355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Аренев » Паломничество жонглера » Текст книги (страница 32)
Паломничество жонглера
  • Текст добавлен: 7 сентября 2016, 17:54

Текст книги "Паломничество жонглера"


Автор книги: Владимир Аренев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 39 страниц)

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Смиренное пение в монастырской гостинице. Дивноокий граф Неарелма. Церемониальное шествие: разные точки зрения. «Заснул – да так и живет во сне». Что было Напечатано. Осада и рассекреченные тайны. Пертвый монастырь. Фриний: мстить, служить, искать. «Чистого неба вам над головой!»

Я «прости» не умею писать – ты прости.

Если жребий настиг нас что ж, нужно идти.

Отправляясь в дорогу, вернусь ли – не знаю.

Лишь тайком прошепчу: «Отпусти! Отпусти!»

Кайнор из Мьекра по прозвищу Рыжий Гвоздь

Паломникам к Храму, как известно, следует вести себя покаянно, чинно и смиренно. Уж если угораздило снять комнаты в монастыре Алых Букв – похабные песий не горланить, в кости-карты-наперстки не играть, прелюбодействовать же с постными лицами, тайно и неохотно.

И ведь с самого начала не нравилась Гвоздю эта мысль про паломничество, с самого же начала!..

Шутки свои ему тоже давно разонравились. Пустые были шутки, ржавые – и пахли лошадиным навозом, как и он сам. Присоветованные постояльцами душистые травы, обкуривание дымом и мытье в ледяной воде Ллусима помогали мало: стойкий запах, как казалось Гвоздю, следовал за ним неотступно. Хотя, наверное, правы были те, кто утверждал, что никакого запаха нет, а Рыжий до сих пор комплексует из-за своего падения лицом в… хм… навоз. Собственно, именно так эту мысль сформулировал господин Туллэк, но и остальные высказывались в подобном же духе.

Вообще настроения в гостинице царили самые упаднические. Два дня назад, начиная с того утра, когда Гвоздь и врачеватель вернулись в обитель, зарядили мелкие, тошнотворные дожди. Большинство паломников, презрев мокрень и холод, на целый день отправлялись к Храму, где уже началось Печатанье – кто в надежде разжиться хотя бы клочком от одежд священных жертв, кто – в погоне за зрелищем или милостью, которая, по бытовавшим в народе поверьям, снисходила на паломников именно во время Печатанья. Обычно его начинали на следующий день после первого полного заседания Собора – так было и в этом году, но вот торжественные шествия со священными реликвиями, тоже происходившие в первый день Печатанья, откладывались из-за плохой погоды, а именно на них многие из паломников рассчитывали попасть прежде всего.

Они уходили еще до рассвета и возвращались в монастырь поздно ночью, усталые, обозленные, пахнущие потом и кровью. Гвоздь, не обязываемый своей клятвой к подобным подвигам, предпочитал оставаться в стенах обители – как по большому счету и вся их разношерстная компания. Однако у каждого имелась своя причина сидеть взаперти. Графиньке нездоровилось, видимо, у нее как раз настали дни обычного женского недуга, что выражалось в повышенной раздражительности и замкнутости. Урну с прахом покойного батюшки она передала на попечение монахам (вместе с довольно внушительной суммой) – и теперь могла полностью посвятить себя хандре и недомоганию.

Впрочем, не она одна. Господина Туллэка изрядно потрепали ночные приключения в Клыке, и сперва он вообще слег, мучимый жаром, но через денек немного отошел (в том числе – благодаря присутствию у постели Матиль), начал выходить, прогуливаться по коридору и по двору, в конце концов задружился с Гриххом и пропустил с ним по кружечке пивка, беседуя «за жизнь». О том, чтобы наведаться в Клык и встретиться с таинственным Смутным, врачеватель не забыл, но не был пока что готов к еще одной прогулке в городок.

Гвоздь слонялся по гостинице вялым привидением, неохотно ругался с Талиссой (щипки не прекратились, о нет!) и подолгу рассказывал веселые истории Матиль. Конопатая с памятного, «навозного», утра далеко от Гвоздя не отходила и вела себя смирнее, чем обычно. По словам Айю-Шуна, девочка не помнила, что с нею произошло после того, как ее «потеряли» Рыжий и врачеватель. Первым же делом Гвоздь поговорил с Матиль и попросил прощения, ведь именно из-за него она попала в этакую передрягу, но конопатая лишь шмыгнула носом м заявила, мол, простит, но с одним условием: если он никогда больше!..

