Текст книги "Касатка и Кит (СИ)"

Автор книги: Владимир Царицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

17.

Весь день Латышев провалялся на диване. Пробовал смотреть телевизор, но постоянно ловил себя на мысли, что не понимает того, что происходит на экране. Дважды звонил Олежка. Докладывал о том, как идет реализация продукции, и сетовал на малый поток покупателей.

А оптовики, сказал, и вовсе сдулись. По поводу оптовиков все понятно, ответил Латышев – затоварились перед праздниками по полной программе. Да и с населением неожиданностей нет. Кто хотел, уже давно купил все, что нужно, чтобы спокойно и без лишней суеты провести праздничные дни. Заранее, не дожидаясь новогоднего скачка цен. Олег предложил закруглить торговлю завтра к обеду. Но Латышев подумал и сказал, что завтра вообще не видит никакого смысла выводить на работу всех розничников. Оставить до обеда только тех, кто сидит на деликатесах, а остальные пусть дома сидят и к Новому году готовятся. Рыба на холодном складе не протухнет. А уж в морозильных камерах и подавно.

Женька тоже позвонил. Вернее, он самый первый в этот день позвонил. Со сранья, так сказать. Поинтересовался, как Никита вчера до дома добрался. Сказал, что Наталья уж больно волновалась. Латышев успокоил, ответив, что добрался нормально. Про то, как чуть не подрался с двумя сосунками, ночными искателями приключений, рассказывать не стал. Потом Женька спросил о здоровье и пригласил

Никиту на Новый год к себе. Латышев ответил, что здоров как бык, а по поводу приглашения еще подумает. Женька принялся его уговаривать.

Сказал, что Наташка наготовила всего как на Маланьину свадьбу, а дети вчера вечером сообщили, что идут к друзьям.

– Так что, давай, Никита, не валяй дурака, приходи. Что, один будешь Новый год встречать? Сам на сам? В одиночку с бутылкой у телевизора?

(О том, что он расстался с Вероникой и пока совершенно один,

Латышев зачем-то рассказал Женьке вчера на корпоративе).

– Давай, Никита, – твердил Женька, – приходи. Посидим втроем.

Наташка гуся зажарит в духовке, ей из деревни привезли. Здоровый, зараза! Нам его с Наташкой вдвоем неделю есть, еще и на рождество останется. И салат твой любимый будет – селедка под шубой.

– Да, селедку под шубой твоя Наташка классно готовит, – вкусно причмокнул языком Никита, и Женька тут же решил, что он его уговорил. За селедку под шубой Латышев был готов продать родину. И еще за домашние беляши. Женька знал все о его кулинарных пристрастиях своего друга.

– Ну, вот и ладненько! – обрадовался он и добавил: – И беляшей скажу, чтобы Наташка нажарила. Беляши не совсем праздничное угощение, но ты же любишь… Стало быть, договорились. Рано садиться не будем, часиков в десять подскакивай.

Не дав Никите возразить, Женька повесил трубку. Получилось, что

Латышев принял предложение и не пойти теперь, значит обмануть. А идти ему никуда не хотелось. Ему вообще ничего не хотелось. Он и валялся на диване и ничего не хотел. Иногда вставал, подходил к бару, наливал себе чего-нибудь крепкого, без разбора. Потом блуждал с бокалом в руке по пустым комнатам и тихо ненавидел тишину. Впервые тишина казалось ему гнетущей, а не желанной и умиротворяющей как обычно. Но и уходить в шум и чужое веселье Латышев не хотел.

Сейчас-то уж точно.

Мыслями Кит все время возвращался к Касатке. Прочитав ее "Да", надолго задумался, погрузился в воспоминания.

"Судьба толкала нас друг к другу, – думал он, – сводила…"

Киту вспомнилась вдруг испуганная…, нет, растерянная…, нет, пожалуй, все же испуганная абитуриентка, не заметившая объявления, приколотого к двери деканата гидротехнического факультета и застывшая на пороге как соляной столб. Девушка стояла, моргала глазами и смотрела на него. Она показалась Никите милой и немного смешной. Всего лишь милой и всего лишь немного смешной.

– Я ошиблась дверью? – спросила девушка.

