Текст книги "Год жизни (СИ)"

Автор книги: Владимир Кабаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

И точно. На связи, в семь часов вечера, стало известно, что Виктор Палыча нашли в пяти-шести километрах от сейсмостанции, неподалеку от речки, замерзшим, свернувшимся калачиком и лежащим головой к сейсмостанции...

А я вспомнив наши с Нестером приключения на Казанкане, готов был перекреститься. Ведь мы тоже могли замерзнуть, если бы я привычно упорствовал в желании пройти через перевал...

Назавтра, прилетевший самолет унес тело "Интеллигента", Игоря, Колю Аверьянова и еще двух наших ребят в качестве свидетелей для дознания и следствия в Нижнеангарск.

...И Виктора Палыча, и Игоря я совсем не знаю, но по рассказам ребят выходило вот что.

Виктор Палыч окончил торговый технику и работал в тресте кафе и столовых клерком. И каким – то образом получилось, а в торговле это частый случай, что его вдруг, посадили за небольшую растрату, в которой может быть и не он был виноват.

Так, в двадцать четыре года, молодой "торговец", попал на четыре года в лагеря. В лагере он проштрафился – ему добавили, а потом еще добавили, и в общей сложности, он отсидел 12 лет.

В лагере пристрастился к "чефиру" и "колесикам", – таблеткам с небольшим содержанием наркотиков...

Игорь, окончил пушной технику, некоторое время работал егерем в заказнике, и жил там один. Потом устроился в сейсмоотряд и вот уже три года работал здесь.

На Ангаракане, в одном из походов по окрестностям, отморозил себе пальцы на ногах, а в отпуске, в городе прихватил нехорошую болезнь и теперь успешно ее залечивал.

По рассказам ребят, это человек жесткий, бескомпромиссный, привыкший командовать и не терпящий неподчинения. Игорь по словам ребят, хотел, чтобы все жили так, как живет он сам, делали всё так, как делает он, ни на йоту не допуская самостоятельности.

Как правило, эти признаки сильного характера неуместны там, где люди живут небольшими коллективами, тем более, если люди живут вдвоем.

Много требуя от себя, Игорь много требовал от других и казалось, это хорошая черта, но вот когда люди подолгу живут оторвано от мира, это не всегда уместно, а иногда, в общении попадает, как говорят, "коса на камень".

И вот, волею обстоятельств поставленные друг против друга, два этих человека не смогли согласовать свои принципы, и дело пришло к трагической развязке.

По мне, так в жизни некоторые жизненные принципы взаимоисключают друг друга, и никакого мирного сосуществования между ними быть не может.

О подробностях этого дела я постараюсь написать рассказ...

...Прошел праздник Седьмое ноября, и, оставшись один, (ребята ходили и ночевали в поселке), я с грустью и горячо вспоминал дом и ребятишек, – их образ в памяти не потерял еще детальности и четкости.

Жалко жену и детей, немного жалел себя, но тут же и уговаривал: время идет быстро и скоро я вновь увижу их всех вместе.

Но горечь на душе от того, что по временам очень ярко ощущаю неостановимое движение времени и предвидение будущих утрат навевали тоску. Ребятишки растут уж очень быстро, и соответственно время прожитой жизни приближает меня к старости и неизбежному концу.

А сколько случайностей подстерегает каждого из нас в этой жизни? Пример тому – судьба Виктора Палыча.

Вчера, то есть десятого ноября, исчезла, а точнее убежала Рика и до сих пор ее нет. У меня на привязи сидит новый пес, но боюсь, что и этот ненадолго...

Сегодня семнадцатое ноября.

Утро. Не спится: проснулся в пять часов, час лежал, думая о чем-то, и встал в шесть, покормил собак и сел писать дневник. Кстати, Рика прибежала через два дня и громко радовалась, увидев меня и попав в знакомую обстановку...

...Живем втроем – я, Нестер и Толя, и поэтому большой беспорядок и в домике, и в распорядке дня: приходится корректировать свои планы, совмещая с общими планами. Толя пилит дрова, а я, закончив свою рабочую пятидневку, три дня был в гостях на сейсмостанции "Озерная".

