Текст книги "У каждого свой долг (Сборник)"

Автор книги: Владимир Листов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Ирина Петровна услышала, как подъехала машина. С трудом переставляя отяжелевшие ноги, она подошла к двери и прислонилась к косяку. Шаги по небольшой деревянной террасе отзывались в ее сердце…

Дверь распахнулась, на пороге стоял ее сын! Сын, которого она оставила маленьким мальчиком…

– Ирина Петровна, выпейте, – Постников протянул ей рюмку с валерьянкой.

– Спасибо. Сейчас все пройдет! – Обняла сына, улыбнулась. – Ну, вот и все!

Несколько минут она молча вглядывалась в лицо Пронского, как бы изучая его заново, затем спросила:

– Коля, а как же дальше?

– Ничего, мама, я дома, а это – главное!

Кризис миновал… В этом Михайлов и Забродин убедились уже на следующий день, когда Пронский пошел самостоятельно устраиваться на завод.

Возвратившись к вечеру в гостиницу, где его с нетерпением поджидали чекисты, он рассказал:

– Все нормально, все хорошо. На работу меня возьмут, как только решится вопрос с пропиской. Даже моя вымышленная автобиография ни у кого не вызвала подозрений.

Последние слова вызвали у Михайлова улыбку, но он лишь сказал:

– В милиции мы можем замолвить за вас слово, так что беспокоиться не следует.

Поселив Пронского на квартире в Ростове и договорившись, что все вопросы он будет решать с Постниковым, Михайлов и Забродин тепло с ними попрощались и возвратились в Москву.

Крылов был в курсе всех перипетий и никакого отчета не потребовал. На следующий день он вызвал Забродина и сказал:

– С поручением вы справились хорошо. Дальше заниматься этим делом будем я и Михайлов. Вам я скоро дам другое задание…

Так закончился первый этап работы Забродина с Пронским.

Потом – война. Началась эвакуация правительственных учреждений и оборонных заводов из Москвы. Наркомат внутренних дел эвакуировался в Куйбышев. Вывозили семьи, отправляли многих работников. В Москве была оставлена небольшая группа, в которую вошел Крылов. В качестве помощника он взял Забродина.

За день до отъезда сотрудников Владимир, который помогал упаковывать документы, случайно встретил в коридоре Михайлова.

– Послушай, Володя, а Пронский-то наш каков! – сказал Михайлов. – На второй день войны срочно вызвал Постникова и запросился на фронт!

Так после долгого перерыва Забродин вновь услышал о Пронском и подумал, что не зря трудились.

– Что решил Крылов?

– Сказал, что нужно подождать. Используем его с наибольшей пользой… Такой ответ дали в Ростов. Ну, извини, я тороплюсь. Завтра уезжаю…

Огромный дом в Сокольниках, где жил Забродин, после отъезда семьи сделался чужим. Владимиру стало неприятно бывать в своей квартире. По совету Крылова он поселился в одной из комнат опустевшего здания НКВД, вблизи кабинета Николая Федоровича.

В узких длинных коридорах гулко раздавались одинокие шаги. Не было привычного стука пишущих машинок. На некоторых этажах располагались солдаты, которые несли комендантскую службу.

Однажды Крылов вызвал Забродина.

– Вот телеграмма из Ростова. Прочитайте и подготовьте ответ. Не уходите, прочтите здесь, я вам скажу, что нужно написать.

Телеграмма была короткой. В связи с приближением фронта к Ростову начальник Ростовского управления запрашивал, как быть с Пронским, следует ли его эвакуировать в тыл? Одного или вместе с матерью? Если эвакуировать, то куда?

– Напишите, что Пронский должен остаться в Ростове. Пусть детально отработают с ним условия связи на случай оккупации города противником… Ему нужно дать наши средства тайнописи и подыскать два-три тайника для обмена корреспонденцией.

В ноябре немцы захватили Ростов. Город притих, затаился, жил ожиданием.

В один из ветреных и холодных дней на квартиру к Пронскому пришел незнакомый человек. Он был узкоплеч, с длинным аскетическим лицом.

– Я от Смирницкого, – представился он. – Вересаев. Вы Алекс?

Он говорил с небольшим акцентом.