Гвоздь пообещал, что никогда, и был искренен.

Из дальнейших расспросов он выяснил, что малышка действительно помнит только то, что он оставил ее со святыми отцами, а потом как Айю-Шун подобрал ее на одной из улиц (где она стояла столбом и совершенно не понимала, почему там очутилась). Гвоздь тоже не очень-то понимал; в том числе и – что в Клыке делал Айю-Шун! (Само собой, тайнангинец никаких объяснений на сей счет не давал и не собирался…)

Единственным назверобожным оказался Дальмин, который отпросился у графиньки и уходил в Храм, однако ненадолго, и возвращался то к обеду, то к ужину, но никогда не задерживался допоздна. Молодые же спутники Флорины, навязанные ей Дровосеком-старшим, целыми днями упражнялись в фехтовании возле конюшни, потешая зевак и дико раздражая как конюхов, так и монахов.

Вечером второго дня Гвоздь, как обычно, сидел в зале на первом этаже. Здесь столовались или же собирались для бесед (непременно благочестивых и неспешных!) паломники, способные оплатить пропитание. Здесь же устроились в уголке и они с Матиль. Гвоздь рассказывал ей о своих странствиях; бывало, подходили и другие любопытные, кто-то в конце концов встревал, тоже рассказывал какую-нибудь байку… так и коротали время.

Сегодня же, едва они с Матиль обуютились на прежнем месте, Гвоздь углядел графиньку: та, видимо, перехворала и теперь спускалась в зал, впервые за всё это время. Раньше-то Айю-Шун ей даже харчи в комнатку носил, а нынче, гляди-ка, снизошла, сиятельная!

Да не она одна – оба юных мечемашца, вдоволь поупражнявшись во владении клинками, переоделись и тоже поспешали отдохнуть, так сказать, среди народа. Вон Эндуан даже лютню прихватил (и где только раздобыл? – в монастыре-то!). Молодые люди явно не пылали желанием присоединиться к Матиль и Гвоздю, а вот графинька… ну, пылать, может, и не пылала, однако ж направлялась именно сюда.

– О, тетя Флорина!

– Ага, и дядя Эндуан с дядей Шкиратлем, – мрачно добавил Гвоздь. – Присаживайтесь, господа, составьте компанию.

Дровосек-младший метнул еще один упреждающий взгляд в сторону чернявой, но та невозмутимо поблагодарила жонглера за приглашение и устроилась на соседней лавке. Эндуану ничего не оставалось, как последовать ее примеру. Шкиратль тоже присел, но на краешек стола; кажется, происходящее изрядно забавляло его.

– Как ваше настроение, графиня? – вежливо осведомился Гвоздь. – Надеюсь, оно не столь хмурое, как небо за этим окном?..

– Благодарю, господин Кайнор. Сегодня у меня с настроением всё в порядке. И, полагаю, оно станет еще лучше, поскольку Эндуан где-то отыскал лютню и обещал нам сегодня что-нибудь сыграть.

– Здорово! – искренне восхитилась Матиль.

Гвоздь едва не расхохотался. Похоже, перед ними разыгрывалось второе действие драмы, первую часть которой он имел сомнительное удовольствие наблюдать в замке К'Рапаса. А вот юному Дровосеку было не до смеха: вряд ли во время обещаний «сыграть» он рассчитывал не то что на Гвоздя с Матиль – даже на Шкиратля.

– Кхм-кхм… не уверен, что смогу превзойти в этом истинного мастера… – Эндуан кисло улыбнулся Гвоздю. – К тому же, я теперь это вижу, лютня-то ни к зандробу не годится, она расстроена.

«Ну, не так, как ты, приятель!» – Кайнор уже собирался избавить беднягу от мучений и напроситься что-нибудь спеть, но его опередил Кукушонок.

– Давай-ка я попробую. – Он изъял инструмент из рук слегка обалдевшего приемного братца. – Разумеется, я тоже не собираюсь мериться силами с мастером, однако…

– Смелее, – подбодрила графинька, тоже изрядно удивленная. – Это даже интересно.

