Текст книги "Касатка и Кит (СИ)"

Автор книги: Владимир Царицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Сына ты тоже не родил. У тебя и дочери нет. Что там дочь? У тебя даже собаки никогда не было. Не завел. Лишняя была бы, ненужная, просто мешала бы тебе… Может, ты дом построил? Да много ты домов построил. Вернее, принимал участие в строительстве… В строительстве чего? Зданий. А дом… Нет, брат, не построил ты дома.

Дом – это нечто другое. Ничего ты не построил… И что из всего этого следует? Что жизнь ты прожил пустую и никому не нужную.

Прожил, не оставив следа. Подохнешь ты, и никто о тебе не вспомнит… И по всему получается, что делать тебе здесь, дорогой

Кит, совершенно нечего. Ты ничего не сделал, и теперь уже не успеешь. Ни книгу написать, ни сына родить, ни дом построить.

Почему-то, сказав это, Латышев с грустью посмотрел на компьютер.

"А может, не все так страшно? – подумалось вдруг. – Что это я, в самом деле, помирать собрался? Мне еще как минимум… Нет, конечно, никто не знает каков мой минимум. Но… этот Шпильман не сказал ничего конкретного. Надо сделать томограмму, надо обследоваться.

Может, и впрямь ничего страшного? Голова-то не болит! Абсолютно! Да и чему там болеть? – Кит подмигнул своему отражению и постучал себя по лбу, как это делал прапорщик Чубайло. – Там же кость одна!"

На всякий случай Латышев проверил почту.

О чудо! Письмо! От Касатки! Лежит в ящике, ждет его. А он тут философствует…

"Привет, Кит!

Спишь? А мне почему-то не спится. Думала, едва голову на подушку положу и сразу в сон провалюсь. А провалилась в воспоминания. Лежала, опять вспоминала свое детство и наши студенческие годы. А потом решила встать и поговорить с тобой об этом.

Вспомнилось из детства… Мой родной таежный городок с очень милым названием Курносовск – очень небольшой. Население в то время – 15 тысяч человек, сейчас еще меньше. У нас в городе был единственный маршрут автобуса – N1. И у меня была детская мечта: "Хочу жить в большом городе с трамваями…" Мечта эта сбылась сначала, когда я поступила в институт в Полынограде. И сейчас я живу в большом городе. Я это часто вспоминаю, как доказательство того, что если очень сильно чего-то захотеть, желание обязательно исполнится. Это я всегда своему Павлику говорила. Потом уже и он мне рассказывал о своих желаниях, которые в соответствии с этим утверждением сбывались. С детства Павлик мечтал стать моряком. Стал им. Хотел стать капитаном, скоро будет. Мы с Павликом любим это утверждение.

Полыноград я люблю, люблю вспоминать все, что связано с

Полыноградом. Очень люблю дворики и домики 1-го переулка

Строителей, что на левом берегу. Там жили мои бабушка и дедушка. Я любила в детстве приезжать к ним каждое лето. Мне очень нравилось просыпаться от звуков проезжавших трамваев, доносившихся из открытого по утрам настежь окна… И вкусный запах бабушкиных пирогов… Правда, мы останавливались всегда всего на несколько дней. Потому что бабушка с дедушкой жили в коммуналке. Они занимали крошечную комнатку, было тесно нам всем – мама, папа (иногда), я и бабушка с дедушкой – впятером на двенадцати квадратных метрах. Зато потом, когда уже в институте училась, выходные дни я часто проводила у своих родных. Девчонки из моей комнаты в общежитии разъезжались по домам: Наташка Зимина – в Клим, у Макаровой в

Лебедях родственники жили. Мне одной оставаться было скучно, вот и ехала к своим. А бабушка с дедушкой всегда были рады внучке.