Вересаев раскрыл портфель, достал бутылку коньяку и повернул ее к Пронскому этикеткой, на которой буква «О» была перечеркнута синим карандашом. Пронский кивнул:

– Наконец-то! Я очень рад! Давно не получал от вас никаких известий. Начал было думать, что меня забыли!

– Я шел по адресу, который дал мне Смирницкий, и не надеялся вас увидеть. Полагал, что большевики угнали вас на восток.

Пронский накрыл на стол, и весь вечер они пили французский коньяк, который принес гость.

– Смирницкий просил вам объяснить, – говорил Вересаев, разомлев от тепла и спиртного. – За полгода до начала восточной кампании не было никакой возможности что-либо вам передать. Все контакты были нарушены. Затем через линию фронта тоже не удалось… Там довольны вашей работой, ценят мужественное поведение.

– Ценят! Нарушены!.. – голос Пронского дрожал от возмущения. – Они только болтают о большом деле. Их бы сюда, на мое место… Денег нет, связи нет… Вот-вот призовут в армию. Что я стал бы делать? Белый билет сам себе изготовил с помощью старых штампов. Когда шел в милицию на регистрацию, думал крышка.

– И как?

– Сошло, как видите…

– Да-а… Не хотел бы я быть на вашем месте. Теперь все ваши страхи кончились. Давайте выпьем. Вместе с великим фюрером мы будем строить в России новый порядок.

– Хорошо-то хорошо… А как относятся немцы к эмигрантам?

– Национал-социалистам нужна опора в русском народе. Этой опорой будем мы – «Пахари». В больших городах национал-социалисты назначают наших людей в магистраты.

– Надеюсь, мне тоже найдется применение?

– Безусловно. Я завтра же свяжусь со Смирницкий и все расскажу ему.

Но второй раз Вересаев не пришел.

Внезапно мощным контрударом советские войска выбили фашистов из Ростова. Вместе с ними бежал и Вересаев.

Все это узнал Забродин из письма начальника Ростовского управления.

– Что делать? – спросил Забродин Крылова, прочитав сообщение.

– Наберемся терпения!

У Забродина иногда мелькала мысль: может быть, перебросить Пронского через линию фронта? Но он понимал, что Пронский не сумеет объяснить свое исчезновение Смирницкому.

Летом 1942 года Ростов снова пал. В июле в Москву приехал Постников. Исхудавший, загорелый, с нездоровым блеском в глазах, он вошел в кабинет к Владимиру, когда тот, склонившись над столом, писал телеграмму в партизанский штаб.

– Рад приветствовать вас! Не помешаю? – проговорил Постников. Забродин оторвался от ярко освещенной бумаги, но в полумраке комнаты не сразу узнал вошедшего.

– Здравствуйте… – неуверенно ответил он.

– Постников! – представился вошедший.

Только теперь Владимир узнал в этом худом, поджаром человеке полного жизнерадостного лейтенанта государственной безопасности из Ростова. У него изменился даже голос.

– О, извините! Я вас сразу не узнал. Садитесь, пожалуйста. Откуда вы? – спохватился Забродин.

– Разрешите, я положу у вас вещи? – сказал Постников, стаскивая с плеч рюкзак. – Это длинная история… Когда у вас будет свободное время, расскажу. Мне пришлось дважды пережить отступление… Меня вызвал товарищ Крылов, а остановиться мне негде, – говорил он отрывисто, и было видно, что он очень устал.

– Пожалуйста. Вы можете отдохнуть на диване.

– Нет, спасибо. Я хотел бы доложить Крылову, а потом устроиться в гостинице… Можно от вас позвонить?

Вскоре Забродин и Постников сидели в кабинете Крылова.

– Как доехали? – поинтересовался Крылов.

– Хорошо. Поезда ходят, как до войны, – пытался пошутить Постников.

– Бомбили?

– Только два раза. И оба – для нас удачно.

– Где семья?

– На Урале. Едва удалось вывезти, когда немцы ворвались в первый раз.

– Сейчас все в порядке?

– Да, спасибо.

– Что с Пронским? О встрече Пронского с Вересаевым мы знаем, – помог ему Крылов. – Что было дальше?

– После того как немцы захватили город вторично, к Пронскому пришел другой представитель Смирницкого. Не застал его дома, оставил записку, чтобы Пронский явился в немецкую комендатуру. На следующий день Пронский посетил комендатуру, и там ему выдали документы для проезда в Гродно. Сообщили адрес Смирницкого. Все это он описал и записку вложил в тайник. Сам же уехал. Вот его письмо.