...Поднялся в воскресенье в пять утра, разогрел завтрак, поел, покормил собак. Собрался в дорогу и еще затемно отправился, ведя Рику на поводу.

Шел в основном по дороге, и около поселка шумели, свистели и стреляли охотники – народ рано встающий и непоседливый.

За поселком к нам прилепился кобель волчьей масти. Волчек, как я его окрестил, прицепился, да так и остался на всю дорогу.

В длинный переход, одел самодельные обутки и раскаялся – войлочные подошвы скользили, идя по пыльной дороге, загребал острыми носами пыль, а острые камешки, впиваясь в мягкие подошвы, мешали ходьбе.

Выйдя в долину Муякана, с удивлением заключил, что снегу по соснякам совсем нет, поэтому следочков не видно и мой поход частично потерял смысл.

Но шел упорно и методично; ноги устали где – то часам к трём дня.

Сел пить чай на берегу промерзшего до дна ручья, прикидывая в уме: по карте еще часа три ходу, и надо торопиться.

Испивши кипяточку заваренного брусничкой, пожевал корочку промерзшего хлеба, отдохнул и прибавляя ход, тронулся скорым шагом, дальше.

Особенностью этого похода было то, что я не знал, где стоит новая сейсмостанция и потому, надо было быть особенно внимательным...

Пройдя километра два, увидел слева, на краю вырубки, чуть заметную крышу ладно поставленного дома и вдруг уловил в воздухе едва различимое гудение мотора.

Сначала не поверил своим ушам: ведь если это работает двигатель, тогда этот дом – сейсмостанция, и я уже на месте.

Не веря до конца в предположение, все – таки свернул с дороги и пошел к дому.

Подходя ближе, увидел еще дворовые постройки, и теперь уже сомнения рассеялись: я пришел к сейсмостанции. В окне мелькнула голова Кондакова, который услышал, как залаяли собаки, и вышел встречать.

Первые минуты хозяин держался скованно – видно, что не ожидал гостя, но я делал вид, что меня это не касается. Разделся, разулся, попросил мягкую обувь, сел пить чай, и ощущение неловкости в хозяевах прошло.

Люда, жена Володи Кондакова, молодая здоровая женщина с приятным напевным голосом, освоилась быстро и по – домашнему в халате делала свои дела. Сашка – двухлетний сынок, мальчуган смышленый и развитый, пристал ко мне показывая книжки с картинками, подписи к которым знал наизусть, но сам говорил только последнее слово из строки и вообще говорил в основном слова без первого слога.

Стоило мне вникнуть в это, и ключ к расшифровке его речей был подобран. Люда с Сашкой, чуть погодя пошли мыться в баню, которая топилась с утра, а мы с Володей заговорили об охоте, о том, что есть и чего нет из зверья в округе.

Выяснилось, что к озеру, на которое ездят рыбачить любители из поселка, ходит медведь, а было это в ноябре; и что этот медведь еженощно приходит к избушке рыбаков из госпромхоза, а рыбаки не рискуют ночью, этого медведя атаковать.

Володя, рассказал также, что этот медведь на днях съел тушку убитой собаки, оставленную на льду озера.

За такими разговорами время идет незаметно...

Настала моя очередь идти в баню. С каким удовольствием я плескал горячую воду на уставшее тело, благословляя добрым словом людей, строивших эту баню, а после бани, поместившись в спальник с чистым вкладышем, заснул крепко и проснулся лишь утром в шесть часов. Начинался новый день, и мы с Володей, еще в темноте, попив чаю, на рассвете тронулись в путь на речку Амнунду.

Шли долго: вначале по дороге, по марям и перелескам, потом без дорог уже по мало проходимым кустарникам, где часто попадались следы косуль и даже сохатых. Часа через три ходу, наконец, пробились к реке и остановились пить чай.

В этом месте, река образовала сеть отделенных друг от друга крупно гравийными отмелями, проток. Вдали, чуть различимо глазом, белел Северомуйский хребет, и обозначалась долина реки Муи.

Направо, через Муякан и дальше видны постепенно сходящие на нет вершины Северомуйского отрога, отделяющего пойму Муякана от реки Муи.