Люблю в Полынограде проспект Пестеля, люблю Центральный парк, мост и вид на Полынку с этого моста…, Знаешь, Кит, в нашем Курносовске не было речки. Ни одной. Даже далеко. И озера ни одного не было. Только лужи весной и осенью, да неглубокий ручеек, пересыхающий летом.

Я любила смотреть с моста на Полынку. Мне она казалась огромной – широченной и очень глубокой. Хотелось думать, что она течет в бесконечность… Я тогда еще не видела океана. Мне

Полынка казалась океаном.

Я очень люблю Полыноградский оперный театр. Я ходила довольно часто в театр оперы и балета, но одна. Почему-то моим подружкам по институту не нравились ни опера, ни балет. В другие театры ходили вместе, и в кино…

Люблю наш студенческий городок, скверики между общежитиями и корпусами… Люблю теплый летний дождь, бродить босиком по теплым лужам. Однажды в летнюю сессию, наверное, на первом курсе (тогда наша комната в общежитии была на первом этаже) я не удержалась и спрыгнула под дождь прямо из окна.

По лужам босиком…

Я часто вспоминаю это.

Я вспоминаю всех наших. Вот, втянулась в поиск своих друзей через Интернет. Так приятны эти виртуальные встречи! Безумно радуюсь каждому, кого удается найти. Так важно, что ты кому-то рада, что кто-то тебе рад! Прочесть или услышать:

"Светка!"… Пусть изредка, всего лишь несколько строк по электронной почте или короткий разговор по телефону. Как здорово, что появилась эта возможность находить друг друга!"

Кит прочитал письмо и подумал:

"Как здорово, что ты нашлась, Касатка! То есть…, как здорово, что я нашелся…"

14.

Никуда не надо спешить!

Светлана проснулась, с удовлетворением отметила, что место рядом с ней пусто и сладко потянулась.

Выходные! Не надо никуда торопиться!

Сегодня суббота, завтра воскресенье. Но и в понедельник не надо рано вставать и, словно на автомате – делать короткую, обязательную и такую привычную физзарядку, потом умываться, потом идти на кухню и варить кофе, делать бутерброды или отваривать сосиску, завтракать, не ощущая вкуса еды. Просто потому что так надо. Так положено. Кем?

Да ей же самой… Такой порядок. Светлана его сама установила и много лет придерживалась.

Потом идти в гараж, идти и бороться с собой, оттягивать момент, когда можно будет закурить первую сигарету. Вот когда она придет в гараж, заведет машину, тогда можно и закурить, ожидая, когда прогреется мотор.

Впрочем, что в выходные, что в будний день, начало ее дня всегда одинаково. Только в выходные и праздничные дни встает Светлана на полчаса позже. А так… все по распорядку. Подъем, зарядка, умывание, завтрак, дорога в гараж… Она заводит машину, выходит из гаража, закуривает и стоит так у калитки ворот, думая о чем-то или не думая – просто смотрит на гаражную суету вокруг. Машины выезжают и въезжают, но в основном, конечно, выезжают – утро ведь. Дядя Федя, сосед справа, отогнав свой рубленный года восьмидесятого "Прадик" на середину двора, поднял капот и ковыряется в моторе. Дядя Федя…, ему лет семьдесят, а может, и больше. Потому и дядя Федя для всех.

Все "гаражники" называют его дядей Федей. Он сам так представляется всем новеньким, если они подходят знакомиться. Протягивает мозолистую, широкую с въевшимся в кожу машинным маслом ладонь и говорит: "Держи краба. Я – дядя Федя". Наверное, он был моряком.