Постников достал из планшета свернутый лист бумаги и передал Крылову.

– В этом письме, как вы увидите, Пронский назначает встречу с нашим представителем в Гродно на 20 августа.

– Двадцатое? – Крылов перевернул листки настольного календаря. – Время еще есть… А место встречи?

– У входа в почтамт. В 20 часов.

Крылов пробежал глазами письмо и отложил его в сторону.

– А как вы посмотрите, если мы пошлем вас на встречу с Пронским в Гродно?.. В течение последнего времени вы были к Пронскому ближе всех.

– Это понятно. Я постараюсь выполнить…

– Самолетом вас перебросят в Белоруссию, в партизанский край. Партизаны проводят вас в город, дадут надежные документы. Ну, а там уж… Сами понимаете!

– Справлюсь, товарищ комиссар!

– Хорошо. Подготовка к отлету займет дня три-четыре. За это время прикиньте, что вам потребуется для работы в тылу противника. Обсудите с товарищем Забродиным.

…Спустя трое суток Постников улетел. В Москве стояла душная летняя ночь, а за городом, на аэродроме, было свежо. Длинный день задержал отлет, и только в полночь по обе стороны бетонной дорожки аэродрома на миг вспыхнул ряд красных лампочек. Самолет вздрогнул, разбежался, быстро набрал высоту и взял курс на запад. Провожая Постникова, Забродин долго тряс его руку. И, хотя он не знал, что это будет их последняя встреча, но на душе было почему-то неспокойно.

От Постникова поступило много сообщений. Были среди них краткие телеграммы, были и подробные письма. А потом неожиданно пришла телеграмма от партизан… Забродин вначале не поверил. Постников убит по дороге из Гродно… Это случилось, когда Красная Армия освобождала город за городом.

Вместе с отступающими немцами потянулись на запад и «Пахари», надеясь там найти убежище. Постников успел передать Пронскому указание Центра: следовать с немцами и без разрешения Центра не возвращаться.

Пронский вложил в тайник записку: «Уезжаю в Дрезден. Первый вторник каждого месяца выхожу на главный вокзал. В восемь часов вечера». Это была последняя весточка. С тех пор прошло около десяти лет. Никаких известий от него не поступало…

Все это промелькнуло перед Забродиным в одно мгновение. И вот перед ним Красков. Стоит и разминает в руках свою кепку.

– Где Пронский?

– Во Франкфурте-на-Майне.

– Почему он не писал?

– Потерял связь. Ожидал, что вы найдете. Потом болел… Просил передать, что выходил тогда… в Дрездене. Но никого не встретил.

– Да, я знаю. За день до назначенной встречи американская авиация разбомбила вокзал. Почему Пронский не возвратился домой с репатриантами?

– У него был приказ не возвращаться без разрешения. Потом за ним следили. Если бы что-нибудь заметили, он бы исчез бесследно.

– Об этом мы подробно поговорим. Вы что-нибудь ели?

– Мы ужинали в самолете. Я не голоден. Сейчас нужно бы ехать в Торжок.

– Зачем?

– Там мы договорились встретиться с Диком, моим напарником.

Ромашко приземлился в поле. Подмерзшие комья земли звенели под ударами каблуков. Светало. Где-то лаяли собаки. Ромашко прислушался. Все спокойно. Рывками отстегнул стропы и стал подтягивать к себе купол парашюта. Вскоре рыхлая белая груда пенилась у его ног. Он вытер рукавом телогрейки вспотевший лоб, сбросил с плеч рюкзак и принялся что-то искать.

– Вот он, черт! – выругался Ромашко. Приподнял с земли небольшой чемодан и отнес его к рюкзаку.

Достал саперную лопатку и принялся копать. Когда небольшая яма была готова, затолкал в нее парашют, засыпал землей, утрамбовал.

Взвалив на спину рюкзак и взяв в руки чемодан, зашагал к черневшему вдали лесу.

Поляна, которую он облюбовал на небольшом пригорке, была довольно сухая. С одного края росло несколько молоденьких елей, и среди них возвышалась высокая береза. Ромашко сложил вещи возле этой березы. Распечатал пачку «Беломорканала». Затянувшись сладковатым дымком, прошел дальше в лес, осторожно раздвигая ветки и пристально вглядываясь в стволы берез.