Невысоко над вершинами, стояло яркое, теплое солнце, и, попив чаю, я задремал, удобно устроившись на ветках березы, занесенной на отмель наводнением и оставленной там ушедшей водой.

Кругом уже лежал небольшой слой снега, но солнце светило так ярко, что слепило глаза, отражаясь от снежной глади. Было совсем не холодно и потому, я почти мгновенно заснул, утомлённый вчерашним сорокакилометровым переходом и ранним вставанием, сегодня.

...Отдохнули и тронулись в обратный путь, решив пойти напрямик, и только в темноте пришли домой, изломав ноги в непроходимой чаще, окружающей сейсмостанцию.

По дороге я случайно совсем близко – метрах в двадцати пяти – видел кабарожку, убегавшую от наших собак. На солнце светились не только остевые волосы ее шубы, но и усы на ее мордочке, хотя, может быть мне привиделось. Кабарга была черная, высотой с хорошую собаку, на тоненьких, сильных ножках.

Не замечая меня, она, размеренно проскакала мимо, по большой дуге, а вскоре появились и наши собаки, тяжело дыша и высунув языки.

Там же, недалеко от станции, встретили следы небольшого медведя, который проходил здесь дня три-четыре назад, и Волчок, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение, пописал на следы хозяина тайги.

А я, видя это, грустно усмехался, думая "Если бы вот также в присутствии медведя, ты посмел это сделать, тогда я сказал бы, что ты не боишься никого, кроме своего хозяина.

За все время этого похода, я убил только четыре белки и разочарованный вернулся к себе на сейсмостанцию. На обратном пути нашел горячий источник, недалеко от дороги, и это послужило хоть каким – то утешением.

Сегодня двадцать третье ноября.

Скоро месяц, как я выехал из дома: время летит быстро, и впечатлений и событий не так много. Начал ставить капканы на соболя, пока только пять штук. Заготовленную приманку ни хвалить, ни порицать пока не берусь: время покажет.

Приманка состоит из "проквашенных" белок, немного масла сливочного и глицерина. Капканы ╧ 2 сравнительно большие, с двумя пружинами, и ставил их пока только в вершине маленького ключа, что сразу слева от станции падает с горы по крутому руслу.

Поставил пять дней назад и, пойдя проверять, обнаружил в одном капкане пищуху вместо ожидаемого соболя. Поэтому снял три капкана и оставил только два, стоящих в одном месте под выворотнем: приманка посередине (белочкина тушка), капканы по сторонам узкого прохода, замаскированные еле – еле сухими листьями.

Все это время регулярно ходил в лес, осматривая и приспосабливаясь к окрестностям: много кабарги, особенно на нашем берегу Курумкана вверху, на плоскогорье, но соболя значительно меньше и ко всему охотники везде поспели.

Я определил по следам, ставя капканы в ключах расположенных напротив сейсмостанции, что одного соболя уже изловили неизвестные охотники-капканщики. Ставит кто – то капканы, привязывая приманку на наклонный ствол дерева и выставляет капкан перед приманкой (беличьи тушки).

В большом ключе, назовем его Широкий, кто – то ставит капканы, и проторил тропу в вершину ключа. Здесь живут три сохатых, кормящихся в округе и уходящих отдыхать на день в непроходимые заросли стланика (умно придумано, ни человек, ни собака, ни волк подойти незаметно не сможет).

...Проверяю охотничью амуницию и прихожу к выводу, что лучшая одежда для нынешних мест: резиновые прочные сапоги с каблуками и толстыми стельками в них, шерстяные толстые носки и мягкие суконные портянки. На себе – нижнее белье, мягкие штаны из хлопчатобумажной ткани или сукна и куртка суконная с капюшоном и карманами, – двумя наружными и одним большим внутренним, для бутербродов и бинокля.

Напишу о собаках: сейчас имею две собаки Рику и Волчка. Обе "бусой" масти, чем – то похожи друг на друга. Волчок начинает неплохо работать по белке, поиск достаточно широкий, голос глухой, басовитый, азартен до того, что найдя белку, лает и дико воет, бросается на дерево и старается влезть на него.