Шкиратль перебрал струны и немного подтянул колки, после чего одарил всех ироничной усмешкой:

– Песня старая, так что парочка слов мне самому непонятна, но, в общем, по-моему, о смысле можно догадаться.

Он наиграл не слишком замысловатую мелодию и запел:

 
– Простите мне, сударыня, мотив печальный.
Простите, что опять в груди стучало
чуть громче сердце, и рука дрожала
на том платке, что вы у глаз держали.
Простите мне мою тоску, мое «Прощайте».
Простите бледность острых скул и счастье,
которым был когда-то пьян в ночи я.
Задуйте, милая моя, лучину!
 

Кукушонок пел негромко, с легким акцентом, впрочем, почти незаметным. И не сказать, чтоб голосом был одарен, а что-то в пении его пробирало до самой печенки. Гвоздь, конечно, прослезиться не прослезился, но кое-кто из дам-с вон уже и за платком руку тянет…

 
– Простите льдистый блеск клинка и ревность.
О! император всех лекарств – не время!
Ах, королева ядов всех – разлука!..
Простите мне мой неуспех быть лучшим.
 

Люди в зале притихли и, стараясь не шуметь, подходили поближе – послушать. В коридоре кто-то шуганул двух спорщиков, давно о чем-то препиравшихся.

 
– Простите, что в небытие не канул.
Разжалованный кондотьер оскалом судьбы,
кинжалом в спину ваш покой похитит
в последний раз. Покорность – тоже хитрость.
Простите: струны рву опять не в лад я.
Но время течь заставить вспять – не властен.
И лишь, как эхо, отзвучит слов шорох.
…На пальцах ваших от лучин – ожоги!..
 

Не выдержав необходимой паузы (сразу видно – не артист!), Шкиратль последний раз прошелся по струнам и вернул инструмент Эндуану.

– Хорошая песня, – похвалил Гвоздь. – Хотя и впрямь не совсем понятная.

– Откуда ты ее слышал?

– Да, – поддержал графиньку Эндуан, – откуда?

– А ты разве не помнишь? Это случилось за несколько дней до того, как твоего отца сделали маркизом. Мне тогда… лет двенадцать было или даже меньше… гость в замок приехал, обычный на первый взгляд человек, ничем не примечательный. То ли из небогатых знатных, то ли вообще… Они с твоим батюшкой оказались давними знакомцами, но гостил он недолго, день или два. И в первый же вечер спел эту песню… да и не только эту, но мне почему-то запомнилась именно она. Странно: слышал я ее давно и всего один раз, а вот до сих пор… Аккорды, правда, уже сам подобрал, лет через пять или шесть.

– А тот человек? – почему-то вдруг спросил Гвоздь.

– Больше я его ни разу не видел. Даже имени не помню.

– Жаль – хороший поэт, думаю, нам было бы о чем поговорить.

– Ну, – сказала графинька, – вы-то, как мы знаем, не худший. Сыграйте нам что-нибудь.

Чуть дольше, чем следовало, он смотрел на нее и медлил с ответом.

«Я – не прелесть!..»

– Пожалуйста, – попросила чернявая.

– О чем бы вы хотели услышать?

– Про сраженья! – мявкнула Матиль.

– Да всё равно, – бормотнул Эндуан.

– Про любовь, – с иронической усмешкой произнес Шкиратль. – Песня о сражениях, полагаю, вряд ли порадует хозяев обители.

– Разумно, – согласился Гвоздь. – Ну, тогда вот… из последних…

Музыку к этой балладе он еще как следует не подобрал, поэтому играл, немного изменив, мотив одной из своих старых песен; впрочем, вряд ли они ее слышали.

 
– Помолись за меня, повинись за меня —
я и в Храм-то войти не смогу: не пропустят!
Как оса в паутине, увяз я в тех днях,
где твой смех – сладким ядом, желанною грустью.
 
 
На дорогах лесных и в трактирах чумных
мы рассылали зерна грядущих сказаний.
Ты сказала, что веришь в нелепые сны,
но что снилось тебе в эту ночь, – не сказала.
 

Как ни странно, песня пользовалась меньшим успехом, чем исполненная Шкиратлем. Или просто люди заскучали? – так или иначе, кое-кто в задних рядах, зевнув, уже подался к выходу. Но сидевшие рядом слушали тихо и внимательно.