Вскоре возвратился, держа в руках два березовых нароста, словно две половинки большого гриба. Нашел в чемодане толстые иглы, насадил на них наросты и, слегка постукивая рукояткой лопаты, укрепил на стволе березы.

Вытащил поношенный костюм с маркой «Москвашвей», быстро переоделся. Взял толстую пачку денег, отсчитал несколько купюр, сунул в карман, а остальные уложил на дно чемодана. Постоял в раздумье. Из небольшой книги вынул топографическую карту.

Закончив курить, Ромашко вырыл яму побольше, сложил в нее оставшиеся вещи, засыпал землей и, нарезав лопатой дерна, прикрыл сверху: «Так-то надежней!»

Когда все было закончено, отошел в сторону, осмотрел метку на дереве и остался доволен. «Словно настоящие!»

Ромашко вышел на опушку леса. Жадно втянул в себя воздух. Пахло дымком, русским деревенским дымком. По небу разлилась утренняя заря. Кромка леса тянулась куда-то в сторону, отливая вдали сиреневым цветом, как бы покрытая тончайшей сиреневой вуалью. Оглядевшись, Ромашко с грустью подумал: «Вот тебе родина! Сколько лет ждал этой минуты! А теперь – как летучая мышь – приходится выползать из укрытий по ночам, а днем прятаться от людей». Неопределенно взмахнул рукой и зашагал через поле. Шел долго, полем и перелеском, время от времени посматривая на карту. Наконец, вышел к шоссе. Дорога вздыбленной лентой убегала куда-то вдаль и казалась пустынной.

Ромашко не спеша пошел по краю. На большой скорости промчался грузовик. Когда сзади опять послышался звук мотора, он остановился и поднял руку. К обочине подрулил поджарый самосвал.

– Куда тебе? – крикнул водитель.

– В Торжок…

– Залазь!

Ехали молча. У самого города, на развилке, шофер остановил машину и сказал:

– Мне направо. Ты доберешься и так, тут рядом. Шагай прямо по дороге.

Ромашко вытащил из кармана хрустящую бумажку и, спрыгивая с подножки, сунул ее в руку шоферу.

– Возьми…

Шофер включил было скорость, но, рассмотрев бумажку, остановил машину.

– Эй, парень, бери назад. У меня нет сдачи!

– Ладно, оставь. Мельче нет, – Ромашко махнул рукой и зашагал к городу.

Шофер покачал головой, посмотрел на удалявшуюся фигуру и тихо пробормотал:

– Не знаешь, кого везешь… Жулик или аферист! Ну и шальные же деньги у людей!

Торжок праздновал Первомай. Окраины были пусты. Ромашко долго шел по тихим улочкам, пока добрался до вокзала. На скамейке в майском неустойчивом тепле дремал одинокий пассажир.

Ромашко посмотрел расписание поездов и зашел в буфет. «Этот трусишка Боб не скоро еще доберется! Нужно подкрепиться», – подумал он и сел за столик. К нему долго никто не подходил. Ромашко стал оглядываться, пытаясь отыскать глазами официанта. Наконец, не выдержав, он подошел к буфетчице.

– Я бы хотел поесть…

– Пожалуйста.

– А где официант?

– У нас самообслуживание… Вы не здешний?

На какую-то долю секунды глаза Ромашко метнулись в сторону, но он взял себя в руки. «Тихо, Дик. Тебя в школе этому учили! Ты забыл!» И спокойно спросил:

– Что у вас есть из горячего?

Выпив водки и плотно позавтракав, вышел на улицу. Настроение поднялось. «Теперь можно и подождать Боба… А куда, собственно, торопиться?»

На привокзальной улице становилось все оживленнее. Подъехали две автомашины, высадили пассажиров с чемоданами. Откуда-то из переулка появились трое мужчин «навеселе», оживленно разговаривая и смеясь, они приближались к Ромашко.

Водка согревала тело, оно наливалось молодецкой силой, и у Ромашко даже радостно стало на душе. «И вовсе не так опасно, как твердил этот толстый босс: «Будьте осторожны, особенно в первое время! Вы забыли русские привычки». Какие там привычки! Все знакомо, все осталось таким же, как пятнадцать лет назад… Он – такой же русский. Вот документы столько! Нужно побыстрей раздобыть новый паспорт. Прописаться где-нибудь, и «утерять» этот, выданный американцами. И тогда – все! Никакой черт не страшен!»

