Текст книги "Билет до Монте-Карло (СИ)"

Автор книги: Владимир Буров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

   .......................................................................................................................................................................

   От Рэя Брэдбери в моем рассказе есть еще название сигарет Честерфилд. Совершенно очевидно, что легко было взять другое название, также, как можно было и рассказ назвать по-другому, а не Чикагская Бездна.

   Но назвать по-другому нельзя, потому что в этом и был замысел. Чтобы пространство рассказа Рэя Брэдбери было в моем рассказе и наоборот. Я хочу подчеркнуть, что я не мог написать своего рассказа, не будь рассказа Рэя Брэдбери. В этом всё заимствование: рассказ Рэя Брэдбери должен существовать. И наоборот: значимость рассказа Рэя Брэдбери подтверждается сегодня, акцентируется значимость его рассказа.

   .......................................................................................................................................................................

   Поэтому и говорю, что нельзя проводить правки моих рассказов, ибо она проводится с позиции, известной сегодня. Прочтя завтра, вы узнаете другой рассказ, из которого, может быть, будет ясно, что править вчерашний не надо было, а то из-за того, что вы поправили вчерашний, придется править и сегодняшний. Так это будут другие рассказы.

   А эти рассказы – можно сказать – осматривают последовательно объемный предмет: один рассказ – один ракурс, другой – следующий.

   Нельзя править исходя из одного только рассказа. В рассказе, так сказать, участвуют все двенадцать.

   В N 38-39 Литературных Новостей написано (Мих. Искрин о статье А. Вяльцева), что Пушкин Драл у Других. Это Драл и есть утверждаемый Пушкиным принцип устройства природы: нельзя все время изобретать велосипед. Чтобы придумать новое, надо использовать достижения других, при этом достижения других, если они будут использованы Вами, будут приобретать свою действительную значимость. Скупой Рыцарь Пушкин выдал за перевод несуществующего английского подлинника. Пир во Время Чумы является переводом фрагмента пьесы английского поэта-романтика Джона Вильсона. В принципе неважно, откуда заимствовать: из теории относительности Эйнштейна или их произведения Мыши Кота Хоронят. Последнее не менее замечательное явление, чем первое. Например, Когда Макферсон издал Стихотворения Оссиана – это не просто мистификация, это познание устройства природы, а точнее Духа Божия.

   Почему Пушкин не сказал прямо, что не видел никогда никаких писем ни Д. Джонсона, ни Макферсона, а просто сам все это придумал? Или почему не пояснил, что к чему? Нельзя указать! Ибо то, что нужно найти, имеет такую основную характеристику: должно быть найдено самим человеком (читателем), иначе это будет уже не то, а совсем другое. Разница между тем, что должен читатель найти сам, и тем, что ему указано, такая же, а точнее, это она и есть, как как разница между Царством Небесным и адом.

   Из Евангелия:

   Опять берет Его диавол на

   Весьма высокую гору и показывает:

   Ему все царства мира и славу их

   И говорит Ему: все это дам

   Тебе, если падши поклонишься

   мне.

   Хочешь все знать и все понять? Почему Иисус отвечает НЕТ? Потому что узкая тропинка в Царство Небесное характеризуется тем, что она должна быть найдена самим человеком. Если она указана, то, по определению тропинки, это уже не она.

   Поэтому а тексте рассказа важно Кто Сказал. Писатель или сам читатель. Если я, например, скажу кому-то:

   – Товарищ, сними со стены портрет Лобачевского и повесь портрет своего деда. – То товарищ может послать меня подальше, сказав:

   – Это мое личное дело, что и кого куда вешать.

   Если эта мысль завладеет читателем при чтении рассказа, но в рассказе ее нет, то он может сам спокойно решить, что ему делать с этой мыслью: или принять к сведению, или отмахнуться как от гл..упости. Поэтому, когда говорят, что укажи, дай инструкцию к пользованию, сами не знают, чего просят.

   Мне хотелось объяснить все в этой статье, но это никак не получалось. И оказывается, это хорошо. И не должно, оказывается, быть возможности всё объяснить. Дух Божий закрывает нам путь в ад.

   Несколько слов о том, что даже классиков правят.

