Текст книги "У каждого свой долг (Сборник)"

Автор книги: Владимир Листов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Владимир Листов
У КАЖДОГО СВОЙ ДОЛГ (Сборник)

ОПЕРАЦИЯ «ЯНТАРЬ»

МОЙ ШЕФ

Наступила ранняя весна 1941 года, вторая весна сначала моей работы в контрразведке. В середине дня меня неожиданно вызвал к себе начальник – майор государственной безопасности Крылов. Пригласив сесть, Крылов взглянул на лежавшую перед ним на столе четвертушку бумаги с машинописным текстом и почему-то пристально посмотрел на меня. Он явно был озабочен.

Больше года работал я у Крылова, друзьям говорил, что Крылов – мужик свойский, а к его насмешливому взгляду и хитрым глазам привыкнуть не мог. Рядом с ним я чувствовал себя мальчишкой. И по утрам дважды и трижды, отнюдь не по рассеянности, прохаживался бритвой по гладким румяным щекам. «Нет, медленно, мучительно медленно получается из тебя взрослый мужчина», – думал я, глядя в зеркальце. «Мужественных складок в уголках рта нет. А подбородок? Круглый, мягкий – верный признак нерешительного характера».

А как мне хотелось быть похожим на своего спокойного и уравновешенного начальника! Во всем: в манере держаться, разговаривать с людьми, даже носить гимнастерку. Но, увы! «Молодо-зелено», – говорили иногда старшие товарищи, кто в шутку, а кто и всерьез. И добавляли: «Обрастай, Володя, поскорее перышками!»

Крылову было за пятьдесят. Коротко остриженные волосы с сединой на висках топорщились «ежиком». Любил он шутку, и по моему адресу их выпадало, пожалуй, больше всего. Виной тому были моя молодость и неопытность. Но шутки его не обижали, скорее, помогали в работе, вносили в служебные отношения непринужденность и дух товарищества.

На этот раз, к счастью, испытание продолжалось недолго. Я молча сидел перед Крыловым и чувствовал себя прескверно. «В чем же я мог оплошать?» Заметив, что я краснею, майор ткнул папиросу в пепельницу и деловито сказал:

– Завтра выезжаем в Прибалтику. Местные товарищи сообщают, что банда, о которой мы с вами уже слышали, затевает что-то серьезное… План операции составим на месте. Надеюсь, вы не против?

Последняя фраза меня смутила, но Крылов произнес ее без тени иронии. И смотрел на меня выжидающе… «Он еще спрашивает!» По-видимому, на моем лице столь красноречиво был виден ответ, что, не дожидаясь слов, Крылов произнес:

– Что ж, отлично! Укладывайте вещи.

Приказ есть приказ. Сборы недолги. И вот я с чемоданчиком в руках стою в людном зале Белорусского вокзала. Все куда-то торопятся. Пожилая женщина тащит за руку плачущего мальчугана.

Торопливо шагает группа озабоченных военных летчиков. Прямо передо мной крепыш носильщик пытается осилить груз, вдвое превосходящий размерами его самого. «Эх, русская удаль! Надорвется!» Я хотел было кинуться на помощь, но услышал знакомый голос:

– А-а, наш Пинкертон уже здесь! И чем-то увлечен? – Крылов стоял рядом и улыбался. В пыжиковой шапке-ушанке и темно-сером пальто, раскрасневшийся от мороза, он, казалось, сбросил десяток лет. – Пошли! – заторопил Крылов и направился к выходу на платформу.

В купе я разделся, положил чемоданчик на верхнюю полку и вышел в коридор. Крылов расположился у окна с книгой в руках. «Словно у себя дома, – подумал я. – Окружающее его не интересует: ни спутники, ни живописная природа Подмосковья за окном!» Я знал, что Крылов любит читать, но сейчас, когда впереди ответственное дело, вникать в суть написанного, следить за действиями героев и мыслью автора и ни о чем другом не думать – просто невероятно! Опять, наверное, взялся за Достоевского!

