Текст книги "Касатка и Кит (СИ)"
Автор книги: Владимир Царицын
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)
Да, Кит, я люблю тебя. И любила всегда. И знала, что люблю"
«Касатка… Любимая моя…»
22.
Они писали друг другу письма.
Короткие и длинные.
Они не отходили от своих компьютеров.
Они не могли прервать разговор. Им так много надо было сказать друг другу. Сказать… Ни он ни она не догадались спросить друг у друга номера телефонов и позвонить. Просто позвонить. Они писали письма.
Проходили минуты, часы, дни…
Они писали письма.
"Я люблю тебя, Кит!"
"Я люблю тебя, Касатка! Я счастлив!"
"И я счастлива! Я самая счастливая женщина на свете…"
"Нет. Это я самый счастливый"
…
"Любимый! Мне надо идти на работу…"
"Какая работа, любимая? Праздники же!"
"Праздники закончились, любимый. Мне надо идти. Меня ждут. А разве тебе не надо идти работать?"
"Как это закончились праздники?.."
"Уже и рождество давно прошло. Новогодние каникулы закончились.
Сегодня понедельник, четырнадцатое января"
"Четырнадцатое?!! Неужели? А где мы были все это время? Почему я не заметил, как прошло целых две недели?"
"Я тоже не заметила… Ну, все, я пошла"
"Может, и мне сходить?"
"Куда?"
"На работу. У меня ведь тоже есть работа"
"Сходи. И не теряй голову, Кит"
"Я ее уже потерял! Живу без головы целых две недели"
"Целую"
"Целую тебя, Касатка моя любимая!"
…
"Я соскучилась"
"А я-то как соскучился! Наконец-то мы снова вместе!"
"Да. Наконец-то мы вместе…"
…
"Кит, а я тебе наврала"
"Когда?!!"
"Ну…, тогда. Когда сказала, что не заметила, что прошло две недели"
"Ах, это…"
"Да. На самом деле я постоянно посматривала на дату в компьютере.
Ты простишь меня, Кит?"
"За что?"
"За то, что я тебя обманула"
"Я прощу тебе что угодно"
"Понимаешь, Кит…, мы, женщины не такие как вы, мужчины. Мы другие. Что-то в нас сидит, что не позволяет забываться"
"Понимаю"
"Что ты понимаешь?"
"Что ты женщина. Нет! Что ты Женщина! И что ты другая. Ты другая,
Касатка, я сам тебе говорил об этом. Ты самая другая из всех других в мире…"
…
"Ты спишь?"
"Не знаю. Мне кажется, что я, наконец, проснулся"
"Я люблю тебя, Кит!"
"Я люблю тебя, Касатка!"
…
"Как мы далеко друг от друга…"
"Как мне хочется быть рядом с тобой…"
"Но это невозможно!"
"Почему?.."
…
"Почему ты так долго молчал?"
"Разве долго? Только один день"
"Для меня это долго. Целый день. И не день вовсе, а целые сутки.
Двадцать четыре часа"
"Прости, Касатка. Я не мог"
"Был занят делами?"
"Нет"
"А чем? У тебя появилась женщина!"
"Никого у меня не появилось. Ты у меня одна во всем мире. Ты самая лучшая. Я люблю тебя"
"Тогда почему ты не написал ни строчки? Ни словечка…"
"Прости. Я не мог. Физически не мог. У меня раскалывалась от боли голова. У меня это иногда бывает"
"Ты меня напугал, Кит! И часто у тебя бывают головные боли? Ты знаешь причину? Ты обращался к врачам?"
"Да все нормально. Поболит, поболит и перестанет. А врач у меня есть хороший. Знаешь, как он лечит? Сейчас я тебе расскажу…"
…
"И все-таки я волнуюсь, Кит! От тебя опять не было письма почти сутки. Опять болела голова?"
"Да нет. Все нормально. Просто пришлось решать небольшую проблемку. Это с работой связано"
"У тебя проблемы на работе?"
"А у кого их нет? Но это ерунда. Так, текущие дела. Я же говорю, все нормально"
"Ничего себе, нормально. Почти сутки!"
"Что такое сутки!"