Держи краба… Дядя Федя всегда ковыряется в моторе своего старого

"Прадика". Любовно и нежно. "Прадик старый и дядя Федя старый. Такое впечатление, что машине не тридцать лет без малого, а столько же, сколько хозяину, что они вместе появились на свет божий, вместе состарились и умрут в один день…

Светлана ни разу не видела дядю Федю за рулем, только ковыряющимся в моторе…

Светлана докуривает сигарету до самого фильтра, по-хулигански щелчком отправляет окурок в простенок между гаражными блоками и выезжает из гаража. Если это будний день, она едет на работу. Если выходной…, тогда она едет к океану. Тут недалеко, километрах в десяти есть одно местечко… Светлана облюбовала его года два назад и всегда едет туда. Сначала было другое место, но там организовали какое-то строительство, и ей пришлось искать другое. Она едет по шоссе, потом сворачивает к океану и останавливается на самом острие мыса. Океан прямо под ногами. Светлана смотрит вдаль и думает, думает, думает…

Она думает о разном, но чаще всего, вспоминает сына.

Как ты там, Павлик? Ты далеко. Как тебе там? Легко ли? Тяжело ли?

Скорей бы ты возвращался…

Соленый ветер. Светлана дышит им. Не может надышаться. Ей привычны запахи океана – запах выброшенных на берег водорослей, запах мокрых камней и еще чего-то, что невозможно определить. Нельзя описать словами. Наверное, это запах бездны.

Когда-то давно, в детстве и юности, она страдала хроническим тонзиллитом. Болела, как правило, два раза в год. Раз весной, раз осенью. Сильно болела, с высоченной температурой, с бредом. Горло болело так, что говорить не могла. Прожив какое-то время на Дальнем

Востоке, Светлана и думать забыла об ангине. Воздух сырой, соленый, йодистый. Он лечит. Он вылечил Светлану, закалил.

Иногда Светлана стоит на мысе подолгу, вспоминает что-нибудь, грустит. Потом уезжает, в машине закуривает. В машине не пахнет океаном, в ней пахнет ароматизатором – бумажной елочкой, пропитанной дезодорантом, болтающейся под низким потолком. И еще… машиной.

Машина не живая. А океан живой.

Светлана уже давно пыталась избавиться от пагубной привычки. Не получалось никак. Пробовала по-разному – и резко, махом (выдерживала только до обеда), и постепенно, снижая количество выкуренных сигарет

(после такого снижения начинала курить даже больше). Иной раз не выдерживала и по дороге в гараж, доставала сигарету и зажимала в зубах. Но не прикуривала. Так и шла как дура, держа в зубах незажженную сигарету. А иногда, когда было особенно проблемно в личной жизни или на работе что-то не ладилось, она за завтраком с отвращением глядела на продукты, лежащие перед ней и рука тянулась к пачке. Но… нельзя! Табу. Нельзя нарушать установленный порядок.

Подъем, зарядка, умывание, и так далее… Иначе… Светлана задумывалась. Иначе, очень будет легко, дав себе слабинку и нарушив один из пунктов распорядка, постепенно начать нарушать и другие. Это означало хаос. А скатываться в хаос Светлана себе позволить не могла. Интересно, думала она иногда, соблюдать жесткий распорядок у меня силы воли хватает, а вот бросить курить, нет.

В квартире царила полная тишина. До звона в ушах.

Светлана встала и вышла из спальни. На столике в прихожей, придавленная пепельницей (пепельница была чистая и сверкала хрустальными гранями), лежала записка.

"Светлана Андреевна, доброе утро!

Я на квартире. Сегодня привезут холодильник и стиральную машину.

А потом придут мастера ее подключить. Я взяла из ванной ведро, губку, моющее средство. Буду наводить чистоту.

Завтрак на столе.

Аня"

Только бы она не вздумала окна мыть, подумала Светлана. Холодно.

Простудится, а ей нельзя…

Светлана прошлась по квартире, заглянула на кухню. На кухонном столе стояла тарелка с двумя сосисками, а под ней еще одна записка.