Я вспомнил, как Крылов однажды совершенно неожиданно – он всегда делал нечто неожиданное – спросил:

– Ты читал «Подростка»? – А у самого в глазах уже готовая усмешка. Крылов часто называл меня на «ты» в неслужебной обстановке или когда хотел подчеркнуть свое расположение. И получалось это у него по-отечески. Так и теперь. Ведь знает, что не читал, а спрашивает. Попал в самую точку… А, впрочем, почему я должен прочесть в первую очередь «Подростка»? Не может человек в моем возрасте успеть все! Я уже прочел многие произведения Достоевского. А это – не успел. Уши мои стали наливаться жаром, как это случалось, когда я чего-нибудь не знал. Он не стал иронизировать, а просто сказал:

– Прочти, обязательно! Это интересно. Чекист должен хорошо разбираться в человеческой психологии…

Между тем поезд набирал скорость. Последние деревянные домишки московских пригородов сменились перелесками, черно-серыми полями. Потом замелькал лес, дачные постройки. Чувство радостного ожидания, возникшее на вокзале, стало затихать, и на смену ему пришло томящее предчувствие какой-то неопределенности и опасности. И сам по себе отчетливо прорезался вопрос: «А справлюсь ли? Что будет поручено мне?»

Теперь меня уже не волновали красоты Подмосковья: пушистые ели и прозрачные дали лесных просек, хотя я все еще продолжал стоять у окна. Мыслями я был уже там, в Прибалтике…

«Может быть, Крылов только делает вид, что читает книгу, а на самом деле тоже думает? Он-то обязательно что-нибудь придумает!» Я закурил. «Не так давно я вот так же отправлялся в неизвестность. Тогда был диверсант… Все прошло удачно. Крылов даже похвалил. Но сейчас дело посерьезней: целая организация!»

ПОБЕГ ИЗ ТЮРЬМЫ

Утром, наскоро попив чаю, Крылов снова взялся за книгу. Приехали днем. Поезд рывками стал притормаживать, тогда только Крылов захлопнул книгу, приподнял голову, посмотрел на меня, словно он возвратился из неведомых краев:

– Прибыли?

И с трудом расставшись с каким-то другим миром, рассмеялся:

– А здорово все же сочиняли, дьяволы! Нет, я не точно выразился: волшебник Куприн! Кто сейчас так пишет?

«А ведь и в самом деле читал! Про все дела забыл! Ну и ну», – удивился я, глядя на майора.

Крылов вышел в коридор, раздвинул белые занавески, наполовину прикрывавшие окно, и стал рассматривать многочисленных встречающих. Кого-то заметив, приветливо кивнул и повернулся ко мне:

– Готов, Володя?

Распрощавшись с соседями по купе, мы вышли из вагона. Солнце слепило глаза, пригревало. На закраинах крыш снег подтаивал, звенела капель. Воздух был по-весеннему свеж и опьяняющ. Крылов глубоко вздохнул, восторженно оглянулся по сторонам и вместо приветствия сказал подошедшему к нам полному краснолицему человеку:

– Ну и живут же люди: у них уже весна! Есть чему позавидовать, товарищ Дуйтис.

Дуйтис, начальник местного управления государственной безопасности, улыбнулся и в тон Крылову ответил:

– За чем же остановка, Николай Федорович? Поселяйтесь у нас навсегда. Работа найдется…

Он повел нас к автомобилю и по дороге стал что-то горячо объяснять Крылову. Я немного поотстал, шел вслед за ними, всматриваясь в лица прохожих. Мне не терпелось уловить признаки ожесточенной борьбы, о которой слышал в Москве.

Вопреки ожиданиям, люди были спокойны, улицы полны народу, работали магазины. В глазах прохожих я не уловил ни тревоги, ни страха, ни затаенности – ничего такого, что свидетельствовало бы об их опасениях или недовольстве. Только на лице одного мужчины промелькнуло выражение озабоченности. В общем, обычная деловая жизнь, размеренная и обыденная, такая же, как в любом другом городе. Дворник сгребает с тротуара остатки снега на проезжую часть дороги, укатанную санями. Возле потемневшей кирпичной стены, на просохшем асфальте, мальчишки играют в стеночку… И все же, где-то здесь, под сводами высоких черепичных крыш, за стенами церковных башен орудует банда. Вербует новых участников, подготавливает убийства.

Мы поселились в гостинице в центре города. Это была одна из лучших гостиниц. Хозяин ее сбежал вместе с бывшими правителями, но персонал остался. Постояльцы не испытывали никаких неудобств: белоснежное белье, чистые ковры, блестящие поручни лестниц, натертый паркет…

Крылов привел себя в порядок и уехал с Дуйтисом в управление, предупредив меня, чтобы к восьми часам я был дома – отправимся ужинать. Я долго стоял у окна, смотрел на незнакомую улицу, раздумывая, чем бы заняться. Потом решил осмотреть город.