   Одному классику сказали, что в его книге то ли 270, то ли 500 противоречий что для будущих поколений будет хорошо их поправить, пока он жив. То он, будучи уже известным писателем, отказался сделать правку. Противоречия были такие: человек разделся до гола, потом нырнул, поймал что-то на дне моря-океана и положил в карман.

   Вопрос: откуда карман, если человек разделся до гола? прежде чем положить что-то в карман? – Робинзон Крузо.

   У Шекспира также часы бьют в то время, когда часов не существовало еще. И т.д. Но главное, что все они отказались сделать исправления в своих текстах, чтобы всё было логично. И не потому, что они дорожили своим текстом просто так. Замысел авторов был другой, фабула – это еще не всё, хотя и важная вещь.

   Важно, как расположены части в отношении к целому. Меняя расположение частей постановкой кавычек, напр., там, где их не было, ненужными пояснениями, изменением окончания предложения, чтобы предложение не начиналось со слов Или, А, Чтобы – уничтожается замысел. Что остается? Некачественная рождественская открытка.

   .........................................................................................................................................................................

   Я увидел: текст рассказа отличается от его пересказа. Об образа. Это отличие подлинника от копии я и хочу напечатать. Когда вы делаете опять, в рассказе Рог Изобилия, интервал перед концом рассказа, то у меня возникает вопрос: непонятно:

   – Что тогда я печатаю?

   Ибо я и хотел сказать:

   – Для того, чтобы увидеть правильное расположение предметов, читатель сам, именно сам, должен сделать этот интервал, вы же, по сути дела, печатаете обратное утверждение. Вы говорите, что предметы в мире расположены так, что должен быть интервал.

   Я хотел сказать почти то же, что вы, только наоборот: интервал должен быть, но он не виден.

   Если проанализировать произведение Пушкина:

   – Когда Макферсон издал Стихотворения Оссиана, – можно увидеть, что каждое предложение ответа на письмо состоит не только из ответа, но и из того, на что отвечается.

   Что значит интервал в виде точки должен стоять в середине каждого предложения. Однако этого не делается, ибо это должен сделать читатель. Цель, в первом приближении:

   – Точность, – кто именно, что сказал.

   Пушкин часто использует прием письма, точнее, письмо, как ответ на письмо. В произведении Пушкина От Издателя, входящем в Повести Белкина, фразы письма говорятся не только другом Ивана Петровича Белкина, но и Издателем, и Пушкиным, и Белкиным. Все они одно лицо, и каждый из них является и всеми другими. Читатель неизбежно оказывается то тем, кто пишет письмо, то тем, кто его читает. Именно так здесь достигается точность: вы сказали, или вам сказали.

   Если не учитывать, кто сказал, то в произведении Пушкина От Издателя получаются противоречия. Придется о них сказать немного, чтобы пояснить разницу, что получается в зависимости от того, кто сказал.

   Пушкин пишет:

   – Мы последовали сему совету, и на письмо наше получили нижеследующий желаемый ответ. Помещаем его безо всяких перемен и примечаний, как драгоценный памятник благородного образа мнений и трогательного дружества, а вместе с тем, как весьма достаточное биографическое известие. – Далее идет этот (как кажется) ответ на письмо. Но в нем явное, откровенное противоречие: примечание есть. Стоят звездочки и делаются сноски. Два раза. Как это может быть? Только что что сказано, что нет примечаний, а они есть.

   Придется предположить, что примечания – это не примечания издателя, а примечания пишущего письмо, и, следовательно, сохранение издателем этих примечаний в письме и есть помещение его:

   – Безо всяких перемен и примечаний.

   Но тогда текст примечаний противоречит тому, что этот ответ на письмо издателя пишет друг Ивана Петровича Белкина. Ибо: есть в одном примечании обращение к читателю. В принципе это мог написать и друг И.П. Белкина, обращаясь к издателю, ибо издатель и есть его читатель. Но где:

   – Следует анекдот? – Получается, что анекдот был в письме, а издатель его не поместил, но тогда противоречие, что:

   – Бело всяких перемен и примечаний.

   Получается, что ответ на письмо издателя пишет издатель, т.к. друг И.П. Белкина писать не умеет, или, точнее: не может. Получается, что примечания сделаны издателем, что и было видно с самого начала, но противоречия нет, т.к. они сделаны тем, кто пишет этот ответ на письмо.

   Где, тем не менее, анекдот? В тексте друга Ивана Петровича Белкина! Который не может писать. Которому много лет и излишне и неприлично уже вступать в звание сочинителя.

   Друг Ивана Петровича Белкина Н.Г. Курганов. Или: Новейший письмовник. В тексте письмовника был анекдот, который не только не заключал ничего предосудительного памяти Ивана Петровича Белкина, но вообще не имел к нему отношения.

   Для дальнейшей конкретизации необходимо выяснить, кто такой Иван Петрович Белкин и взаиморасположение Горюхина и Ненарадово, ибо в Истории села Горюхина нет рядом с Горюхиным села Ненарадово. И еще есть некоторые вещи, напр., как попала рукопись Повестей Белкина к Пушкину: рукопись из вымысла не вынести.

   ......................................................................................................................................................................

   Еще с числами. Как можно писать ответ 16, если в начале письма написано:

   Почтеннейшее письмо ваше от 15-го сего месяца получить имел я честь 23 сего же месяца.

   Если пишет один человек, то естественно, что на письмо от 15 сего месяца от отвечает 16 сего же месяца. Но тогда зачем 23-е? Тот, кто должен получить письмо от 15, не будет иметь возможности получить его до 23. Это уже известно заранее. Напр., он отбывает на 8 дней по служебный обязанностям и просит написать ответ на письмо за него. Просит того, кто прислал ему письмо.

   Другой вариант, по сути, ничего не меняет. Если 16 ноября – это другой месяц по отношению к началу письма, то необходимо объяснить этот разрыв во времени. Что, вероятно, возможно. Один раз получатель не может написать ответ, т.к. уезжает на службу на 8 дней, другой раз у него умирает один родитель, еще через 8 дней другой родитель.

   – Смерть его родителей, почти в одно время приключившаяся... – И т.д. Таким образом, за него дописывает каждый раз письмо издатель, который находится так же, где и друг И.П. Белкина.

   Также существует еще один смысл. Издатель и друг находятся на расстоянии, и письмо идет 8 дней. Тогда друг только просматривает содержание письма или пишет и, не сделав замечаний, отсылает издателю для продолжения, или делает замечания типа:

   – Иван Петрович был росту среднего, глаза имел серые, волоса русые, нос прямой; лицом был бел и худощав.

   И, по сути, это всё, что он может сообщить издателю, остальное издатель выдумывает сам, друг только смотрит, не сильно ли выдумка издателя противоречит тому, что он, друг, знал о И.П. Белкине, т.е. друг выполняет работу редактора, издателя. Как говорится, как оно и было: Пушкин – друг Белкина и издает его повести.

   .....................................................................................................................................................................

   Как, например, может быть по фабуле что текст говорит и один, и другой, и писатель – тот, кто пишет, и читатель – тот, кто читает? А вот так:

   – Письмо от имени друга Ивана Петровича Белкина пишет тот, на чье письмо этот ответ на письмо пишется. Что, впрочем, очевидно, но не сразу видно. Каждый из них, и друг Белкина, и Издатель, получают в один день:

   – Ваше письмо от 15-го, – это говорит и Издатель, и друг Белкина.

   Это письмо Издателя по форме и письмо друга Белкина по содержанию. И наоборот.

   От Издателя – это по содержанию диалог, а по форме – монолог. И наоборот. Это самый благородный диалог, что значит, когда один всегда молчит, он всегда согласен, а другой тоже ничего не говорит, ибо он говорит за своего собеседника. Это разговор писателя и читателя. Что опять-таки, очевидно. Разговор человека с книгой.

   – Драгоценный памятник благородного образа мнений и трогательного дружества, – А.С. Пушкин.

   Друг Ивана Петровича Белкина это ...! Н.Г. Курганов. Или: Новейший письмовник.

   Кто такой Белкин? Дело в том, что всё, что я сейчас написал... этого нет в произведении А.С. Пушкина От Издателя, – что значит:

   – Это вымысел, вымысел, реальностью которого является текст От Издателя.

   И, следовательно, Белкин – это Я. И Ты.

   Белкин – ЧИТАТЕЛЬ. Друг его – КНИГА. Это вымысел текста, написанного Пушкиным. Это вымысел Пушкина, переданный читателю посредством письма. Я, Белкин, передаю Пушкину мои повести, мой вымысел посредством его текста. Таким образом, Белкин передал Издателю свой вымысел посредством передачи текста Пушкина.

   Разбор произведения А.С. Пушкина От Издателя произведен таким образом, что тот, кому интересно, должен обратиться к тексту Пушкина, а тот, кому нет – воспримет этот текст как форму, как приведенный пример, и, возможно, кому-то этого будет достаточно.

   Вывод: все читали Повести Белкина, но не все видели повести Белкина. Еще эффективнее написать так:

   – Повестей Белкина еще никто не читал!

   Неправильно думать, что литература – это всё, что не кухня литературы. У Пушкина именно кухня – это и есть литература. Каждая его статья – это не поученье, а литературная кухня. Он пишет в своих статьях не только, как он думает, но, на 90%, как думаю другие.

   Предположим. Только предположим, что я написал эту статью неправильно. Это и надо напечатать, чтобы знать, как правильно.

   Ваше, конечно, дело, какое название статьи сделать реальным:

   – Только для служебного пользования или то название, которое находится в тексте статьи:

   ПИСЬМО К ИЗДАТЕЛЮ.

   Я против правки моих рассказов именно потому, что правка делается последовательно из одной позиции:

   .....................................................................................................................................................................

   XXIII

   ДО ПОЛНОГО СЛИЯНИЯ

   Она оказалась далека от его идеала

   красоты: волосы пепельно-каштановые,

   бюст едва-едва под семьдесят пять,

   зубы передние слегка выдаются.

   Аллан Э.Нурс

   – С кем вы хотите слиться, господин...?

   – Т. Пронский.

   – Т. Пронский?

   – Я хочу познакомиться поближе с Красавицей.

   – Пожалуйста, выбирайте, – и Фрэнк Кэмпбелл положил на стол несколько проспектов.

   – Нет, не нравится, – сказал Т. Пронский. – Хочу Красавицу, хочу познакомиться с Красавицей Аркадия Петрова.

   – В принципе можно, только неизвестно точно, живая ли она. Но если вы настаиваете, то... можно, – сказал Фрэнк К., дописывая лист.

   – Что вы пишете, накладную на доставку Красавицы?

   – Нет, ее нельзя выписать, это картина художника, я выписываю вам путевку к ней.

   – А это можно?

   – Это можно.

   Фрэнк нажал клавиши компьютера. Через минуту пошел текст ответа.

   – Одно условие, господин Т. Пронский. Я должен отправиться с вами. Ибо мы никогда не отказываем нашим клиентам, но ваша просьба несколько необычна и представляет для нашей фирмы как интерес, так и вызывает сомнения в безопасности данного конкретного путешествия, ибо неизвестно точно, куда оно... то есть, где находится то место, где лежит Красавица.

   – Я надеюсь, вы мне не будете мешать делать то, что я хочу?

   – Я буду лишен такой возможности. Но на будущее надо знать, что можно ожидать от такого путешествия.

   – Когда отправимся? Где ваша машина времени?

   Фрэнк усмехнулся.

   – Вот ваш билет.

   – А вы?

   – Мы встретимся.

   Ой, рябина кудрявая, белые цветы.

   Билет на имя. – Билет на имя, – подумал Т. Пронский, – не перепутали ли они время. Впрочем, это ладно, но имя, чье это имя? Это моё имя. Конечно, это моё имя.

   Он пошел к машине времени. Был дождь. Машина времени оказалась электропоездом. Оказывается, чтобы добраться до Красавицы, надо ехать электропоездом.

   – Остроумно, – сказал Феофилакт. Но рядом никого не было. А поезд уже шел обратно. У Феофилакта болела голова от недельного перепития. Каждый день ресторан, пивная. Не думаю, что это хороший отдых. А бабы?! Черт знает что. Веселую схватил какой-то мужик. Я думал, это ее друг или муж, а оказывается, ему надо уезжать даже на день раньше. Красавица отрубилась. Шокирует, что она требует сказать про то, что, люблю ли я ее.