Нет…, кажется, ни о чем она не спросила. Да, точно, не спросила. Просто стояла и хлопала пушистыми ресницами. И кивала или качала головой, когда он с ней разговаривал. Молча – стояла, моргала своими огромными серыми глазами, кивала. Никита даже, кажется, пошутил по этому поводу, спросив, не немая ли она…

Потом у абитуры были экзамены, потом зачисление в институт, распределение по группам. Никита почему-то совершенно не удивился, увидев среди студентов группы, в которую они с Шуриком попали, ту самую девушку. Не удивился, даже плечами не пожал. Может, его мысли тогда были заняты Иркой? Да нет, собственно, об Ирке он не очень-то думал в тот момент, как впрочем, и во все другие моменты их с Иркой связи. Что думать о той, которая всегда доступна и всегда безотказна? Скорей всего, у Никиты глаза разбежались от обилия ярких, веселых и свеженьких, как весенние цветы девиц. В их группе девушек и парней было примерно поровну. Нет, девушек даже немного больше. Сейчас он уже точно не помнит. А группа была большая – двадцать с лишним человек. Двенадцать или четырнадцать девчонок.

Никита ощутил себя попавшим в малинник. Оля Макарова – просто красотка. И фигурка и личико! Персик! Наташа Зимина – не красавица, но с такими аппетитными формами… Олеся Иванова! Жгучая брюнетка!

Правда, с косметикой перебарщивала. Но какой шарм!..

Девушку, познакомиться с которой не удалось по причине нетерпеливости Шурика Савко, вечно куда-то спешившего, звали

Светланой. Света… Это имя Никите нравилось. Имя нравилось, а сама

Света Касаткина…, ну, в общем, никак. Она терялась на фоне других представительниц девичьей половины группы. Позже он понял, Света

Касаткина сама хотела быть незаметной. Может, не хотела, но она была жутко закомплексована по поводу своей якобы неброской внешности и всегда старалась быть в тени, не выпячиваться. Так сейчас думал

Никита, а тогда и не задумывался. А на самом деле, Света была красивой. Она обладала неповторимой своеобразной красотой. Той, которая делает именно эту женщину именно для этого мужчины неотразимой, единственной и желанной. Надо только заметить, обратить внимание, вглядеться… Но поздно, очень поздно Никита разглядел красоту Светланы.

Это случилось только на геодезическом полигоне. Но до полигона было еще целых два курса, четыре семестра. Два года они учились в одной группе, ежедневно встречались, но Никита был как слепой. Не замечал… Сейчас ему было непонятно. Как? Как он мог не заметить?

Почему?..

После окончания первого курса они ездили группой в колхоз. Их группу бросили на уборку льна. Сначала планировали весь поток на картошку отправить, а потом в институт пришел запрос от одного из колхозов, специализирующихся на производстве льна-сырца и их группу направили в этот колхоз. Разбили на звенья по пять человек в каждом.

Никиту Латышева назначили звеньевым; в его звене были одни девчонки

– Наташка Зимина, Оля Маркова, еще одна девушка, Олина подружка, ни имени, ни фамилии которой Латышев сейчас вспомнить не мог. Впрочем, не особенно старался. Была и была. Девушка, как девушка.

Света Касаткина тоже была в его звене. Но… Но и тогда он не обратил внимания на Свету. На Касатку, как ее все называли. Никита крутил напропалую с Наташкой Зиминой. Танцевал практически только с ней, гулять в поля ходил с ней. Весь день студенты пахали как папы

Карлы, а каждый вечер в клубе, где их разместили, были танцы. До упаду. А после танцев многие студенты парочками разбредались кто куда. Вообще-то, ясно куда – в поля. В те самые поля, на которых трудились днем. Поля были большие, места для уединения хватало всем желающим уединиться. Да и полей этих было много. Никита уединялся с

Зиминой. Он не был влюблен в Наташку. Совершенно. А она в него?

Теперь уж не узнать. Да, в общем-то, и не интересно. Они гуляли, разговаривали о всякой чепухе, шутили, смеялись. Никите просто было легко с Наташкой.

Уходила ли в поля Касатка? А если уходила, то с кем? Да нет, наверное, не уходила… Латышев не мог вспомнить. Тогда он совершенно не обращал на эту сероглазую девушку с грустной улыбкой своего внимания. Шутил. Как со всеми. Разговаривал. Тоже как со всеми. Танцевал? Кажется, пару раз приглашал ее на танго. Или в кругу, танцуя шейк, стояли и тряслись рядом.

А на полигоне…

Странно устроена человеческая память. Почему-то совершенно ненужная мелочь врезается в память, и помнишь о ней постоянно.

Стараешься не вспоминать, хочешь выкинуть из памяти, но не можешь.

Ерунда какая-нибудь. Совершенно ненужная ерунда. Или помнишь что-то, чего и не было вовсе в твоей жизни. Из сна или из фильма какого-то.

Не было, точно знаешь, а вспоминаешь, как что-то реальное и осязаемое.

