовник-немец подстригает траву и ставит автоматические лейки.

Когда горячее солнце накаляет каменные мостовые и в домах становится душно, в парке все так же прохладно. Там иногда прогуливаются люди. Но никогда не бывает женщин, не слышно веселого беззаботного смеха детей…

– Дорогой майор, а ведь я был прав! – с чувством внутреннего превосходства произнес солидный пожилой мужчина, одетый в светлый легкий костюм. – Теперь они будут валить на нас все…

Тот, кого назвали майором, хотя на нем не было военной формы, отшвырнул носком ботинка подвернувшийся камешек:

– А вы не уступайте, мистер Корвигер! У нас своих дел хватает.

Майор потянул вниз яркий галстук, как бы освобождая шею.

– Они получили сведения… Это распоряжение Вашингтона…

– Я не могу рисковать. Такое задание поручать ребятам еще рано. Они не прошли период легализации… А после провала четверки они должны притихнуть.

– Это приказ…

Майор с недоверием покосился на говорившего.

– Срочно?

– Чем быстрей, тем лучше! И обязательно – маяк.

– День «икс»?

– Нет. Но должна быть готовность.

– Приказ я обязан выполнять. Но предварительно нужно провести проверку. Хотя бы простую…

– В чем дело?

– Работа Дика на ключе мне показалась весьма странной. Первую телеграмму не приняли. В эфире были какие-то обрывки, которые все время пропадали.

– Он дал сигнал опасности?

– Нет, но…

– Почерк?

– Его, но бессвязный!

– Гм… Какой смысл? Я больше подозреваю тех, у кого все идет ровно и гладко. Не станут же русские делать сами себе помехи?

– Вы правы. И все же я хотел бы проверить.

– Я поставлю условие. А что другие?

– Маяк только у Дика…

– Благодарю вас.

Пожилой распрощался с майором и направился к зданию. Майор через калитку в зеленом заборе вышел на улицу.

– Входи! Входи! – с этими словами пожилой мужчина, с седыми, торчащими в разные стороны усами, отворил дверь и пропустил Ромашко. Потом он громко позвал:

– Хозяйка, принимай гостя!

Гость осмотрелся. Большая светлая горница с крашеным полом, чистые занавески на окнах.

Из соседней комнаты вышла моложавая женщина, в пестром сарафане, с мокрыми по локти руками. Она вытерла руки о передник.

– Здравствуйте. Очень рады! – Женщина подала руку, и Ромашко, смущаясь, ее пожал.

– Наш новый квартирант, – пояснил мужчина. – Покажи, Лукерья, комнату.

– Ну, что же. Очень даже приятно… Проходите. А где ваши вещи?

Ромашко хотел что-то ответить, но хозяин его опередил:

– Вещи потом…

Легко, ступая, хозяйка повела Ромашко в другую половину дома и, отворив дубовую дверь, показала:

– Вот тут…

Ромашко вошел следом за ней в комнату. Кровать под белым покрывалом, тумбочка, небольшой столик со скатертью. У Ромашко захватило дух от домашней обстановки и уюта. Но его не покидало ощущение, что он во сне. Проснется – и снова решетка, серый бетон тюремной камеры.

Хозяйка ушла. Ромашко осторожно сел на деревянный табурет. Закурил. Через окно видна была зеленая лужайка с пестрой клумбой, дальше – яблони, высокая береза с завитушками коры на стволе, а там – кусты. Слишком разительной была перемена.

– Пантелеймон, обедать! – голос хозяина вернул его к действительности. И только тут Ромашко почувствовал, что действительно голоден. С утра ничего не ел. Сначала был на деревообделочной фабрике, куда его устроили работать плотником. Потом майор из КГБ познакомил его с Василием Петровичем Крупенниковым, мастером той же фабрики. И вот теперь здесь. Как в сказке. Да и в сказке так не бывает!

– Обедать, обедать, – повторила приглашение хозяйка.

– Иду…

Рано утром в комнату тихо постучали. Пантелеймон резко подскочил, как привык делать это в тюрьме. Не сразу вспомнил, где он.

– Фу, ты! – перекрестился.

Протер глаза, оделся.

Завтракали вчетвером: Василий Петрович, хозяйка, их дочь Надя и Ромашко. Надя, торопливо позавтракав, побросала в портфель тетради, и, помедлив у двери, громко сказала:

– Мама, я пошла.

Она спешила в техникум.

– Ты, как, Пантелеймон, по плотницкому? – Василий Петрович допивал чай.

– Все умею, Василий Петрович.

– И вязать?