Я пошел вдоль улицы, никуда не сворачивая, чтобы не заблудиться. Тут и там теснились красивые дома с причудливыми лепными украшениями. Время от времени я задирал голову вверх, чтобы получше увидеть особенно интересное здание. И всюду богатые витрины: модные костюмы, цветастые галстуки, изящные антикварные изделия. Город увлек меня, по кривым улочкам я свернул куда-то в сторону. Неожиданно оказался возле средневековой крепости Гедемина.

Ходил долго и порядком устал. К вечеру подморозило. На крышах настыли прозрачные сосульки. По дороге в гостиницу я время от времени останавливался у сияющих витрин маленьких магазинчиков. Меня поражали и голубые фонари, вспыхнувшие на центральной улице, и перезвоны колоколов, и силуэты католических костелов, и разукрашенные тройки. Песнями и смехом провожала молодежь масленицу. Прощай, зимушка-зима!..

Я знал, что многие верят новой власти и ее поддерживают. Но все ли? Сколько других? Кто из них будет стрелять? С любопытством я всматривался в освещенные окна домов. Кто там? Друзья или враги? Может быть, просто обыватели, которые еще не выбрали свой путь? С кем из них придется мне столкнуться и какими будут эти встречи?

Я поднялся в свой номер, Крылов уже ждал меня.

– Где вы были? – я увидел, что он не в духе.

– Осматривал город…

– Пошли ужинать. Дела обстоят хуже, чем я думал, – бросил он. Я понял, что он не расположен к разговору, и молча зашагал за ним. Наскоро поев в кафе, мы легли спать.

Наутро у майора Дуйтиса состоялось совещание. Собралось много народу, и в небольшом кабинете скоро стало душно. Дуйтис говорил медленно, с одышкой, словно превозмогал себя. Несмотря на это, его речь была собранной, логичной.

– Фашисты наглеют с каждым днем, – голос начальника управления звучал резко и решительно. – Вчера опять разбросали листовки, пытаются запугать население. Свой главный удар банда готовит в спину Красной Армии в случае военного конфликта с Германией. Главари надеются, что война наступит скоро, готовятся к ней, считая себя резервом фашистов в нашем тылу. И хотя подавляющее большинство населения на нашей стороне, мы не имеем права ждать, когда враг перейдет в открытое наступление. Мы должны нанести упреждающий удар… Прошу обратить внимание: участники организации почти не оставляют следов. Дает себя знать большой опыт подпольной борьбы.

– Сколько лет действует эта организация? – поинтересовался Крылов.

Дуйтис раскрыл папку, полистал бумаги.

– Тут у нас собраны архивные материалы буржуазной контрразведки. Она тоже интересовалась этими людьми. Но правительство не трогало организацию, видимо не хотело ссориться с Гитлером… Организация существует больше десяти лет… Нам известно, что главарь находится в городе, другие скрываются на хуторах…

– Из банды кто-нибудь арестован?

– Одного мы взяли, но он молчит.

– Как его фамилия?

– Крюгер. Ганс Крюгер.

Совещание затянулось.

Я сидел в дальнем углу кабинета и перебрасывал взгляд с одного незнакомого лица на другое, наблюдая, как слова майора Дуйтиса действуют на разных людей.

Как всегда в подобных случаях, выявились детали, которые на первый взгляд имели малое отношение к делу, а при всестороннем анализе вдруг оказывались очень важными и значительными. И теперь задача заключалась в том, чтобы в лабиринте отрывочных, противоречивых фактов выбрать наикратчайший путь к центру фашистской организации. Но для этого требовалось множество дополнительных сведений.

Минула первая неделя. Отбор сведений, сопоставление событий – задача нелегкая. Проверка сообщений, допросы свидетелей отнимали уйму времени. Но, несмотря на затраченные усилия, крупицы пока не слагались в нечто единое. Все было разобщено и хаотично.

Однажды меня вызвал Крылов.

– Володя, быстренько в приемную, – сказал он. – Там один товарищ принес документы. Поговорите с ним.

Я бегу вниз. В руках у мужчины сверток. Он передает его мне и на ломаном русском языке поясняет:

– Это листовки. Мы собрали их на улице Адама Мицкевича.

Разворачиваю сверток. В руках пачка листовок, пахнущих типографской краской. Они наполнены злобой по отношению к Советской власти, к коммунистам. Даже неприятно брать в руки. В них содержатся призывы к саботажу, восхваляются фашизм и Гитлер. Подобные я уже видел. Это последние потуги свергнутых эксплуататорских классов вернуть свои привилегии. Они готовы пойти на союз с кем угодно. Отложив листовки в сторону, я поднимаю глаза на мужчину. Он меня понимает без слов, беспомощно разводит руками и говорит:

– О! Это сделано хитро.