Характер же уравновешенный, спокойный и ласковый. Рика белку ищет неохотно, далеко от меня не уходит, облаивает зверька хорошо, но был случай – грызла белку, за что была строго наказана. Она проявляет интерес и к соболю, но след скоро бросает. Обе собачки чрезмерно интересуются кабаргой...

Допишу после, надо собираться в лес – выпала пороша.

Утро двадцать четвёртого ноября.

Продолжу повествование. Собаки в лесу, ведут себя как новички, интересуются всяким свежим следочком и потому, много времени бегают бесполезно для себя и для меня.

Рика "гуляется", и я вчера видел, повязалась с Волчком, а значит, в конце января надо ждать потомство. (Запомнить – повязалась 23 ноября). Хочу себе оставить пару кобельков, и как бы дальше моя жизнь ни сложилась, постараюсь их вырастить и натаскать...

Вчера по пороше ходил в лес: вышел как обычно уже выхожу в начале восьмого. Чуть – чуть рассветало. Прошел по правому берегу вдоль горы, и тут собаки исчезли на час или более. Где были и что делали – не имею понятия.

Перевалил гривку и пустился по ключику вверх, в надежде встретить свежий соболиный след, но тщетно: ни следочка не попалось до самой его вершины.

С трудом, где прыжками, а где ползком пересек, поднялся на осыпь. Снег свежевыпавший таял на брюках и фуфайке и спустя некоторое время застывал ледяной коркой.

Собаки, разгребая снег грудью, едва тащились по прорытой мною в снегу канаве. Бесконечно торчащие тут и там, туда и сюда кусты стланика, мешали ходьбе, подставляя подножки и, как живые, цеплялись за одежду.

Поднявшись на плоскую вершину гривы, встретил, наконец, соболиный след, но собаки, измотанные походом, чуть прошли по следу и бросили, не веря в возможность догнать проворного зверька.

Я тоже не расположен был личным примером вдохновлять их на охотничий подвиг. Одежда промокла и встала коробом; стучали и трещали при ходьбе заледеневшие штаны; даже рукавицы, застыв, перестали гнуться. Мерзли ноги в дырявых резиновых сапогах, и хотелось есть. Так, не солоно хлебавши, я возвратился на станцию, разочарованный, но не сдавшийся: идя по тропе, размышлял:

"Много ли надо человеку – здоров, ноги идут, легкие дышат, голова работает, глаза впитывают отражение земной действительности. И никакого сожаления по поводу неудач – главное, жизнь идет и я живу, двигаюсь и даже о чем – то иногда думаю.

Дома меня ждет семья, малыши – детки и жена – близкий человек. Ради этого можно потерпеть и померзнуть. А на сейсмостанции лежит стопка подобранных мною книг, которые помогут проникнуть в необычность и суровость мира древней Греции, и, быть может, во сне после прочтения этих книг я смогу перенестись в Элладу, край цветущих слив и доблестных мужей... Много ли надо человеку?"

...Теперь о личных планах. К сожалению, забросил латынь и систему усовершенствования тела, но верю, что это ненадолго и через малое время снова буду до одури долбить учебник латыни и отжиматься и приседать до ломоты в мышцах. Внешне я вновь изменился: побрил волосы на голове и отпускаю бороду, и забавно – борода растет быстрее, чем волосы на голове.

Из города привез с собой кипу книг, которые хочу проработать со вниманием, и еще накопился десяток сюжетов, которые надо будет воплотить в складные рассказы. Времени на все: писание, чтение, охоту не хватает и видимо, придется выбирать что – то одно, хотя бы на время.

Сегодня первое декабря.

Зима вступила в свои права: снегу накапливается изрядно, и мороз день ото дня крепчает. С охотой по – прежнему никаких сдвигов, личные планы терпят провал: ни физические упражнения, ни занятия латынью не возобновил, и когда начну – неясно. Но это висит у меня над душой постоянно, и только суета мешает приступить к занятиям, а на очереди русский язык и английский.

Сейчас еще читал Гомера в школьном переложении и много сравнивал.