Внезапно руки Ромашко очутились в могучих клещах, которые с силой потянули их вперед и соединили вместе. В тот же миг послышался негромкий щелчок. Он ощутил прикосновение чего-то холодного. Попытался было дернуться назад, освободиться, но поздно. Руки накрепко прикованы друг к другу.

Ромашко изогнулся, тряхнул плечами с такой силой, что державшие его люди едва устояли на ногах. Но в этот момент подъехала автомашина и эти трое, словно куль, погрузили его. Один из них сказал:

– Ну, вот и все. Подержите его, пожалуйста, еще секунду.

Ромашко снова зажали в тиски, так, что он не мог пошевелиться, а произнесший эти слова быстрым взмахом перочинного ножа отхватил угол воротничка рубашки.

– Зачем это, товарищ Забродин?

– Вот, пощупайте, здесь зашита ампула с ядом. Раскусит и – все…

Забродин возвратился домой, когда жена заканчивала мыть посуду.

– Наконец-то! Я уже беспокоюсь! Гости ждали-ждали… Надоело и разошлись. Праздник не праздник, – воскликнула она, вытирая руки полотенцем.

– Ничего, Валюша. Сегодня мы хорошее дело сделали. – Он повесил плащ и прошел в комнату.

…Забродин проснулся рано. Не спалось. «Удалось ли схватить других парашютистов? Не расползлись ли они по городам и поселкам? Как быть с Пронским? Как наладить с ним связь? С чего начинать допрос Ромашко?» Тысячи вопросов возникали у него, и ни на один он не мог ответить.

Наскоро умывшись и позавтракав, Забродин заторопился на службу.

– Я пойду к Державиным, – сказала жена, провожая его до дверей. – Они пригласили нас. Когда освободишься, приходи к ним.

– Хорошо.

Начальник контрразведки, генерал Шестов, был уже на службе, и, как только Забродин позвонил по телефону, он тут же пригласил его к себе.

– Присаживайтесь, Владимир Дмитриевич. Расскажите подробности.

Забродин обстоятельно изложил все, что узнал от Краскова. Затем спросил:

– Георгий Константинович, как с остальными?

Генерал ответил:

– Все диверсанты уже у нас!

– Как?!

– Точнее не у нас, а их конвоируют сюда…

– Всех? – Забродин все еще не мог скрыть своего удивления.

– Вот именно. – В таком приподнятом настроении Забродин видел генерала впервые. – По правде сказать, я и сам не ожидал, что удастся так быстро, за одну ночь! Помог партийно-комсомольский актив. Двое сами явились с повинной… Вот только снаряжение кое-кто все же успел запрятать… Ну, это не страшно. – Затем, быстро меняя тему разговора, генерал продолжал: – Сейчас вот что нужно, Владимир Дмитриевич. Узнайте у Краскова, какие инструкции получили парашютисты, когда они должны выходить на связь со своим центром, ну, в общем, все, что надо. В быстром темпе, чтобы мы смогли ускоренно провести следствие.

Забродин бегом спустился по лестнице к себе в кабинет. Позвонил на квартиру капитану Лунцову и вызвал его на службу.

Вскоре раскрасневшийся от свежего воздуха, одетый в праздничный костюм с ярким галстуком, Лунцов рывком отворил дверь и отрапортовал:

– Прибыл по вашему указанию, товарищ полковник!

– Входите. Будете мне помогать.

По выражению лица Забродина и по его тону Лунцов понял, что произошло что-то необычное. От уравновешенности полковника не осталось и следа.

– Что-то случилось, Владимир Дмитриевич? – с тревогой спросил Лунцов.

– Случилось. Теперь все хорошо. – И Забродин рассказал о событиях минувшего дня. – Быстро собирайтесь. Поедем к Краскову в гостиницу «Северная», а вечером мы с вами будем допрашивать Ромашко. Захватите, пожалуйста, чистой бумаги. Чемодан с вещами Краскова я возьму сам. Как будто все. Выходите к машине.

Озабоченность Забродина передалась Лунцову.