"Сосиски я отварила. Только разогрейте их в микроволновке. А кофе варить не стала. Вы, наверное, свежезаваренный любите. И хлеб резать не стала. Подсохнет"

Светлана улыбнулась, тронутая Анютиной заботой. Машинально сунула в рот холодную сосиску, без отвращения проглотила кусочек. Подумала:

"что же это я делаю? Не умывшись, не сделав зарядку…"

Приведя себя в порядок, Светлана позавтракала, и пошла было к компьютеру, но остановилась на полпути. Вернулась на кухню и взяла с подоконника пачку сигарет. Потом оделась и медленно пошла в гараж.

Дядя Федя был как всегда на боевом посту – ковырялся в чреве железного ветерана. Услышав шаги, и, наверное, на слух определив, кому они принадлежат, старик оторвался от своего занятия, поднял голову и подмигнул Светлане. Это означало: привет, соседка!

Светлана улыбнулась в ответ:

– Здравствуйте, дядя Федя! Все чините?

– Смотрю…

Океан терпеливо ждал Светлану. Он был спокоен. Почти спокоен.

Волна нехотя ворошила гальку и шугу. Было холодно, но ветра почти не было. Легкий бриз.

Светлана посмотрела на горизонт. Было совершенно непонятно, где кончается вода и начинается небо. И то и другое было одного темно-серого цвета.

– Тебе надо подумать, Касатка, – сказала Светлана. – Тебе надо хорошенько подумать… Что с тобой? Что с тобой происходит? Ты влюбилась? Глупости! Какие глупости… В твоем-то возрасте. Да, что собственно произошло? Да ничего не произошло. Ты просто-напросто нашла еще одного институтского товарища. Не более того. Согласна, когда-то, очень давно, ты испытывала к нему симпатию… Нет. Здесь лгать не надо. Твой слушатель – океан. Он хороший слушатель. И верный товарищ. Никогда и никому ничего не разболтает. Выслушает молча или немного ворча. Выслушает и промолчит. Он даже тебе лично ничего не скажет. Если напрячься, можешь, конечно, услышать то, что он о тебе думает. Но он ничего не скажет, если даже не согласен. Он не станет смеяться над тобой. Не станет тебя критиковать. И врать ему нельзя. Не получится… Он все понимает без слов. Все что у тебя на душе. Все он понимает, он читает твои мысли. Можешь даже не говорить вслух. Океан… Я люблю тебя, Океан.

"И Кита любила… Опять неточность. Почему – опять? Просто – неточность. Первый раз хотела солгать, второй раз допустила неточность в термине. Влюблена была. Не успела полюбить. Если бы Кит ответил взаимностью…, полюбила бы. Но он не ответил. У Кита другая была. Он жениться собирался, Грач рассказывал. Может, врал Грач?

Может, врал… Скорей всего, врал. Теперь понятно, почему… Зачем все так в жизни? В молодости, зачем все так… сложно? Ведь в молодости ты и так часто не понимаешь, что с тобой происходит. И так все сложно. А тут еще… сложности. Дополнительные. Грач…

Грач – птица весенняя… Гад он, а не птица. Гаденыш… А собственно…, при чем здесь Грач? Не получилось. Не случилось любви, вот и все. Ее и потом не случилось. Как-то все глупо, необдуманно, впопыхах что ли? Не остановилась, не прислушалась к себе. Куда ветер… Не знаю. Не понимаю… Ничего не понимаю. Жизнь прошла. Любовь не встретилась. Думала… Ни фига я не думала"

Светлана достала пачку, озябшими пальцами вытащила сигарету.

– Океан, ты не обидишься?.. Дурная привычка, я понимаю. Столько запахов… А я вот…

Ш-ш-ши-х-х-х.

Волна откатилась, поволокла мелкую гальку.

– Не обидишься, – поняла Светлана. – Ты добрый. В тебя столько гадости люди бросают, а ты им все прощаешь. А я не буду бросать окурок, я его с собой увезу.

Светлана с наслаждением закурила.