Жестокие, целеустремленные люди Ахилл и Одиссей, но в отличие от первого, Одиссей не горд, а хитер и способен снести оскорбления, но злобу обязательно затаит и отплатит впоследствии вдвойне.

Хочу, не прерываясь, прочесть Вергилиеву "Энеиду" и затем, прочтя Цицерона, принудить себя вновь заняться латынью. Хотелось бы выписать литературу по истории Греции, греческих авторов и желательно прочесть Эврипида, Софокла и прочих "классиков".

Сегодня четвёртое декабря.

Мороз с каждым днем крепчает: утром на нашем термометре – 32, а днем столбик спирта не опускается ниже – 25. солнце день ото дня ходит все ниже и ниже, путь его по небу короче и короче.

Светает в семь тридцать, а темнеть начинает в четыре часа. В мороз источники парят, распадок только на три часа освещается лучами солнца. Затем, светило прячется за вершины гор, и приходят сумерки, скрипучие от мороза.

Снег порошит по утрам, но на удивление всем, пока чуть прикрыл землю в долине. Конечно, на горах его уже давно по колено.

Собаки дрожат от холода и жмутся друг к другу. Только Соболь, новая моя собака, у которого шуба на редкость пышная, чувствует себя по – домашнему. Свернется калачиком и спит недалеко от крыльца. Два дня подряд ходил в лес с собаками и возвращался ни с чем: в такой мороз и белка, видимо редко выходит из гнезда, а следов зверя не видел уже давно; разве вот кабарги много в округе. Но я собакам не даю ее гонять, чтобы не испортить их, если пойдут, за соболем.

Соболий свежий следок видел всего раза три и всегда в конце дня, когда собаки устали, а мне надо торопиться к дому. Витя, мой приятель из посёлка тоннельщиков, достал двадцать пять капканов, но поставить их никак не решусь – выбираю место получше и жду, когда приманка заквасится.

...Толя Полушкин сегодня отбыл в отпуск, и я остался на время один на станции – Нестер на базе ждет вертолет, снова на Кавокту.

В доме прохладно, несмотря на то, что топлю печь часов по шесть в день. Это потому, что нет завалинки: земля промерзла, и в щели из под пола дует. Окна не оклеены бумагой и не замазаны, в потолке недавно обнаружил щель. Конечно, я постарался заткнуть видимые щели, но дуть стало чуть меньше, а пол по – прежнему ледяной. Ноги мерзнут, когда сидишь за столом в тапочках или туфлях. По утрам ворочаюсь, стараясь запахнуться в спальнике поплотнее и укрыться от прохлады, но это уже не сон, а маята.

Продолжение: Четвёртое декабря.

Размышления:

Читаю Вергилия, иногда вслух. Улучшается дикция и обостряется зрительное внимание. "Георгики" нравятся удивительной широтой стиха, его звучностью и информативной насыщенностью. Конечно же и перевод, наверное, это часть подлинной поэзии. Латынь звучит, когда читаешь оригинал. Начал читать "Русский язык" параллельно с латынью, может так будет лучше и продуктивнее заниматься иностранным языком. Слушаю передачи на английском языке. Утром с шести часов передают хорошие музыкальные программы...

Часто, вдруг приходит мысль о суете всей нашей и моей также жизни. Честолюбие и зависть заставляют и меня к чему-то стремиться и чего-то желать.

Интересно, что никаких оправданий такого положения кроме слабости духа своего не вижу, но не обидно, потому что все так живут. Наверное поэтому, все начинания продолжаются через "не хочу".

Сегодня, двадцатое декабря.

В доме прохладно, топлю печку, а за стенами дома по ясному, звездному, черно – синему небу с яркой луной над скалами, несется яростный ветер, заставляя даже деревья стонать и скрипеть, пронизывая все кругом тридцатиградусным морозом, предвещая перемену погоды и хотя бы на время избавление от холода...

За это время учил и запоминал языки: взялся к латыни пристегнуть еще английский и русский, который или забыл, или вероятнее всего, никогда не знал. Из книг прочел биографию Сократа и "Энеиду" Вергилия, которая произвела большое впечатление – подобного я еще не читал и думаю, что подобное создать не может уже никто.