Красков ждал их в холле гостиницы.

– Здравствуйте! Очень рад. – Они крепко пожали друг другу руки, Забродин представил Лунцова.

Поднялись в номер, Забродин вызвал официанта и заказал бутылку «Твиши». Пока официант накрывал на стол, Забродин подошел к раскрытому окну. Небо заволакивали серые тучи, ветер крепчал. Красков присел на край своей кровати и притих. Официант ушел, Забродин плотно притворил раму и пригласил всех к столу.

– Как устроились на новом месте? – спросил он Краскова.

– Давно так не спал…

– Давайте отметим ваше благополучное возвращение. И с праздником!

– Благодарю вас. Лучше, чем мозельское… Товарищ полковник, когда я смогу повидать родных? – без всякого перехода спросил Красков. Видно, эта мысль давно его тревожила.

– Н-да… – Забродин помедлил. – Я вас понимаю… Но придется еще подождать… Ничего не поделаешь…

Красков вздохнул:

– Ну, что ж… Потерплю… Дольше ждал.

За стеной или где-то наверху включили радио. Мужской голос запел: «Я трогаю русые косы».

Красков прислушался:

– Хорошая песня! Я ее слушал совершенно в другой обстановке. Там… Мы были тогда вдвоем с Ромашко. Если бы вы его только видели в тот момент! Хотите, я расскажу?

– Да, пожалуйста.

– Это было весной прошлого года. Вместе с Ромашко я приехал в Бад-Нойар, недалеко от Бонна. Вероятно, вы слышали об этом городе?

– Никогда в жизни… – Забродин улыбнулся.

– Этот городишко известен своим игорным домом. Вроде Монте-Карло или Баден-Бадена, только меньших масштабов. Рулетка и все прочее. Город богатый и очень красивый, хоть и небольшой. Цветы, чистота… Куда пойти? В игорный дом нас не пустят – не такого мы полета птицы. Да и на что играть? Мы зашли в ресторан. Было тоскливо и захотелось выпить. Наскребли денег, заказали коньяк. Попросили целую бутылку… Вы знаете, как заказывают немцы? Маленькими порциями, грамм по двадцать. Мы так не умеем…

Пока ожидали, к соседнему столику подсел богатый эмигрант. Это было видно по его одежде, разговору. Он тоже сделал заказ и включил свой транзистор. Была передача из России. Какой-то солист исполнял эту песню. Ромашко замер. Побледнел. Слушал, стиснув зубы. А когда кончилась песня, налил полные бокалы и хватил! Снова налил… Зажал бокал в руке, стекло хрустнуло, вонзилось в ладонь. Кровь потекла на скатерть, а он сидел и смотрел. Лишь качал головой и повторял: «Березы! Березы!» Мне тоже хотелось взвыть. Извините…

– Ничего, это жизнь… Какой он, ваш Ромашко?

– Ромашко? Подлец. Самый отъявленный подлец! Что еще? Верит в бога!

– Религиозен?

– Еще как!

– Молится?

– В церковь не ходит, но молитвы читает регулярно.

– Где вы должны обосноваться?

– Мне назначили город Борисов, Ромашко – Орел. Что касается инструкций по разведке, то я думаю, что они вам хорошо известны…

– Ничего нового?

– Нет.

– Теперь расскажите о Пронском. Как он там? Меня интересует все, что вы знаете.

Красков задумался, взял со стола рюмку, отпил глоток вина.

– Могу рассказать о нем немного. Познакомился в американской разведывательной школе, где он работает преподавателем. Со всеми держится сухо, поэтому близких друзей у него нет. Мне даже показалось странным, когда однажды, неожиданно, я встретил его в городе и он разговорился. Наши встречи повторялись, он говорил о родине, и я понял, что он тоскует. Наши чувства совпали. Перед самым отлетом он поговорил откровенно и доверился мне, дал поручение явиться к вам. Передал, что другого пути установить связь не нашел. Пронский просил обратить особенно ваше внимание на маяк.

– Какой маяк?

– Радиомаяк. Его дали Ромашко.

О радиомаяке Забродин услышал впервые.

«Что замышляет американская разведка? Может быть, американская военщина строит на этом свои расчеты? – мучительно размышлял Забродин. – Поставит диверсант «аппаратик» возле какого-нибудь важного объекта, заработает радиомаяк на определенной волне. Идеальная наводка для вражеского самолета: куда там старым ракетницам. Бомбы будут падать точно на цель…»

– Почему маяк дали именно Ромашко?