Например, засело у Никиты в сознании здание какой-то больницы.

Старая районная или даже поселковая больница. Облупленные стены, когда-то оштукатуренные, и выкрашенные в розовый цвет. Местами дранка видна; здание деревянное. О том, что это больница, а не какой-нибудь клуб или сельсовет, говорит запах лекарств, котором пропитано все вокруг – стены здания, двери, даже деревья. И запах больничной еды из окна в правом крыле с проржавевшей вытяжкой. Во всех больницах этот запах какой-то особенный. Он тоже в сознании

Никиты. И еще помнится деревянный забор и калитка на одном верхнем шарнире. Низ калитки болтается просто так, ее надо двумя руками открывать – одной за ручку тянуть, другой низ калитки придерживать.

И тропинка, протоптанная в густой и почему-то короткой траве. И еще одна; она идет от деревянного крыльца вглубь больничного садика. Там в конце тропинки скамейка. Никита вспоминает – скамейка самая обыкновенная, деревенская. Просто лавочка. Два столбика и поперечная плаха. Плаха стерта посредине и середина кажется намного тоньше. А под скамейкой земля черная, утоптанная, уплотненная до звона. И залоснившаяся до антрацитового блеска.

Откуда это?

Никита точно знает – никогда в жизни он не видел ни этой больницы, ни скамейки – ничего этого он никогда не видел. Не ступал на крыльцо больницы, не открывал дверей, не сидел на этой скамейке.

А кажется, что ступал, открывал, сидел…

И вообще: почему он сейчас опять в деталях вспоминает этот мираж, а вкуса Касаткиных губ не помнит совершенно? Даже не помнит, что целовался с ней.

– Касатка, Касатка, Касатка… – с какой-то теплой нежностью шептал Кит Светланино прозвище, – милая Касатка… Какими же были твои губы? Мягкими, нежными, трепетными?.. Нет, скорей всего, они были напряженными, а я пытался своими поцелуями снять это напряжение. И у меня получилось. Не сразу, но получилось. Ты стала отвечать мне. Неумело, робко… Да, наверное, так это и было.

Касатка…

Кит попытался вспомнить, представить ее. Серые глаза. Грустные.

Всегда грустные. Почему грустные?.. А тогда… Наверное, они были немного испуганные. Наверное…

"Касатка, – думал Кит, – какая ты сейчас? Какие у тебя глаза сейчас? Грустные? По-прежнему грустные? Но сейчас в них кроме грусти, наверное, еще что-то… Усталость, накопившаяся за годы?

Боль от многих потерь? У нас, пятидесятилетних в глазах полно боли и усталости. А может, твои серые глаза перестали быть грустными?

Может, ты счастлива?.. Зачем тогда грустить? У тебя сын…"

"… У меня есть Пашка, – вспомнил он строки из письма Касатки. -

А у Пашки есть невеста. Они скоро поженятся. Возможно, у меня появится внук. Или внучка. Буду жить. Просто жить, и не задавать себе больше этого вопроса. Есть любовь, нет любви. Какая разница?

Есть жизнь, а счастье можно и по-другому получать. Столько, сколько захочешь…"

"Нет, – подумал Кит. – Твои глаза все-таки, наверное, по-прежнему грустные. Ты пишешь какие-то слова, но это так… бравада.

Самообман. Ты несчастлива, Касатка. Ты живешь без любви и страдаешь от нелюбви. Я тоже живу без любви, но никогда прежде не страдал от этого. Что случилось? Что со мной случилось? Почему вдруг стало так пусто на душе? Почему грусть? Откуда эта щемящая душу неудовлетворенность? Касатка! Что ты сделала со мной? Зачем?.. Но, черт возьми, как хочется увидать тебя! А ведь у меня нет ни одной твоей фотографии. Ну…, кроме той, из компьютера. Но она такая нечеткая. И ты на ней такая… непохожая. Что это – плохое качество фотографии или ты действительно так сильно изменилась?"

Вдруг его осенило:

"А может, посмотреть в старом альбоме? Может там, в институтских фотографиях есть хоть одна, где ты в куче наших? Отдельной фотографии нет, но со всеми вместе…"

Кит решительно полез на антресоли. Чего там только не было. Все, что не нужно всегда складывают на антресоли. Зачем? Чтобы как-нибудь решившись на генеральную уборку, выбросить весь этот хлам? А то и не выбросить, а наоборот – добавить туда новое ненужное.