Величайшая картина – ближе и естественнее, чем Гомер и вместе с тем сохраняет масштабы национальной эпопеи. "Иллиада" для греков, "Энеида" для римлян заменяли должно быть национальные гимны и могли служить символом этих стран...

Поставил капканы – двенадцать штук по распадкам вокруг станции, используя в качестве приманки квашеное мясо белки: посмотрим, что выйдет из этой затеи. Ходил на Белые озера, но об этом подробнее:

...Проснулся часа в три ночи, посмотрел на часы, поворочался с боку на бок, подремал до четырёх и не торопясь поднялся. Принес дров, плеснув солярки, растопил печь, поставил греться суп и чай и стал собираться в дорогу. Взял кружку, ложку, котелок обернутый куском полиэтилена; сложил продукты: сахар кусковой, колбасы килограмм, жиру полкило, мешочек галет, две банки тушенки, рису килограмм, подумал, подумал и не взял соль, так как соль есть во всех строениях по пути, а вес в рюкзаке приходится считать на граммы.

Взял бинокль, патронташ, топор, нож. Продукты и снаряжение уложил в мешок, привязал к поняге, позавтракал, вспоминая, ничего не забыл ли, и отправился. Выйдя из дому в половину шестого, напоследок закрыл у печи поддувало, оставив догорать дрова, разбудил Нестера, наказав, чтобы он следил за печью.

Собаки, посаженные мною на цепь дня за 2 до похода, увидев меня в охотничьем снаряжении, радостно заскулили. Отпустил их с цепи, стал оглаживать прыгающих и веселящихся питомцев. Наконец, караван тронулся: впереди бежали собаки, заметно сзади шел я, поскрипывая ремнями поняги и похрустывая снегом под заледеневшими вмиг, каблуками резиновых сапог.

Стоял тридцатиградусный мороз, и с ясного неба светила луна – полная, как старинная монета. Там же, хрустальным бисером подмигивали мириады звезд.

Над Курумканским источником, высокими клубами поднимался пар, напоминая картины весенних туманов.

В темноте, далеко расстилались волнистой пеленой белые вершины хребта, сливаясь с предрассветными тучками, тянущимися полосой в сторону восхода солнца.

Пройдя по дороге километра три, я свернул в лес, собаки, оживившись забегали взад и вперед, отыскивая в темноте невидимые для меня следы и устраивая погоню за кабаржками, которых в этом году было много повсюду.

В этой суматохе как – то незаметно пропал Соболь, и я его больше не видел за все время, проведенное в лесу. Свистеть я поначалу не стал, мотивируя тем, что собака должна находить хозяина сама, иначе ее можно списывать с самого начала в дворовые псы, а позже мне стало не до Соболя.

Рика вдруг насторожилась, подобралась и, высоко взлетая над землей, делая смотровые прыжки, кинулась в придорожный кустарник на склоне высокой горы. Пройдя за ней, я увидел, что Рика подняла соболя, и в тайне надеялась услышать собачий радостный лай вот сейчас, через минуту – другую, тронулся следом.

Но проходила минута, другая, прошло ещё десять минут, а лая все не было...

А вот и Рика появилась – она сбилась со следа. Наставив ее на след, вновь иду, цепляясь за кусты и скользя на склоне, вновь надеясь. Но Рика опять "скололась" и снова я, выправляя след, разобрал строчки заячьих и собольих тропок, и вновь иду, хотя надежда чуть теплится, уже остается только мое упрямство.

Решил пока не устану, лезть по крутому склону: заросли сменились скоплением камней, на которых того и гляди подвернешь ногу или ударишься головой о торчащие острые гранитные кромки.

Соболю, конечно это нипочем, но я, пока выбрался на вершину, вспотел на три раза, проклинал и соболя и бестолковую Рику, но не унимался и упрямо тянулся по следу. Прошел час, два, три, а соболь, не спеша, впереди меня, может быть опережая на час моего ходу, петлял, осматриваясь и пробовал, правда неудачно, подобраться к рябчикам в лунках.

Потом перешёл с южного склона на северный и обратно.

По следам я определил, что соболь, в очередной раз переходя с югов в сивера, видимо, увидел меня и собаку и посмеявшись, налюбовавшись на то, как я тащился по его следу, уткнувшись в землю и подгоняя лениво идущую впереди Рику, пустился не спеша, с горы.

А мы, выйдя к этому месту, примерно часа через два, тоже пустились по чаще вниз, оставив надежды добыть сегодня хитрого соболя.

Пока ходили по горам, я видел следы нескольких изюбрей, вспугнул пару выводков рябчиков и пообещал себе прийти сюда в белом халате, в соответствующую погоду.

Когда мы вышли к месту начала погони, на часах было два часа дня. Соболь неторопливо пересек последнюю ложбинку и ушел в пологие горки, на берег Муякана.

Возникло малодушное стремление вернуться на станцию, а ходу до нее два с половиной часа. Но я его подавил и пошел в обратную сторону, в сторону сейсмостанции "Озёрная".

Рика, удивившись такому решению, долго не хотела верить в происходящее, всем своим видом показывая мне, что, дескать ты хозяин маленько заблудился, наш дом в другой стороне! И доказывая это, сидела на дороге, позади меня и поворачивала голову в сторону сейсмостанции, уверяя меня в ошибке.

Её настойчивость была смешна и наивна и, бормоча под нос: "Нет, Рика, я не заблудился, и все идет по плану",– мы зашагали на Белые озера.

На Собольем ключе попил чаю в зимовье в компании двух охотников, думающих здесь провести неделю. Передохнул немного, болтая с ними о погоде и охоте. Было пол пятого, и я решил дойти до Белых сегодня же, попрощался и затопал в темноту по наезженной дороге.

На пилораме встретил двух человек с собаками, поболтал и с ними.

Выяснилось, что один из них охотник со стажем, охотился в этих местах еще лет пять назад и жил тогда на Муе. Второй был милиционер из Северомуйска: крепкий, светловолосый, в форменной шапке с опущенными ушами. Они жаловались, что встретили – таки "парной" след, как выразился старик, но собаки тащились рядом, вовсе не думая зажигаться энтузиазмом, несмотря на подбадривания и ругань хозяев.

В разговоре нашли общих знакомых, поругали каждый своих собак и довольные встречей, расстались. Они стали готовиться к ночлегу в щелястом домишке с дымящей печкой, а я пошагал дальше.

Взошла луна, идти стало веселее, да и разговоры дали пищу для размышлений, а когда не думаешь о дороге, она сама стелется под ноги.

Мороз крепчал, потрескивали деревья, кругом тихо – тихо, и четко видны границы угрюмых гор, заледеневших в величавом молчании...

Небо черное, с крапинками мигающих звезд и блином желтой луны, освещающей студеный покой ночи.

На сейсмостанции "Озерная" был в девять часов вечера, но её обитатели ещё не спали. Люда и Володя играли в карты, а Сашка лежал в постели, додумывая думы дня. Было тепло, уютно и чисто. Поужинав, я устроился на гостевом диване и расслабился...

Разговорившись, уснули только в первом часу.

Наутро проснулся поздно, в семь часов, торопясь, но тихо, стараясь не шуметь, оделся, попил чаю, сидя у еще теплой с вечера печи, похрустел сахаром рафинадом, стесняясь этого неприятного звука и вышел осторожно, прикрыв входную дверь.

В сенях выложил из мешка лишние продукты: тушенку и рис, жир и пачку патронов, надел на плечи понягу, слушая, как Рика бьется снаружи и визжит жалобно, стараясь пробиться в сени к хозяину; открыл тонкую, дощатую дверь, и морозный снег захрустел под ногами.

Мы пошли в поход в соседний ключ с перемерзшей до дна водой в основном русле.

Но в долину мы не пошли, а пройдя еще километр – полтора по дороге, свернули направо и стали взбираться на крутую гривку, поросшую мелким частым сосняком.

Попадались следы кабарги, соболя и белки.

Наконец, Рика замедлила ход, стала вертеться на месте и, подняв голову, внимательно осматривать и прослушивать вершины молодых сосен. Я сразу увидел белку, которая затаилась, надеясь на невнимание непрошенных посетителей; а когда она поняла, что ее увидели, поторопилась заскочить ближе к вершине, мелькая белым брюшком.

Рика залилась истерическим звонким лаем. Я снял и бросил рукавицы на снег, прицелился, прикрыв туловище белки стволом, стараясь не повредить шкурку, и выстрелил.

Зарядом, ударившим кучно, снесло несколько веточек, которые легко упали на снег, а белка забилась в вершинке, тело ее, свесившись через сук, подергалось и затихло. Рика, недоумевая, понюхала срубленные ветки, побегала вокруг дерева и уставилась на меня в немом вопросе.

Я долго разглядывал все и так, и этак, и в бинокль, и без и, не решаясь тратить еще один патрон на зверька, достал топор, срубил сосенку и в сломанных ветках под стволом легко отыскал пушистую белку. Меня не мучила совесть, потому что эти заросли рано или поздно надо будет проредить, да и неизвестно, сколько выстрелов понадобилось бы затратить, чтобы сбить белку на землю...

Продев передние беличьи лапки в петельку, подвешенную к поняге, не торопясь, пошел дальше. Вскоре, встретил следы соболя, крупные и четко отпечатавшиеся, видно, "котишка" бежал, и недавно совсем – им было от силы несколько часов.

Рика привычно пошла по следу метров двести и, привычно убедившись в недосягаемости их обладателя, вернулась и стала таскаться поблизости, то и дело ложась в снег и вылизывая лапы от надоедливых, намёрзших между пальцами, ледышек.

К часу дня, я, не то чтобы умотался, а, скорее, сознание бесперспективности все чаще заставляло меня думать об обеде. Наконец, выбрал место, остановился, разгреб снег, достал топор и харчи, развел костер; набрав снегу в котелок, вскипятил чай, заварив кипяток веточками брусники. Поел, обстоятельно пережевывая галеты с сухой колбасой и кусковым сахаром, прихлебывая душистый чай из зеленой эмалированной кружки, постукивая о промёрзшую землю, замерзающими в резиновых сапогах, пятками.

Носки в сапогах, отогревшись у костра, стали подмокать. Поэтому, подрагивая от подступающего холода, не стал засиживаться у костра и пошел дальше. На гребне, обдутом постоянными ветрами, со скальными останцами, среди зарослей багульника, Рика вдруг заметалась и унеслась куда – то под гору, скачками.

Чуть пройдя в этом направлении, увидел следы только что пробежавшего галопом сохатого. Сердце всколыхнулось и успокоилось, увидел возвращающуюся Рику – к сохатому она не питала ни вражды, ни даже любопытства. Так, не солоно хлебавши, в сумерках, мы возвратились в гостеприимный дом, бестолково помотавшись по широкой пойме, в надежде на случайную встречу с соболем.

...Назавтра, картина повторилась. Хотя, я видел сохатого и даже стрелял по нему. Но, видимо, от неуверенности в себе, уже заранее настроившись на пустую ходьбу, плохо целился, и сохатый ушел...

Произошло это вновь на вершине ближнего на сей раз склона, безымянного ключа. С большим трудом взобрался почти до границы растительности. Рика на время куда – то исчезала, и осталось мне дойти совсем немного до намеченной вершины, ну может метров пятьдесят.

Вдруг, за спиной услышал непонятный шум и, оглянувшись, присел от неожиданности в снег. Перпендикулярно моему ходу, как в тире, откуда – то справа появилась фигура разбрасывающего ноги в быстром беге здоровенного сохатого, за которым чуть в отдалении следовала немного испуганная Рика.

До сохатого было метров восемьдесят, но я находился выше него, а он бежал по дуге, по краю площадки, обрывающейся крутым спуском. Поэтому я долго высчитывал упреждение и в следствии этого, стрелял торопливо и на авось. Сохатый, не обращая внимания на громовые выстрелы, постукивая камнями осыпи под снегом, бежал, нельзя сказать, что быстро, а как – то нескладно, выкидывая копыта далеко вперёд и ворочая тяжелым туловищем.