– Понятия не имею. Вероятно, ему больше доверяют…

– Где он должен ставить его?

– Этого я не знаю.

Еще немного поговорили на нейтральные темы и попрощались с Красковым. Вышли из гостиницы.

– Когда приходить? – спросил Лунцов.

– В восемь.

Погода резко изменилась. На улице шел снег. Мокрый и липкий, он пушистым белым слоем покрывал подоконники, лотки, палатки, крыши домов. Падая на мостовую, снег тут же таял, превращаясь в серую жижу, которая неприятно чавкала под ногами. Фетровая шляпа и пальто Забродина намокли. Выбирая места посуше, он перепрыгивал через небольшие канавки и лужи, торопясь к остановке троллейбуса.

Мужчины, женщины, дети, не обращая внимания на мерзкую погоду, куда-то спешили, смеялись…

На Трубной площади Забродин вышел из троллейбуса.

– Надеюсь, все дела закончили, дорогой Владимир Дмитриевич? – встретил Забродина Державин.

– Увы! – улыбнулся Забродин. – Дел все прибавляется, Виктор Афанасьевич.

– Вот я напущу на вас вашу жену. Хотя бы сегодня.

– Я испуган и, возможно, сдался бы, – в тон ему отвечал Забродин. – Но дела есть дела.

– Эх, вы! – Державин безнадежно махнул рукой. – Ну, проходите…

За столом царило веселое оживление.

Забродин сел рядом с женой.

– Володя, ты освободился совсем? – спросила она.

– Нет, Валюша, на часок.

А в голову все время лез этот злосчастный маяк.

– Владимир Дмитриевич! Вот мы обсуждаем проблему бессмертия. – К Забродину повернулся композитор Веселов. – Как ваше мнение?

«Проблема бессмертия! Очень своевременно!» – подумал Забродин и ответил:

– Сергей Герасимович, вы берете меня приступом. Я страшно голоден и не способен пускаться в философские рассуждения. Давайте лучше выпьем…

Через час Забродин с сожалением покидал веселое общество.

Ночь тянулась нескончаемо долго. Но ждал ли он рассвета? В одно из таких предутренних мгновений его казнят! Повесят или расстреляют. Но самое страшное, самое тяжкое еще впереди – пытки.

Ромашко снова, как и несколько часов назад, охватил тот внутренний холод, который парализует волю человека.

– Господи, спаси! Господи, помилуй! – прошептал он тихо.

В день отлета мистер Корвигер предупреждал: «Будьте осторожны. Нет и не будет вам пощады! Под ногти воткнут раскаленные иголки».

«Был бы яд, сейчас же, не задумываясь, проглотил бы его. Очкастая сволочь, прости меня, господи, отхватил ножом!»

Под утро, когда Ромашко окончательно измучился, совершенно неожиданно в его истерзанную душу ворвалась новая мысль… И замерло сердце: «Не ошибка ли это? Может быть, его схватили случайно? Приняли за кого-то другого? Подержат и выпустят! В самом деле, откуда они могли знать? Только приземлился, и на тебе! Нет, они ничего не знают. Просто случайное совпадение… Нужно срочно что-то придумать».

Ромашко приподнял голову. Он лежал на железной кровати, прикрепленной к стене. Откуда-то сверху в тюремную камеру проникал слабый, казавшийся голубоватым дневной свет. Ромашко огляделся. Серые, кое-где облупившиеся стены, массивные и нерушимые, словно скалистые громады по бокам узкого ущелья. У него появилось даже ощущение, что он лежит на дне глубокой пропасти и стены в любую минуту могут сомкнуться и раздавить его. И тишина! Страшная, гнетущая тишина!