Незнакомец рассказывает, как он подобрал на улице эти листовки. Оттого, что он не может сказать ничего определенного, назвать приметы людей, которые их бросали, он смущенно краснеет.

– Листовки падали с крыши, – как бы оправдываясь, поясняет он. – Мы с товарищем побежали наверх, на чердак, но там уже никого не было.

Поблагодарив его, я возвращаюсь к Крылову.

– Где Жольдас? – спрашивает он кого-то по телефону и отдает мне распоряжение: – Вместе со следователем Жольдасом немедленно к этому дому! Разберитесь на месте. Внизу стоит моя машина.

И вот мы на крыше. Осторожно ступая по мокрой и скользкой жести, подходим к самому краю. Внизу тянется узкая, припорошенная свежим снегом улица. Люди куда-то спешат. На крыше нет никаких признаков тех, кто мог разбросать листовки. Мы возвращаемся на чердак. Жольдас упорно смотрит под ноги. Возле слухового окна наклонился и что-то поднял.

– Вот опять то же самое! – говорит он с горечью. – При помощи часового механизма. Видал?

Он показывает мне колесики, гаечки от часов-ходиков и поясняет:

– Новейшее изобретение. Привязывают, подлецы, к доске пачку листовок. Этот механизм обрезает веревку, и листовки сыплются вниз. А бандитов и след простыл! Попробуй найди!

Каждый день мы работали до двух, до трех ночи. Крылов задерживался дольше. В гостиницу я возвращался, как правило, один. Трехэтажное здание управления выходило фасадом на большой пустырь, который щетинился голым кустарником и в темноте настораживал. Выходя из управления, я, поглядывая по сторонам, неторопливо огибал пустырь по обледеневшей асфальтовой дороге.

В зеркальной черноте оконных стекол отражались холодные звезды. Город спал. Я напряженно вглядывался вдаль. Там, где уличные фонари раздвигали ночную тьму, виднелись лишь наглухо закрытые подъезды домов…

В ту ночь, как обычно, я закончил работу поздно. Голова трещала, глаза слипались, неодолимо клонило ко сну. Но стоило выйти на улицу, и морозный воздух прогнал дрему.

…Гостиница была недалеко. Чтобы продлить прогулку, я шел не торопясь. На полпути к гостинице я заметил человека, прислонившегося к металлической ограде. Остановился, решил понаблюдать. Вот мужчина отделился от ограды и, согнувшись, пошел. Казалось, он крадется. На всякий случай я расстегнул кобуру и двинулся следом. Неизвестный вел себя как-то странно: то, припадая к ограде, подолгу стоял на месте, то отрывался от нее и, пошатываясь, как пьяный, неуверенно продолжал путь. Я догнал его и некоторое время шел рядом.

– Что с вами?

Тот словно не расслышал. Потом что-то пробормотал.

– Не понимаю… – громко сказал я по-русски.

Мужчина поднял голову и с сильным акцентом спросил:

– Русский?

– Да.

– Н-не… хорошо…

– Что не хорошо?

– Мне н-не хорошо, – повторил он, схватился за живот и, скорчившись, припал к решетке.

Я шагнул к мужчине, тронул его за плечо.

– Вы больны?.

– Да, да… Помогите. У меня язва, – с трудом подбирая слова, сказал он.

Я обхватил его за талию. При неярком свете фонаря рассмотрел черты лица: большой нос, глубокие впадины щек, в глазах усталость и страдание. Что заставило его выйти ночью на улицу?

Два квартала шли молча.

– Сюда, – кивнул мужчина, указывая на высокое каменное крыльцо, огороженное перилами. – Я позвоню.

В коридоре зажегся свет, и сквозь узорчатые двери я увидел пожилую женщину, которая что-то спросила. Я не разобрал ее слов.

– Ты не бойся, – сказал мужчина по-русски, – меня привел русский.

– Вы русский? Недавно в городе? – переспросила женщина, открывая дверь.

Я кивнул.

– И не боитесь ночью ходить по городу?

– А мне нечего и некого бояться, – улыбнулся я.

– Ой, не говорите так. Время сейчас не то, чтобы никого не бояться, – пристально глядя на меня, заметил хозяин дома.