 
– Барды всё переврут, годы всё перетрут —
в жерновах их мы станем мукою и хлебом.
Пропоют, мол, шепнула «люблю» поутру,
и никто не узнает, как были мы слепы!
 
 
Позавидуй, смеясь, нам-из-песен, что в вязь
громких слов навсегда угодят и застынут.
Мы ж уйдем восвояси и та восвоясь
нас развеет по вечности эхом и дымом.
 

Эндуан с каждой строчкой всё обильнее заливался багрянцем. Кажется, Дровосек-младший сообразил, что после двух таких песен ему-то успех точно не светит. На что, похоже, и рассчитывал Шкиратль, когда затеял это представление.

«А у Кукушонка какой здесь интерес?»

 
Позабудь про меня, не пытайся понять,
отчего сказка вдруг пробивается былью,
отчего эти дни, словно струны звенят,
нам швыряя в лицо: «Но ведь было!.. ведь было!..»
 

– Браво! – тихо сказала графинька. – А вот мне всегда было интересно: правда, что когда поэт пишет песню, он вдохновляется самой жизнью, тем, что с ним происходит? И такие вот обращения к возлюбленным – их пишут, подразумевая ту или иную реальную особу?

– Не знаю, как у поэтов заведено, а у жонглеров по-разному.

– А эта песня, например?

– Эту, графиня, я посвящаю вам, – поклонился Гвоздь. Воцарилась длинная напряженная пауза, в течение которой чернявая, должно быть, лихорадочно соображала, что ей ответить.

– В конце концов, так ведь и положено поступать наемным шутам, – улыбнулся Рыжий. – Разве нет?

Неловкое молчание нарушил Шкиратль.

– Вспомнил, – сказал он, спрыгивая со стола. – Имени у того человека, кажется, вообще не было – я, во всяком случае, его не слышал. А прозвище было. Господин К'Рапас, когда обращался к гостю, звал его Смутным. Именно так: просто «Смутный». Забавно, да?

– Забавно, – тихо произнес Гвоздь.

Он, надеявшийся в глубине души, что угроза для него и Матиль исчезла, понял вдруг: нет, неправда; ничего еще не кончилось, ничего…

Всё только вот-вот начнется.

Послушать поющих собрались многие – и человек, пристроившийся в дальнем, темном углу зала, ничем среди прочих не выделялся. Разве что очень уж радостно он улыбался: так, словно рассчитывает вот-вот сказочно, безумно разбогатеть.

Да еще, приглядись кто к нему, наверняка обратил бы внимание, что человек этот родом из Трюньила.

Не дожидаясь, пока закончится импровизированное представление, Ясскен поднялся и, никем не замеченный, проскользнул в коридор, чтобы вернуться в конюшню, где его дожидался К'Дунель.

«Чудесный выдался вечер! А завтрашний день, Немигающая – свидетель, будет еще удачнее!..»

Когда расходились, в коридоре Шкиратль непринужденно наступил жонглеру на пятку, извинился и, ловким движением оттерев его в какой-то темный закуток, толкнул к стенке.

– Продолжаете репетировать свой фарс? – прошептал, глядя куда-то в сторону и чеканя каждое слово то ли с брезгливостью, то ли с едва сдерживаемой ненавистью. – Должен вам сказать, господин шут, что он становится всё неудачнее.

– Вы передумали нанимать меня для маркиза?

– Боюсь, если вы будете продолжать в том же духе, я действительно передумаю. Маркизу К'Рапасу вряд ли понадобится мертвый шут. Поразмыслите над этим в следующий раз, когда решите, как и о чём говорить с госпожой Н'Адер. От всей души рекомендую.

Он ушел быстрее, чем Гвоздь сообразил, как ответить. Признаться, последние слова Кукушонка смутили его больше всего.

«Если… Тогда при чем здесь упоминание о Смутном? Случайность?

Не-ет, не верю я в такие случайности!»

Знал бы Гвоздь, что ожидает его завтра, – не зарекался бы. Но он еще не знал.

* * *

Как обычно и бывает, что бы ты ни запланировал, а жизнь палку-другую в колеса непременно вставит. При возвращении Фриния в Сна-Тонр таким коленцем судьбы оказалась прихоть новоиспеченного графа Вольных Земель. Сиятельному вдруг срочно захотелось переговорить с контрабандистом, поставлявшим ему оружие. А дабы ничто не задержало дорогого гостя по дороге к сиятельному правителю, ему, гостю, был выделен соответствующий эскорт. И – не разлучать же упомянутого контрабандиста с его верными помощниками и соратниками!