«Но ампула с ядом!.. Как объяснить? Рубашка чужая. Случайно прихватил на вокзале. Уголовник я… А паспорт, а военный билет, которые отобрали при обыске?!» Эта мысль вновь наполнила душу ледяным холодом. И медленно, еще неуверенно пробивалось в сознание: «Отказаться! Сказать, что нашел! Документы – тоже чужие. Именно так. А где свои? Голова раскалывается! Эти подобрал в дорожном кювете, а свои выбросил. Почему? Был осужден за кражу. Бежал из лагеря. Ха! Вот это здорово! Пусть поищут по лагерям… Что-то получается. Слава тебе, господи! Надоумил, господь! – Ромашко перекрестился. – Шел по дороге, валяются документы. Поднял. Что еще надо. О таких только и мечтал. Своих нет. Какие документы могут быть у беглеца? Был грех, воровал. Потом раскаялся, но было поздно. Понимаете, гражданин следователь, тяжело сознаваться, но что поделаешь – бежал из лагеря!» Ромашко представил, как удивится следователь. «Задержанный сознался! Беглец – уголовник… Отправить его обратно в лагерь! Сколько лет сидеть? Сколько могут дать за кражу? Три? Пять? Так потом – документы верные, железные! Ха, ха…»

Ромашко вскочил с кровати. Два шага к окну, два шага обратно. «Да! Вот что еще! Какая фамилия настоящая? Ведь документы чужие… Фамилия, фамилия… У соседей был парень, одного возраста. Убежал тогда к партизанам. Жив ли? Гришка… Гришка… Парфенов! Вот и фамилия! Кажется, получается?! Нужно держаться насмерть! Иначе – каюк! Пытки!.. Господи, помоги!»

Ромашко встал на колени и начал молиться. Помолившись, выпил воды. Два шага туда, два шага обратно…

«Доказательств у них нет. Вещи зарыты… Только документы… Документы не мои. Я – Григорий Парфенов. Может быть, пройдет?! Сначала – в лагерь, потом в любую сторону ту-ту… Ты, Дик, иногда соображаешь, когда очень захочешь!»

Арестованный лег на кровать и даже немного вздремнул.

– Подъем! – Ромашко вздрогнул. Его разбудил скрежет засова. Вошел надзиратель, держа в руках миску и кувшин. Ромашко встал, прошелся по камере, чувствуя слабость. «Только бы не запутаться, не сбиться. И стоять на своем!» Ему захотелось курить. Так сильно, что закружилась голова. Он проглотил слюну и почувствовал во рту сильную горечь. Выпил холодной воды, встал на колени и начал молиться. Потом поел. Снова вошел надзиратель.

– Послушай, любезный, – кинулся к нему Ромашко. – Скажи следователю, что произошла ошибка.

Надзиратель взял посуду и, не обращая внимания на арестанта, затворил массивную дверь. Прогремел засов. Ромашко подбежал к двери и ударил кулаком.

– Послушай! Скажи следователю…

Приоткрылся глазок.

– Стучать запрещено. Прекратите!

Ромашко отошел от двери.

Целый день он томился ожиданием: когда вызовут? Но никто его не звал. Еще дважды приходил надзиратель и приносил еду. Какой у нее вкус? Что он ел? Ромашко не замечал. Но, после того как он составил свой план, он делал все исправно: ел, пил, молился, ложился отдыхать. Когда приказывали убирать – убирал.

Все сильнее хотелось курить. Ему даже мерещилось, что в камеру откуда-то проникает слабый аромат табачного дыма.

Только к вечеру, когда под потолком засветилась желтая лампочка и Ромашко уже думал, что сегодня его не потревожат, зычный голос, перекрывая скрежет засова, выкрикнул:

– Ромашко на допрос!

Ромашко вздрогнул, напрягся. Все желания пить, курить мгновенно пропали. И в мозг вошла одна мысль – во что бы то ни стало доказать, что произошла ошибка.

Забродин заранее составил план допроса, но вид арестованного его насторожил: «Почему он спокоен? Чему рад?»

Ромашко неподвижно сидел на стуле и переводил взгляд от Забродина к Лунцову.

Лунцов чертил какие-то вензеля на бумаге: он знал, что в эту минуту тревожить Забродина нельзя.

С чего начать допрос? Унесет ли преступник с собой секреты? Или в нем пробудится человек? Сбросит он с себя маску и раскается. Расскажет все и поможет предупредить новые преступления. Или предстанет подследственный перед судом, так и не раскрывшись полностью, утаив что-то важное?

Доказать вину преступника нетрудно, если есть неопровержимые улики. Против Ромашко улик много: фиктивные документы, ампула с ядом, нелегальная заброска на самолете… Потом будут найдены вещи. В этом полковник не сомневался.