– Когда я увидела на сайте Кита, – стала рассказывать она океану,

– у меня почему-то сердце застучало. Не знаю, почему. Наверное, жалко себя стало. Или было всегда жалко, а когда увидела… Ты знаешь, он сильно изменился. Я написала ему, что он почти не изменился, но это неправда. Вернее, не совсем правда. Мне кажется,

Кит не очень постарел. То есть…, не правильно сказала. Нельзя одним словом. Лучше так: не очень огрубели черты лица, не много появилось морщин. Седина? Она у всех нас пятидесятилетних. У кого-то больше, у кого-то меньше… Но глаза. Взгляд… Понимаешь, Океан, у

Кита сейчас другой взгляд. Он такой… – Касатка замолчала, подбирая слово; она мысленно понимала, каким стал у Кита взгляд через тридцать лет, а вот словами не могла легко сформулировать. -

Понимаешь, Океан, Кит словно хочет показать, что он крутой и жизнью своей доволен вполне. Но это как бы сверху. Как туман. Ты знаешь,

Океан, каким бываешь ты, если над тобой туман. Сразу не поймешь, что у тебя в глубине, не поймешь глубины. Вот и Кит, он такой же. Под напускным туманом печаль. Я не знаю, что это за печаль. Я ничего не знаю о нем. Я дура, да? Скажи мне, Океан, я дура?

– Ш-ши-х-х, – ответил Океан, шелестя шугой и галькой. -

Ш-ш-ши-х-х. Ш-ши-х. – Он словно посмеивался. Но не обидно.

– Да не смейся ты! Сама знаю, что дура. Старая уставшая баба. И дура к тому же полная.

– Ш-ш-ш-ш-ш-ши-х-х-х-х! – возмутился Океан. – Шух! – разбил крупный комок смерзшейся шуги о камень.

– Думаешь, не дура? Просто устала?

– Ш-ш-ши-х-х…

– Да, я устала, Океан. Я устала быть сильной. Я хочу стать слабой. Хоть ненадолго. Хоть на чуть-чуть…

Со своего мыса Светлана поехала на квартиру будущих молодоженов.

Все там уже сверкало чистотой. Холодильник уже привезли, а стиралку должны были доставить с минуты на минуту. Уже звонили, что привезут и установят сразу; слесаря едут вместе с машиной.

Задерживаться на квартире Светлана не стала. Ей тут делать было нечего. И придраться было не к чему. Впрочем, она и не собиралась выискивать всякие мелочи. Просто убедилась, что Анюта сделала все так, как и она сама бы сделала. Еще раз подумала, что ей с невесткой, а ее сыну с женой повезло. Но, несмотря на удовлетворение, отругала будущую невестку, окна та все-таки помыла.

По дороге домой Светлана поняла, что торопится. Ей не терпелось проверить почту.

"Здравствуй, Касатка!

Что-то произошло. Со мной что-то произошло.

Ты написала мне, я ответил. Ты напомнила, а я… Я вдруг задумался. Над своей жизнью. Ты взбудоражила мое сознание, ты вошла в мой мир и все перевернула там.

Мне плохо, мне грустно. Мне… хреново. Прости за бранное слово. Но ты же из производственников, должна быть к таким словам привычной. Но ты женщина в первую очередь, и я не должен был… Но понимаешь, Касатка, какого-то другого слова, способного выразить мое сегодняшнее состояние, я подобрать не могу. Мне хреново, Касатка…

Я всегда считал, что живу правильно. А теперь засомневался.

Какая-то неудовлетворенность появилась. Не знаю, не понимаю…

Как я жил? Я жил сегодняшним. Я не думал о будущем, я не вспоминал прошлого. Будущее казалось мне простым и понятным.

Безоблачным. Я обеспеченный человек. Что мне бояться какого-то там будущего? А прошлое?.. Оно было мне просто не нужно.

А сейчас я стал вспоминать. Ты заставила меня.

Касатка! Ты спросила меня о семье. В своем третьем письме поздравила меня и мою семью с Новым годом, а в четвертом спросила напрямую – есть ли она у меня. А я не ответил.