Значит, поехали всей компанией.

– Объясни ты им, что я всего лишь ступениат, который возвращается в Сна-Тонр, а отнюдь не твоя правая и незаменимая рука! – раздраженно проворчал Фриний, когда караван, сопровождаемый людьми графа, покинул место стоянки и двинулся на северо-запад. – Проклятие, Купчина, я и так потерял здесь уйму времени! Последнее, чего я сейчас хочу, – попасть в гости к местному графу-на-день.

– Уймись! – неожиданно свирепо потребовал Кирхатт. – Иначе потеряешь еще и голову. И про графа-на-день вообще помалкивай, понял? Уже за одно это… А если они узнают, что ты – ступениат…

– Но ты же тоже вроде бы не доблестный рыцарь, а?

– Я – контрабандист! – отрезал Кирхатт. – Контрабандистам лишних вопросов не задают, в нашей компании могут быть и чародеи, и запретники, и кто угодно. А вот если ты начнешь вопить, что просто поспешал мимо, дабы забрать в сна-тонрской эрхастрии свой разлюбимый посох, быстро пойдешь в расход. Поверь, я знаю, о чем говорю.

– Может, ты также знаешь, на кой ляд мы понадобились графу Неарелмскому?

– О, уже лучше! В таком духе и изъясняйся. Конечно, знаю! Но тебе, не надейся, не скажу. Если уж М'Осс решил…

– Проклятие! И долго, по-твоему, продлится наше гостевание?

– Не очень.

Это «не очень» вызывало у Фриния вполне оправданные сомнения – он только тем и утешал себя, что сам путь к графу, похоже, будет недлинным.

Караван, ведомый посланниками сиятельного, шел к древнему замку, который походил на шикарный торт со свечами.

Судя по количеству свечей, именинник вот-вот должен был отправиться во Внешние Пустоты, на радость многочисленной родне.

Кроме башен-свечей, замок ничем особым не выделялся: рядом с ним не заметно было безумной суеты, свойственной жилью власть имущих; стены его, не разрушенные, но и отнюдь не новые, были в меру высоки и в меру отвесны, а вода во рву (как же без него!) воняла тухлятиной не меньше и не больше, чем в любом другом месте.

Ага, во внешнем дворе замка располагалось немалое, по меркам Вольных Земель, войско – уже что-то!

– Откуда столько головорезов? Если не ошибаюсь, местные бароны…

– Потом, – проворчал Кирхатт. – Все разговоры откладываются на потом. Молчи, смотри, запоминай. Только так, чтобы не привлекать к себе внимания.

Последнее наставление Купчины исполнить оказалось довольно сложно: караван «тех самых» торговцев оружием вызвал в замке немалый интерес. Но любопытство любопытством, а о дисциплине графские наемники не забывали; похоже, их уже предупредили, что прибывшие – гости сиятельного и находятся под его покровительством. «Пока», – мысленно добавил Фриний.

Он наблюдал, как несколько сержантов окорачивают наиболее скорых на язык. Один, широкоплечий, с крючковатым носом и неестественно большими ушными раковинами, не скупился и на тычки, но больше, кажется, усмирял разошедшихся вояк одним своим присутствием. На контрабандистов он даже не поглядел.

К их повозке подошел здешний кастелян – пожилой мужчина с грубыми чертами лица и взглядом, напоминавшим по твердости гранитную глыбу. Кастелян сообщил, что господина Ахаза и его приятеля граф приглашает отобедать. Переглянувшись, чародеи приняли приглашение и отправились вслед за провожатым.

Фриний мог только догадываться, откуда сиятельный узнал о нем и зачем захотел видеть; а вот то, что Кирхатт в Землях пользовался своим прежним именем, его ничуть не удивило. Даже в Неарелме найдутся шептуны господина Фейсала. а узнай главный осведомитель королевства о заигрываниях чародеев с баронами – жди неприятностей для всего Посоха.