"Для нас, кому за пятьдесят, сутки это много. И я волнуюсь, потому что люблю тебя"
"Я тоже люблю тебя. И для меня сутки без общения с тобой – целая вечность. Но ты не волнуйся. Все будет хорошо. Скоро я схожу на обследование. Уверен, что ничего серьезного у меня нет. И вот что, давай договоримся. Если от меня нет писем сутки, значит, у меня небольшие неприятности. Если двое суток, значит, неприятности крупные. А если я молчу трое суток, значит меня уже нет в живых.
Иначе… Касатка! Любимая моя! Я не могу без общения с тобой, я не могу уже обходиться без твоих писем. И без того, чтобы не писать тебе тоже обойтись не могу. Больной, разбитый, полумертвый, всякий, я встану, подойду к компьютеру и напишу тебе: Здравствуй, Касатка! Я люблю тебя!"
…
"Кит! Я жду твоего письма, а его все нет и нет…"
…
"Кит! Что случилось, Кит? Тебе плохо?.."
…
"Кит!.."
23.
Латышев резко ударил по тормозам. Тяжелый внедорожник пошел юзом по обледеневшей ночной и пустынной трассе «Полыноград – Клим». Но за обочину не съехал, не перевернулся, косо встал поперек шоссе. Кит тряхнул головой, сбрасывая оцепенение.
Зачем он здесь? Куда он ехал, куда держал путь?..
Никуда.
Его путь закончен. Продолжение асфальтового шоссе теряется в темноте бесконечности, но Кит знает – бесконечность эта кажущаяся, там тупик. Везде тупик. Для него везде тупик…
…Позавчера с утра ему было худо. Даже не с утра, а еще с половины ночи. Кит спал, видел какой-то сон, не помнил подробностей, только помнил, что во сне его кто-то лупил по голове, и голова болела. Проснулся и понял, голова болит взаправду, не во сне. Все же кое-как собрался и поехал на работу. Но отработал только до обеда, вернулся, лег в постель и безрезультатно пытался уснуть. Голова буквально раскалывалась от боли. К вечеру чуть-чуть полегчало, но ненадолго. Ночь была жуткой, а с утра пораньше Кит позвонил
Шпильману. Доктор приехал быстро и не один, с Женькой. Все было как в прошлый раз – Женька сидел и курил на кухне, а Шпильман снимал болевой спазм у Латышева. Но не совсем, как в прошлый раз – до конца избавить Никиту Владимировича от головной боли, толстячку-экстрасенсу не удалось. После сеанса Никите стало значительно лучше, но он чувствовал, знал – боль не ушла совсем. Она где-то затаилась и готовит новый удар. Причем не тайно, а в открытую, нагло напоминая о себе.
На утро Никита опять не пошел на работу, не смог, даже звонить
Олегу не стал. Собственно, Олег сам позвонил, поинтересовался, как, мол, самочувствие. Латышев, не вставая с кровати, промычал что-то нечленораздельное, Олег сказал: я все понял, шеф. И отключился.
Превозмогая боль – от нее мутило и все расплывалось в глазах – Кит хотел подойти к компьютеру и написать письмо Касатке, но по дороге из спальни в кабинет его остановил звонок в дверь.
Это пришел Шпильман, сам пришел. Поколдовал за спиной у Латышева, уменьшил болевые ощущения и сказал:
– Ну-с, Никита Владимирович, сейчас вы поедете со мной.
– Томограмму делать?
– Ее родимую.
По дороге в областной диагностический центр Никите вдруг стало хорошо. Так хорошо, как он себя уже давно не чувствовал. И своими ощущениями он поделился со Шпильманом, похвастался ему:
– Док, а я, между прочим, чувствую себя замечательно. Ну, просто великолепно себя чувствую. Ни боли, ни пустоты, как тогда, в первый раз.
– Хотите сказать, что передумали делать томограмму? – спросил
Шпильман, быстро обернувшись через плечо и внимательно посмотрев на
Латышева, сидящего сзади.
– Да нет, не передумал, – пожал плечами Никита. – Надо же все-таки узнать, что там у меня в голове творится.
– Правильно рассуждаете, Никита Владимирович. Я в самую нашу первую встречу понял, что человек вы здравомыслящий. И что вы мужественно… – Шпильман замолчал.
– Что я? Что мужественно?
– А мы приехали, – не ответил Эдмонд Яковлевич и стал парковать свой автомобиль у бокового крыльца диагностического центра.
Сама процедура длилась недолго, но своей очереди Латышеву пришлось ждать около часа. И потом еще минут пятнадцать он ожидал
Шпильмана. Эта четверть часа была самой томительной.
– Ну, что, док? – нетерпеливо спросил он у Эдмонда Яковлевича, вышедшего из кабинета врача. – Что там с моей черепушкой не так?
Теперь вам все понятно?
– Понятно?.. Не так скоро, молодой человек, – (молодой человек…
Шпильман был не намного старше Латышева, ну, может быть, лет на пять-шесть), – не так скоро, молодой человек, все становится понятным. Тем более, в вашем случае. Я вам сразу сказал, что у вас очень серьезные проблемы. А серьезные проблемы требуют серьезного осмысливания их. И еще я вам говорил, что после того, как мы сделаем томограмму, я посоветуюсь с коллегами, совместно с ними мы поставим диагноз, назначим лечение…
Слово "лечение" почему-то успокоило Никиту, но он все же переспросил:
– Значит, все-таки лечение?
– А как же? Конечно, лечение. Без лечения…
– Ну…, я имею в виду – не операция?
– Посмотрим, посмотрим…, – Шпильман поджал губы и стал с интересом изучать острые кончики своих сапожек максимум тридцать девятого размера, – посоветуемся… Операция, это, молодой человек, тоже… м-м-м так сказать… метод лечения… – потом поднял голову и, мелко похлопав ресницами, посмотрел на Латышева. – Вы надейтесь на лучшее, Никита Владимирович.
– Хорошо, – согласился Никита, – буду надеяться на лучшее. А долго вы будете… советоваться?
– Значит так: сейчас я отвезу вас домой, а сам вернусь сюда и мы с коллегами… А вечерком, ну…, или, скажем так, во второй половине дня я вам позвоню и назначу время и место еще одной сегодняшней встречи. Договорились?
Попав домой, Кит хотел сразу написать Касатке письмо, но вдруг шальная, но, как ему показалось, гениальная идея пришла ему в голову. Зачем писать, если можно купить билет, сесть в самолет и…, через несколько часов он ее увидит! И почему раньше такая простая мысль не посещала его? Ведь такая простая мысль и такое простое решение. Двадцать первый век. Расстояния – не проблема.
Кит быстро оделся и вышел.
…Ему длинно капризно просигналили, хотя места объехать стоящий поперек дороги БМВ было предостаточно. Кит развернул автомобиль и медленно поехал в город. Подъехав к своему дому запарковался во дворе, но из машины вышел не сразу – сидел и бездумно смотрел, как кружатся снежинки в конусе света, рвущегося из подъездного светильника. Снежинки вылетали из черного бесконечного неба, попадали в полосу света, исполняли свой ритуальный танец, а потом опускались на землю. А там, на земле, их уже ждала поземка, которая несла их дальше, в другую бесконечность.
"Бесконечность есть, – подумал Кит, – она вокруг меня. Конечна только жизнь. Моя жизнь закончилась"
В его кармане лежал паспорт, а в паспорт был вложен авиабилет до
Артема. Кит достал его и стал рвать. Обрывки выбросил в окно.
Поземка подхватила их и понесла в бесконечность. Вместе с вывалившимися из света снежинками.
Его жилище тонуло в тишине и темноте. Он не зажег света.
"Как в могиле", – подумал Кит и рассмеялся. Смех показался ему каким-то жалким.
– Ты что, жалеешь себя? – спросил Кит вслух, обращаясь к самому себе и глядя в зеркало в прихожей, но ничего там не видя, кроме все той же темноты. И, усмехнувшись, ответил: – Жалеешь. А чего ты жалеешь? Что прожил жизнь, а жизни-то и не увидел? Не понял, не уразумел, не заметил, что она прошла? Что хорошего было в твоей жизни? Касатка… Да, только она.
И вдруг Кит вспомнил все…
Тот вечер… Все, что тогда было у них.
То немногое, которое не стало большим. Вспомнил отчетливо и ясно…
…Касатка подошла к нему и посмотрела в глаза.
– Можно тебя пригласить на танец, – наверное, сказала она.
Громко играла музыка. Что-то тухмановское… Но Кит не слышал музыки. И не слышал слов Касатки, только понял и шагнул навстречу.
Он увидел вдруг то, что не замечал два года – глубину ее глаз и свет, теплый свет, обволакивающий, неземной. Он увидел грусть в них.
И еще что-то. Нежность! Такую огромную и небывалую, которую, в общем-то, впервые и видел. Сердце вдруг остановилось, ему показалось, что оно остановилось. Но он шагнул и обнял Касатку за талию и они пошли в центр круга. Играла музыка, рядом медленно двигались пары, Но Кит не замечал ничего вокруг. Он смотрел Касатке в глаза и не мог отвести взгляда. Вдруг он увидел, как взмахнули пушистые ресницы. Словно два мотылька захотели взлететь.
– Ой, ты мне на ногу наступил.
– Что? – Кит приблизил ухо к ее губам, окунувшись лицом в туман ее волос.
– Кит, ты стоишь на моей ноге.
Кит даже не извинился, он был одурманен запахом ее волос. Они пахли полевыми цветами, и это было дурманом, настоящим дурманом. С трудом поняв, о чем говорит Касатка, он убрал ногу с ее ноги. Но они не продолжили танец. Кит и Касатка просто стояли в центре танцплощадки. И молча смотрели друг другу в глаза. Он обнимал
Касатку за талию, а ее руки невесомо лежали на его плечах. Кит и
Касатка не шевелились, словно боялись проснуться. Наверное, уже давно играла другая музыка, а они стояли и не двигались.
– Давай уйдем отсюда, – хотел сказать он, но в горле вдруг пересохло, и он только сухо закашлялся.
Впрочем, она поняла все без слов. Они пересекли танцевальный круг, и пошли прочь, сзади осталось веселье, музыка и их однокашники. Они прошли по проходу между палатками. Впереди светила луна – круглая и очень яркая. И звезд на небе было не счесть, но они казались не отдельными звездочками, а брильянтовой пылью, сливаясь воедино и ослабив свое свечение в ярком свете луны.
На окраине полигона был овраг. И большая береза. Казалось, она еле удерживается на краю оврага, вот-вот упадет.
Кит скинул куртку и положил на землю. Касатка опустилась и Кит сел рядом. Он не знал, о чем говорить, он не хотел говорить, он хотел поцеловать Касатку и потянулся к ней. На его поцелуй, она ответила. Но как-то робко, тихо, едва шевельнула губами. Было понятно, что целоваться она совершенно не умеет.
Потом они все же говорили о чем-то. Касатка задавала какие-то вопросы, Кит отвечал, иногда невпопад. Это было не главным – разговорами они просто сдерживали себя от безумства. Они говорили, но думали не о том… Потом они снова целовались и не было ничего на свете слаще этих поцелуев. Кит понимал, что рядом с ним не просто девчонка, что с Касаткой нельзя, как со всеми. Он знал, что на его куртке сидит сама невинность. Он даже не понял, как так получилось, что его рука сама скользнула к девичьей маленькой упругой груди.
Случайно, наверное… Касатка замерла и Кит увидел страх в ее глазах. Он отдернул руку. Потом стал что-то говорить, но оборвал себя на полуслове. Возникло неловкое молчание. Касатка вдруг легко поднялась и потянулась к березовой ветке, пригнула ее к себе и прикусила зубами. Никита глядел на Касатку снизу вверх и ему нравилось так смотреть на нее. Тело Касатки вытянулось в струнку и стало похоже на стан березки. Волна нежности накатилась на Кита. Он встал, обнял Касатку и стал нежно целовать ее вытянутую шею, лицо.
Губы их встретились и слились в долгом поцелуе, отпущенная ветка взлетела вверх. Неожиданно Кит почувствовал какую-то штучку у себя во рту, какой-то маленький комочек. Он на мгновение отстранился, отвернул лицо и сплюнул.
– Это почка от веточки… – как-то испуганно прошептала Касатка.
– Почка? Почка от веточки? – почему-то Киту стало смешно. – От березовой веточки почечка…
И он засмеялся, схватив Касатку на руки. Касатка испуганно и немного виновато улыбнулась.
Он стоял на самом краю оврага и держал Касатку на руках. Овраг казался бездной, но совершенно не страшной бездной, а только бесконечной и непознанной, неизвестной… Неизвестность и бесконечность манила Никиту к себе, как манит бездонная пропасть, когда ты стоишь на ее краю.
А при свете дня можно было увидеть, что этот овраг был очень даже маленьким, совсем неглубоким.
– Давай прыгнем, – предложил он глупость.
– Зачем?
– Действительно…, зачем…
– Пошли лучше к нашим, Кит. Слышишь? Танцы закончились. В какой-то палатке на гитаре играют. Мишка Таушканов поет… кажется.
– Да, это Мишка…
Мишка пел "Кошечку", пел вдохновенно и громко. Даже здесь, за границей палаточного лагеря отчетливо слышалось:
"дюнь-дюнь-дюнь-дюнь, дюнь-дюнь…"
– Пойдем?
– Ну, пошли, – нехотя согласился Кит, поставив Касатку на ноги…
…Он вспомнил все.
Вспомнил.
И подумал о счастье, мимо которого так бездумно и глупо прошел.
Она была рядом, птица счастья, а он не ухватил ее за хвост. А потом была жизнь. Он жил… Или думал, что живет. Ел, пил, зарабатывал деньги, менял любовниц – считал, что это и есть жизнь. Глупо! Как глупо… Все зря, все мимо. Пятьдесят три года бесцельно прожитой жизни. Жизни без счастья. Да, не было счастья в его жизни, и никого он не сделал счастливым… Касатка! Любимая моя! Прости. Прости, что не смог подарить тебе счастья. И уже не подарю…
…Несколько часов назад он услышал приговор, прозвучавший из уст доктора Эдмонда Яковлевича Шпильмана.
– Сколько? – спросил Кит хрипло.
– Бывали случаи…, – начал Шпильман.
– Сколько? – повторил Кит свой вопрос. – Мне надо знать точно.
Сколько мне осталось, док?
– Увы. Опухоль неоперабельная…
– Это я уже слышал. Сколько?
– Около месяца. Все зависит от разных причин. Чуть больше или чуть меньше. Бывали случаи…
…Месяц? Неделя? Больше месяца? Какая разница?..
Поздно. Уже слишком поздно. Пора заканчивать грустную историю под названием "непутевая жизнь Никиты Латышева, так и не узнавшего что такое счастье"…
Кит снял с крючка связку ключей, в которой был и ключ от чердака.
Вышел на площадку. Кабина лифта оказалась на его этаже, словно кто-то нарочно подогнал ее сюда к нему. Он нажал кнопку последнего восемнадцатого этажа.
Кит стоял на краю парапета, но казалось ему, что стоит он на краю того самого оврага… Только сейчас он был один, Касатки не было рядом. Она была далеко. Она была очень далеко и становилась все дальше и дальше… Нет, не так… Касатка оставалась на месте, это он уходил.
Ветер трепал его седые волосы. Темнота и неизвестность манили.
Никто не кричал снизу, некому было его остановить.
Он шагнул.
Кит понимал, что шагает в небытие…, в смерть.
Моуди писал, что умирающие летят по тоннелю, в конце которого яркий свет. Не только Моуди, многие так утверждали. Кит не летел по тоннелю, он падал вниз – в бездонную пропасть. И света не было. Было не страшно падать в небытие, не страшно было умирать… Просто очень хотелось увидеть свет. И он закричал:
– Света! Све-е-та-а-а!!!
И было непонятно – требует ли он света, или зовет свою Касатку?
Касатка проснулась среди ночи.
Весь прошедший день она задавала себе один и тот же вопрос: ну, где же ты, Кит? Почему ты молчишь?..
Сейчас ей вдруг стало ясно. Ясно и страшно. Кита больше нет. Его нет! Нет! Нет! Нет! Совсем нет! Он писал, что если более трех дней нет писем от него, значит, с ним что-то случилось. Сегодня закончился третий день…
Касатка выбежала из спальни, в спешке накинула на себя что-то и, не закрыв дверь, выскочила во двор – в ночь.
Падал снег. На редкость крупные снежинки, такие непривычные для здешней зимы, высвеченные ярким лучом галогенового светильника, установленного над козырьком подъезда, медленно падали с черного неба, закручиваясь в спираль в многоэтажном колодце двора. Они опускались на ресницы Касатки. Но…
Касатка не чувствовала Никитиных поцелуев, это были просто снежинки. Они лежали на ресницах, таяли и сливались со слезами, медленно текущими по ее щекам.
Кита больше нет!
Это не было догадкой, это было знанием.
И резкая, как удар тонкого стального стилета боль пронзила сердце
Касатки. Резкая и такая сильная, что Касатка не успела ее почувствовать. Стало темно. Она упала на обледеневший асфальт.
Снежинки медленно кружились и опускались на ее лицо…
– Ты сильно ушиблась?
Касатка открыла глаза. Перед ней стоял Кит. Молодой и улыбающийся, он протягивал ей руку.
Касатка огляделась – они с Китом находились на дне оврага. Того самого… Прямо над головой висела огромная белая луна. Было светло.
Почти как днем…
– Мы что, упали?
– Спрыгнули, – засмеялся Кит. – Вставай. – Он помог ей подняться, заботливо отряхнул листья со штормовки и джинсов, снова спросил: -
Ушиблась?
– Нет, ни капельки. Тут прямо ковер из опавших листьев. Мягкое получилось приземление.
– Каждую осень береза, та, что наверху, роняет листья, и они падают в овраг. Вот и образовался ковер…
– А как мы отсюда выберемся? – спросила Касатка. – Склоны оврага такие крутые…
– Мы не будем карабкаться вверх. Мы ж не дураки, мы же с тобой образованные люди. На третий курс технического ВУЗа перешли как-никак. Мы с тобой, Касатка, пойдем по дну оврага. Он ведь должен когда-то закончиться…
– А потом?
– А что потом?
– Потом, когда овраг закончится, мы вернемся в лагерь?
– Нет. Мы пойдем дальше. Мы будем идти и идти. Всегда прямо.
– И никогда не будем сворачивать?
– Никогда.
– И долго мы так будем идти, Кит? До самой смерти?..
– Да, Касатка. Мы будем идти вместе до самой смерти. И умрем в один день…
Эпилог
– Пусть они идут…
– Как это – пусть идут?..
– Давай, не будем им мешать.
– А почему, собственно… у тебя возникло м-м-м… такое предложение? Зачем вообще ты вернул их в прошлое?
– Я хочу, чтобы они начали все с начала. Свою жизнь. Именно с этого момента. Они счастливы. Они еще не знают об этом, но мы-то с тобой знаем.
– Счастливы?.. Сейчас, да. Но они все равно потеряют свое счастье по дороге. Люди всегда теряют его.
– А вдруг?.. Вдруг эти двое…
– Они такие же, как все.
– И все-таки… Давай дадим им шанс, прошу тебя. Как друга.
– В общем-то, я не против… Но тебе-то что до этих двух людишек?
– Хочу, чтобы на Земле стало на два счастливых человека больше.
– Бред! Утопия! Все это временно. Они потеряют счастье. Они все равно потеряют любовь. Ты же знаешь, сколько на их пути будет соблазнов и ловушек. Мы же сами с тобой расставили эти ловушки.
Никто не проходит мимо них, все попадаются.
– Но может эти двое пройдут? Может, их путь будет прямым?
– Ты сам-то в это веришь?
– Я хочу в это верить.
– Ты оптимист.
– Да, такое мое предназначение. У тебя другое. Ты – пессимист.
На этом все и основано. Единство и борьба противоположностей… Вечная борьба чувств и безразличия, любви и ненависти, добра и зла, оптимизма и пессимизма…
– Хорошо. Уговорил. Пусть идут.
– Будем заключать контракт?
– Все равно, ты всегда проигрываешь.
– На этот раз не проиграю.
– Ох! Твои бы слова, да… Ладно, не будем заключать контракт.
Просто посмотрим, что будет происходить с этой парочкой в их пути по жизни. Но едва они попадут в первую же ловушку, они мои.
– Договорились! Ты знаешь, а я в них почему-то верю!
– Слышал уже… Пусть идут.
– Пусть идут… Идите прямо, Кит и Касатка. И не потеряйте своего счастья!
20 августа 2008г. 21.10.