Почему? Хотел написать об этом позже? Вообще не хотел писать.

Может, подспудно стыдился, что нет у меня никакой семьи? Не знаю. Наверное…

Да, Касатка, у меня нет семьи. Я один. Больше скажу – у меня никогда не было семьи, я всегда был один. Мне было хорошо и комфортно одному. Я даже не думал, что может быть хорошо как-то по-другому.

Однажды, правда, чуть не женился.

Сейчас расскажу… Не знаю, надо ли тебе это? Все равно, расскажу. Почему-то мне хочется рассказать тебе об этой своей неудачной попытке, а теперь думаю – глупой, даже дурацкой попытке завести семью.

Произошло это вскоре после моего ухода из института. Вернее, сразу же. Уйдя с недослушанной лекции, я прямиком отправился к

Ирке. Ирка – та самая женщина, о которой тебе Грач рассказывал. Она была моей соседкой, жили в одном подъезде. Пришел к ней и с порога сказал: собирайся,

Ирка, в ЗАГС пойдем. Почему-то она не удивилась, не обрадовалась, ничего не спросила, а просто сказала:

"пошли…" Наверное, Ирка уже давно ждала моего предложения. Мы пошли с ней и подали заявление. Месяц надо было ждать. За этот месяц я решил заработать денег на свадьбу.

Можно было ничего этого не делать, отец взял бы на себя все расходы. Но я решил, что сам должен. А как можно было в те времена за месяц заработать денег на свадьбу?..

Был у меня один знакомый… Даже не знакомый, а так – сосед.

Имени его называть не буду, потому что это к делу не относится.

Да и, в общем-то, вскоре после того случая он исчез из моей жизни.

Где он теперь, и что с ним стало – понятия не имею. Сосед этот всегда был одет в фирму и разъезжал на "волге". Наверное, он был самым богатым человеком в нашем доме. А ведь старше меня был года на два, не больше. Понятно откуда такие бабки, фарцой занимался мой соседушка. Так это в те времена называлось. Он возил из Львова джинсовые рубахи с орлами и прочую джинсу. Сбывал шмотки на нашей "толкучке".

Вот к нему я в гости как-то вечерком и зашел. И напрямик попросил – научи, мол, товарисч, как заработать денег.

Он внимательно на меня посмотрел, почесал затылок и, недолго думая, взял в дело. Соседи ведь. По-соседски…

Съездил я во Львов, прикупил у "панов" товара и стал торговать им. Меня взяли, когда я уже почти все распродал. И в милицию на черном воронке отвезли. Потом в КПЗ определили. Я там всего чуть больше двух суток отсидел. Батя, царство ему небесное, подсуетился; он с главным полыноградским милиционером в приятельских отношениях состоял. Отпустили меня.

Постыдили только. Пригрозили в институт сообщить, если еще хоть раз на барахолке меня увидят. У меня студенческий билет при себе был. Но я не стал им рассказывать, что уже не учусь. Дома отец добавил. А вот ему мне пришлось про институт рассказать. Что ж, сказал батя, видать суждено тебе неучем быть. И велел мне прямо с завтрашнего дня устраиваться на

"нормальную" работу. Так из спекулянтов я переквалифицировался в строители.

К торговле, конечно, вернулся, но не скоро. Только тогда, когда вся страна стала торговать.

Я увлекся рассказом о том, как меня чуть не посадили. А ведь хотел рассказать о том, почему не женился.

Все просто. Все совершенно просто, Касатка. Как в анекдоте…

Меня выпустили из КПЗ, и я сразу направился к Ирке. Открыл дверь своим ключом, а там цепочка. Я позвонил. Ну, дальше все понятно… Короче, с Иркой был тот самый сосед. Заглянул к ней на минутку. По-соседски так сказать. И закрылись на цепочку.