Крайне изнуренное, бледное с желтизной лицо его носило следы лихорадочного состояния. И это не было только отражением внутренней боли, вызванной приступом язвы. Нет. Теперь, при хорошем освещении, мне показалось, что он сильно возбужден, хотя и не пьян. «Может быть, он участвовал в азартной игре? Он – картежник?» Он смотрел на меня и как будто не видел, словно был здесь и в то же время где-то там, откуда, может быть, только что возвратился, хотя реплики его были вполне разумны.

Уходя, я внимательно рассмотрел дом, запомнил на всякий случай его номер и название переулка. Ведь не каждый день такое случается!

Город переживал трудные дни. С наступлением темноты жители отсиживались в своих квартирах, выходили на улицу только те, кому было нужно по неотложным делам… А этот вышел!

Спустя несколько дней произошло событие, оборвавшее единственную нить в логово организации.

Я услышал на улице выстрелы и выскочил из управления. Дежуривший у подъезда солдат что-то объяснял окружившим его сотрудникам, указывая на пустырь. Я только разобрал его слова:

– В том направлении…

Несколько человек побежали через пустырь, к ближайшим домам. Я кинулся за ними, догнал и понял, что случилось самое неприятное: сбежал Крюгер!

Осмотрели подворотни и лестничные клетки ближайших домов. Преследовать не было смысла. Узкие улочки пересекались здесь и там, темнота работала на беглеца. Когда я возвратился в управление, сотрудники обсуждали случившееся.

– Жольдас не новичок. Как он мог допустить?

– Слишком понадеялся на свои силы.

– Но ведь это не умно: посадить преступника почти рядом с собой!

– Он, бедняга, кажется, еще не пришел в себя.

– Да, не повезло парню! За это могут отдать под суд.

– Теперь Крюгер всех предупредит. Ищи-свищи!

Как мне удалось понять из отрывочного разговора, дело было вот в чем: Крюгера доставили из тюрьмы на допрос. Жольдас пытался вести с ним беседу на житейские темы, и Крюгер охотно поддерживал разговор о доме, о полевых работах… Когда Жольдас наклонился к ящику стола, Крюгер метнулся, схватил мраморное пресс-папье и ударил Жольдаса по затылку. Потом взял пистолет, ногой вышиб раму и был таков!

Дальнейшее я уже знал: дежуривший возле здания вооруженный солдат, заметив беглеца, выстрелил сначала вверх, затем стал целиться в убегавшего человека. Промахнулся. Было уже довольно темно, и беглец быстро растаял в сумраке. Еще два выстрела прозвучали впустую.

Я вошел в кабинет следователя. Жольдас с забинтованной головой лежал на диване. На полу – осколки стекла. Ветер дул в открытое окно, наполняя комнату холодом. Картина случившегося была ясна: бандит подкараулил следователя.

На ноги было поднято все управление. Назначили секретные посты, усилили наблюдение за кварталами, где мог найти пристанище Крюгер. Подключили милицию. Все было тщетно…

Когда острота немного сгладилась, Крылов вызвал меня и поручил прочитать архивные материалы.

– Посмотрите еще раз, – сказал он, перелистывая бумаги, подшитые в три довольно потрепанные папки. – Вдруг за что-нибудь зацепитесь. Пусть Жольдас поможет вам, как переводчик.

После бегства Крюгера Жольдаса отстранили от дел, и он слонялся из кабинета в кабинет, ожидая решения своей участи. Лицо его осунулось, глаза потускнели. Товарищи сочувствовали ему, но ничем помочь не могли.

Получив задание, Жольдас оживился. Хоть и не сложное, но все-таки дело.

Документов много. Пожелтевшие листы тонкой бумаги, кое-где пробитые шрифтом насквозь. Жольдас читал и переводил страницу за страницей. Было утомительно и скучно. Подробные описания, где и когда состоялись собрания, какие вопросы обсуждались. Упоминались и руководители организации, но вместо фамилий были клички. Вот речь идет о Старике. Кто он? Самый старший? Фюрер? Возможно. А возможно, и нет…

Раньше я представлял себе работу в контрразведке боевым, горячим делом, когда сталкиваешься с врагом лоб в лоб. А тут пыльные страницы, сухая канцелярщина!

На другой день, однако, наше внимание привлек некий Лукас. «Эге, еще одна кличка. Входил в руководящее ядро организации. Потом взбунтовался… Почему же? Не ясно… Ага, вот. Лукас возмущался жестокостью гитлеровцев, члены организации обвиняли его в симпатиях к Советскому Союзу… Чем же закончилась ссора главарей? Это важно, очень важно!» Лихорадочно листаем потрепанные страницы, но все неожиданно обрывается…