Впрочем, неприятностей и так не избежать, это ясно. Достаточно посмотреть на сборище вольноземельцев, которые расположились здесь, во внешнем замковом дворе. Проходя мимо разбитых вдоль стен палаток, чародей обратил внимание, что многие из воинов обладают теми или иными ущербными чертами, свойственными, как сказал бы Кепас, «зандробовым ублюдкам». Кто-то из наемников скрывал их, другие намеренно выставляли напоказ. Общее впечатление от этих покрытых мелкой чешуей лиц, рук с двумя локтями, копыт на ногах, перьев на макушках – было гнетущим, да и атмосфера в лагере наемников царила тяжелая, вызывающая. Как будто здесь ждали беды или сами собирались сеять ее щедрыми горстями.

«Пелена сделала меня чересчур впечатлительным, – насмешливо подумал Фриний. – Агрессивность свойственна любой компании наемников, и эти, разумеется, не исключение. Здесь важны не они, а тот, кто сумел их объединить и заставить повиноваться. Именно этот человек опасен по-настоящему».

Граф Неарелмский встретил их в холле, сидя во главе длинного стола, уставленного блюдами и витыми канделябрами. Впрочем, обед, на который пригласили чародеев, не был изысканным или чрезмерно обильным, даже по меркам Вольных Земель.

Если не считать стражей у дверных проемов и парочки охотничьих псов, граф ждал гостей в абсолютном одиночестве. Впрочем, отметил Фриний, стражников при необходимости хватило бы, чтобы обезвредить обоих чародеев, а псы напоминали скорее волков – массивные и внимательные, они лежали по обе стороны от хозяйского кресла и неотрывно следили за вошедшими.

Сам граф оказался плотно сложенным мужчиной средних лет, ничем внешне не примечательным, за исключением плотной черной повязки на левом глазу; без заметных «зандробовых» аномалий.

– Приветствую вас, господа, – произнес граф гортанным, звучным голосом, едва чародеи вошли в зал. – Благодарю, что оказали мне честь своим присутствием и приношу извинения за излишнюю настойчивость с моей стороны.

– Полагаю, у вас, ваше сиятельство, была веская причина искать встречи с нами, – с поклоном произнес Кирхатт-Ахаз.

– И не одна. Садитесь, господа, угощайтесь. Да, мой стол не богат, но не пристало повелителю Неарелма пировать, когда его люди пребывают в столь жалком и смертельно опасном состоянии. Именно об этом, господа, я и хотел бы поговорить с вами. Мы давно сотрудничаем, господин Ахаз, и вы оказали нам неоценимую услугу, снабжая Вольные Земли оружием и съестными припасами. Жизнь здесь такова, что мы не способны себя обеспечить многим, однако нам всегда есть что предложить взамен. Увы, с каждым днем мы теряем и то малое, чем обязаны… нет, не Сатьякалу, господа, а милости и снисходительности Иншгурранского королевства. – В голосе графа явственно зазвучали насмешливые, но в то же время и горькие нотки. – Нам, изгоям, позволили когда-то поселиться в этих землях, однако на самом деле заперли в долгосрочной тюрьме, в тюрьме, куда час за часом просачивается вода, и ее всё больше, а выхода отсюда нет. Точнее, не было – а вы, господин Ахаз, даровали нам надежду на спасение, ключ от запертой двери. Осталось ее отпереть.

Граф прервался, чтобы промочить горло, Фриний же с легким беспокойством подумал, что сиятельный хозяин Земель не может не понимать: им и так известно всё, о чем он говорит.

– Вы удивляетесь, господа, что я повторяю известные вам вещи. И всё еще не понимаете, зачем я пригласил вас. Отвечу. Потому, господа, что за дверью, которую мы намерены открыть ключом, дарованным господином Ахазом, находятся стражи – и их много. Я бы не хотел кровопролития, однако если придется, мы будем сражаться до последнего. Вы видели воинов во внешнем дворе замка? Среди них много тропарей, да и просто тех, кто очень хорошо знает повадки зандробов. Они могут быть полезны Иншгурре – еще не сегодня, но очень скоро. Вы, господин Фриний, попадете в Сна-Тонр раньше, чем ваш друг покинет Вольные Земли, – прошу вас, поговорите с чародеями, объясните им, что Земли уже обречены, а мы настроены решительно. Сделайте так, чтобы даскайли вступили в переговоры с королем. и вас, господин Ахаз, я прошу о том же. Мы хотим мира, но если у нас не останется выбора…

– Откуда вы знаете мое имя, граф?