Я в тот момент подумал, если меня не было всего лишь пару суток, то, что будет, если я уеду на месяц? А ведь наверняка и было, покуда я к западенцам за польским контрафактом мотался.

Вопрос со свадьбой отпал сам собой. Наверное, именно тогда я и решил, что с женитьбой торопиться не стоит. А может, и вообще ни к чему связывать себя брачными узами и какими-то обязательствами.

Так и жил. Не связывая…

Жалею ли я? Не знаю, Касатка. Не могу однозначно ответить на этот вопрос. С одной стороны – зачем жил? Для кого?

Для себя.

Это плохо? Всегда считал, что человек должен жить только для себя. Он просто обязан быть эгоистом. Альтруизм для слабых. А я сильный. Я так считал. Я считал себя сильным.

Сейчас… Не знаю, Касатка. Твои письма как-то странно повлияли на меня. Я в растерянности. Не могу собрать мысли в кучу, они разбегаются.

Итак, я жил для себя. Это факт.

Никого не сделал счастливым? Зато и несчастным никого не сделал. Это еще один факт. Хотя…, и здесь есть сомнения.

Плохо ли мне одному? Да нет, вроде бы неплохо. По-прежнему комфортно. По-прежнему уютно и тихо в моем доме. Никто не мешает мне думать и отдыхать. Если надоест отдыхать в тишине, могу развлечься. Могу пойти куда-нибудь, куда захочу, и с кем захочу. И никто не скажет: куда пошел? Могу позвать к себе гостей.

Только все чаще и чаще в последнее время получается так, что некого звать. И какая-то ржавчина на душе.

А иногда…

Касатка, ты приходишь ко мне… Смеешься? Не веришь? Это правда. И раньше приходила. Редко, но я видел тебя. Во сне. И наяву. Мне казалось, что я вижу тебя наяву. Ты мерещилась мне.

Я не понимал, что это такое. Я и сейчас не понимаю.

Я ничего не понимаю. Правильно ли я жил? Неправильно? Не понимаю.

И еще… Извини, Касатка. Я сейчас спрошу тебя о том, чего не спросил бы ни у кого и никогда. Об этом, наверное, не спрашивают.

Каждый должен сам знать ответ на этот вопрос. А я вот не знаю.

Касатка, скажи мне – любовь, она существует?

Скажи. Ответь. Объясни мне! Касатка…

Ты умная. Ты всегда была самой умной из нас. Ты была отличницей, но… не в этом дело…

Сейчас вспоминаю тебя. Ты мало говорила. Больше слушала. Но как ты умела слушать! Ты слушала, и в твоих глазах было понимание и сопереживание. И когда ты кому-то что-то советовала, это всегда было правильным.

Жду твоего письма. Жду твоей помощи. Жду твоего совета.

Просто жду.

Кит"

Прочитав это странное, сумбурное письмо Кита, наполненное отчаяньем и вопросами, на которые наверняка есть ответ, только не каждый сможет ответить, Касатка задумалась. Кит взывает о помощи. И к кому? К ней. Как она может помочь? Чем? Она?! Он просит ее ответить на вопрос. Такой простой, казалось бы, вопрос…

"Кит, я не смогу тебе помочь. Не смогу, извини. Мне бы кто помог.

Ты спрашиваешь меня, есть ли любовь? Значит ты жил без любви. А я? Я жила с нелюбовью, Кит. Невелика разница. Вернее, разницы нет вовсе.

Не любила я, не любили меня. Я так жила. И ты так жил. Мы с тобой одинаковы. Мы – два сапога пара. Но… Нет, есть небольшая разница.

Я о любви мечтала, а ты бежал от нее… Ты не знаешь, есть ли любовь на свете, а я? Я знаю? Мечты… Не знаю, Кит, не знаю… Тоже не знаю. Мечты – это не ответ на вопрос. Это все лишь мечты"

Касатка закурила, и дым показался ей горьким.