Собственно, на Латышевых антресолях немного чего и лежало, не успел накопить. Растрепанная кипа старых глянцевых журналов, какие-то папки с давно устаревшей документацией, касающейся работы, старые газеты, рекламные буклеты. А вот и он! Старый альбом. "Годам учебы посвящается". Темно-коричневый, к нему с обеих сторон газеты приклеились. Кит попытался аккуратно оторвать газеты от расплавленных временем ледериновых обложек, но они не оторвались полностью, тонкий слой бумаги со шрифтом остались на альбоме, и бусые буквы повернулись к Латышеву спиной. Зачем-то Никита послюнил палец и попытался оттереть их.

"Зачем? – подумал он. – Зачем я это делаю? Разве мне это нужно?

Мне совсем другое нужно…"

– Посмотрим…, – вслух произнес Никита, раскрыв альбом. – Вот он

Шурик Савко в усах песнярских. Анфас. Лыбится! Фотография большая – на всю страницу. Каждый волосок усов виден четко. А это Эдик

Краснов. Волосы до плеч. Пацан пацаном. Какой ты сейчас, Эдик?

Может, лысый?.. Вот кодла студентов у дверей альма-матер. Касатки нет. Почему? Где ты Касатка?.. А вот и полигон. Научная бригада…

Я, как всегда – бригадир. Стою в центре. Обхватил за талии Наташку

Зимину и Ольгу Макарову. Касатка! Здесь ты… – Латышев впился взглядом в фотографию тридцатилетней давности. – Эх, Касатка! Ты как всегда в своем репертуаре. Стараешься быть незаметной… Спряталась за широкой спиной Сереги Куфайкина. Только половину лица и видно.

Один глаз. И смущенно смотришь одним глазом в объектив фотоаппарата.

Почти не видно тебя…

Он пролистал альбом до последней страницы. Но больше ни одной фотографии студентки Светы Касаткиной не нашел. Со вздохом отложил альбом в сторону и подошел к компьютеру. Сейчас еще раз, подумал он, посмотрю нечеткую фотографию Касатки, а потом возьму и напишу ей письмо. Попрошу прислать фото. Это будет наглостью? Да, наверное.

Даже не наверное, а точно. Может, сначала отправить свою?..

А в ящике его ждал сюрприз. Касатка, словно на расстоянии прочитав его мысли и желания, послала ему свою фотографию. Да не одну – целый альбом. Вернее, ссылку на него. И короткая приписка:

"Эти фотографии из нашей юности. Может, у тебя такие есть? Я часто смотрю на нас молодых. И мне немножко грустно становится.

Какими мы были…"

Кит стал смотреть фотографии, впиваясь взглядом в лицо, которое так жаждал увидеть. Она, Касатка, была почти на каждой фотографии.

Кит смотрел и думал: "Почему у меня нет этих фотографий? Где я был, когда она фотографировалась? Где я вообще был?.." И отвечал самому себе: "Да рядом ты был! Был рядом и ничего не замечал, не ощущал…

Потому что ты дурак, Никита Латышев. Потому что ты слепой, Никита

Латышев. Потому что ты осел! Ты проглядел свое счастье. Ты прошел мимо него. Ты…"

И вдруг он понял, что любит Касатку. И не просто любит. Не просто так – вдруг, ни с того ни с сего, взял и влюбился на старости лет. А любит, любит по настоящему, и любил всю жизнь. Всю жизнь… С того самого вечера на полигоне в Ноздрево.

Теперь все становилось на свои места. Стали понятными его сны и видения, его редкие, но очень сильные приступы меланхолии. Его безудержная страсть к рискованным, порою авантюрным делам в молодости. Когда не думаешь о смерти. Когда все равно – останешься живым или тебя не станет. Его частая смена партнерш… Одна за другой, одна за другой. И все не то. А где оно – то? Его нет.

Становилось понятным его стойкое нежелание жениться, завести семью, втянуть себя в нудную, размеренную жизнь, в которой главенствуют порядок и зависимость от этого порядка. И привычка. Нет ничего страшнее привычки…

И раздражение песнями и голосом Вероники стало Никите понятным.

Да и не только Вероники… Не проходило месяца, редко больше, как очередная его девушка начинала его чем-то раздражать. Голосом, привычками, запахом парфюма. Раньше Латышев думал, что просто вот такой он индивидуум – не может ни с кем надолго связывать свою судьбу и тратить на кого-то все свое время. Что покой и тишина в его жилище – необходимые составляющие комфортного состояния тела и умиротворенности души. А частую смену любовниц он относил к генетической особенности своего организма. Ну не может он постоянно спать с одной и той же женщиной! Так он устроен. Таким его природа и папа с мамой сделали.

А теперь Латышев понял: дело-то совсем в другом. Он искал. Искал развлечений, конечно и какой-то новизны, но…, сам того не понимая, искал некий идеал, или какой-то эрзац этого идеала. Искал совпадения, искал попадания, искал… счастья?.. И не находил. Вот и менял женщин, как одноразовые резиновые перчатки. Все было не то, все были не тем. Ни одна его пассия не была похожей на ту единственную, которую он смог бы понять и принять. Нет, ее не надо было принимать. Она, появившись, стала бы его частью, его второй половиной. А, обретя вторую половинку, он бы стал самим собой. Его игра в жизнь закончилась бы и тогда началась бы сама жизнь…

"Касатка! Я люблю тебя!", – написал Латышев и замер, тупо уставившись на экран.

"Стоп! Что я делаю? – спросил себя Латышев. – Что я делаю?!!

Зачем?.. Кому это надо? Мне? Касатке?.. Стоп, стоп, стоп, стоп, Кит!

Успокойся! Что с тобой? Где твой рассудок и твоя хваленая выдержка?

Успокойся, Никита! Успокойся, Никита Владимирович Латышев. Ты взрослый, умудренный жизненным опытом мужчина, а не юнец какой-нибудь. Ну-ка, успокойся, кому сказал! – мысленно прикрикнул он на себя. – Возьми себя в руки и подумай обо всем спокойно"

Латышев встал из-за компьютера, поискал глазами бокал. Не найдя, взял другой и налил себе коньяку. Выпил залпом и закурил. Подойдя к зеркалу, хмуро спросил у двойника:

– Ты что же, решил, что сейчас сообщишь Касатке о том, что любишь ее и тем ее осчастливишь? А с чего ты это взял? Да на кой хрен ты ей сдался? Она успешная женщина, самодостаточная. У нее сын, у нее внук скоро будет. У нее муж есть, в конце концов. Кем ты хочешь стать для нее? Опорой? В чем? Да и очень сомнительная из тебя опора получится,

Кит. Да…, очень сомнительная опора. Ты никогда и никому не хотел быть опорой. Ты всю жизнь прожил для себя. Ты не за кого не хотел отвечать. Только за себя, за свои поступки. Да и то, только перед собой, перед своей совестью. Совестью?.. О чем это ты, Латышев? Что такое совесть в твоем понимании? Другие слова вытеснили это понятие.

Выгода… Расчет… Польза… Барыш… Нет, Латышев, и перед собой ты отвечать не хотел. Всегда думал: так поступаю, потому что уверен, что прав. А кто думает иначе – проходи мимо. Не задерживайся. У тебя своя жизнь, у меня своя. – Латышев еще плеснул коньяку в бокал, но залпом пить не стал, сделал маленький глоток и продолжил свой монолог перед зеркалом. – Ты эгоист, Кит. И в этом всегда чувствовал свою силу. Ты шагал по головам своих конкурентов, не замечая их кряхтения, стонов и криков боли. Ты намечал цель и шел к ней, не брезгуя ничем. Ты всегда преследовал свои интересы. Окружающие тебя люди были живыми инструментами, предназначенными для достижения твоей цели. А женщины? Они тоже были инструментами. Резиновыми куклами… И вообще, с чего это ты взял, что любишь Касатку? А…, понял! Ты любишь не Касатку. Нет, вернее, ты любишь именно Касатку, а вовсе не Светлану Корчагину, не сегодняшнюю Касатку. Нет, – он отрицательно покрутил головой, – все еще хуже и страшнее. Ты любишь даже не студенточку с серыми грустными глазами, которую все, и ты тоже, звали Касаткой. Ты любишь себя, отраженного в этих серых… -

Латышев замолчал, с удивлением увидав, что из его глаз выкатились и пробежались по щекам две слезинки. Он зажмурился и минуту стоял с закрытыми глазами. Прошептал: – Врешь! Зачем ты самому себе врешь,

Кит? Ведь все совершенно не так. Ты другой. Во всяком случае, ты хочешь стать другим. И ты любишь ее. Ты любишь свою Касатку. Ту, которая в твоей памяти, и ту, которая в этих сегодняшних письмах. Ты любишь ее, Кит… И любил всегда, всю жизнь. Иначе… Почему так щемит сердце? Почему так сладко и остро щемит сердце? Почему, закрыв глаза, ты видишь ее? Почему ты хочешь быть Китом, прежним Китом, а не Никитой Владимировичем Латышевым нынешним? Почему ты хочешь стать другим, или вернуться в прошлое?.. Потому, что ты любишь эту женщину. Потому что она тебе нужна…

Но остается вопрос – нужен ли ты ей?..