– Мои люди умеют спрашивать, не вызывая подозрений, господин Фриний. К тому же они умеют наблюдать, не показываясь на глаза. Кстати, кое-кто из побратимов Кепаса благодарен вам за то, как вы обошлись с его останками.

Чародей сухо кивнул:

– Не за что. Итак, чего же вы хотите от короля? Что вы ему предлагаете?

– Признать нас полноправными гражданами Иншгурры. И позволить перейти Тонрэй, чтобы усилить гарнизоны на южном берегу.

– И оставить Неарелм незаселенным?

– Скажите, господа чародеи, отдаете ли вы себе отчет в том, что через несколько лет Неарелм попросту перестанет существовать? Пелена доберется до Тонрэя, но прежде реку начнут переходить (и во множестве!) зандробы и пустуны. А почти никто в королевстве не готов к этому.

– Но переговоры устроить будет нелегко, они могут затянуться…

– Именно поэтому, господин Ахаз, мы хотим начать их как можно раньше. У нас еще есть небольшая отсрочка. Однако, если король станет хитрить и увиливать от ответа, мы перейдем Тонрэй с оружием в руках.

– Вы хотите, – спросил Фриний, – чтобы король признал гражданами Иншгурры всех вольноземельцев? Даже тех, кто…

– Даже их. Поверьте, большая часть «отмеченных зандробами» родилась от обычных родителей. Это всё Пелена, это она так действует на нас.

– А если король не захочет…

– Всех или никого, господин Фриний. Всех или никого. Так решил не я – это единственное, что я никогда не стал бы решать самостоятельно, – так решили все бароны Неарелма, которые присягнули мне.

Странная оговорка сиятельного привлекла внимание Фриния, и граф, кажется, заметил это.

– Буду с вами откровенен до конца, – произнес он, снимая повязку. Под нею чародеи увидели обычный, ничем не примечательный глаз… ничем не примечательный до тех пор, пока граф не открыл его.

Левый глаз хозяина Вольных Земель обладал вертикальным зрачком и изумрудной радужкой.

Почти тотчас граф опять надел повязку и пояснил, что когда он пытается смотреть обоими глазами сразу, то испытывает невыносимые головные боли.

– Впрочем, – добавил он, кривя рот в болезненной ухмылке, – в этом есть и свои преимущества.

Но тему развивать не стал.

(Во сне Фриний впервые начинает понимать, каково было графу смотреть на мир одновременно с двух разных точек зрения. О да, понимает! – и отстраненно удивляется, как тот не сошел с ума, не соскользнул в пучину безу…

Мысли рвутся, как леска, – на поверхности памяти – круги, круги, круги…)

Граф отпустил их из замка в тот же день, щедро расплатившись с Кирхаттом за оружие и назначив Фринию проводника до Сна-Тонра. Расставаясь, чародеи успели переговорить с глазу на глаз, хоть и недолго.

– Ты понимаешь, что они обречены? Король никогда не согласится признать «меченых» людьми. Ни Церковь, ни Посох ему этого не позволят.

– Посох-то согласится на компромисс… иначе что бы я, по-твоему, здесь делал? А вот Церковь… Возможно, им придется наступить на горло своим молитвам.

– А что ты предлагаешь делать мне? – Кирхатт хмыкнул:

– Возвращайся в Сна-Тонр и выполни то, о чем просил граф: расскажи тамошним даскайлям о его предложении и условиях. Пусть сами связываются с Суиттаром, а ты… ты ведь, если не ошибаюсь, до будущего лета являешься наемником Тойры? Ну вот пока и оставайся с ним, а там – посмотрим. Если захочешь, поезжай в Хайвурр и переговори с М'Оссом – или поищи меня в Улурэнне. Ну, бывай – глядишь, еще и свидимся! Да! – крикнул он, когда Фриний вместе с проводником уже отъехал от каравана. – Поздравляю с пятой ступенью, Найдёныш! Делаешь успехи, высоко пойдешь!

Что поделать: Купчина всегда оставался Купчиной, его ничто не изменит…

(«А тебя? – шепчет во сне ветер. – А – тебя?..»)

* * *

Сегодня дождь наконец решил устроить передышку, и небеса с самого утра баловали Ллусим не по-осеннему теплым и ласковым солнцем. Наверное, напоследок перед грядущими слякотью и морозами.

По такому случаю монахи подсуетились, устроив-таки долгожданную церемонию выноса священных реликвий и шествия с ними от монастыря к Храму, где реликвиям положено было находиться до конца Собора. На этот же день назначили проезд знатных паломников от Лимна (где те жили во время празднеств) к Храму и их поклонение всем этим перьям, клыкам, выползкам и прочим свидетельствам существования (и Нисхождения) зверобогов.

Толпа такие зрелища любила больше всего. Оно и понятно: тут тебе и высшая, так сказать, польза – в благостях Сатьякаловых, тут – и вполне матерьяльная привлекательность (карманы и кошели во время церемонии опустошались с неимоверной прытью и запредельным мастерством).

Матиль, услышав про шествие, оживилась и заканючила: хочу! обещали же!! ну пожа-а-луйста!.. Гвоздь оттаял. Он сказал сам себе, что чесотки бояться – к девкам не ходить, что второй раз молния в один дуб не шибает, что, в конце концов, юсподин Туллэк всё это время монастыря не покидал и ни с кем ни о чем сговориться не мог (не с Гриххом же, пьянчужкой старым, сговариваться!) – и значит, опасаться неожиданных врагов не стоит, а с прочими, с обычными, он, Гвоздь, сдюжит. Да и не один же пойдет, в компании. Вон Дальмин подбивает который день: чего сиднем сидишь, штаны протираешь – пойдем!

– Пойдем, – сказал Кайнор этим двоим, малышке и кучеру. – Прямо после завтрака и почапаем.

– Я с вами.

Гвоздь меньше бы удивился, заговори с ним метла или карета. Но Айю-Шун!.. Правду болтают, что во время Собора чудеса случаются.

– А как же графиня? – (Обычно тайнангинец, прилежно исполняя роль телохранителя, не отходил от чернявой ни на шаг.)

– Она велела идти с вами, – отчеканил Айю-Шун. – А о графине позаботятся господа Шкиратль и Эндуан.

Пусть так; Гвоздь всё равно не понимает, зачем она «прицепила» к нему тайнангинца и откуда вообще узнала о свежезамысленной прогулке, но спорить – не спорит, молча кивает и подмигивает конопатой: «Развеемся, малявка? »

Подмигивает и понимает: что-то такое перегорело внутри. Нет уже прежних задора и бесшабашности, и слишком много усталости, для жонглера просто вредной – усталости души, не тела.

Еще очень рано, солнце едва-едва выкатилось на небеса, но паломники уже откуда-то разведали о запланированном шествии, слух мигом облетел весь монастырь, и теперь, наскоро перекусив, большинство отправляется к Храму. Гвоздь с компанией вышли вместе со всеми и, вместе со всеми же, шагают по чуть подсохшей дорожной грязи, глазея по сторонам и предвкушая зрелище.

Упавшее на берег колесо Храма видно издали – сверкающие в утренних лучах купола и стены, черные нити навесных мостов, узорчатые провалы арок и пестрые серпантины лестниц. Вокруг Храма-колеса и внутри его обода – множество крупных и мелких зданьиц: в одних торгуют реликвиями, в других – экземплярами Книги, в третьих – животными для священных зверинцев. А есть еще палатки проповедников, будки прозверевших, где те за немалую плату прорицают будущее; есть, наконец, прилавки с фруктами, сластями, одеждой… Конечно, на Ярмарочном холме всё это стоит дешевле – так то там, а это здесь, рядом с Храмом!

По широкой, до краев заполненной паломниками дороге Гвоздь и его спутники подходят к внешнему ободу Храма: над их головами нависает широкая, кажущаяся нерушимой лента моста, справа возвышается храмовня, посвященная Кабарге Остроклыкой, слева – храмовня Нетопыря Порхающего. Звенят колокола, трубы и флейты терзают воздух криками обезумевших птиц, барабаны – как грохот горного обвала, – и флаги, сотни, тысячи флагов развеваются по ветру, большие, маленькие, треугольные и квадратные, шитые золотом и серебром, изумрудные, алые, черные, желтые, белоснежные – они стаей бабочек норовят взлететь и унестись в небо, чтобы присоединиться к воздушным змеям, которые парят над каждой из храмовен: Кабарга, Нетопырь, Муравей, Лягушка, Стрекоза… – и так весь Сатьякал!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю