Текст книги "Год жизни (СИ)"

Автор книги: Владимир Кабаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Уже Толстой, говоря в конце прошлого века в "Исповеди" о том, что миллионам людей ясна бессмысленность постного бытия, то каково быть стоиком сегодня, когда всё ограничено рамками машинной цивилизации.

Возможно, великий писатель и мыслитель ошибался или говорил это из ложной скромности: дескать, я не вижу смысла, но я не самый передовой, то есть самый обычный человек, каких много.

Что бы он сказал о том, чем сейчас живы люди: одно массовое увлечение спортом повергло бы его своей бездуховностью в глубочайшую тоску. Сейчас футболисты так же популярны, как в распадающемся, разваливающемся Риме в пору заката были популярны скачки и бои гладиаторов. Можно даже предположить, что чем выше котируется роль спорта в воспитании, тем ниже духовность, идейность общества.

Спорт возбуждает низменные инстинкты и узаконивает примат тела над духовностью. Нелепейшая вещь: у человека портится настроение, охватывает уныние не от того, что где-то люди голодают, что где-то людей убивают ни за что, а потому, что "Спартак" проиграл "Динамо".

Если смотреть весело, то получится вот такая картинка: одиннадцать лоботрясов, кормленых и здоровенных, гоняются за мячом, а сто тысяч зрителей на стадионе и еще несколько миллионов человек у телевизоров сходят с ума и расстраивают нервную систему, переживая неудачу этих лоботрясов.

Я не против физкультуры, но когда из погони за мячом делают профессию и не стесняются показываться на улице после этого, то невольно задумаешься о целях общественного прогресса. Кое-кто сегодня, чаще бессознательно, пытается затушевать глупость происходящего на футбольных, хоккейных и прочих полях и площадках, сравнивает спортсменов с артистами.

А по мне, так лучше все это сравнивать с клоунами на арене цирка, во всяком случае это будет честнее и ближе к существу...

Сегодня одиннадцатое апреля. Опять, с утра порошит снежок, и на дворе тепло, сыро и мрачно.

Проснулся, как обычно в семь часов, полежал, медленно соображая о том, о сем. Мысли неспешно проплывают в сознании. Вспомнил, как вчера впервые за время моего присутствия здесь топили баню...

Баня отстоит от дома на десять-пятнадцать шагов. Это сооружение, состоящее из обитой фанерой и рубероидом арматуры, размером два на три. Внутри стоит печка, сделанная из бочки из-под бензина; сверху на бочку наварен бак для воды и труба.

Нестер, часа в два, начал колоть дрова и носить воду, а я проявлял сейсмограммы и ждал. Наконец баня протоплена, двигатель заведен: в бане появился свет. Нестер пошел первым, так как мочалка одна. Минут через сорок он вышел и в баню зашел я...

Кто может подробно описать блаженное состояние человека, который полмесяца не мылся в бане, и вдруг такая возможность: пропотеть, попариться и постирать белье? И ведь это в полевых условиях. Что ни говори, а баня для мужчин, живущих и работающих далеко в тайге, на севере – большое и нужное дело, как теперь говорят...

Нестер помылся и ушел в дом варить ужин, я в бане один. Набираю несколько ковшей кипятку из бака и плещу на раскаленную печку. Температура резко повышается, а я, отдуваясь и блаженствуя потею, сидя на лавочке накинув мокрое полотенце на плечи.

Становится невмоготу и я, в чем мать родила, выскакиваю на улицу, на снег. Босые ступни приятно холодит подтаявшая корочка снега, разгребаю руками снег, рядом с тропинкой и обтираюсь им. Пар идет от разгоряченного тела, становится прохладно, и я снова ныряю в баню. И так раз пять!

Наконец я напарился, все выстирал: можно мыться, а у меня уже сил нет.

Выжимаю полотенце и голышом иду в избу. Нестер наливает мне вкусного горячего чаю с сахаром и отдыхая, ни о чем не думая, попиваю неторопливо этот божественный напиток, который бодрит и возвращает силы.

Отдохнув, иду мыться, тщательно смываю с себя остатки полумесячной усталости.

Наконец мытье закончено.

А в доме ждет Нестер: ужин готов, и мы до двенадцати часов сидим, пьем чай и разговариваем, вспоминая разные забавные случаи из прожитой жизни.

...На днях, при смазке регистрира случилось ЧП. Чуть позже смазки, регистрир стал непроизвольно останавливаться. Все попытки пустить его не принесли успеха.

Ночевали, а утром выяснилось, что коллиматоры почему-то погасли. Если прибавить еще, что радиостанция на прием не работала, то получался небольшой завал.

Утром осмотрели и сменили лампочки. После некоторого раздумья коллиматоры стали светиться, регистрир пошел нормально: видимо смазка была чрезмерной, а когда масло стекло вниз, то он и заработал как новый. А может быть ведущая шестерня закусывала?

Приемник я вынул из кожуха, и в кожухе оказалось граммов сто воды. Просушили монтаж, и приемник заработал вдвое лучше, чем обычно – завал ликвидирован!

Сегодня четырнадцатое апреля.

Позавчера под вечер начался снег, который шел сутки, и только вчера к вечеру тучки разнесло, и ночью на небе проглянули звезды. Снегу выпало сантиметров пятнадцать, вертолетную площадку занесло, тропки подле дома – тоже. Я из дому не выходил весь день.

Пестря тоже сидел у себя в продуктовой палатке – это его место ночлега. Потом ему надоело, и он долго слонялся вокруг дома, повизгивая около дверей, прося есть: надо пояснить, что перед снегопадом он опрометчиво унес свою чашку куда-то и ее засыпало снегом и он сутки уже жил без горячего. Поэтому и грустил и жаловался на житье, сердечный.

Когда снегопад кончился, мы с Нестером поочередно выходили чистить тропинки, и я нашел Пестрину чашку высоко на холме. Зачем он ее туда транспортировал – непонятно.

Изредка вспоминаю семейство: как-то по осени жена, Наташка, я и наши собаки ходили за грибами на берег водохранилища; набрали грибов, видели пару рябчиков и чуть-чуть все устали... А то вспоминаю ленинградское лето, когда я сдавал экзамены в ЛГУ, а будущая жена и наша родственница встречали меня у университета.

И помню: сели на какое-то крылечко за железной оградой: девушки ели мороженое, а я волновался перед экзаменом, кусал травинку вороша в памяти даты и имена исторических деятелей. На улице парило: утром прошел дождь, по обочинам дороги блестели лужицы воды, и она была как-то беззащитно и предано мила в чужой куртке и стареньких поношенных туфлях.

После экзамена, который сдал на хорошо, пошли в сквер перед Дворцовой площадью и долго сидели там, коротая время: электричка отходила нескоро.

Помню цыганок, которые постоянно бывали в сквере и проходя мимо, деловито просили закурить, а взяв сигарету, спрашивали, не погадать ли.

Перед Эрмитажем, как обычно, толпами стоял народ в пестрых одеждах, а где-то сбоку большого здания, недалеко от толпы, молча гнулись атланты, поддерживающие вот уже более века тяжкий свод.

Атланты были красивы классической красотой, но мало посещаемы; мрамор, кое-где, чуть потрескался от невыносимой тяжести!

И вообще, атланты выглядели уставшими, мало ухоженными и даже грязноватыми – жизнь в городе их "достала".

Сегодня семнадцатое апреля. Дни стали заметно длиннее; светает в половине пятого, а темнеет где-то около девяти часов вечера, а если полнолуние, – то темно вообще не бывает. Свет солнца заменяет свет луны – воздух так чист, а снег так бел, что и ночью видно на несколько километров. Ну, а восходы и закаты здесь такие, какими наверное были до сотворения мира.

На закате снежные вершины принимают розовый, чисто розовый цвет. Когда чисто розовый свет солнца ложится на чистую белизну снега, получается чисто розовый цвет. Пейзажи, для которых трудно сыскать живописца. Ландшафты на картинах Рокуэла Кента, иногда, напоминает здешние места...

И из этой красоты надо снова вылетать вниз, на грешную землю с ее суетой и мелкими страстями: Аверьянов – начальник отряда, собирается меня забирать в Тоннельный. Интересно, для чего?

...Последнее время часто вспоминаю домашних и почти явственно ощущаю, как Катька лазит по моей груди или садится мне на живот, или танцует, покачивая головой и вращая ладошками с растопыренными пальчиками... Интересно, долго я без них выдержу?

Вчера вечером пробовали переходить на развертку в 120 градусов и неудачно. Часовой механизм останавливается – видимо не хватает сил преодолеть механические помехи, то есть трение в узлах, которое, с повышением скорости намного увеличилось.

Сегодня буду готовиться к отлету: упаковывать вещи и запечатывать сейсмограммы...

Последнее время во время утренней зарядки заметил, как я развалился и раскис: ноги в коленях трещат, хрустят, болят при приседаниях и разве что не скрипят. Иногда болит правый бок, но у меня он и до этого болел, но вот почки справа я почувствовал здесь впервые и ломаю голову, чем это объяснить...

...Двадцатое апреля.

Я вылетел на вертолете о сейсмостанции "Кавокта" в распоряжение "главного командования", то есть на базу. Покидая долину, я порывал с планами самоподготовки и самоусовершенствования, так как на базе люди и беспорядочное времяпрепровождение...

В доме, на базе отряда, тесно, грязно и тоскливо; сознание зависимости от людей и обстоятельств делают всякую попытку как-то спланировать день несостоятельной. Хотя, будь я настойчивей, можно было бы не обращать на это внимания и продолжить начатую систему.

Но я не обладаю способностью, о которой говорил один из буддистов: если я хочу читать и писать книги, мне не обязательно удаляться от людей, так как углубиться в себя, я достигаю состояния, в котором меня не могут потревожить ни разрывы бомб, ни выстрелы.

На базе ждали меня три письма и бандероль от жены. Читал и улыбался: ей тяжелее наверное, но она держится самостоятельно, не жалуется и видимо, начинает привыкать к такому положению.

Немножко укоряет меня за отсутствие чуткости и внимания: сквозь строки вижу, что многое неприятное и тяжелое в жизни семейства старательно замалчивается, и тем радостней за нее, и немножко жаль.

Но в моем положении жалость – чувство лишнее, так как ничем не могу помочь, и жалость эта бывает похожа на фразу, сказанную упавшему человеку: "Вы упали?".

...По приезде в Тоннельный стало известно, что мне надо быть срочно в районном центре

БАМа – Северо-Байкальске. Переночевал ночь и утром, разбуженный шофером Валей – водителем ГАЗ-66, не евши, едва продрав глаза влез в будку и, устроившись на пыльной соломе, тронулся в путь.

До Северо-Байкальска около трехсот пятидесяти километров.

В раздумьях время двигалось незаметно. К дорожной тряске я равнодушен, изредка приходилось отбиваться от нападения бочки с бензином, которая, падая, подброшенная в воздух на ухабах, норовила отдавить мне ногу, а железная печка прыгала с явным намерением, если не ударить, то, по крайней мере, прищемить ступню. Развлекаясь так, катились неуклонно к Нижнеангарску, в который и прибыли после семи часов езды.

Валя остался обедать в Нижнеангарске, а я напрямик, минуя пищеблок, протащился через весь поселок в другой его конец, где почти сразу сел на попутный УАЗ-469 и устремился дальше через хребет в Северо-Байкальск, где я был один раз зимой и разглядеть его не успел...

Стоял солнечный весенний день. Температура поднялась выше +10, и в поселке было грязно и сыро, но снега, видимо, уже давно не было – растаял.

Сделав дела, я пошел устраиваться на ночлег в указанную мне гостиницу. Открыв дверь, я увидел, что это не общежитие – в коридоре была чистота и тишина.

Женщина, видимо, управляющая гостиницей, наотрез отказалась меня принять без направления, которое должны были выписывать в каком-то тресте. Как я не изображал интеллигента, как ни соглашался с ней во всем – устроиться не удалось. Потерпев неудачу, решил поддержать свои силы и поесть (первый раз за день).

Столовая в этом поселке отменная: два просторных светлых зала с раздевалкой и умывальниками и буфетом, в котором домохозяйки покупают свежие торты, печенье, булочки и прочее.

Как и везде, на больших стройках, в столовую ходят ужинать молодые холостяки, которых на БАМе еще много.

В очереди слышались разговоры о комсомольской конференции, о работе.

Выйдя на улицу, сытый и веселый, заметил, как много людей на центральных улицах: кто гулял, толкая впереди себя коляску, кто спешил во дворец культуры, в кино или на репетицию, а кто-то вышел без определенной цели посмотреть на людей и себя показать. Была пятница, конец рабочей недели и народ шел "косяками".

Зайдя в райотдел милиции, я попросил дежурного помочь мне отыскать место для ночлега. Молодой симпатичный сержант внимательно меня осмотрел, подумал и отправил в общежитие ╧8, где надо было спросить Славу из 10 комнаты, который мне поможет.

Подходя к общежитию, я видел, как хорошо одетые ребята отправлялись на танцы, на ходу весело переговариваясь и осторожно перешагивая через лужи и рытвины.

В вестибюле двое черноволосых парней играли в биллиард.

В комнате отдыха светился экран телевизора и сидели, смотрели на экран любители кино. Спросил Славу и какой-то паренек, выйдя из комнаты, узнав в чем дело, пригласил меня пройти в его комнату. Ни о чем не расспрашивая, он куда-то ушел, а через минуту принес кровать, помог ее установить, дал одеяло и предложил располагаться. Видимо такие гости для них – дело обычное.

Комната просторная, чистая, приятно пахнет цветочным одеколоном, кровати с яркими покрывалами. На стенках – фотографии в рамках и без, чеканка, в углу висит пара боксерских перчаток и лапы. Спальная часть отделена деревянной аккуратной перегородкой от прихожей, где расположена кухня, и прибита вешалка, забитая одеждой.

Ребята, собираясь в клуб, шутили, беззаботно смеялись, говорили о знакомых девушках. Я за день намаялся и потому, не размышляя, разделся, завернулся в одело и, задремывая уже, слышал, как они уходили и последний деликатно погасил свет в комнате.

Утром, проснувшись в шесть часов, оделся, тихонечко помылся и не став будить ребят, вышел из комнаты, в душе благодаря тех добрых людей, которые помогают не только обрести ночлег, но главное, показывают своим примером, как можно хорошо и честно жить.

Выйдя на дорогу, я, вскорости, остановив попутный "Газик", покатил по солнечной весенней дороге в Нижний.

В Нижнем, на минутку заглянув на базу отряда, скорым шагом пошел в аэропорт – надеялся улететь сегодня же. Но тщетно: самолет, маленький биплан АН-2, был полон, и даже пришлось одного из пассажиров, молоденького студента, оставить до завтрашнего рейса.

Я торопился, и не раздумывая пошел на трассу ловить попутку, хотя знал, что шансы уехать невелики: время было около одиннадцати дня, а все, кто ехал далеко, давно, ещё с утра пораньше, отправились в путь.

Пригорюнившись, я сидел на придорожном камне полчаса, час, и вдруг вижу: на большой скорости идет ГАЗ-66, а раз он торопится, значит едет далеко. Я поднимаю руку... и удача! Машина останавливается, шофер спокойно подтверждает: – Да, в Тоннельный.

Я, торопясь и благодаря, влезаю в кабину. Остальное, как говорят спортивные комментаторы, было делом техники... водителя. Проделав семьсот с лишним километров за два дня, один раз поевши, я снова был "дома".

...Пробыв на базе шесть дней, наконец-то уехал на Восточный портал, захватив с собой большую часть вещей и Пестрю, хотя совсем не уверен, что проживу там более десяти дней. Сейчас, я вообще не уверен, что удастся устроится и вновь стать независимым и спокойным... Западный и Восточный порталы Северо-Муйского тоннеля разделяет по прямой, всего около пятнадцати километров, а природные условия разнятся сильно.

На Западном, каждую зиму снегу – по пояс и выше, и снег этот начинает таять только в конце апреля, начале мая. На Восточном – снегу немного, раза в два меньше, чем за перевалом, и таять, особенно в посёлке начинает уже в начале апреля.

К концу апреля все юга уже очищаются от снега, а в Тоннельном, на улицах сухо и пыльно. Погода на Восточном намного стабильнее, и температура воздуха выше, чем на Западном.

Сейсмостанция расположена в долине речки Курумкан, на её правом берегу: это рубленый дом, пустоватый и просторный. Метрах в двухстах от дома из склона горы бьют горячие радоновые источники, которые заменяют многим местным жителям и баню, и прачечную.

В этом месте, в радиусе тридцати метров по обе стороны речки – несколько выходов горячей воды на поверхность. В этих ключах и температура неодинакова: в одном, в котором купаются, температура воды не превышает сорок-сорок пять градусов, а в другом – горячем, больше пятидесяти, и купаться, а тем более мыться практически невозможно.

При мне на источниках бурили скважину, из которой доставали воду до плюс семидесяти градусов.

Растительный и животный мир двух сторон Муяканского хребта тоже различны: на Восточном много сосны, есть лиственница, береза. По темным распадкам растет ель. Из крупных животных постоянно встречаются лось, изюбрь, северный олень, косуля, медведь, волк. Из тех, что помельче, много кабарги, соболя, глухарей. Реже попадаются белка, росомаха, рысь, выдра.

Леса чистые, освещаемые солнцем. Много брусники, смородины, голубики. Много ключей, родников, речек и рек; в пойме Муякана многочисленные озера, полные рыбы и уток. Долину Муякана, справа, резко ограничивает горная цепь, состоявшая из крутых заснеженных голых и скалистых вершин.

Вниз от домика и источников, в большую долину, склон пологий – предгольцовая зона простирается на десятки километров.

Раньше, до начала строительства БАМа это было золотое место для охоты и рыбалки. Наверное, подобного уже не найти на протяжении всей Сибири. Достоинства этих мест были в том, что при малой заселенности и при незатронутой человеком тайги, климат здешний был относительно мягкий и давал возможность человеку максимально использовать лесные и водные ресурсы, не испытывая пресса свирепой северной стужи.

С приходом большого количества людей, механизмов, прокладкой дорог и связанных с этим изменений, от былого величия и тишины и помина не осталось.

Нетронутость и дикость отступили от трасы на несколько километров вглубь гор!

Так, в погоне за развитием "отсталых районов" все быстрее уходит в прошлое образ безбрежной, неоглядной тайги, нерушимого единения человека с природой: на их место заступает суета трудовых будней, проблема заработков и выработки.

И хотя это нелепо и мелко, если сравнивать с вековой тишиной, которая была нарушена совсем недавно, но таков прогресс, и остается лишь вздыхать огорченно.

Пройдет еще лет десять, и по долине Муякана, Муи, Витима побегут поезда, выстроят невесть какие красивые города, энтузиасты начнут безуспешную и смешную борьбу за сохранение природы, штаты охранительных организаций увеличатся, браконьеров и порубщиков леса будут карать, штрафовать, отлучать от леса и рек, на горных источниках выстроят теплицы, которые снабдят жителей городов овощами; лес будут вырубать и продавать за границу, а на вырученные деньги будут создавать новейшее оружие для целей обороны страны.

У многих в городке появятся личные машины, и с наступлением осени моторизованные сборщики грибов и ягод устремятся в окрестности, выжигая, выдирая с корнем усовершенствованными комбайнами ягодники и грибные места, отодвигая их границу все дальше от поселений. Все эти и подобные преобразования называются прогрессом...

Мой напарник по сейсмостанции, бывалый оператор, ветеран сейсмоотряда, Толя Полушкин. Ему тридцать один год, но его жизнерадостность и любовь к общественной жизни не уменьшается, но наоборот: он так и сыплет остротами, поговорками и анекдотами, которых помнит сотни.

Вот и сегодня он ночь провел вне дома, утром на полчаса появился, поел,– "поклевал" как он говорит, побрился и снова исчез куда-то с другом и к друзьям, которых тоже не перечесть. И со всеми он в прекрасных отношениях. Если бы он захотел сильно, то через друзей он, наверное, мог бы купить или с их помощью собрать личный трактор, может даже грузовик.

По прибытии на станцию, я настроился на рабочий лад, вновь много читаю, пишу, делаю неотложные дела по хозяйству, стараюсь отодвинуть душевные заботы, которые сильно мешают жить, вызывают в груди ноющее, сосущее чувство безысходности. И мне это пока удается.

Уясняю для себя истину, что для работы на станциях надо поставить вначале работу, а потом все остальное.

У Полушкина легкий характер, он обжился здесь и к работе относился, как любитель: сделано – хорошо, не сделано – само пойдет. Поэтому в хозяйстве и аппаратуре нет порядка, сейсмограммы плохие, дома грязно, печка разломана, в щели лезет дым, делается все впопыхах и на скорую руку, лишь бы отбиться.

А результат не замедлил сказаться: начальство недовольно, Толя обижен на начальника отряда и считает, что тот к нему придирается.

А для устранения всех неполадок понадобилась бы от силы неделя, ну две самое большое, и все выправится, знай только поддерживай этот порядок. Прописная истина, – как человека учат работать, так он и работает. Какие отношения в коллективе, таковы и члены его.

На этой станции по небрежности молодых операторов сгорел дом, "украли пилу", которая, правда, нашлась потом, но факт имел место – все это следствие подобного отношения к работе; отсутствие самодисциплины и критичности в подходе к оценке событий и человеческих поступков.

Веселье здесь смахивает на безалаберность. Из всех топоров на сейсмостанции ни один не был насажен по-настоящему; во дворе – мусор, бочки, пустые и полные канистры с бензином и соляркой валялись в беспорядке. На Кавокте, откуда я недавно вылетел, конечно же, порядок, и потому хорошая работа...

Сегодня второе мая.

Начинаю привыкать к станции "Тоннельный". Ознакомился с окрестностями, через день хожу купаться на горячий источник; после купания приходит бодрость, аппетит отменный, тело хорошо чувствую: чистое и легкое.

Неподалеку от нас, на южном склоне распадка, разбили палатки бригада лесорубов из "Строительно-монтажного поезда". Они неподалеку рубят просеку под ЛЭП. Живет их здесь человек десять-пятнадцать. Палатки на удивление вместительные, удобные и теплые. В этих палатках лесорубы прожили всю суровую сибирскую зиму. У большинства из них семьи в поселке, куда они уезжают на субботу, воскресенье. Есть и холостые ребята, из них я знаком с двумя, о которых и хочу рассказать.

...Первый – это Витя, мужчина в возрасте, черноволосый, среднего роста, спокойный и вежливый, жил да был всю свою жизнь в областном центре средних размеров – Пензе, работал сварщиком на ТЭЦ...

И все бы ничего, но вот "халтура заколебала", – со вздохом рассказывает он: – Сварил железную печку в летнюю кухню бабусе, смотришь – к вечеру она несет литр водки. Деться некуда – надо пить; и так неделями через день, да каждый день. Одно спасение в субботу, воскресенье жена даже в сторону бутылок глянуть не дает, но стал замечать, что за выходные не успевал отойти от недельных "магарычей".

– И тут свояк, – рассказывает Витя дальше, – уехал на БАМ и меня зовет, а уже поджимало, без выпивки не могу. Обсудили на трезвую голову с женой мое положение и решил я поехать на годик, подработать, да в лесу подальше от этой водки пожить...

Второй парень – Володя, молодой, лет двадцати восьми, щуплый и первым пришел к нам в гости в вечер, перед первым мая. Я и до этого видел людей, страдающих с похмелья, но это был случай один из немногих.

Голос его временами слабел и прерывался, а порой, казалось отказывался повиноваться; его бросало то в жар, то в холод, руки дрожали, и он постоянно судорожно хотел двигаться или делать что-нибудь; дышал тяжело, и впечатление производил самое печальное.

В поведении с людьми незнакомыми был вежлив, если в таком положении можно говорить вообще о какой-то вежливости.

Назавтра с утра, я пошел к нему в гости. Володя уже развел тесто, напек оладьев, растопил в тазике сливочного масла, и я с удовольствием, не ожидая повторного приглашения, ел оладьи с маслом и слушал рассказ хозяина об охоте на глухарином току...

Через открытую дверь палатки видна была часть склона освещенного утренним весенним солнцем. Я в пол уха слушал, вспоминая дом и мать, которая по воскресеньям пекла блины. Просыпаясь, я слышал потрескивание теста на сковородке, а обоняние дразнили вкусные масляные запахи...

Наевшись и поблагодарив Володю, искренне похвалил оладьи и ушел к себе. Толя Полушкин ходил к Володе вечером и рассказал потом, что у Володи в Магистральном осталось двое ребятишек и жена, а сам он, прихватив ружье ушел пешком по трассе на восток. Дело было осенью, и он оставляя ружье в лесу, заходил в большие поселки, брал водку, продукты и шел дальше...

...В Бамовском посёлке Магистральном, он прожил три года, работал год печником, потому что строителей в начале стройки был перебор, – сам он каменщик. Потом, некоторое время работал мастером на строительстве, – башковитый, проворный и энергичный молодой человек.

...Случалось, ездил в командировки...

И вот, как-то вернувшись из командировки в неурочное время, застал жену – мать его двоих маленьких ребятишек – в постели с любовником. Детишки спали тут же за перегородкой. Володя, с трудом вспоминал этот момент и каждый раз, на глазах его наворачивались слёзы горечи и незабытой обиды.

Он, тогда мог бы расправиться и с женой и любовником, но схватив ружьё, услышал плач проснувшихся ребятишек и ушёл, проклиная всё и всех...

О многом передумал он за время своего "вольного" похода на новое место работы и все-таки решил, что надо жить.

Здесь, в Тоннельном, устроился работать лесорубом и вот уже около года живет в палатках, далеко от поселка и, как он признался мне после, "лес – это, пожалуй, единственное место, где ему меньше лезут в голову нехорошие мысли и горькие воспоминания".

Но при всяком удобном случае, он старается напиться до состояния полнейшего отчуждения, а назавтра сильно болеет. Выпивка – это, наверное, клапан, который помогает сбрасывать постоянное нервное напряжение. Последнее время он задумал подать на алименты и платить ребятишкам на "прожитье", как он говорит, грустно улыбаясь...

Так укатывают людей жизненные тропки, дорожки...

За месяц до того как мне устроиться в отряд, здесь, произошло ЧП.

Застрелился Валера Винокуров, работавший в институте давно и которого уже хотели назначить начальником отряда. В отряде остались многие, кто знал и работал с Валерой. Я видел фотографию, на которой он был снят с ребятами на фоне вездехода.

Толя Полушкин, как оказалось, близко знал Винокурова, и он мне рассказал о нем многое.

...Винокурову было тридцать шесть лет, но в жизни ни постоянства, ни стабильности он к этому возрасту не обрел. Ко всему – очень болело сердце, боли были неожиданные и резкие, как удары ножа.

Незадолго до гибели он, лежа в очередной раз в больнице, познакомился с молоденькой медсестрой Талей, завязался неожиданный роман похожий на запоздалую любовь.

Валера развелся, а точнее ушел от жены, с которой прожил шестнадцать лет, и с которой остался сын, которому было уже тринадцать лет.

Через время, взяв с собой Талю, новую жену с четырёхлетней дочкой Оксанкой, уехал в поле, то есть на сейсмостанцию. Таля была к тому времени замужем, мужа ее посадили года три назад, и он должен был скоро освободиться из заключения.

Медовый месяц прошел быстро, новизна общения сменилась однообразными серыми буднями, безуспешными поисками работы для Тали. К тому же, в этой напряженной обстановке стала обостряться истеричность, присущая Тале.

Небольшой скандал из-за самостоятельного ее заработка, сменился большой ссорой по поводу, якобы, нелюбви Валеры к приемной дочери. Правда ссоры эти заканчивались горячими примирениями, но всё периодически повторялось, и чем дальше они жили вместе, тем труднее им становилось.

Истеричные женщины – это как стихийное бедствие, которого ни предупредить, ни избежать нельзя. Такая жена, издерганная: то ли воспитанием, а точнее отсутствием такового, или перенесенного в молодом, непростом возрасте сильными нервными потрясениями, делает жизнь мужчины адом, из которого нет выхода.

Поссорившись в очередной раз, Таля выпила уксусной кислоты, почти на глазах у Валеры и ее, едва удалось отпоить молоком и таблетками. Спустя несколько дней Таля забрала дочку и улетела в Иркутск, а Валера остался один, издерганный болью и физической, и нервной.

К тому же, внешне спокойный и общительный, он обладал свойством впадать в хандру по пустякам, и с возрастом эта особенность прогрессировала, а обстоятельства подталкивали его все ближе к трагическому концу.

Перед Новым годом он улетел в город, лег там в больницу, но излечения полного добиться было уже нельзя, а тут еще налаживающиеся отношения с Талей вдруг прервались. Ее муж вернулся из лагеря...

Наверное это окончательно склонило его к мысли о самоубийстве. И еще одна трагическая подробность: будучи еще совсем молодым, в армии он уже покушался на самоубийство, но тогда его удалось спасти.

Двадцать четвёртого января в доме родителей, Валера выстрелил из самодельного пистолета себе в живот и рассчитал верно. Двадцать шестого января его похоронили...

Мне кажется иногда, если смотреть смелее, то смерть в некоторых ситуациях – единственный выход!

Двенадцатое мая. Время набрав разгон, летит вперед и чем дальше, тем быстрее: мелкие заботы и хлопоты, гости и праздники лишают возможности полностью использовать отведенное для жизни время в целях уяснения истины и ответа на вопросы, которые вечны: зачем, почему, для чего?

Задачи, которые мною поставлены перед собой, кое-как решаются: латынь стараюсь не бросать, философию почти забросил, приседания и отжимания, делаю "через пень колоду". Сейчас отжимаюсь сорок раз и приседаю на одной ноге двадцать пять раз.

Почти каждый день на станцию ближе к вечеру приходят гости: или лесорубы, живущие по соседству или бурильщики, и все жалуются на скуку. А известно, – где гости, какое может быть самоуглубление. Слушаешь интересные иногда разговоры и думаешь, усмехаясь про себя, что это та лишняя информация, которая забивает ячейки памяти, как сеть, поставленная в грязной воде, забивается илом и водорослями.

Тянешь такую сеть и думаешь: вот рыбы то, а вытянешь и начинаешь ругаться.

Информация таких бесед-разговоров похожа на ил: память забивается ненужными подробностями и перестает улавливать настоящие проблемы и мысли. Более того, такая память уже не может воспринимать ничего, кроме жизненного "ила", отпугивая мысли.

Состояние напряженного внимания, самоуглубления в таких условиях сменяется расслабленностью и ленью: вот уже который день собираюсь встать в четыре, в пять часов утра и позорно просыпаюсь в восемь.

Преимущества отдаленных сейсмостанций в том, что там можно добиться состояния, в котором и подсознание активно включается в работу, стимулируя все процессы в организме.