– Все, что надо. Я учился два года.

– Ну, ну. Сейчас пойдем.

Потом они шли по пустынным в этот ранний час улицам города. Чем ближе к фабрике, тем больше людей. Трудовой день начинался. И Ромашко охватил подъем, словно он попал на большой праздник, который будет длиться бесконечно…

Как-то, вернувшись с работы, Ромашко снял скатерть, аккуратно расставил на столе блестящие коробочки аккумуляторов. Зачистил контакты, подключил их к приемнику. До приема радиограммы оставалось пятнадцать минут. Пантелеймон подошел к окну, открыл его. На него нахлынули запахи леса, свежести, появилось ощущение легкости.

У цветочной клумбы копошилась Надя. Она поправляла побитые дождем астры. «Уже осень! Как быстро!» – подумал Ромашко.

Услышав стук открываемого окна, девушка обернулась и, увидев квартиранта, почему-то смутилась.

От пьянящего свежего воздуха, от вида растерявшейся девушки, которая порывисто поднялась и стала поправлять упавшие на лоб волосы, на душе у Ромашко стало тепло. Он улыбнулся, отошел от окна и подсел к приемнику.

«Та… та… та…» – Ромашко уловил свои позывные. На этот раз трудился необычно долго. Телеграмма оказалась длинной и очень его удивила:

«Для твоей безопасности изменили расписание передач.

Новое возьми в тайнике. Полевая улица, до конца. Высоковольтная мачта. С правой стороны по ходу большой камень. Под ним в земле контейнер. Твой сверток № 1. Коробку № 2 не вскрывай. Переложи в другой тайник и описание сообщи.

С богом!

Друзья».

В тот же день Забродин получил с нарочным сообщение из Орла и два пакета. В записке Ромашко изложил свои предположения:

«Расписание изменили в связи с провалом четверки. Второй пакет предназначен для второго агента, для кого, не знаю. Можно выполнить указание центра, устроить засаду и схватить».

Забродин ознакомился со всеми материалами и задумался. «Тысяча и одна ночь! Прав Ромашко или нет? Кто заложил для него пакеты? Другой агент? Где он? Как его найти? Безусловно и другое: Ромашко проверяют. Почему? Чем он вызвал подозрение? Необходима крайняя осторожность! Особенно во время его встреч с местными чекистами!»

Вот пакет № 2. Забродин осмотрел его: белый, упругий сверток, упакованный в целлофан. «Что в нем? Шифры? Расписание работы другого агента? Инструкции? Хорошо бы вскрыть и посмотреть. Но даже в руки взять нельзя, чтобы не оставить отпечатков пальцев. Ни в коем случае!..

Заложить пакет в тайник, устроить засаду и схватить, как предлагает Ромашко? Будет ли это наилучшим решением? А что потом с Ромашко? Узнают о провале и ему перестанут доверять!

Да, вот это задача! Все запутано и сложно… Может быть, заложить в тайник и никого не трогать? Имеет ли он моральное право отпустить шпиона, когда тот сам идет в руки. Передать ему сверток, присланный иностранной разведкой. А если шпион потом совершит убийство или диверсию?»

Генерал Шестов и Забродин долго перебирали различные варианты, пока не остановились на одном.

Третий секретарь иностранного посольства в Москве Джим Кэмпбелл, элегантный человек тридцати шести лет, и пресс-атташе того же посольства Майкл Руни вместе с женами заняли места в мягком вагоне поезда Москва – Симферополь.

Получая билеты в кассе «Метрополя», клерк посольства громогласно объявил:

– Молодые дипломаты хотят посмотреть русскую природу в бархатный сезон.

Перед отъездом из посольства Джим и Майкл выпили виски, и теперь им было весело. Стоял сентябрь. Ночи в Москве пробирали холодком, и лица дипломатов раскраснелись на свежем воздухе.

Поезд набирал скорость. Что-то вспомнив, жена Джима наклонилась к нему и тихо сказала:

– Объясняться с проводником ты будешь сам…

– Здесь не нужно никаких объяснений… Спи спокойно… Только вот что, достань, пожалуйста, из чемодана мой старый макинтош.

Мадам Кэмпбелл, довольно энергичная молодая женщина, раскрыла чемодан, вытащила легкое пальто, свежее, хорошо отутюженное, но уже устаревшего фасона, и повесила его на крюк возле двери. Потом спросила:

– А свитер?..

– Положи мне на полку…

Проводник проверил билеты, постелил белье и, пожелав доброй ночи, удалился.

Укладываясь спать, Кэмпбелл обнадежил своих спутников: