Текст книги "Билет до Монте-Карло (СИ)"

Автор книги: Владимир Буров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

   При таком равномерном движении становится ясным, что надо ехать, чтобы попасть куда-то в другое место, нельзя сразу переместиться туда. Приходится ехать и ехать.

   Чтобы было хорошо, нужно, чтобы были кофе и чай. И собака заднем сиденье. Если она большая, а если маленькая, то на переднем. Если та и другая, то одна на заднем, а другая на переднем. Тогда они не дерутся. Точнее даже не в этом дело, а просто большая собака, если она ляжет, то займет всё заднее сиденье.

   Машина останавливается, сдаю назад, чтобы поставить машину, где положено. Где положено? С двух раз наугад не угадываю. Собака встает.

   – Ляг, черт возьми, ничего не видно.

   Точнее не так:

   – Ляг, пожалуйста, мой хороший, а то не видно, куда мы едем.

   Или:

   – Кау, сядь, пожалуйста: не видно же ж ничего.

   Некоторые ивановские разговоры тоже хороши.

   – Как проехать в Советский район, не скажете?

   – Пожалуйста, а лучше езжай за мной. – И так не раз. Хорошо, но в ГАИ разговоры другие.

   – Неизвестно, что у вас тут надо делать сначала, а что потом.

   – Вот когда будет художник, тогда напишем, что и как. – Хороши дела. Я имею в виду аргумент про художника и его ожидание.

   – Чем мне стереть эту зеркальную тонировку?

   – Черт его знает, чем, я тебе не красил.

   – Но всё же?

   – Не знаю. – Опять сильно сказано. Куда я попал от экрана телевизора? Известно куда, опять в прошлое. Когда человек кончает обычную школу, он думает, что все наконец-то. Но нет, ибо ГАИ – это школа прошлых мудростей.

   – Мы рядовые, нам-то что, идите к начальнику, это он придумал.

   – Мы не будем подставлять себя из-за вас.

   – Зачем нам это надо. – И действительно, кому нужны эти офицеры – оформители документов с плоскими лицами и прошлыми разговорами? Я, да и многие другие, лучше хотят встречаться с другими людьми, с теми, которые говорят, когда трудно объяснить, езжай за мной. Эти хорошие, а те плохие, хотя живут в одном городе. Одни – люди в городе, другие – люди структур. Плохо быть человеком структур: вы никому не нравитесь, никто не скажет вам спасибо, хотя вы работаете.

   Поехали отсюда.

   Через день включаю приемник в машине. Передает ивановское радио. Впервые слышу, что есть такое радио.

   – Иваново – умирающий город. – Удивительное сообщение.

   -

   Машина состоит из колес, железа, из которого сделали кузов, и того, что внутри, т.е. салона. У ГАЗ-24, в отличие от ВАЗ-2108, внутренность, т.е. салон более похож на то, что, кажется, должно быть в машине, похож на машину, можно сказать, что ГАЗ-24 – это машина. Все прочно, надежно. И колеса большие, а то на восьмерке после поездки надо править диски. Неприятно ехать и знать, что какой-нибудь диск не сегодня, так обязательно завтра будет помят. Удар как по сердцу. Хорошо на такой машине ездить по природе, так сказать, цивилизация на природе, и это сочетание делает природу достойной интереса. Хорошо на берегу реки на ВАЗ-2108.

   Белая восьмерка на берегу реки, среди высокой зеленой травы. В открытую дверь вы смотрите на реку, на остров на этой реке, и с волнением крутите ручку приемника, чтобы с радостью и удивлением узнать, что Москва восстала против противников перестройки, что нашлись люди, умеющие говорить против них.

   Но когда известно, что в такой машине стоит собаке наступить нечаянно лапой на открытую, не знаю, как назвать, крышку или дверцу перчаточного ящика, и эта крышка ломается навсегда, потому что она пластмассовая, или что-то такое. Поломанная регулировка сиденья и другие мелочи кажутся в такой машине неприемлемыми. Напр., никак не удавалось отрегулировать стекло в передней двери у водителя, чтобы оно после открывания закрывалось без перекоса. Регулировка электромагнитного клапана так достала, что невозможность отрегулировать работу двигателя без перебоев была, наверно, главной причиной, чтобы избавиться от этой машины.

   После восьмерки ехать на двадцатьчетверке почти невозможно сразу.

   В 24-ке становятся видны достоинства 8-ки: работа стеклоочистителя, стеклоомывателя, печки. Чем больше мороз, тем холоднее дует из печки. ВАЗ-2108 кажется машиной не для наших зим, но непригодной к зиме оказалась Волга. Оказывается, для зимы нужен более высокий уровень техники, чем в Волге.

   – Какое железо даешь в придачу?

   – Зачем? Здесь менять ничего не надо.

   – Все так говорят. Замажут Мовилем, а под ним все сгнило.

   – Можешь поцарапать этот мовиль и увидишь под ним чистое железо, – сказал я этому одному остановившемуся из толпы.

   Впрочем, царапайте дальше: если вы не способны понять, что за 700 тысяч рублей может продаваться хорошая машина. Почему-то многие думают, что эта машина из такси.

   – Я хуже твоей продал недавно за миллион сто пятьдесят тысяч. – Он думал, что его была хуже, потому что моя имела множество небольших ржавых пятен и пятнышек, замазанных мовилем. Но это была просто плохая покраска, железо все было целое. Но никто из покупателей этого не понял, т.к. цена была не меньше, чем в полтора раза ниже цен, принятых на этом рынке в Текстильщиках.

   Они не могут понять, почему хорошая машина продается за нормальные деньги. Они не умеют выбирать машины. Они не могут выбрать себе хорошую машину. Почему?

   Машине не не нравится, что ее продают, она идет, бежит очень хорошо, просто прекрасно, лавируя по улицам, проспектам и переулкам длинной Москвы. Как легко она проходит все дороги, повороты и тоннели. Только синхронизаторы в коробке передач немного звучат, но это не мешает, если известно, что это ничему не мешает.

   Теперь я знаю, как проверяются доллары.

   XI

   – Оставь книжку.

   – Нет, нет! С собой возьму.

   – Ты придешь потом, и мы почитаем.

   – Давай, я ее подержу.

   – Может забудет.

   – Нет. Не забудет.

   – Где книжка-то. Где?!

   – Вот она.

   – Дай сюда.

   – Да?

   – Да.

   Пока мы ехали домой, пока заезжали в разные магазины, чтобы получить деньги, или еще зачем-то, Анна спрашивала несколько раз:

   – Где моя книжка-то?

   – Вот она, здесь лежит.

   XII

   НЕТ СЕКРЕТОВ В ДЕРЕВНЕ У НАС

   ПРИКЛЮЧЕНИЯ ТОМА СОЙЕРА

   И ГЕКЛЬБЕРРИ ФИННА

   или

   РАССКАЗ НЕ КОНЧАЕТСЯ НИКОГДА

   Стремительно – все замерли – поднялся Р***.

   Сергей Юрьенен

   1

   Леопард убежал из зоопарка. Он шел по лесу, думая, где здесь может быть охота. Встретить хочется кого-нибудь, думал он.

   Том и Бен шли ему навстречу. Они не знали, конечно, что леопард убежал из зоопарка и идет им навстречу.

   – Том, – сказал Бен, – ты веришь в инопланетян?

   – Ты тоже?

   – Почему, ты, я первый спросил, а ты:

   – Ты. – Говори.

   – Я не знаю.

   – Правильно. И знаешь почему?

   – Почему?

   – Их появление имеет одну особенность, которая ставит под сомнение их существование. Существованием на Земле считают повторяемость. Это правда, если это можно повторить.

   – Но они, вроде, повторяются: прилетают, как говорят, а потом опять прилетают.

   – Тем не менее, нужна, как считают, повторяемость по желанию. Требуется, чтобы можно было увидеть их в упор, невооруженным глазом, хотят, чтобы не было расстояния.

   – Хотя Солнце, Луна и звезды, очевидно, не только существуют на расстоянии, но только так и могут существовать. Нельзя их приблизить.

   – Значит... Кто это там в кустах?

   – В кустах?

   – Шуршит кто-то.

   – Наверное, спрятался кто-то.

   – Инопланетянин?

   – Чепуха. Какой такой инопланетянин. Давай присядем. Вон бревно валяется.

   – Это не бревно, Бен, а дерево.

   – Дерево, которое свалил Тунгусский метеорит. Посидим на нем.

   – Значит, Бен, что значит?

   – Значит, об инопланетянах можно узнать только опосредованно. Что то же самое, что существуют они всегда на расстоянии.

   – Посредством чего, Бен, как ты думаешь, можно узнать, что к чему там, у инопланетян?

   – Это очевидно. С помощью синхрофазотрона. Такого синхрофазотрона, который намного сложнее обычного представления о синхрофазотроне.

   – Он у тебя есть, Бен?

   – Как ты знаешь, в моем рассказе о Белом льве...

   – Каком льве, черт возьми? – мягко спросил Том.

   – Ну, пантере. Какая разница.

   – Да и никакой пантеры там не было.

   – Там была гиена.

   – Страшный рассказ, Бен. Она, кажется, сожрала кого-то. Ну расскажи, Бен, еще что-нибудь про синхрофазотрон.

   – Вот именно, Том, РАССКАЖИ. Я тебе и рассказываю про рассказ. Рассказ и есть синхрофазотрон. Посредством рассказа можно узнать. Не напрямую увидеть инопланетян, а из рассказов других определить, что было.

   – Если они врут? Точнее, если они, так сказать, сочиняют?

   – Критерий сказал сегодня на обсуждении рассказов Ф. писатель,

   – Он сказал, что на яблоне не могут расти груши. Можно придумать золотые яблоки, но груш, увы, на ней быть не может.

   – Он сказал, что это кто-то сказал. Увидел груши на яблоне – не верь, ибо это трепотня. Чтобы увидеть, яблоки это или груши, надо опять воспользоваться рассказом, написать рассказ. Если есть груши на яблоне в рассказе, это еще не значит, что все – ошибка.

   Вот, например, Отель Миллион Обезьян, который написал Владимир Помещик.

   – Бен, как ты мог читать Отель Миллион Обезьян?

   – Сказано же: Прежде, чем был Авраам, Я есмь.

   – Ну, а обратное очевидно, да?

   – Очевидно. Так вот, в конце оказалось, что отель этот – воображение пьяного учителя.

   – Предвидение.

   – Это неважно. Но это стало не реальностью. Реальна лишь пьянка. Если В.П. думал, что величиной текста можно превратить воображаемое в реальное, то это груши на яблоне. Одно й фразой, одним словом можно превратить километр хоть реальности в сон, мираж.

   – Нельзя было намекать, что отель – это воображение пьяного учителя? – спросил Том.

   – Нельзя. Но можно, если знать, что нельзя. Но это Знать надо доказать другим рассказом, другим текстом. Тогда окажется, что не отель – воображение учителя, в воображение учителя – воображение, а отель – реальность. Из текста только Отеля это еще неизвестно точно. Можно только надеяться, что отель реальность.

   – Можно сказать, что мы сейчас уже превратили его отель в реальность, – сказал Том.

   – Если он сам не превратит его опять в мираж, – сказал Бен.

   – Бен, ты не думаешь, что в твоих рассказах слишком много рассуждений?

   – Как сказал сегодня Ф., если кто-то сомневается, что можно делать сокращения слов в рассказе иногда, напр., вместо слова Инопланетянами или слова Иностранцами написать: ин-ми, то, след-но, надо просто придумать рассказ, где будет полстраницы математических вычислений. После коих в рассказе, что кажется не произносимым, если представлять, что идет разговор, покажется цветочками.

   – Получается, что рассказ не рассказывается, – сказал Том.

   – Именно так. Он пишется. Его нельзя пересказать, можно только прочитать. Поэтому лист бумаги и авторучка или пишущая машинка, – как тебе больше нравится, Том? – и называется синхрофазотроном: без них рассказа не будет.

   – Письмом создается принципиально другая реальность, которая не может быть создана устным рассказом.

   – Сколько ни думать, хоть сто лет, но нельзя придумать написанного рассказа. Хотя многие рассказы, напр., В. Войновича, написаны, точнее, имитируют устную форму рассказа, будто соответствуют этимологии слова Рассказ. Под созданием понимается в таких случаях создание из разнообразных событий рассказа, где эти бывшие разновременными события объединяются в рассказе единством места, времени, действия. Такой рассказ можно уподобить классической живописи, напр., живописи эпохи Возрождения. Что ни придумает писатель или живописец, что ни взбрело ему в голову – все равно это должно быть похоже на мир видимый: лошадь на лошадь, корова – точно такая же, как пасется на лугу, человек выписан до буквальности. Человек как живой – критерий мастерства. Дом, написанный художником, должен вызвать восклицание:

   – О, как он похож на настоящий!

   – Разве это плохо?

   – Утверждается, что воображаемое – это игра в куклы. Миннезингера Франца засадили навеки в башню, потому что поняли, что реальность его песен выше реальности их существования, если есть Франц, то они вымысел. А этого не хотелось, так сказать. Поэтому пожалеть миннезингера рыцари не могли при всем своем желании. Поэтому и отказали даже даме. Даме отказывать нельзя, но не рухнуть же миру.

   – Освободим Франца?

   – Конечно, освободим.

   – Позже?

   – Никое не позже. Сейчас.

   – Хорошо, поехали дальше.

   – Они не за то его посадили, что он показался им великим поэтом?

   – Да, они готовы были считать его самым великим поэтом всех времен и народов. Сколько хочешь и даже больше.

   – Они были против, чтобы он был как они.

   – Будь кем угодно, но только не здесь.

   – Как и Сальери отравил Моцарта куда подальше не за то, что Моцарт гений, а за это самое:

   – Как ты да я.

   – Как Иисус Христос богохульствует, сказали они, потому что Сын Божий не может быть как все:

   – Как ты да я. – Нельзя, чтобы, как все. Поэтому – распять.

   – Ну здесь они нарвались.

   – Здесь они нарвались.

   – Допросились.

   – Не соображают.

   – Не понимают ничего.

   – Так им и надо.

   – Том, зачем в таких вещах шутить?

   – Я не шучу. Впрочем...

   – Впрочем, крутизны-то хватает, но для большинства людей изо всего и делается крутизна для того, чтобы нормальное было похоже, подобно узору надписи надгробной на непонятном языке.

   – Определяющим словом моих рассказов я называю не созидание, а познание. В результате которого и происходит созидание. Мой рассказ – это взгляд Войновича изнутри, сечение этого рассказа.

   – Проще сказать, Бен, что твой рассказ – это как картина художника на холсте, – сказал Том.

   – Да. Но не только. А и утверждение, что и любой рассказ – это картина на холсте. И, следовательно, пересказ рассказа – это не что иное, как создание нового рассказа.

   – Про количество рассуждений в рассказе ты забыл, Бен?

   – Ничего я не забыл, я слышу, как он шуршит.

   – Может быть, пойдем отсюда?

   – Пойдем, может быть, он отстанет?

   – Кто это, ты думаешь?

   – Я сказал тебе – белый лев.

   – Да ну, какой еще белый лев. Откуда ему тут взяться.

   – Ты не читал мой рассказ? он убежал из зоопарка.

   – Хорошо, если кто-нибудь задавил его машиной, а мы сказали, что это наш был лев.

   – Тогда он заплатит нам.

   – Мне он подарит дубину, на которой написано С УВАЖЕНИЕМ.

   – Мне с почтением.

   Для справки. В каменном веке дубина предназначалась не только для того, чтобы бить по головам мамонтов. Но были и такие дубины... такая дубина, которой били по голове читателя, чтобы в ней возникал рассказ. Дубины создавались конкретной формы и содержания в зависимости от того, что хотели, чтобы узнал читатель, дубины эти назывались рассказами. На дубине обычно писали: с уважением, с почтением, с умилением, с приветом и тому подобное. Чтобы читатель не обижался.

   Когда Том и Бен мечтали о подарках, они мечтали не как читатели, а как писатели, хотели получить, собственно говоря, по персональному компьютеру или синхрофазотрону, кому какая поставка больше нравится.

   – Пусть читатель не думает, что он в худшем положении, чем писатель, что писателю-то компьютер, а мне дубиной по голове. Это просто неправильно. Ибо авторучка и лист бумаги – это синхрофазотрон, и готовый рассказ, представленный с уважением читателю – это тоже синхрофазотрон.

   – И все равно, Бен, несмотря на это слово Синхрофазотрон, некоторые могут подумать, что рассказ минует волю читателя, что, получив дубиной по голове, он уже не может думать, как он хочет, что рассказ автоматически, так сказать, возникает у него в голове после того, как ему Дали.

   – Чепуха. Ибо удар по голове можно перевести, например, на русский язык и иначе: понимание. Просто предполагается очевидно: рассказ существует не на бумаге, а в голове читателя. И, следовательно, рассказ предполагает, что читатель знает то, что он знает. Предполагает, следовательно, очевидное. Человеку действительно некуда деться, если, выйдя из дома, он увидит большой дом напротив, он должен признать, что живет в городе. Не хочется видеть большого дома – надо ехать в деревню. Эти, с дубинами, будут за вами охотиться, а вы не уезжайте в деревню. Эти, с дубинами, будут за вами охотиться, а вы нет, читайте, что, я живу в деревне и пасу гусей. И, как говорится, здесь никого не бывает.

   Когда сегодня при обсуждении рассказов Ф. ему сказали, что в его рассказах нет современности или политики – я уже не помню точно, чего именно. То это значит только, что человек, читающий его рассказ, не интересуется политикой. Если интересуется, то

   она там есть, ибо рассказ – это то, что написано в рассказе плюс всё, что знает читатель.

   Ошибка возникает потому, что читатель представляет рассказ замкнутой, завершенной системой, которая предполагает читателя, который абсолютно ничего не знает, что он, как Адам. Читатель ошибается, потому что забывает, что не Адам. Потом вспоминает об этом и говорит, что ему не рассказали того, что он знает. Напр., о политике.

   Рассказ не является завершенной системой.

   Рассказ не кончается никогда. И в этом смысле он больше романа, он как жизнь.

   – Это не сложно, Бен? – спросил Том.

   – Что тут сложного? – спросил Бен. – В детективе до самого конца непонятно, что к чему.

   – Но в рассказах Ф. и в конце не всё ясно.

   – Так и хорошо. Есть повод посидеть на пеньке, покурить и подумать.

   – Сколько думать? – спросил Том.

   – Кто сколько хочет. Но в принципе, как я уже сказал, рассказ не кончается никогда.

   – Значит, всё понять никто не сможет, – грустно сказал Том.

   – Это грустно только тогда, когда, получив корыто, не хочется признать его значимости. Что давай, дворец, и чтобы столбовой дворянкой и больше, и больше. Тогда как, дав корыто, вам дали всё. Всё, что вы хотите.

   – Что-то не видно.

   – То-то и не видно, что оно у вас в голове.

   Впрочем, тот, кто вел обсуждение рассказов Ф., ни в чем не ошибся. Ибо он именно вел обсуждение. И отметил точно все противоречия, отсутствие современности. Это важный первый шаг. Не заметив того, что заметил писатель, понять ничего нельзя в этих рассказах. Сделать второго нельзя сразу: сначала первый.

   – Какой второй, Бен? – спросил Том.

   – Второй... нет, ты слышишь, он, этот, идет за нами.

   – Давай сделаем так, – сказал Том, – напишем где-нибудь на скале, что здесь были мы, и пойдем в пивную. Тогда он, может быть, отстанет. Во, слышишь? Опять шуршит.

   – Ты уверен, Том, что в каменном веке есть пивная? – спросил Бен.

   – Есть, – сказал Том.

   – Ну хорошо.

   – Сначала напишем.

   – Пиши.

   – Что ты там написал?

   Надпись на скале: ЧИТАЙТЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ ТОМА СОЙЕРА И ГЕКЛЬБЕРРИ ФИННА Марка Твена.

   – Мне кажется, это не совсем хорошо, Том, – сказал Бен.

   – Почему?

   – Видишь ли, зачем сразу пугать читателя, что ему надо читать. Это произойдет само собой. Так человек подумает, что слишком много хотят от него: купи, а потом еще и читать надо. Он скажет:

   – Куплю-ка я лучше эскимо. Цена та же, зато потом не надо мучиться. Наоборот.

   – Ибо почему люди сейчас не хотят быть читателями?

   – Почему?

   – Образ плохой. Читатель – это тот, кто зимней ночью или вечером лежит на печке и читает. Не хотят люди быть такими. Они жить хотят.

   – Что теперь делать? – спросил Том.

   – Зачеркни слово ЧИТАЙТЕ. И сверху напиши: ПОКУПАЙТЕ.

   – Да? Ты думаешь, так будет веселей?

   – Это будет правда.

   – Какая правда?

   – Что рассказ – это реальный предмет реального мира. Как хороший свитер, нравящиеся вам духи, подходящий вам автомобиль.

   – Да можно ли вымысел ставить рядом с реальностью.

   – Разве автомобиль без человека, без его сознания, без вымысла имеет какое-то значение? И с другой стороны: в автомобиле, свитере разве меньше использовано духовный качеств человека, чем в рассказе? Сколько надо было сделать открытий, чтобы появился МЕРСЕДЕС. Сколько духовных способностей открыл, напр., Ван-Гог, которые были использованы при создании не только мерседеса, но, может быть, были созданы его картинами целые города и даже страны.

   Когда говорят, что где-то есть материальное, но там нет духовного, что здесь нет материального, но зато есть духовное, думают, что нельзя проверить величину духовного. Можно. Ставьте рядом Мерседес и Москвич-2140 – вот и вся проверка. Они созданы из принципиально разного уровня духовности. Из разных представлений о мире. Принципиально разных. Дело не в количестве.

   – Зачеркивай, Том!

   – Чем?

   – Чем? Ты что, не знаешь чем?

   – Я не знаю, чем надо зачеркивать в каменном веке, – сказал Том.

   – На, держи.

   – Этим?!

   – Что?

   – Ну да. Конечно.

   – Я думаю, Бен, надо сказать, чем мы зачеркнули слов «читайте».

   – Не надо. И так ясно.

   2

   Мест нет.

   – Во дела. Мест нет.

   – Да это вроде и не пивная.

   – Эй, вы, там, что это здесь у вас?

   – Вы, что, читать не умеете? Написано же: мест нет.

   – Открывай, старый черт! Что за бардак.

   – Я те дам, старый черт, я вам сейчас устрою.

   – Бен, он хватается за свисток.

   Хорошенькое дело, надо было по-другому. Что, мы не знаем, как здесь надо?

   – Конечно, знаем. Дай ему трешницу.

   – Эй, дядя!

   – Да не так.

   – Наверное, мы слишком устали и слишком торопимся.

   – Ну, наконец-то, пропустил.

   – Спасибо большое. Ра

   – Идите туда.

   – Туда? Извините – это пивная?

   – Да какая это пивная.

   – Что это?

   – Вы с угара, что ли?

   – Ладно, мы пойдем. Туда?

   – Том, как ты думаешь, что это?

   – Садись. Разберемся.

   – Дайте нам два, чё там у вас?

   – У нас как в Африке.

   – Ну давайте нам, – сказал Том.

   – Нормально.

   – Ничего.

   – Наверное, он принял нас за иностранцев и обслужил по-человечески.

   – По-человечески – это как?

   – Ну, без обмана.

   – Балдежное место.

   – Да.

   – Послушай, Бен, как мы могли сюда попасть?

   – Ты что, не помнишь? за три рубля.

   – Да я не об этом.

   – Человек свободен. Он ходит, где хочет.

   – Смотри, эти телки смотрят на нас.

   – Так нельзя. Это двушки.

   – Ну да.

   – Позже. Пусть покурят. Да и вообще мы сюда не за этим пришли.

   – Мы просто отдыхаем.

   – Да, мы пришли отдохнуть.

   – Повторим.

   – Давай.

   – Эй...

   – Так нельзя, Том.

   – Товарищ...

   – Потише, Том. Какой еще товарищ.

   – Ну, а как же?

   – Ты , что, не знаешь, как?

   – А, ну да. Товарищ бармен!

   – Ну, Том, ты меня насмешил.

   – Как же?

   – Вам повторить? – спросил бармен.

   – Да. Хорошо. Льда нет?

   – У вас было со льдом.

   – Я не заметил.

   – Том, – сказал Бен, – я заметил.

   – Да? Ну хорошо. Тогда нам опять со льдом. Что мы пьём?

   – Черт его знает.

   – Ладно, спросим позже.

   – Этого за окном нет?

   – Который шуршал? Плохо видно, шторы мешают

   – Ты думаешь, шторы для него препятствие?

   – Может, дать ему выпить?

   – Думаешь, он хочет?

   – Кто он?

   – Да ну его.

   – Вот некоторые думают, что можно ходить, где хочется, надо только знать, как правильно.

   – Не думаю. Это всё равно, что считать неправильным утверждение, что мимо Дома российской прессы нельзя пройти, не сказав, что, я иду мимо Дома российской прессы или что я подхожу к нему.

   – Они считают, что это неправильно.

   – Зато правильным они считают: можно подойти к Дому российской прессы, не говоря, – я:

   – Подхожу к Дому российской прессы, но при условии, что подходящий знает, что это надо говорить. Знаешь, как правильно, то можешь и не говорить.

   – Это неправильно. Ибо человек – абориген Земли и ему вообще не надо ничего говорить, чтобы ходить там, где он хочет.

   – Это инопланетянам надо на каждом шагу, может быть, говорить:

   – Сим-сим – откройся, людям не надо.

   – Поэтому, если в моем рассказе когда-нибудь Черчилль пойдет купаться с Екатериной II, то вовсе не потому, что я знаю, что этого не может быть, а как раз наоборот.

   – Закажем еще?

   – Поэтому для рассказа, где Черчилль пьет, то бишь, гуляет...

   – Купается с Екатериной II, нам нужен художник, который обратного нарисовать не может.

   – Написать.

   – Да, они тоже пишут.

   – Какого обратного? Что этого не может быть.

   – Нам не нужен, кто может и так, и так.

   – Не нужен.

   – Да ну его к черту.

   – Я не верю ему.

   – Я тоже.

   – Он хороший художник.

   – Он плохой художник.

   – Мы забыли заказать.

   – Мы вспомним.

   – Я помню.

   – И я.

   – Заказывай.

   – Нам еще, пожалуйста.

   – Будет сделано.

   – Нет, такого больше не надо.

   – Шампанского нам.

   – Нет, давайте сыграем на шампанское. Вы ставите нам бутылку шампанского, а мы вам зададим задачу – решите за полчаса, мы ставим две. А нет – мы эту пьем бесплатно.

   – Быть может, это сложная задача?

   – Нет. Можно сказать, ничего и знать не надо, чтобы ее решить.

   – Говорите.

   – Из пункт А, как говорится, выехал велосипедист в пункт В, и ехал со скоростью 30 км/час, а обратно со скоростью 20. Какова средняя скорость на пути туда и обратно?

   – Том, уже решают несколько человек.

   – Бен, они не решат.

   – Не успеют за полчаса.

   – Удивительно, сколько желающих решить.

   – Стоит поставить задачу конкретно, они готовы решить что угодно.

   – Всегда хочется добиться успеха по-честному. Сначала.

   – Ладно. Пусть решают. Задача, между прочим, не для 1-го, а для 7-го класса.

   – Ты не замечал, Том, что у многих людей в кабаке возникает желание решать задачи, или обсуждать литературные произведения.

   – Даже не знаю, почему так.

   – Сегодня писатель сказал Ф., что Фрэнка нужно отделить от его жены и дочери тремя звездочками.

   – В рассказе Лиловая Корова.

   – И сказал совершенно верно. Точнее, верно, что здесь есть пауза или расстояние.

   – Но если поставить эту паузу на бумаге...

   – То ее не будет в голове.

   – Она будет в голове. Но читатель должен сам ее ощутить. А так ему делается мостик. Он его проскакивает, и дальше уже идут ухабы. Их не было. Если читатель сам проехал эту яму.

   – Противоречие нельзя замазывать. Ибо это – вход. Первый шаг – заметить все противоречия и недостатки.

   – Второй – поверить, что всё написано правильно.

   Профессия издателя – оценить.

   – Как ему поверить?

   – Ему надо поверить, что каждый человек имеет право на ошибку.

   – Когда говорится, что Непонятно, то, очевидно, что хочется пройти напрямую от непонимания к пониманию.

   – Это невозможно, Бен?

   – Что ты спрашиваешь? Ты и сам знаешь.

   – Так – диалог.

   – Хорошо. Что не ясно – спрашивай! Впрочем, я ничего не объясняю, а только придумываю на ходу, что может значить противоречие в рассказе.

   Между непонятным и понятным есть посредник. Краеугольный камень, который отвергли строители. Как только известно, что есть посредник, так всё понятно. Более того, само познание, которому хотелось и которое выявило посредника, становится не целью, а средством выявления посредника. Цель перехода от непонимания к пониманию – посредник.

   – Что это, Бен?

   – Ты-то, Том, знаешь, чего спрашивать?

   – Так – диалог.

   – Посредник – ВЕРА. Сначала выявление противоречий, потом вера, а еще лучше любовь.

   – Еще точнее: краеугольный камень это – ВЕРА, НАДЕЖДА, ЛЮБОВЬ.

   – Может ли быть пьянка без философии?

   – Это не философия.

   – Это правда.

   – Это правда.

   – Никто не решил?

   – У всех опять 25.

   – Продолжение следует.

   3

   В рассказе Лиловая Корова нельзя в конце писать, что потом долго обсуждали видение инопланетного корабля. Ибо: удивительное рядом. Удивился и всё, продолжается обычное. Это и сказано, в частности, последней фразой, что увидели и пошли пить чай. Именно так всё происходит.

   В рассказе Принцип Синхронности не нужно в конце возвращаться к героям, которые были вначале. Ибо хоть и сказал Ф., что Хекс и Пурш погибли, что в конце рассказа прилетают их дети или внуки, но есть и другая мысль: это они же. Два события происходят одновременно, только одно где-то далеко от Земли, за несколько миллионов световых лет, или хоть лет за 70, а другое на Земле. Кто они, нельзя (наверное) точно знать, ибо информация от сегодняшнего события идет долго до нас.

   – Тем более, что точно неизвестно, бывают ли у инопланетян вообще дети. Может, бывают, но это только предположение. В рассказе написано всё, что было увидено. Как кинопленка – больше ничего неизвестно. Можно только размышлять.

   Кинопленка кажется непонятной потому, что она снята, не по принципу причинности, а по принципу синхронности. Следовательно, инопланетяне утверждают, что люди способны мыслить и по этому принципу. По принципу причинности всё не удастся понять. И этот принцип есть во всех рассказах. Всё, что акцентировано в одном рассказе, в том или ином виде есть во всех.

   – Заканчивай, Том, это уже становится не похоже на рассказ.

   – Это не похоже на рассказ. Потому, что в отличие от рассказа это абстрактно, примерно, неточно, а следовательно, попросту неверно.

   Смысл рассказа и есть – точность. То есть конкретность.

   – Последнее, Том.

   – Последнее? Ну пусть это будет так: самое сложное литературное произведение, которое я встречал: – Повести Белкина. Здесь меньше сложности.

   – Здесь нет никакой сложности.

   – Здесь нет никакой сложности.

   – На Повестях Белкина может крыша поехать.

   – Может.

   – Здесь нет.

   – Здесь проще.

   – Проще.

   – Почему люди ходят из каменного века пить пиво в двадцатый?

   – Шампанское.

   – Да какая разница.

   – Доказывать это сложно.

   – Потому что в тупик, так сказать, приходится встать: требуется доказать, что люди ходят, как будто очевидно, что они летают.

   – Даже не знаю, что сказать.

   – Даже не знаю, откуда они это взяли, что нельзя.-

   – Выдумывают.

   – Выдумывают черт знает что.

   – Почему он говорит, что его фамилия Ф.?

   – Потому что он фабрикант.

   – И у него есть рабочие.

   – Совершенно почти бесправные. У них нет даже документов.

   – У них один документ на всех. Один паспорт на всех на имя Б.

   – Рабочие производят воображаемую продукцию.

   – Старо. Но правда. Такая фабрика была и у А.Д.

   – Чтобы поверили в такого фабриканта, надо послать статью в какую-нибудь газету, напр., СКАНДАЛЫ, что это не его рассказы, что он нашел их в бабушкином сундуке через много лет после ее смерти. Откуда они взялись? Никто не знает.

   – Можно этого и не делать.

   – Когда они узнают все об этих рассказах...

   – Предстоит, возможно, тяжелая теоретическая битва.

   – Разве ты забыл, Том, что нам не нужно сражение?

   – Нам не нужно сражение.

   Можно ли сражаться с тем, кого нельзя превзойти в сражении?

   – Нельзя.

   – Нам не нужно сражение.

   – Нам нужна победа.