   Или, может быть, она не красавица. А Красавица та веселая. Этот мужик, значит, Фрэнк Кэмпбелл. Но так же нельзя, пользоваться служебным положением, чтобы захватить бабу первым. Сволочь. Сволочь. И почти не платил в ресторане денег, говорит, не осталось. Как я не понял, что он не муж? Хотя он всё равно захватил ее раньше.

   Но ночью, вечером хорошо после дождя. Свежий воздух, люди идут еще с пляжа. И на пляже днем неплохо: море всё-таки и солнце.

   В другом ресторане Феофилакт напоил шампанским трех телок. Думал, одна из них Красавица. Но нет, переходя от одной к разговорам с другой, он понял, что нет у них желания. Потом толпа, которая их поджидала, не избила его. А наоборот: двое из толпы отстали и сказали ему, чтобы он не связывался, что эти трое уже не первую ночь идут с ними купаться.

   Хорошие люди, однако. А бабы – чертовы куклы.

   В Москве пересадка. Феофилакт пошел в ресторан. Прага. За 15 рублей пропустили. И обслужили отдельно. Потом подсел какой-то хмырь с наколкой и предложил дам по 100 рублей за штуку. Было ясно, хотя и мутилось в голове, что здесь Красавиц не будет. Здесь может быть только ограбление. Уж слишком пьян был Феофилакт. Ха.

   – Вот почем Красавица похожа на куклу, – подумал Феофилакт, – здесь все пьют, пьют и пьют, кому нужны Красавицы. Красавицам не нужны мужики, им нужны голуби. Голубки. Ха-ха. Я такую организацию громить буду, как приеду.

   – Скажи спасибо, что я тебя спас, этот хмырь точно хотел сделать из тебя глухаря, – сказал Фрэнк Кэмпбелл, вынимая из кармана фотографию Т. Пронского в белой рубашечке у фонтана.

   XXIV

   – Ты сё делаешь? – спросила Анна. – Ты кому это делаешь?

   – Кофе с молоком.

   – Это кому?

   – Тебе.

   – Да-а? Он корисневый?

   – Да.

   – Де какао корисневый? – спросила она.

   – Какао потом, да и кофе не пьют на ночь.

   – Нет, давай, давай. Он скусный. Да, он вкусный.

   – А это сё? – спросила она.

   – А.

   – А это?

   – Б.

   – Это?

   – Ь.

   – Это?

   – Ю.

   – Это?

   – Б.

   – Это?

   – Мягкий знак.

   – Да-а? Он вкусный. Он вкусный?

   – Да, с ним блины пекут.

   – Как пекут?

   – Ну, печь с мягким знаком.

   – Как с мягким знаком?

   – Блины пекут с мягким знаком, – я всё сказал.

   – Да-а?

   И тут Анна прибежала с радостным известием:

   – Ой, по тивизору сказали – козел!

   – Ну и что, – сказала мама. – Бывают и козлы, и козочки, и барашки, и курочки. – И какашки, – сказала Анна.

   – Анна, это просто смешно, – сказал папа.

   – Я здесь немножко пописаю, – сказала Анна.

   – Зачем ты бегаешь туда-сюда, – сказала мама. – Там немного и здесь немного, так что ли?

   – Я хочу кофе с молоком. Со сгущенкой.

   – Поздно, – сказала мама, – пора уже спать.

   – Нет, нет, де какао корисневый?

   – Анна, не топай.

   А Анна танцует вокруг табуретки, которую она поставила посередине кухни.

   – Мама, сядь, – сказала она.

   – С соской разве танцуют?

   – Да.

   – Нет.

   – Козел.

   – Кто козел.

   – Опять по телевизору сказали козел.

   ха

   – Да-а?

   – Что тут удивительного, чему ты удивляешься? А, Анна?

   – Покоси ни!

   – Покоси ни!

   Не ревнуй меня к Парижу, не ревнуй меня к Москве.

   XXV

   1

   – Стоять!

   – Ко мне!

   – Стоять!

   – Ко мне!

   – Иди сюда!

   – Иди сюда!

   – Ха-ха-ха.

   – Не упади.

   – Только не упасть.

   – Ко мне! сказала.

   – Анна сказала!

   – Пойдем.

   – Пойдем в машину?

   – Да.

   – Да.

   – Нет, не пойдем.

   – Гулять будем.

   – Бегать буду.

   – Да?

   – Да.

   2

   Прилет марсиан не был неожиданным.

   – Почему, – спросил я почему-то.

   – Все ждали, – и это был естественный ответ.

   – И все-таки.

   – Не может быть? – хотите вы сказать.

   – Да не знаю даже.

   Марсианина звали Барсик.

   – Басик?

   – Барсик.

   – Барсик!

   – О, да.

   – О, да!

   – Не смейся, ибо это, может быть, правда.

   – Да, – сказал я.

   – Нет!

   – Что нет?

   – Не звали.

   – Сейчас я пойду пописаю и приду к тебе.

   – Я тебя буду ждать.

   – Я сейчас приду.

   – Я тебя жду.

   – Здрасте.

   – Здравствуйте.

   – Я пиша.

   – Ложись, Рыба, будем спать.

   – Да нет.

   – Нет?

   – Я сейчас приду.

   – Я тебя буду ждать.

   – Пока. Пока, пока.

   Дверь закрывает.

   – Здрасте.

   – Здравствуйте.

   – Ты кто?

   – Я?

   – Ты кто такой?

   – Не заю.

   – Папулечка.

   – Рыба-Кисанька.

   – Нет, не Рыба-Кисанька. Рыба-Киса.

   – Ну да.

   – Ах ты!

   – Что?

   – Я сейчас пиду.

   – Я буду тебя ждать. Я жду тебя.

   – Здрасте.

   – Здравствуйте.

   – Кука тебе.

   – Кука это?

   – Кукла. Бошая.

   – Здрасте. Сонёнок тебе.

   – Здрасте. Киса тебе.

   – А это кто?

   – Это тебе.

   – Может поспим?

   – Я буду спать.

   – Да, давай поспим.

   – Прыгай под одеяло. Может хватит бегать?

   – Что? Ах ты!

   – Анна! Не садись на Карата. Он отдыхает.

   – Каусинька. Пит.

   – Рычит.

   – Спасть буду.

   – Да.

   – Здрасте.

   – Ну не заю!

   – Куда?!

   – Пойду посмотрю Новости, а ты подожди меня.

   – Нет, это Вести.

   – Вести уже были, а это Новости.

   – Да-а? Ну подем. Я тозе.

   – Ты полежи.

   Ха.– Нет! Сата Баба!

   – Что это такое?

   – Сата Баба.

   – Санта Барбара.

   – Мария. Ха-ха.

   – Нет, это смотреть мы не будем. Я не буду.

   – Ну подём включим Новости. Пойдем!

   – Ну, а спасть когда?

   – Позе. Позже. Позже, сказала.

   3

   Марсиане улетели, а мы махали им рукой. Анна махала.

   – Пока, пока, – сказала она.

   – Пойдем, скоро начнутся.

   Новости.

   – Вести.

   – Нет, не Вести.

   – Сегодня.

   – О, да.

   – Будем смотреть?

   – Не хочешь ли ты, чтобы я включил тебе Радио Либерти?

   – Сего?

   – Я всё сказал.

   – Сего ты говорис?

   – Я говорю, приемник ломать не надо.

   – Да-а?

   – Да.

   – Ну не заю.

   – Пойдем.

   – Посади меня не сею.

   – На сею посади!

   – О, да.

   – Как ты думаешь, марсиане опять прилетят?

   – Сто ты там говорис?

   – А?

   – Сего ты говорис? Ха-ха. Хи-хи.

   XXVI

   КАРТИНА В ДОМЕ

   – Под дождь попали, да? – вместо

   приветствия проговорил он.

   Г.Ф. Лавкрафт

   Подлинные ценители чего-то необычного, а то и просто ужасного, для которых очередное потрясение является неизбежным финалом, увенчивающим их долгие поиски, пожалуй, превыше древних замков оценят самый обычный, одинокий дом, находящийся где-то в провинциальной глуши, ибо только там темные потаенные силы, гнетущее одиночество, невежество, гротесковая вычурность соединяются воедино, чтобы создать изумительное творение подлинного кошмара.

   Самыми зловещими кажутся маленькие некрашеные домики, стоящие отдельно от тесно прижимающихся друг к другу домов, от домов, объединенных в маленькие и большие группы.

   Однажды я ходил по Мискатонской долине с сачком, которым я ловил насекомых в траве, точнее, они сами ловились, ибо никуда и не бежали от меня, а только ждали, буду ли я косить траву марлевым сачком там, где они сидят.

   Мелкий, туманный дождь застал меня. Стараясь укрыться, я свернул в лес. Потом решил пойти пройти по нему немного. Потом вернулся назад, но не нашел той большой поляны, где дождь застал меня.

   Я очень устал, когда увидел серый дом, который как мокрое пятно несколько печально смотрел-ся на фоне притихшего леса.

   Всё было нормально. Через дверь без замка я вошел. Была ли за первой дверью вторая? кажется была.

   Книг в этом доме не было никогда, так мне показалось.

   Всё было предназначено только для того, что здесь жить, то есть спать.

   – Здесь мне не найти записок Пигафеты, – подумал. Никого не было, и я сел за стол, стоявший у окна в старой, ох, какой старой, раме. Хотя вряд ли и рама и дом были очень уж старыми, наоборот, казалось, что дом этот просто быстро состарился, и ясно, что не будет долго жить.

   Я сидел и думал, что дом этот хуже, намного хуже какого-нибудь старого, двухсотлетнего, заброшенного даже дома. Откуда здесь могут быть такие плохие дома? Во что превратились люди, которые, может быть, даже боятся не умереть к тому времени, когда дом этот начнет разваливаться. Дом, разваливающийся на глазах. Или, может быть, по-другому: конец света прошел, а дом этот, к своему ужасу, остался.

   Неужели так может быть?

   Вошла старуха, а точнее, женщина.

   – Здравствуйте, – сказал я.

   – Здравствуй.

   – Я зашел.

   – Попей-ка молочка. – Она налила молоко из крынки в кружку и поставила передо мной.

   Вероятно, это козье.

   – Я не люблю козье молоко, – сказал я.

   – Не любишь. Ну и зря.

   Потом вошел мужик небольшой. Снял фуражку с блестящим козырьком и сел.

   – Если хочешь спать, – сказал он мне, – иди вон спать на сеновал.

   Лучше бы мне не заходить сюда, подумал я. Зачем я зашел сюда? Что мне здесь надо?

   – Спасибо. Я пойду.

   – Иди. А то сиди, – сказала женщина.

   – Переночуй уж лучше, – сказал мужик.

   – Куда идти-то, где сеновал? – спросил я, – действительно поздно.

   – Вон в сарае, – мужик показал на окно, откуда, действительно был виден сарай. Действительно, потому что раньше я сарая в окно почему-то не видел. Хотя в общем-то я сидел на другой стороне стола и видел совсем другое, не то, что видел мужик.

   Я пошел на сеновал, я подумал, что не надо было соглашаться. Зачем я согласился остаться, ведь еще светло. Совсем светло, хотя уже темнело.

   Лежа на сеновале, хорошо, может быть, думать. Но только не сейчас. Ну местечко. Неужели здесь так каждый день. Как только они уснут – уйду. Да нет: куда.

   – На поешь, – мужик открыл дверь и стоял внизу.

   Я поднялся и спросил:

   – Далеко ли отсюда до города?

   – Асфальтированная дорога, вон, двести метров.

   – Как? Как я так рядом с городом оказался?

   Я спустился вниз, с трудом ступая, чтобы не упасть.

   – Я пойду тогда, – сказал я радостно, что так удачно нашелся повод уйти отсюда.

   – Поесть-то возьми, – сказал он, – а то пока дойдешь.

   – Ох, спасибо. Ну до свиданья, счастливо, я пойду, еще успею.

   Я пошел к лесу, за которым была дорога. Как хорошо всё-таки. Как хорошо уходить из некоторых мест. Да и что здесь плохого, просто скучно.

   Утром, когда я ходил по комнатам архива, радостно думая о начале предстоящей работы, работы, где я всегда один, где я всегда главный, и только, как мне иногда кажется, по моему разрешению книги начинают возвышаться надо мной своими проблемами. Нет, говорю я, не может быть проблемы больше меня, кому нужны такие проблемы, которые больше нас, которые будут давить нас. Враньё. Правильно то, что равно мне. Тут я нащупал в кармане какую-то бумажку. Это был листок плотной бумаги из детской книжки. Вероятно, в него мужик вчера завернул еду. Эту еду я не мог заставить себя съесть. Да и не заставлял. Но стыдно было выбросить её, конечно. Я отдал то, что было в бумаге, первой встретившейся мне собаке, которая хотела пристать ко мне, залаяв, пока я поднимался к городу.

   Странно было то, как этот лист оказался в моем кармане: вчера я был в другой одежде. Непонятно.

   Я разгладил немного лист.

   – Из какой детской книжки может быть такой странный лист? – подумал я.

   – Невероятно. На листке была лавка мясника. Но это не гастрономические пристрастия каких-то анкизийцев. Я присел за стол. Кто-то стоял за прилавком и топором не пеньке рубил бабочку, красивого большого бражника. Голова его лежала на столе. Туловище, аккуратно нарубленное как готовый к употреблению рулет, лежало на прилавке. Крыло, свиснув красным глазом, рубилось как грудинка. На стене висели колбасы и окорока, целиком сделанные из отдельного существа. Существа эти, похожие на диковинные космические корабли, в живом виде я видел.

   – Я видел их живыми, – прошептал я.

   В микроскоп.

   XXVII

   Едем мы друзья,

   В дальние края.

   Э.Ф. Йодковский

   – Заводи!

   И прошу садиться.

   – Козёл! Козировка!

   – Ну, начинается.

   – Козёл! Козировка!

   – Ну, хватит! Анна!

   – Козёл, козировка.

   – Анна!

   – Ах ты, моя маленькая.

   – Это ты маленькая.

   – Тише, дети. Не надо опять всё это начинать.

   – Что начинать?

   – Да всю эту канитель начинать

   – Козёл! Козировка! Кау козёл. Вот тебе.

   – Здесь плохо, – говорит Лина. – Одни вороны.

   Да, грустноватый пейзаж.

   – Где хорошо, – спрашиваю я.

   – В Москве, – говорит Анна.

   – А? Что?

   – Тебя не спрашивают.

   – Козёл.

   – Сама ты козёл.

   – Лина, не надо так говорить.

   – Она почему говорит.

   – Не знаю. Анна, прекрати. Едем смотреть другое место.

   Мы едем в другое место.

   – Все вы здесь козлы, – говорит Анна.

   – Здесь нет козлов, кроме тебя, – говорит Лина.

   – Кто же вы?

   – Какашки?

   – Сама ты...

   – Лина, никаких сама ты, – сказал я. – Не надо ей отвечать так же. Тем же.

   – Что мне отвечать?

   – Если ты будешь повторять всё за ней, то это будет нечестно, потому что ей трех еще нет, а тебе одиннадцать.

   – Получается, что она тебя учит.

   – Да нет, вы козлы.

   – Анна!

   – Козёл.

   – Козировка.

   – Козёл.

   – Козировка.

   – И папа козёл, и Лина козёл, и Кау козёл.

   – Ты кто? – спросила Лина.

   – Я не козёл, – сказала Анна.

   – Да? Кто ты? – сказала Лина.

   – Я козёл. Я тозе козёл.

   – Что получается, – сказал я.

   – Все козлы, – сказала Анна. – Хи-хи.

   – Ездить с вами невозможно, – сказала Лина.

   – Ах ты, моя крошка, – сказала Анна.

   – Не вались на меня, ты мешаешь папе ехать.

   – Козёл. Вот тебе.

   – Ну, сейчас я тебе дам! – сказала Лина.

   – Всё. Мы приехали в другое место, – сказал я. – Смотрите.

   – Это?

   – Я тозе.

   – Ты тозе. Конечно, ты тозе. Все тозе.

   – Подём, подём.

   – Мне здесь нравится, – сказала Лина.

   – Станем новосёлами?

   – И я тозе.

   – И ты.

   – И я.

   – И ты, и я.

   – Лина тозе?

   – Конечно.

   – И Кау. И Мама.

   – Поехали пока, а то темнеет.

   – Я не буду за тобой убирать, – сказала Лина.

   – Будес, будес.

   – Нет.

   – Ко-зёл.

   – Сейчас я тебя достану, – сказала Лина.